Они тепло встретились, он рассказал о других ребятах, которые теперь были раскиданы по разным республикам (у некоторых даже были заключены контракты), после он переночевал в гостинице и наутро отбыл.
Через неделю к фрау Бонг, у которой жила девочка, пришел человек в черном плаще, который он не снял. Они с фрау о чем-то говорили в гостиной, оба вежливо, однако он весьма настойчиво чего-то от нее добивался. Послышалось имя и фамилия Юнче. Девочке показалось, что речь идет о ее контракте. Она тревожилась и крутилась на лестнице, а потом, не выдержав, сбежала вниз, в гостиную. Фрау Бонг строго посмотрела на нее, но только мельком; она была сильно взволнована. А ее гость спросил довольно раздраженным тоном:
— Теперь-то я могу воспользоваться случаем, любезная фрау? — И, не слушая возражений (Бонг обладала весьма тихим голосом), обратился к девочке по-великодержавски: — Куда поехал мастер Халиев?
— Он поехал домой, — от неожиданности с сильным акцентом ответила Юнче.
Пришелец нахмурился и сказал фрау Бонг:
— Видите, до чего довела ее оторванность от дома? Уже забывает родной язык. Воспитанница этого негодяя лжет, чтобы выгородить его. Домой он не приехал, потому что кто-то предупредил его. Вы мешаете мне работать. Я бы спокойно снял показания этой милой девочки, фрау Бонг, а вы, прикрываясь какими-то невнятными (хотя и уважаемыми мною) правами и кодексами, запрещаете мне это сделать. Тем самым вы помогаете опасному преступнику, террористу и наркоторговцу… Юнче, детка, — обратился он к ней, — твой мастер действительно совершил ряд преступлений перед Родиной. Мы следили за ним, но он смог временно ускользнуть — как раз на те два дня, в которые он был в этом городе. После этого мы усилили контроль, но он ускользнул и во второй раз, уже окончательно. Мне необходимо знать, с кем он встречался здесь, кому звонил, что говорил о своих планах.
— Понятия не имею! — возмутилась Юнче. — Кто вы такой? Из ВСБ? Дорогая тетя Клара, какие у него права?
— А почему ты решила, что я из ВСБ? — напирал пришелец. — Халиев что, говорил с тобой о нас? Кто был у него в гостинице?! Ты должна все знать, ты же спала с ним в номере! Ты не отходила от него.
— Сраный козел, — плача, прошептала Юнче. — Тетя Клара, я даже не знаю… Он обманывает вас, хочет запугать. Не верьте ему!
— Я и не верю, — опомнилась впавшая было в ступор фрау Бонг. — Милая, спецслужбы этой страны, в которой ты имела несчастье родиться, давно слывут своей лживостью и наглостью. Пойдем-ка, позвоним в полицию. Полицейские выгонят этого невежу, а потом я подам на него в международный суд.
Вээсбэшник успокоился.
— Я ухожу. Я накричал, но у меня нет времени подбирать верный ключ к вашим личностям. Этот Халиев угрожает многим людям смертью. Подумайте над этим.
И он действительно ушел. А фрау Бонг обняла Юнче. Но та долго не могла прийти в себя.
А через несколько дней в парке кто-то сбил ее с велосипеда и накинул на голову мешок. После этого ее долго везли по безупречным аустрийским дорогам так долго, что она устала отбиваться от их сильных теплых лап, а потом потеряла счет времени. Ей сделали укол. И потянулись куда-то белые коридоры, по которым она ползла, а ее хватали и ставили другой укол. И, конечно, она повторила то, что ей нашептывал чей-то сладкий голос, нашептывал то в одно ухо, то в другое, но никогда в оба, а именно то, что Халиев давал ей таблетки, бил и принуждал к оральному половому акту, и как ему принесли доллары в чемодане, а принес такой-то и такой-то. А потом голос кончился, и ей сунули ручку, которой она ткнула в какой-то листок. А она только лепетала одно и то же:
— Я не… совершенно… летняя.
И так миллион раз.
А потом несовершеннолетняя очнулась у дороги и больше уже не засыпала. Был вечер, а перед глазами трава. Трава качалась то туда, то сюда, и так всю ночь, а наутро Юнче встала и пошла.
