— Сопротивление сотрудникам органов милиции… Так! Сел на место.
Окно было завешено толстой шторой. Под потолком горела яркая лампочка. Сержант Шнурко выпятил нижнюю губу и играл карандашом.
Где-то включилось радио, и заиграли гимн. За стеной упал стул. Отчетливый женский голос произнес: «Чего ты так вскочил? Никто ведь не видит…» Сержант Шнурко встал и вздернул подбородок. Он даже пытался петь, но получалось тихо и шершаво. Потом он сел. Крякнул, словно не был доволен своим пением. Гимн кончился. Женский голос за стеной сказал: «Мент-то наш, бедолага, снова развлекается. Задержанного привел». «Бу-бу-бу-бу», — ответил мужской голос, и раздался звонкий хохот.
— Подошел сюда, — сказал сержант Шнурко.
Сенечка снова вышел из клетки.
— Сел. Будешь подписывать протокол?
— Мы не в Америке, — сказал Сенечка. — У нас цивилизованное государство. Вы нарушаете все нормы поведения должностного лица.
Сержант Шнурко смотрел непонятно.
— Я корреспондент государственного издания, — продолжал Сенечка. — Завтра же вас уволят из милиции. Достаточно будет одной моей статьи и заявления в прокуратуру.
Сержант Шнурко сжал кулаки и взмахнул ими. Но смотрел не на Сенечку. Сенечка даже оглянулся — нет ли кого за спиной.
— Вот так всегда! — закричал сержант Шнурко. И смахнул со стола все бумаги, после чего ударил кулаком по приемнику. Приемник сорвался со стены и разбился. Сенечка отпрыгнул.
— Все вы одинаковы, — сказал сержант Шнурко и погрозил пальцем. В носу у него набухала сопля. — Правила поведения знаете! Прокуратура! Уволят! А меня, между прочим, давно уволили, — вдруг тихо сказал он и вытер нос. — Президентская программа. Облагораживание милиции. А Старобабин ворует! — снова закричал он. — В тюрьме телевизоры понаставили, компьютеры, домой на выходные отпускают. А я, между прочим, свое дело любил. С преступностью боролся. Не пряником, а кнутом..
— Прекратите немедленно, — сказал Сенечка.
Сержант Шнурко побагровел.
— Вот посмел бы ты мне так сказать в добрые времена! Живо бы тебя к порядку призвали. А теперь… Эх! Милиции не боятся. Мимо идут — даже в землю не смотрят. Вообще замечать перестали. Стражи порядка в официантов превратились. «Чего изволите?», «Позвольте вас попросить!» На лыжах бегают. На коньках. Плавают, как бабы. Тьфу… Ничего! Скоро вся уголовная сволочь-то повылезает, позарится на халяву. Вот тут-то мы и поднимемся. Погоним ее, как встарь. Старая гвардия! А такие, как ты, умненькие, — продолжал он, — снова у нас запоете. А ну, встать!..
И он схватил Сенечку за руку.
Сенечка выпрямился.
Сержант Шнурко схватился за стену и выровнял полет. Он был круглый и тяжелый. Остановился, держась за батарею.
Сенечка отдышался.
— Я жил в Америке, — сказал он. — И даже канадцев французского происхождения не боялся…
Сержант Шнурко набычился и потирал вывихнутый локоть.
— А я-то думал, что проснулся, — со смешком сказал Сенечка. — Ты, сержант, молодец. Даже спасибо тебе за приключение. Я словно в своем детстве оказался. Только мираж-то этот вечный. Никакой старой гвардии. Все, прощай…
— Постой, парень!
Сержант Шнурко сопел и смотрел в пол.
— Ну их всех… — сказал он. — Ты, я вижу, тоже ничего в этой новой жизни не смыслишь… Заходил бы иногда, что ли?..
* * *
…бросил собачий череп. Окно разбилось. Я пошел по улице. Потом подошли двое черных. В белых жилетках и трусах. Жмурились на солнышко. Я тоже давай жмуриться. Солнышко для меня далекое и родное, а они — нет. Говорят:
— Ну что? Как там твоя русская национальная идея?
Мне стало интересно. Они что, газеты читают?
— Впервые слышу.
Один худой и подвижный, а другой — баскетболист. Баскетболист говорит:
— Чем расплачиваться будешь?
Где-то я их видел. И они меня видели. Не помню.
У подвижного ножик. У баскетболиста, как ни странно, мяч. Повторил свой вопрос мокрыми губами. Отвечаю:
— Позволю тебе отсосать у меня. Только недолго…
Все было быстро. Подвижный ткнул баскетболиста ножиком. Глубоко. И совсем не в мяч. А потом боднул светофор. Светофор дрогнул и зажегся. Я говорю:
— Выворачивай карманы.
