OCR Буся
«фантастический альманах «Завтра», третий»: «Текст», при участии «РИФ»; Москва; 1991
ISBN 0869-3951
Аннотация
Василий ЛОБОВ (1950) — московский прозаик, поступившийся ради литературы всем, даже высшим образованием. Пишет очень давно, но первая его публикация — повесть «Ничего особенного» вышла в свет лишь в 1991 году
"В то утро я проснулся ни свет ни заря — фонари на нашем девятом ярусе тлели всего вполнакала, — и было еще слишком рано, чтобы идти на службу. Несколько долгих минут я лежал неподвижно, рассматривая глазами полосатые пузыри вздувшейся на потолке штукатурки, потом повернулся на левый бок и стал смотреть на шикарное убранство моего шикарного однокомнатного дворца: на шикарный пластмассовый стул с поломанной ножкой, на шикарный стол, покрытый шикарной бело-черной скатертью с обтрепанными и кое-где отвалившимися шикарными кисточками, на собственный местами лоснившийся шикарный фрак, который висел на шикарном гвозде, вбитом в дворцовую дверь… В желудок лезли самые разные мысли, я с силой пытался их от него отогнать, они не отгонялись… и мне казалось! Мне казалось, что мой шикарный дворец не такой уж и шикарный. Мне казалось, что печальна вечная песня радости Железного Бастиона. Мне даже казалось, что я несчастлив. "
Василий Лобов
Дом, который сумасшедший

роман
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В то утро я проснулся ни свет ни заря — фонари на нашем девятом ярусе тлели всего вполнакала, — и было еще слишком рано, чтобы идти на службу. Несколько долгих минут я лежал неподвижно, рассматривая глазами полосатые пузыри вздувшейся на потолке штукатурки, потом повернулся на левый бок и стал смотреть на шикарное убранство моего шикарного однокомнатного дворца: на шикарный пластмассовый стул с поломанной ножкой, на шикарный стол, покрытый шикарной бело-черной скатертью с обтрепанными и кое-где отвалившимися шикарными кисточками, на собственный местами лоснившийся шикарный фрак, который висел на шикарном гвозде, вбитом в дворцовую дверь…
В желудок лезли самые разные мысли, я с силой пытался их от него отогнать, они не отгонялись… и мне казалось! Мне казалось, что мой шикарный дворец не такой уж и шикарный. Мне казалось, что печальна вечная песня радости Железного Бастиона. Мне даже казалось, что я несчастлив.
— Ты что это, а, братец Пилат III, совсем ополоумел?! — наконец рявкнул я сам на себя шепотом. И помотал короной.
От мотания короной казаться мне стало немножко меньше, но тут я вспомнил свой сон, вскочил с кровати и заглянул в буфет. Заветная бутыль была пуста, а в серой бронированной коробке, где у меня хранилась пыльца, не оказалось ни одного пакетика. Тогда я быстро оделся, внимательно осмотрел себя в зеркало — глаза были спятившими — и выбежал на улицу.
Его я приметил издали. Прижав ладонь к уху на голове, он сидела на разбитом пороге обшарпанного шикарного дворца в переулке, за которым находился ближайший эскалатор, и на этой самой голове абсолютно не было никакой короны.
Отсутствие на его голове короны сразу же бросилось мне в ум. Я было решил, что это — счастливчик, но ум подсказал мне, что вряд ли: во-первых, на нижних ярусах счастливчики никогда не прохлаждались без дела; во-вторых, время счастливчиков уже кончилось, но главное, его лицо было очень и очень печальным, таким же печальным, как показавшаяся мне сегодня с утра печальной вечная песня радости Железного Бастиона. Приблизившись почти вплотную, я увидел, что край короны высовывался из черной блестящей сумочки, лежавшей у него на коленях ног.
Он повернула лицо в мою сторону. Его глаза на лице были такими же спятившими, как мои в зеркале.
С минуту мы молча друг друга рассматривали: я — засунув руки в карманы фрака, который был на мне, и беспокойно перебирая пальцами кругляшки монет, он — не отнимая ладонь от уха. Ему было холодно, он дрожала. Он была красивая. Скоро мне стало окончательно не по себе, захотелось уйти, убежать, но хотелось остаться. Наконец я сказал:
— Думал, что ты счастливчик.
— Нет. — Голос у него был совсем не громкий.
— Почему же ты без короны?
— Мне так нравится.
— Лучше надень, еще кто увидит…
— Пусть.
— Как это… пусть?
— Пусть смотрят.