— Позвоните в полицию, — сказала она, добравшись докуда-то, где были люди. — Пусть сообщат фрау Кларе Бонг, что ее воспитанница жива и зд… пока не знаю, здорова ли, но стоять могу. (Юмор и силы возвращались к ней.) Еще скажите полиции, что Великодержавная Служба Безопасности занимается киднэппингом на территории Аустрии, а также проводит допрос свидетелей с нарушением прав человека. И дайте мне воды…
Мужики смотрели на нее так, как тетя Клара посмотрела бы, застукай она Юнче с дымящейся сигаретой. Потом один из них воскликнул по-великодержавски:
— Вот это да, молоденькая! Заграничная шлюха! Надо «плечевым» сказать, что у них завелась конкуренция. Сколько? — деловито спросил он.
Юнче покачнулась. И как устояла? Но смогла:
— Вы ошибаетесь. Я попала в беду. Довезите меня, пожалуйста, до ближайшего патрульного поста.
Но даром везти ее никто не захотел, а за ту плату, которая у нее была, Юнче сама отказалась. И пошла пешком.
— То есть я и сама не знаю в подробностях, как меня привезли в Великодержавию. Что ж, кто-то решил за меня…
Юнче рассказала эту историю только один раз, и больше ее не спрашивали, даже когда она много позже оказалась на Острове мятежников.
А те, кто слышал ее рассказ, спросили:
— А что было потом? Пыталась ли ты вернуться? И откуда у тебя деньги?
— Вернуться я попыталась, кое-как доехала до границы, — ответила Юнче. — Но у меня не было документов, и через границу я не смогла перейти. Потом мне помогли проститутки. Они пожалели меня, потому что сами когда-то были в подобной ситуации. И подарили мне дорогие сигареты… Кстати, это правда, что новый президент Великодержавии сам из этих, из ВСБ? Неужели? Ладно, наплевать…
Однако она угрюмо взъерошилась и ушла в себя.
* * *
Юнче была старше Хасани почти на год. Она кричала, пинала его:
— Умней, мальчишка! О чем ты думаешь? Об уважении сверстников, о куске хлеба насущного, о безопасности своего хилого тела? Посмотри, там, за гребнем холма твоего сознания — все! Хотя бы взгляни за холм, сделай несколько шагов! У тебя болит живот? Да, болит, потому что вчера тебя испинали милиционеры, когда ты не отдал им свою выручку. В том месте, о котором я говорю, там — розовое небо и черные деревья, тишина — ночью ты бродишь один по старинным улицам, тебе поют менестрели и феи, а ты — главный, ты личность, и все там личности, уважающие тебя.
Что тебе более приятно? Искреннее, волчье хамство, измордовавшее твоих родителей и тебя, хотя ты еще и не жил, или вежливость, извечный салют, вошедший в привычку у тех людей? Никто не посмеет ударить того, кому он улыбнулся, кому он обрадовался. Почему твой гребень, твой занавес, так высок и упруг? Даже сигареты и пиво, без которых ты не мыслишь своей жизни, — там в десятки раз лучше и веселее. Взрослей, и сбежим отсюда, только надо сперва поумнеть!
И она заставляла его читать. А до нее книги уходили на костры.
Да, ничего не было в их квартале новее и ярче ее веселья. И даже когда пьяные парни, которых никто не знал, надавали ей оплеух и изваляли в пыли, она кричала им вслед:
— Успокойтесь! Что могут ваши жадные лапы против моего заговора? Я вижу скорый переворот в вашем гнусном гнезде и ваш крах. Солнце ежедневно показывает вам путь к истине, семеня с востока на запад; только там оно и может найти свой приют — в безопасности и добре!
И когда пришло известие, что избили их сумасшедшую, мужики вскочили. Они догнали тех парней и нарисовали их мордами на тротуаре сложные, но внушающие уважение символы.
Хасани пытался сопротивляться ее напору. Слова его казались неуклюжими даже ему самому, а она только веселилась. Не успев повзрослеть к моменту их знакомства, Хасани еще сохранял способность к детским обидам, но совсем не владел логикой и знаниями, из-за чего Юнче приходила иногда в шоковое состояние.
* * *
Что тогда было сказано про интим? Так ничего и не было. Скорее всего, просто не успели. Началось.
Да, президент Великодержавии издал Указ и губернатора Побережья и Острова выгнали, назначив другого. Милиционеров тоже выгнали. На их место пришли странные люди в масках и зеленой одежде, они говорили со столичным произношением и были еще более жирные, более потные, более уверенные, более жадные. Эти отнимали всё. И врывались по ночам в квартиры, хватали сонных людей и уводили куда-то насовсем.
И люди стали шепотом обсуждать, где взять оружие. А потом не шепотом. И оружие появилось — его неожиданно стали раздавать на рынках, и люди в масках молча смотрели, словно кто-то приказал им не вмешиваться. Словно они не догадывались, в кого люди будут стрелять! А потом взорвался сам рынок, да так громко, что Юнче и Хасани подскочили на своих койках и моментально оказались у окна. Над рынком стояло зарево, розовое и прекрасное!