Подвижный (впрочем, уже не подвижный) сморщил рожицу. Протянул свернутую бумажку.
Я пошел в переулок. По стене ползали сороконожки. Присел на лестницу, на пятой ступеньке. В бумажке трава. Закурил. Прижег сороконожку. Стал считать. Тридцать две секунды. Потом подохла.
Вспомнил, где их видел. Кто-то лез в окно. Я подошел. Они стояли. Говорят:
— Это твоя машина?
Смотрю: старый «Форд». Измазан каким-то дерьмом.
— Моя.
Подарил им этот «Форд».
Они сказали, что снимают кино. Машина нужна им для взрыва. Потом они попросили деньги на съемки. Я сказал, что буду в доле, иначе не дам. Потом они…
В небе между домами полетел самолет. Значит, летают еще. Наверное, китайский. Не боятся летать над городом. Впрочем, ракет здесь уже не осталось. Какие рассыпались, какие продали Ирану… А на истребителях, какие еще исправны были, летчики все на Кубу рванули. Загнали их там по тысяче долларов, работу себе нашли. Я об этом в новостях слышал, Си-Эн-Эн тогда еще не закрыли…
Нет, это другие. Видел еще раньше. В колледже. Того, который на нож напоролся, зовут Мак. Он хвастался, что гей. Выяснилось, врал. Потом ему вкололи полторы дозы прямо на занятиях. И он валялся на куче ободранной штукатурки… А второй, Луи, залезал на чердак и блевал там. Пока его не сбросили. У него еще сестра была, у которой серьги выдрали…
Наверху открылась дверь. Выглянула китаянка. Я ошалел, когда увидел. В таком гнилом доме… Может, все-таки японка? Она говорит:
— Иди сюда.
Нет, китаянка. Я поднялся. Спрятал траву в карман.
— Заходи.
Я зашел. Слышу:
— Сюда только черным ходом можно попасть. Это ничего. Подъезд все равно вонял. Теперь обгорел. Почти не воняет. Пак его заколотил досками. Никто не проломит.
— Это почему? — спрашиваю.
— Он гвозди воткнул и смазал чем-то желтым. Ты туда не суйся.
Она маленькая, темнолицая. Все время грозит кому-то пальцем. Не мне. И кожа на лбу во все стороны ползет.
Хвать меня и тащит.
— Я все выкрасила, — говорит. — Кроме потолка. Но ты на потолок не смотри. Ты смотри в окно. Во всем районе только один канадец. Да и тот однорукий. Хороший район. Здесь мэр жил, пока его не переизбрали.
— А теперь он где живет?
Она уставилась на меня.
— Его же переизбрали, — говорит. — Прямо в этом доме. Давно. Хочешь чаю?
Я спросил:
— А если я не захочу смотреть в окно?
Она забегала.
— Так ты что, не покупатель?
— Нет.
Она остановилась.
— Я же сегодня уезжаю, — сказала. — У меня денег не хватает…
Я достал траву. Опять закурил.
— Двести долларов! — крикнула она. — Покупай!
— Мне очень жаль, — говорю.
Она прищурилась:
— Вежливый… А мне насрать. Сто пятьдесят! Выкладывай.
Замолчала. Дергалась, как кобра. Я говорю:
— Пятьдесят.
Она что-то крикнула по-своему. Вижу, рот у нее поехал вниз. Тихо говорит:
— Ведь последний программный рейс. Потом обычные пойдут. Там дорогие места… Ладно! Бери за сотню!
— Ладно, — говорю. — Сотня так сотня.
Взяла. Перестала грозить пальцем. Стала совать лист на владение. Я говорю:
— Ключ давай. И второй тоже.
Сел, играю ключами. Она стала вертеться, собирать сумку. Потом вышла на середину комнаты, вроде как запоет сейчас. Слышу:
— У меня месячные…
Я только привстал. Она давай дальше вертеться. Испугалась. Трава закончилась. Смотрю в окно — те ушли. Баскетболист, наверно, сам ушел. Не мог же тот, второй, его волочить…
Она вещи собрала. Я смотрю вполглаза. Стоит в углу. Беседует с кем-то. Вижу, что-то мокрое. А это зеркало, все в пыли. А по нему слезы текут. Я говорю:
— Ты чего?
Она:
— Раньше я была другая. Красивая. А сейчас зубы гнилые. Если присмотреться. Хочешь, поехали со мной?
— Вот еще, — говорю. — Только я квартиру купил…
Тут до меня дошло. Зачем, думаю, купил? Все равно уезжать собрался…
Она как засмеется! Потом вижу — застыла. И лицо неподвижное. А у двери китаец стоит. На меня не смотрит. Я тихонечко к окну. Невысоко.
Он говорит:
— Ты еще здесь, дура?