— Ну ты даешь… Что ты тут делаешь?
— Ничего. Сижу, слушаю музыку. — Он протянула мне часы с поднятой крышкой. Странные часы.
Я взял их в руку. Из часов что-то пиликало.
— Нравится?
Я пожал плечами фрака.
— Наверное, ты никогда не слышал настоящую музыку. Возьми их себе.
— Очень дорого?
— Нет, — улыбнулась он. Его губы были странными: некрашеными. — Часы я тебе дарю.
— Дарю? — переспросил я.
— Теперь они твои.
— Мои? А сколько я тебе должен?
— Я же сказала: дарю! Дарю, значит, даю, не требуя денег.
— Это подачка? За что?
— Ни за что. Ты мне нравишься, ясно?
Мне было неясно, но спорить я не стал — щелкнул крышкой и убрал часы во фрак.
— Ну ты чудная… — сказал я.
А он вдруг спросила:
— С тобой это часто бывает?
— Что? — не зная, бежать или пока нет, прошептал я.
— Да это, когда начинает казаться?
Если я не побежал, то только потому, что ужас сковал все мои ноги, которых у меня две штуки. Бежать со скованными ужасом ногами я не решился. Да и он перевела наш разговор на другую тему:
— Хочешь пыльцы? — И вытащила из сумочки пакетик.
Я взял его в руку и надорвал…
— А ты?
Он покачала головой, странной такой головой, головой, на которой абсолютно не было никакой короны.
— С сегодняшнего дня я с этим покончила.
— Почему? — удивился я.
— Не хочу больше одурять себя разной гадостью.
И снова я ничего не понял…
— Гадостью? Почему?
— Да потому что пыльца и божественный нектар делают из нас идиотов.
— И божественный?
— Конечно.
Ничего себе, вот это да, подумал я, а потом приложил пакетик к ноздрям, закрыл оба глаза — левый и правый — и вдохнул в себя аромат пыльцы. Казаться мне стало немного меньше.
— Иногда по утрам у меня это бывает, — тихо сказал я. — Вот сегодня, например, мне казалось, что я не очень счастлив. Ужас… А как же, когда это найдет на тебя?
— Никак. Пусть находит.
— Ну да! Сегодня ночью, когда я спал, мне снился сумасшедший дом… Целый сон снился… Ужас! Ты что, хочешь туда попасть?
— Не думаю, что там хуже, чем здесь.
— Как… выдохнул я из себя. Как ты сказала?
— Да не трясись ты, нас никто не слышит. Легче стало?
— Немного, но все равно придется добавить. Я иду на десятый ярус, в забегаловку братца Великана.
— Можно я пойду с тобой? Только надень корону!
— А если не надену?
— Как хочешь… На таможне придется.
Он поднялась с порога. Маленькая, тоненькая, сероглазая, черноволосая. Одета он была в сильно поношенное широкополосое платье, выдававшее в нем довольно низкую корону. Он была очень красивая.
— Как твоя кличка? — спросил я, когда мы направились к эскалатору.
— Золушка.
— А с какого ты яруса?
— Да плюнь ты на все эти ярусы! — вдруг воскликнула он, и я подумал, что иметь с ним дело крайне, крайне, крайне опасно.
Подумав об опасности, я стал думать об опасности. Было самое время сбежать от братца Золушки. Но ведь он была чрезвычайно красивая! Я повернулся назад. Из подъезда обшарпанного шикарного дворца, на пороге которого он недавно сидела, вышел и пошел за нами какой-то братец пятизубочник. Наверное, решил я, это один из тех самых братцев, которые цепляются к одиноким красивым братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, чтобы силой или подачкой вступить с ними в некоторые физиологические связи. Я представил себе братца Золушку в его объятиях. В объятиях этого толстого противного пятизубочника! Я не хотел, чтобы братец Золушка попала в его объятия! Я хотел братца Золушку сам!
— Иди к братцу Великану, я скоро приду, — сказал я и повернул себя быстро назад.
Я надвигал себя на него Железным Бастионом. Через минуту мы друг друга догнали. Он сделал шаг в левую сторону, но не приподнял корону. Я схватил его за фалду фрака.
— Почему не снимаешь корону перед младшим по рангу, братец родимый пятизубочник?
— Виноват, братец девятизубочник, — пробормотал он и попытался вырваться.
Я не отпускал. Наконец он стянул с головы корону. Был он очень стар и очень лыс.
— Виноват, братец девятизубочник, замечтался…
— Ах, он, видите ли, замечтался! — уже совершенно серьезно рассердился я. — Мечтать нужно у себя в шикарном дворце!