— Надо убираться из этого города, — спокойно сказала Юнче. — Они добились своего. Ты знаешь, у меня уже есть револьвер. Кажется, ему найдется работа.
Было непонятно, кто это «они», но утром все стало неважно. К ним ворвались те самые люди в масках. Револьвер они не нашли, да они и не искали ничего. Они страшно ударили Юнче, и она упала без сознания. Наверно, ей повезло; на нее перестали обращать внимание.
А Хасани пришлось плохо. Его били железной цепью. «Зачем?» Сапогами ему сломали ребра. «Вы кто?» И перебили позвоночник, и выбили глаза. А потом ушли, зачем-то застрелив тетку, которая торговала восковыми свечами и керосином… Керосин унесли.
* * *
Когда Юнче пришла в себя, горели заборы и дома, но никто уже не кричал. В молчащий город входила армия Великодержавии. Юнче забинтовала Хасани и приволокла его на кровать, там он лежал. А тетку она не смогла сдвинуть с места.
Прошло два дня. Окраину города не трогали. Из приморских поселков приходили странные вести, что собирается армия мятежников. Собирается обосноваться на Острове и объявить войну Великодержавии.
Юнче села возле неподвижного Хасани.
— Знаешь, — сказала она, — давно слышала одну сказку. Хочешь, расскажу? Слушай. Далеко на севере, среди льдов и чистоты живут боги. Раньше они жили с нами, но потом испугались нас и ушли…
Она прислушалась. По улице валили люди в масках. Они грязно ругались и топтали все вокруг. К счастью, в доме Юнче не горел свет. Хасани издал непонятный звук — у него была сломана челюсть. Юнче продолжала свою сказку:
— Боги… Они странные. Так вот, они испугались, но иногда спускаются к нам с ледяного Олимпа. Они такие умные, что даже сами иногда удивляются. Только они очень наивные.
Знаешь, как они говорят, когда собираются вместе? А вот как они говорят, и при этом качают седыми гривами — у них на головах за много тысяч лет наросли целые гривы:
— Ну что, ребята! — начинает Главный Бог. — Есть для нас работа. Существует некий народ, живущий, по нашему пониманию, во грехе. Пока неизвестно — каннибалы или мужеложцы, а может, у них не соблюдаются права человека. Что будем делать?
Боги возмущаются, трясут гривами. Кричат: «Позор, позор! Так не должно быть!»
Главный:
— Предлагаю войти в этот народ и научить его, как жить без греха. Мы подготовим миссию и войдем в этот самый народ. Мы учить умеем — никто еще не ушел от нас, не согласный с нами. Dixi.
(Это слово означает — «я сказал».)
Тут поднимается маленький бог и возражает:
— Да ты чего, Главный! Не помнишь, что ли, чем это всегда кончается? Слишком много страха, страданий, беды!
Все с укоризной смотрят на него, но маленький бог не смущается:
— Нет, — поправляется он. — Я не имел в виду наши с вами страдания. Мы привыкли. Я о страданиях людей, тех, кого мы учим. С ними-то по-другому не бывает, особенно в таких вот грешных народах. Тяжело им расстаться с привычкой, перестать быть мужеложцами и каннибалами и начать соблюдать права человека. О них-то вы подумали?
Главный Бог пожимает плечами.
— Это общеизвестно, — говорит он. — Действие всегда встречает противодействие, и страдания, как трение, возрастают в результате этого столкновения, и, возможно, нас проклянут, потому что у нас будет огонь… Мы можем даже сгинуть, но в конечном итоге народ заживет счастливо, страдания исчезнут. Трение исчезнет, все успокоится, только уже на своих местах… Но ты меня раздосадовал своим упрямством. Иди и потренируйся на каком-нибудь народе и сам убедись, что его счастье, принесенное тобой, стоит страданий. И не возвращайся без результата.
И спорщик пошел вниз с горы, покинул ледяную страну.
Что же дальше? А вот что: проходят века… Маленький бог появляется посреди этого сонма. Его просят рассказать, где он был и чего добился.
— Я удивлен, изумлен, растерян, раздавлен, — говорит маленький бог. — Совершенно непредсказуемые результаты! Даже не знаю, как и сказать…
«Говори, говори!» — волнуются остальные.