Она села на корточки и ну изгибаться, как в коликах. Руки заломила. Он говорит:
— Я тебя везде искал. Достал деньги. Пойдем.
Она — ноль внимания, как в задумчивости. Он шагнул, взял ее за волосы, и они вышли. Про меня забыли. А у меня теперь на сто долларов меньше… Я дверь запер, пол подмел, дохлую собачонку в мусорку бросил и на диван лег. На потолок смотреть и правда нельзя. Я глаза закрыл.
Да, озадачил меня Игорь Вадимович этот, из консульства. Чтобы вышло, как он советовал, так для этого мне пистолет нужен. Без оружия не справиться. А где его взять? Отобрать у кого-нибудь? Так оружие для того и носят, чтобы ничего отобрать нельзя было… К вдове сейчас тоже не сунешься… Ладно! К Вовке, конечно, неохота обращаться, а надо. Только я теперь звонить не буду, а то он опять отвертится. Прямо к нему поеду…
… Нет, вспомнил. Не из какого они не из колледжа. Сидели мы однажды в клубе. Димка все о русской идее говорил. Про то, как он из России тысячу парней привезет, и они здесь порядок наведут. Вовка говорит:
— Да кто сюда поедет, в эту Америку?
В это время свист раздался шелестящий. Димка крикнул:
— Бомба!
И отовсюду дым повалил. Меня кто-то бац по голове. Ну, я свалился. Внизу дыма меньше. Я смотрю — ноги. Много черных ног в сандалиях. Вовка заверещал. А Алекс просто сказал:
— Не тронь видак. Убью.
Потом как выстрелит! И снаружи кто-то выстрелил. А когда америкосы убегали с нашим видаком, я выглянул и хорошо запомнил их. Просто это давно было.
Нет, баскетболист не загнется, наверное. Надо было ему еще добавить…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Андрей Иванович огорчался все больше.
Племянник его, Сенечка, принес в редакцию какую-то черную штуковину. Положил на стол и давай что-то в ней клеить. У Андрея Ивановича от запаха клея заболела голова. Он потребовал объяснений.
— Это скрипичный футляр, — сказал Сенечка.
Голова у Андрея Ивановича заболела еще больше. Да что же это творится? Племянник его, Сенечка, стал учиться играть на скрипке! Разве ему некуда девать свободное время? Ходил бы в театр! Он ведь так ни разу и не был в театре. А там новая патриотическая пьеса идет. Называется «По вагонам — разойдись!»
— Это чужой футляр, — объяснил Сенечка. — Я на него случайно наступил. Обещал склеить и сегодня вечером отдать. Не волнуйтесь, я недолго. Сейчас все высохнет, и запах исчезнет.
— А работать кто будет? — спросил Кабинетов.
— Я уже написал статью, — сказал Сенечка.
— О чем?
— О милиции. Отдал ее Андрею Ивановичу.
Евгений Викторович в этот день появился раньше обычного. Принес короткий, но яркий материал об изменении городских телефонных номеров:
«Все мы довольны безупречной работой нашей телефонной службы. Россияне могут бесплатно позвонить в любой уголок земного шара.
Каждый ребенок знает, какие цифры набирать, если пришла беда. Всем известны службы срочного вызова. Над каждым уличным телефоном привинчен этот перечень: «Пожарные», «Милиция», «Скорая помощь», «Речные спасатели». И не такие тревожные: «Пейджинговая», «Справочная», «Психиатрическая Помощь Животным». И многие другие. Нет человека, который хотя бы раз не воспользовался одной из этих служб.
Прекрасно! Блестяще! Слава российским телефонистам!
Но почему россияне, имея возможность связаться, например, с Китаем, Америкой или голодающей Японией, не знают, как и кому выразить восторг по поводу великолепия Обновленной России, восхищения ее успехами в труде и спорте? Почему нет номера, набрав который, россиянин может похвастаться своими личными достижениями и поговорить о своем светлом будущем?
Именно таким вопросом задался директор Российской телефонной компании Алексей Чудозвонов. Он выдвинул свой проект решения этой проблемы. И теперь, к искренней радости всех двадцати двух миллионов россиян, эта проблема решена.
— Теперь на всей территории Обновленной России есть новая срочная служба, — говорит Чудозвонов. — Она называется «Телефон доверия президенту». Каждый из россиян, восхищенных нашим президентом, может позвонить в эту службу и лично выразить свой восторг, поговорив со специалистами по общественному мнению. Также приветствуются беседы на патриотические темы. Если же вдруг у россиян возникнут пожелания или даже легкая критика политики президента, лучшие специалисты смогут разрешить все сомнения и ответить на все вопросы.
Поздравим Российскую телефонную компанию и лично Алексея Чудозвонова с великолепным нововведением и пожелаем им трудовых успехов на благо Обновленной России!»