Он с силой дернулся. Я не выпускал.
— Служи! — приказал я. Служить он не стал — еще раз дернулся и прошипел:
— Да отпусти же, тебе говорят!
— Что?! Всякие тут паршивые пятизубочники не снимают перед тобой корону, а потом еще и огрызаются? Ну я тебе сейчас покажу…
— Хорошо, — зло выдавил он из себя. Его лицо сделалось пепельно-черным, в уголках губ появилась пена. Он отвернул лацкан фрака… и я увидел своими вмиг онемевшими глазами серый орден, на котором была изображена обвитая черной змеей маленькая белая двадцатизубая корона.
Что— то во мне здорово дернулось, я вытянулся в струнку. В моем несчастном желудке царил настоящий сумбур, но мысль о том, что на этот раз я вляпался в историю хуже некуда, была четкой до безобразия.
— Виноват, братец Белый Полковник, — как можно громче и как можно подобострастнее рявкнул я. — Меня ввела в заблуждение твоя секретная корона. Чего изволите?
— Служить!
— Так точно!
— Кличка, братец родимый девятизубочник?
— Пилат III.
— Ага… Так точно!
— Место службы?
— Департамент круглой печати Министерства внешних горизонтальных сношений.
— Синекура?
— Постановщик печати.
— Право— или левосторонний?
— Так точно: левосторонний, — ответил я и от себя лично, хотя братец Белый Полковник — Великий Ревизор Ордена Великой Ревизии — вовсе не спрашивал, добавил: — Порядочная шлюха!
— Ага… О чем, братец Пилат III, ты разговаривал с братцем, который сидела на пороге? Докладывай.
Я доложил:
— О чем обычно разговаривают братцы с братцами, несколько от них физиологически отличающимися, когда собираются вступить с ними в некоторые физиологические связи? Да ни о чем таком особенном…
— Вы договорились встретиться?
— Так точно!
— Где?
— В забегаловке братца Великана.
— Когда?
— Сейчас.
— Спецзадание: сойтись с ним как можно ближе, запомнить все, что он говорит, передать все мне. Сегодня в двадцать один ноль пять я буду ждать тебя вот по этому адресу. — Братец Белый Полковник протянул мне визитную карточку, в левом углу которой была изображена обвитая черной змеей маленькая белая двадцатизубая корона.
Спрятав карточку в карман, я опять вытянулся в струнку. От моего прежнего состояния психического неравновесия, возможно, из-за действия пыльцы, возможно, благодаря благотворной встрече с Великим Ревизором, не осталось и следа. Я снова ощущал себя настоящим братцем: братцем, готовым не раздумывая выполнить любое исходящее снизу приказание. Меня наполнили бодрость и радость. Железный Бастион запел вечную песню победы.
— Все ясно? — спросил меня братец Белый Полковник.
— Так точно! — рявкнул я, хотя и подумал, что ясно мне все, кроме одного: если братцем Золушкой заинтересовалась Великая Ревизия, нужно держать себя от него как можно дальше, однако как мне держать себя как можно дальше, если мне приказано сойтись с ним как можно ближе, а?
А братец Белый Полковник, ничего более не добавив, развернулся и не спеша зашагал в противоположную эскалатору сторону. Вдруг сбросил личину, превратился в белое облачко и дематериализовался. Спустя минуту дематериализовалась и валявшаяся на асфальте личина. Асфальт в месте личины продолжал дымиться, я немного посмотрел на дым глазами и пошел ногами к эскалатору.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вообще-то забегаловка «У братца Великана», как и все остальные на десятом ярусе, обслуживала только братцев десятизубочников, но братец Великан слыл демократом и принимал за соответствующую подачку монеты от посетителей всех рангов, как ему, впрочем, и было предписано специальным циркуляром. Это делало забегаловку «У братца Великана» популярной в среде тех братцев, что занимались всякими светлыми махинациями и были вынуждены встречаться с братцами более высоких или менее низких рангов.
Смачно улыбаясь, швейцар распахнул передо мной дверь. В забегаловке никого не было, только компания таких же, как я, девятизубочников проводила перед началом службы свою обычную утреннюю зарядку. Братец Золушка сидела в углу на стуле за легкой пластиковой занавеской. При моем появлении он махнула братцу Пилату III рукой. Я ответил щелчком каблуков и пошел к братцу Великану, карлику, десятизубая корона которого едва высовывалась из-за медной стойки. На мое приветствие он ответил зловеще-радостной улыбкой.