А Андрей Иванович в это время читал Сенечкину статью. И снова огорчался. Статья была о милиционере, который скучает по старым порядкам. Не хочет быть вежливым, придирается к прохожим, насмехается, не боясь получить взыскание от начальника (потому что милиционера этого давным-давно уволили). Расхаживает себе по городу, поигрывает резиновой дубинкой и огорчается, что никто от него не шарахается.
Наоборот! Люди смеются над милиционером, показывают на него пальцем. А он смотрит на всех букой, ненавидит всех за этот смех. И все мечтает, что, когда вернутся старые порядки, когда милиция вновь будет всесильной и сможет творить свои дела с полной безнаказанностью, он всех этих людей дубинкой своей посчитает…
Андрей Иванович ересь-то эту и дочитывать не стал. Подозвал к себе племянника и сказал ему:
— Так не бывает! Зачем писать такие злые несправедливости? В Обновленной России нет людей, которые не были бы довольны новыми порядками. А милиционеры — они ведь самые учтивые и интеллигентные на свете люди! Ты же сам рассказывал, как в аэропорту, когда ты только прилетел…
— Ну, знаете! — сказал Сенечка. — Я все описал, как есть. А что нет недовольных людей — это ерунда. Полным-полно недовольных! Хотя бы тех, кому курить хочется, а ему запрещают. Хотя бы тех, кто элементарно устает на работе. Вот хотя бы как верстальщик Витька…
Тут подошел редактор Кабинетов. Он жестом остановил Сенечку и сказал, переглянувшись с Андреем Ивановичем:
— А вы забыли, что вы сами говорили тогда про Витьку?
— Что? — спросил Сенечка.
— То, что он не мог испариться в воздухе, — сказал Кабинетов. — Вы искали его по всей редакции, но не нашли. Так вот, в воздухе он, конечно, не испарился, но… В общем, эту тему, если вы не возражаете, мы обсудим в другой раз.
— Нет, я возражаю, — сказал Сенечка. — Мы обсудим ее сейчас. Что все это значит?..
И тут все услышали:
— Здравствуйте, господа журналисты!
В дверях стоял Витька.
Нет, ну это был, конечно, не Витька. Витька не носил такой костюм со стрелками и галстук, такие блестящие туфли и еще — от него не пахло дорогим китайским одеколоном. А еще у Витьки не было таких широких серебряных погон, как у этого молодого человека, который стоял в дверях.
Но все-таки лицо и фигура у него были как у верстальщика Витьки. И Сенечка шагнул вперед, протягивая руку для пожатия. Кабинетов, Андрей Иванович и Антоша молча встали.
Молодой человек с лицом Витьки недоуменно нахмурился, прикоснулся к Сенечкиной руке и обошел его, направляясь к Петру Леонидовичу.
— Здравствуйте, товарищ редактор! Очень приятно с вами познакомиться. Меня зовут Виктор Николаевич. Я теперь буду вместо товарища Советова.
Подскочил Андрей Иванович, подставил стул. Виктор Николаевич благожелательно кивнул и сел.
— Товарищ Советов пошел на повышение, — сообщил он. — Теперь вы работаете со мной… Вы… вас, кажется, Андрей Иванович зовут? Приготовьте-ка кофейку, а мы пока побеседуем с Петром Леонидовичем.
— Я слушаю вас, Виктор Николаевич, — сказал Кабинетов.
— Итак, товарищ Советов передал мне все дела, — сказал Виктор Николаевич. — Прежде всего меня интересует, действительно ли ваша газета собрала достаточно средств, чтобы преподнести президенту лыжный набор?
Кабинетов часто закивал.
— Тогда, — продолжал Виктор Николаевич, — нужны люди, которые купят этот набор в самой Камбодже. Знаете, на нашем рынке полно подделок из Германии, Австрии и даже Швейцарии… Этим людям мы доверим всю сумму, и они отвезут их прямо на фирму SONY. Мы устроим им торжественную встречу у трапа самолета, с прямым эфиром, когда сам растроганный президент с горячей благодарностью примет этой ценный подарок от своего народа…
Виктор Николаевич помолчал. Никто не смел вставить хотя бы слово. Андрей Иванович на цыпочках принес кофе.
— Кстати, Петр Леонидович, — сказал Виктор Николаевич, отхлебывая кофе, — а где вы храните деньги? Конечно, никому из добропорядочных россиян не придет в голову их присвоить, но есть в нашем городе одна одиозная личность… Вы знаете, о ком я говорю?..
— О Старобабине, конечно, — сказал Кабинетов.
— Да, о Старобабине, — кивнул Виктор Николаевич. — Он всегда где-то рядом. Тут и там мелькает его грязный ватник. Я хочу знать, какие меры безопасности предприняты вами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Окно было завешено толстой шторой. Под потолком горела яркая лампочка. Сержант Шнурко выпятил нижнюю губу и играл карандашом.
Где-то включилось радио, и заиграли гимн. За стеной упал стул. Отчетливый женский голос произнес: «Чего ты так вскочил? Никто ведь не видит…» Сержант Шнурко встал и вздернул подбородок. Он даже пытался петь, но получалось тихо и шершаво. Потом он сел. Крякнул, словно не был доволен своим пением. Гимн кончился. Женский голос за стеной сказал: «Мент-то наш, бедолага, снова развлекается. Задержанного привел». «Бу-бу-бу-бу», — ответил мужской голос, и раздался звонкий хохот.
— Подошел сюда, — сказал сержант Шнурко.
Сенечка снова вышел из клетки.
— Сел. Будешь подписывать протокол?
— Мы не в Америке, — сказал Сенечка. — У нас цивилизованное государство. Вы нарушаете все нормы поведения должностного лица.
Сержант Шнурко смотрел непонятно.
— Я корреспондент государственного издания, — продолжал Сенечка. — Завтра же вас уволят из милиции. Достаточно будет одной моей статьи и заявления в прокуратуру.
Сержант Шнурко сжал кулаки и взмахнул ими. Но смотрел не на Сенечку. Сенечка даже оглянулся — нет ли кого за спиной.
— Вот так всегда! — закричал сержант Шнурко. И смахнул со стола все бумаги, после чего ударил кулаком по приемнику. Приемник сорвался со стены и разбился. Сенечка отпрыгнул.
— Все вы одинаковы, — сказал сержант Шнурко и погрозил пальцем. В носу у него набухала сопля. — Правила поведения знаете! Прокуратура! Уволят! А меня, между прочим, давно уволили, — вдруг тихо сказал он и вытер нос. — Президентская программа. Облагораживание милиции. А Старобабин ворует! — снова закричал он. — В тюрьме телевизоры понаставили, компьютеры, домой на выходные отпускают. А я, между прочим, свое дело любил. С преступностью боролся. Не пряником, а кнутом..
— Прекратите немедленно, — сказал Сенечка.
Сержант Шнурко побагровел.
— Вот посмел бы ты мне так сказать в добрые времена! Живо бы тебя к порядку призвали. А теперь… Эх! Милиции не боятся. Мимо идут — даже в землю не смотрят. Вообще замечать перестали. Стражи порядка в официантов превратились. «Чего изволите?», «Позвольте вас попросить!» На лыжах бегают. На коньках. Плавают, как бабы. Тьфу… Ничего! Скоро вся уголовная сволочь-то повылезает, позарится на халяву. Вот тут-то мы и поднимемся. Погоним ее, как встарь. Старая гвардия! А такие, как ты, умненькие, — продолжал он, — снова у нас запоете. А ну, встать!..
И он схватил Сенечку за руку.
Сенечка выпрямился.
Сержант Шнурко схватился за стену и выровнял полет. Он был круглый и тяжелый. Остановился, держась за батарею.
Сенечка отдышался.
— Я жил в Америке, — сказал он. — И даже канадцев французского происхождения не боялся…
Сержант Шнурко набычился и потирал вывихнутый локоть.
— А я-то думал, что проснулся, — со смешком сказал Сенечка. — Ты, сержант, молодец. Даже спасибо тебе за приключение. Я словно в своем детстве оказался. Только мираж-то этот вечный. Никакой старой гвардии. Все, прощай…
— Постой, парень!
Сержант Шнурко сопел и смотрел в пол.
— Ну их всех… — сказал он. — Ты, я вижу, тоже ничего в этой новой жизни не смыслишь… Заходил бы иногда, что ли?..
* * *
…бросил собачий череп. Окно разбилось. Я пошел по улице. Потом подошли двое черных. В белых жилетках и трусах. Жмурились на солнышко. Я тоже давай жмуриться. Солнышко для меня далекое и родное, а они — нет. Говорят:
— Ну что? Как там твоя русская национальная идея?
Мне стало интересно. Они что, газеты читают?
— Впервые слышу.
Один худой и подвижный, а другой — баскетболист. Баскетболист говорит:
— Чем расплачиваться будешь?
Где-то я их видел. И они меня видели. Не помню.
У подвижного ножик. У баскетболиста, как ни странно, мяч. Повторил свой вопрос мокрыми губами. Отвечаю:
— Позволю тебе отсосать у меня. Только недолго…
Все было быстро. Подвижный ткнул баскетболиста ножиком. Глубоко. И совсем не в мяч. А потом боднул светофор. Светофор дрогнул и зажегся. Я говорю:
— Выворачивай карманы.