— Два божественных, — сказал я, но после того, как сказал, вспомнил, что мне говорила братец Золушка о пыльце и нектаре, и поправил сказанное: -Один божественный и какой-нибудь фрукт подешевле.
Братец Великан не шелохнулся, братец Великан продолжал читать газету, разложенную на стойке. Я вытащил из потайного кармана пять десятизубовиков. Братец Великан покачал короной. Я понял, убрал десятизубовики и достал пятнадцатизубовик. Кивнув в знак нашего согласия, братец Великан спрятал газету в бронированный сейф, наполнил бокал божественным, достал из-под прилавка контрабандную сливу, положил контрабандную сливу на мелкую тарелочку с серой каемочкой, отсчитал сдачу, причем пятизубовиками, один пятизубовик движением ловкой руки сбросил под стойку, а все остальное пододвинул мне. Почему-то на этот раз возражать, как того требовали от меня правила хорошего тона, я не стал, и отсутствие у меня хорошего тона привело братца Великана в некоторое недоумение и еще более зловеще-радостную улыбку.
Уже понимая, что имею дело с кем-то не тем, за кого он себя выдавала, что это, несомненно, братец довольно низкого ранга, по каким-то своим тайным причинам скрывающая свою истинную экзистенцию, я взял в две руки бокал и тарелочку с серой каемочкой и, чеканя шаг, направился к братцу Золушке. При моем приближении он опять сняла с головы корону и спрятала в сумочку. Достоинство короны я разглядеть так и не умудрился.
Остановившись возле столика, я как можно громче щелкнул каблуками, но рявкать «чего изволите?» не осмелился по конспиративным причинам. Он улыбнулась, его лицо побелело. Он была необыкновенно красивая.
— Что стоишь? Садись, — сказала он.
Я сел.
— Надеюсь, братец Золушка, от фрукта ты не откажешься?
Неожиданно он рассмеялась, хотя ничего особенно смешного я не сказал. А может, все же сказал, но только не понял, что сказал что-то смешное.
— Я пошутила. Золушка — имя из сказки, которую я очень люблю.
— Любишь сказки?… Но ведь сказки — это ложь! Ты что, хочешь сказать, что любишь ложь?
— А ты читал хоть одну сказку?
— Конечно, нет. Зачем читать ложь?
— Как же ты можешь утверждать, что сказки — ложь, если ты ни одной не читал?
— Если бы это была не ложь, то сказки назывались бы не сказками, а как-то совсем по-другому. Так как твоя настоящая кличка? Моя — Пилат III.
— Принцесса, — ответила братец Золушка.
— Принцесса? — не поверил я. — Как… Принцесса? Тот самая Принцесса?
— Ну да, та самая.
— Сынок Самого Братца Президента? — еще более не поверил я.
Он молча кивнула, вытащила из сумочки и положила на стол корону. Двадцать один зуб!
Кое— как справившись с приступом чуть не задушившего меня кашля, я вскочил со стула на ноги и застыл перед братцем Сынком Самого Братца Президента по стойке «смирно» двадцать первой степени.
— Чего изволите? — как можно громче и как можно подобострастнее рявкнул я.
Он почему-то сразу же погрустнела.
— Сядь, пожалуйста. И, пожалуйста, не кричи и не таращь на меня глаза.
Я упал на стул. Мои руки потянулись к бокалу с божественным нектаром, я попытался с ними совладать, упрятав под стол. Упрятал. Упрятать глаза было некуда, разве — зажмурить, но на это я не решился и продолжал таращиться на братца Принцессу.
А он сказала:
— Давай договоримся, что в отношениях со мной ты забудешь о рангах.
— Как это… — было попытался заикнуться я.
— Да так. Будто в Нашем Доме нет никаких рангов.
— Это как… — опять было попытался я заикнуться.
— Я уже жалею, что показала тебе эту дурацкую корону… Ну, договорились?
— Если братец Принцесса приказывает…
— Не приказываю — прошу. Идет?
Так точно, — неуверенно рявкнул я и стал размышлять о том, что все это очень, очень странно. Прошу… Влиятельнейшая корона -и просит. Просит, когда нужно отдать приказ. Двадцатиоднозубая корона просит у короны девятизубой!
Мои размышления прервала братец Принцесса, он положила руку на мое запястье моей, братца Пилата III, руки.
— Скажи, а почему ты остановился и заговорил со мной?
— Можно я сначала немножко попью божественного нектара? — попросил я.
Он кивнула головой без короны, и я залпом осушил бокал.
— Так почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20