Подвижный (впрочем, уже не подвижный) сморщил рожицу. Протянул свернутую бумажку.
Я пошел в переулок. По стене ползали сороконожки. Присел на лестницу, на пятой ступеньке. В бумажке трава. Закурил. Прижег сороконожку. Стал считать. Тридцать две секунды. Потом подохла.
Вспомнил, где их видел. Кто-то лез в окно. Я подошел. Они стояли. Говорят:
— Это твоя машина?
Смотрю: старый «Форд». Измазан каким-то дерьмом.
— Моя.
Подарил им этот «Форд».
Они сказали, что снимают кино. Машина нужна им для взрыва. Потом они попросили деньги на съемки. Я сказал, что буду в доле, иначе не дам. Потом они…
В небе между домами полетел самолет. Значит, летают еще. Наверное, китайский. Не боятся летать над городом. Впрочем, ракет здесь уже не осталось. Какие рассыпались, какие продали Ирану… А на истребителях, какие еще исправны были, летчики все на Кубу рванули. Загнали их там по тысяче долларов, работу себе нашли. Я об этом в новостях слышал, Си-Эн-Эн тогда еще не закрыли…
Нет, это другие. Видел еще раньше. В колледже. Того, который на нож напоролся, зовут Мак. Он хвастался, что гей. Выяснилось, врал. Потом ему вкололи полторы дозы прямо на занятиях. И он валялся на куче ободранной штукатурки… А второй, Луи, залезал на чердак и блевал там. Пока его не сбросили. У него еще сестра была, у которой серьги выдрали…
Наверху открылась дверь. Выглянула китаянка. Я ошалел, когда увидел. В таком гнилом доме… Может, все-таки японка? Она говорит:
— Иди сюда.
Нет, китаянка. Я поднялся. Спрятал траву в карман.
— Заходи.
Я зашел. Слышу:
— Сюда только черным ходом можно попасть. Это ничего. Подъезд все равно вонял. Теперь обгорел. Почти не воняет. Пак его заколотил досками. Никто не проломит.
— Это почему? — спрашиваю.
— Он гвозди воткнул и смазал чем-то желтым. Ты туда не суйся.
Она маленькая, темнолицая. Все время грозит кому-то пальцем. Не мне. И кожа на лбу во все стороны ползет.
Хвать меня и тащит.
— Я все выкрасила, — говорит. — Кроме потолка. Но ты на потолок не смотри. Ты смотри в окно. Во всем районе только один канадец. Да и тот однорукий. Хороший район. Здесь мэр жил, пока его не переизбрали.
— А теперь он где живет?
Она уставилась на меня.
— Его же переизбрали, — говорит. — Прямо в этом доме. Давно. Хочешь чаю?
Я спросил:
— А если я не захочу смотреть в окно?
Она забегала.
— Так ты что, не покупатель?
— Нет.
Она остановилась.
— Я же сегодня уезжаю, — сказала. — У меня денег не хватает…
Я достал траву. Опять закурил.
— Двести долларов! — крикнула она. — Покупай!
— Мне очень жаль, — говорю.
Она прищурилась:
— Вежливый… А мне насрать. Сто пятьдесят! Выкладывай.
Замолчала. Дергалась, как кобра. Я говорю:
— Пятьдесят.
Она что-то крикнула по-своему. Вижу, рот у нее поехал вниз. Тихо говорит:
— Ведь последний программный рейс. Потом обычные пойдут. Там дорогие места… Ладно! Бери за сотню!
— Ладно, — говорю. — Сотня так сотня.
Взяла. Перестала грозить пальцем. Стала совать лист на владение. Я говорю:
— Ключ давай. И второй тоже.
Сел, играю ключами. Она стала вертеться, собирать сумку. Потом вышла на середину комнаты, вроде как запоет сейчас. Слышу:
— У меня месячные…
Я только привстал. Она давай дальше вертеться. Испугалась. Трава закончилась. Смотрю в окно — те ушли. Баскетболист, наверно, сам ушел. Не мог же тот, второй, его волочить…
Она вещи собрала. Я смотрю вполглаза. Стоит в углу. Беседует с кем-то. Вижу, что-то мокрое. А это зеркало, все в пыли. А по нему слезы текут. Я говорю:
— Ты чего?
Она:
— Раньше я была другая. Красивая. А сейчас зубы гнилые. Если присмотреться. Хочешь, поехали со мной?
— Вот еще, — говорю. — Только я квартиру купил…
Тут до меня дошло. Зачем, думаю, купил? Все равно уезжать собрался…
Она как засмеется! Потом вижу — застыла. И лицо неподвижное. А у двери китаец стоит. На меня не смотрит. Я тихонечко к окну. Невысоко.
Он говорит:
— Ты еще здесь, дура?
Она села на корточки и ну изгибаться, как в коликах. Руки заломила. Он говорит:
— Я тебя везде искал. Достал деньги. Пойдем.
Она — ноль внимания, как в задумчивости. Он шагнул, взял ее за волосы, и они вышли. Про меня забыли. А у меня теперь на сто долларов меньше… Я дверь запер, пол подмел, дохлую собачонку в мусорку бросил и на диван лег. На потолок смотреть и правда нельзя. Я глаза закрыл.
Да, озадачил меня Игорь Вадимович этот, из консульства. Чтобы вышло, как он советовал, так для этого мне пистолет нужен. Без оружия не справиться. А где его взять? Отобрать у кого-нибудь? Так оружие для того и носят, чтобы ничего отобрать нельзя было… К вдове сейчас тоже не сунешься… Ладно! К Вовке, конечно, неохота обращаться, а надо. Только я теперь звонить не буду, а то он опять отвертится. Прямо к нему поеду…
… Нет, вспомнил. Не из какого они не из колледжа. Сидели мы однажды в клубе. Димка все о русской идее говорил. Про то, как он из России тысячу парней привезет, и они здесь порядок наведут. Вовка говорит:
— Да кто сюда поедет, в эту Америку?
В это время свист раздался шелестящий. Димка крикнул:
— Бомба!
И отовсюду дым повалил. Меня кто-то бац по голове. Ну, я свалился. Внизу дыма меньше. Я смотрю — ноги. Много черных ног в сандалиях. Вовка заверещал. А Алекс просто сказал:
— Не тронь видак. Убью.
Потом как выстрелит! И снаружи кто-то выстрелил. А когда америкосы убегали с нашим видаком, я выглянул и хорошо запомнил их. Просто это давно было.
Нет, баскетболист не загнется, наверное. Надо было ему еще добавить…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Андрей Иванович огорчался все больше.
Племянник его, Сенечка, принес в редакцию какую-то черную штуковину. Положил на стол и давай что-то в ней клеить. У Андрея Ивановича от запаха клея заболела голова. Он потребовал объяснений.
— Это скрипичный футляр, — сказал Сенечка.
Голова у Андрея Ивановича заболела еще больше. Да что же это творится? Племянник его, Сенечка, стал учиться играть на скрипке! Разве ему некуда девать свободное время? Ходил бы в театр! Он ведь так ни разу и не был в театре. А там новая патриотическая пьеса идет. Называется «По вагонам — разойдись!»
— Это чужой футляр, — объяснил Сенечка. — Я на него случайно наступил. Обещал склеить и сегодня вечером отдать. Не волнуйтесь, я недолго. Сейчас все высохнет, и запах исчезнет.
— А работать кто будет? — спросил Кабинетов.
— Я уже написал статью, — сказал Сенечка.
— О чем?
— О милиции. Отдал ее Андрею Ивановичу.
Евгений Викторович в этот день появился раньше обычного. Принес короткий, но яркий материал об изменении городских телефонных номеров:
«Все мы довольны безупречной работой нашей телефонной службы. Россияне могут бесплатно позвонить в любой уголок земного шара.
Каждый ребенок знает, какие цифры набирать, если пришла беда. Всем известны службы срочного вызова. Над каждым уличным телефоном привинчен этот перечень: «Пожарные», «Милиция», «Скорая помощь», «Речные спасатели». И не такие тревожные: «Пейджинговая», «Справочная», «Психиатрическая Помощь Животным». И многие другие. Нет человека, который хотя бы раз не воспользовался одной из этих служб.
Прекрасно! Блестяще! Слава российским телефонистам!
Но почему россияне, имея возможность связаться, например, с Китаем, Америкой или голодающей Японией, не знают, как и кому выразить восторг по поводу великолепия Обновленной России, восхищения ее успехами в труде и спорте? Почему нет номера, набрав который, россиянин может похвастаться своими личными достижениями и поговорить о своем светлом будущем?
Именно таким вопросом задался директор Российской телефонной компании Алексей Чудозвонов. Он выдвинул свой проект решения этой проблемы. И теперь, к искренней радости всех двадцати двух миллионов россиян, эта проблема решена.
— Теперь на всей территории Обновленной России есть новая срочная служба, — говорит Чудозвонов. — Она называется «Телефон доверия президенту». Каждый из россиян, восхищенных нашим президентом, может позвонить в эту службу и лично выразить свой восторг, поговорив со специалистами по общественному мнению. Также приветствуются беседы на патриотические темы. Если же вдруг у россиян возникнут пожелания или даже легкая критика политики президента, лучшие специалисты смогут разрешить все сомнения и ответить на все вопросы.
Поздравим Российскую телефонную компанию и лично Алексея Чудозвонова с великолепным нововведением и пожелаем им трудовых успехов на благо Обновленной России!»
А Андрей Иванович в это время читал Сенечкину статью. И снова огорчался. Статья была о милиционере, который скучает по старым порядкам. Не хочет быть вежливым, придирается к прохожим, насмехается, не боясь получить взыскание от начальника (потому что милиционера этого давным-давно уволили). Расхаживает себе по городу, поигрывает резиновой дубинкой и огорчается, что никто от него не шарахается.
Наоборот! Люди смеются над милиционером, показывают на него пальцем. А он смотрит на всех букой, ненавидит всех за этот смех. И все мечтает, что, когда вернутся старые порядки, когда милиция вновь будет всесильной и сможет творить свои дела с полной безнаказанностью, он всех этих людей дубинкой своей посчитает…
Андрей Иванович ересь-то эту и дочитывать не стал. Подозвал к себе племянника и сказал ему:
— Так не бывает! Зачем писать такие злые несправедливости? В Обновленной России нет людей, которые не были бы довольны новыми порядками. А милиционеры — они ведь самые учтивые и интеллигентные на свете люди! Ты же сам рассказывал, как в аэропорту, когда ты только прилетел…
— Ну, знаете! — сказал Сенечка. — Я все описал, как есть. А что нет недовольных людей — это ерунда. Полным-полно недовольных! Хотя бы тех, кому курить хочется, а ему запрещают. Хотя бы тех, кто элементарно устает на работе. Вот хотя бы как верстальщик Витька…
Тут подошел редактор Кабинетов. Он жестом остановил Сенечку и сказал, переглянувшись с Андреем Ивановичем:
— А вы забыли, что вы сами говорили тогда про Витьку?
— Что? — спросил Сенечка.
— То, что он не мог испариться в воздухе, — сказал Кабинетов. — Вы искали его по всей редакции, но не нашли. Так вот, в воздухе он, конечно, не испарился, но… В общем, эту тему, если вы не возражаете, мы обсудим в другой раз.
— Нет, я возражаю, — сказал Сенечка. — Мы обсудим ее сейчас. Что все это значит?..
И тут все услышали:
— Здравствуйте, господа журналисты!
В дверях стоял Витька.
Нет, ну это был, конечно, не Витька. Витька не носил такой костюм со стрелками и галстук, такие блестящие туфли и еще — от него не пахло дорогим китайским одеколоном. А еще у Витьки не было таких широких серебряных погон, как у этого молодого человека, который стоял в дверях.
Но все-таки лицо и фигура у него были как у верстальщика Витьки. И Сенечка шагнул вперед, протягивая руку для пожатия. Кабинетов, Андрей Иванович и Антоша молча встали.
Молодой человек с лицом Витьки недоуменно нахмурился, прикоснулся к Сенечкиной руке и обошел его, направляясь к Петру Леонидовичу.
— Здравствуйте, товарищ редактор! Очень приятно с вами познакомиться. Меня зовут Виктор Николаевич. Я теперь буду вместо товарища Советова.
Подскочил Андрей Иванович, подставил стул. Виктор Николаевич благожелательно кивнул и сел.
— Товарищ Советов пошел на повышение, — сообщил он. — Теперь вы работаете со мной… Вы… вас, кажется, Андрей Иванович зовут? Приготовьте-ка кофейку, а мы пока побеседуем с Петром Леонидовичем.
— Я слушаю вас, Виктор Николаевич, — сказал Кабинетов.
— Итак, товарищ Советов передал мне все дела, — сказал Виктор Николаевич. — Прежде всего меня интересует, действительно ли ваша газета собрала достаточно средств, чтобы преподнести президенту лыжный набор?
Кабинетов часто закивал.
— Тогда, — продолжал Виктор Николаевич, — нужны люди, которые купят этот набор в самой Камбодже. Знаете, на нашем рынке полно подделок из Германии, Австрии и даже Швейцарии… Этим людям мы доверим всю сумму, и они отвезут их прямо на фирму SONY. Мы устроим им торжественную встречу у трапа самолета, с прямым эфиром, когда сам растроганный президент с горячей благодарностью примет этой ценный подарок от своего народа…
Виктор Николаевич помолчал. Никто не смел вставить хотя бы слово. Андрей Иванович на цыпочках принес кофе.
— Кстати, Петр Леонидович, — сказал Виктор Николаевич, отхлебывая кофе, — а где вы храните деньги? Конечно, никому из добропорядочных россиян не придет в голову их присвоить, но есть в нашем городе одна одиозная личность… Вы знаете, о ком я говорю?..
— О Старобабине, конечно, — сказал Кабинетов.
— Да, о Старобабине, — кивнул Виктор Николаевич. — Он всегда где-то рядом. Тут и там мелькает его грязный ватник. Я хочу знать, какие меры безопасности предприняты вами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26