— Мы все ошибались! Результат абсолютно симметричный, — кричит маленький бог. — Все будет одинаково — вмешайся мы или нет! Я-то всегда был против вмешательства, — напоминает он, — но только потому, что оно ведет к страданиям и бедам, однако я и не думал, что улучшения и не привидится! Страданий и бед сколько угодно, только все попусту! Я очень устал, — говорит маленький бог, — но не смог нарушить тот баланс, который был до меня. Нет, я не потратил силы впустую: кое-что из плохого стало хорошим, но и кое-что из хорошего стало плохим, вопреки моим усилиям. Почему я такой слабый? — заплакал он. — Кому я такой нужен?
Тогда боги пожалели его и умолкли, а Главный Бог долго думал — он думал много-много лет — вот, а потом он спросил:
— А как называется страна, где ты действовал?
— Велико… Великодержавия, кажется, — всхлипывая, ответил маленький бог.
Главный Бог облегченно вздохнул:
— Слава богу… Я-то подумал, что ты и правда слабак. Но теперь я вижу, что ошибся… Боги! — обратился он к остальным. — Эта страна давно уже существует по иным, неведомым нам законам. Наше вмешательство тут и впрямь ни к чему не приведет. Кто-то или что-то более могучее, чем все мы, прибрало ее к рукам. В Великодержавии ничто не подчинено логике, никто не владеет здравым смыслом, и это их великая гордость. Поэтому оставим их и помолимся.
Тогда маленький бог сказал:
— Но мне жалко эту страну. Если не справимся мы, боги, то пусть попробуют сами люди! Я снова пойду туда и буду раздавать свою силу людям и дарить им надежду. Я верю, они справятся…
Юнче снова прислушалась. Улица была пустынна.
И с минуту она стояла и беззвучно плакала. Рот ее тихонько дышал, а ногтями она порвала себе ладони. Потом вдруг что-то почувствовала позади себя — что?.. Сердце ее на миг приостановилось, но молчаливо стало работать дальше; Юнче считала его удары. Хасани, кажется, заснул. Юнче на цыпочках сбегала в другую комнату и вернулась с револьвером. И вот — она прицелилась в забинтованную голову Хасани.
— Будь со мной, ладно? — попросила она.
И выстрелила. Потом повернулась и навсегда ушла из этого дома.
* * *
Шхуна «Альбатрос»? Да, ее захватили мятежники и угнали на остров. На шхуне был самый молодой экипаж — подростки, жестокие и знающие свое дело. Те, чьих родителей прибивали гвоздями к деревьям, чьих бабушек и дедушек забивали саперными лопатками, чьих друзей обливали керосином и поджигали, а над всем этим стоял смех, железный и серый потный смех, который принесли они по приказу президента… Среди этих подростков видели Юнче.
Но был тот, последний бой, когда они столкнулись со сторожевым катером и перебили его команду, но почти все погибли под пулеметным огнем, а шхуна была разбита при столкновении. И четверо, кто остался, пригнали ее к берегу и сожгли.
И трое товарищей Юнче обратились к ней:
— Нам нужна передышка. Мы ранены и не уйдем далеко, а Побережье занято врагами. Мы собираемся сдаться и притвориться, будто нас взяли в заложники, а мы сбежали во время перестрелки. Может быть, нам поверят, потому что те, кто видел нас близко, мертвы. Нас отправят в лагерь для беженцев, там нас вылечат. Другого выхода все равно нет. А в лагере мы попробуем набрать новый экипаж.
Юнче ответила им:
— Идите без меня. У меня нет времени сидеть в лагере. Я должна сражаться, пока есть сила и огонь, а они скоро уйдут. Я попробую пробиться.
— Какие сила и огонь? — спросили ее.
— А она смотрела, как догорает шхуна.
«Сила и огонь. Я подчинила их себе, и подчинилась им. Нет спасения тому, кто мой враг, и нет спасения мне. Тайная, неведомая, невероятная прежде сущность приблизилась к моему лицу, и я гляжу сквозь ее зрачки. И я не вижу ничего, кроме врагов и того, что они обречены. Я закручусь в танце тысяч смертей, как ядовитый прах, подброшенный ветром; у меня нет больше друзей, и я не могу плакать. Может, во мне судьбы многих, разных людей, но я не подозреваю об этом; может, во мне сойдется гнев божий и историческая справедливость, но я уже мертва; вероятно, иерихонская труба всего мира у моих губ, но я только закрутилась в этом танце, неся беду. Солдаты, выполняя долг, охотятся за мной, но их судьба погибнуть вместо меня».
Такая вот речь могла прозвучать на берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Через неделю к фрау Бонг, у которой жила девочка, пришел человек в черном плаще, который он не снял. Они с фрау о чем-то говорили в гостиной, оба вежливо, однако он весьма настойчиво чего-то от нее добивался. Послышалось имя и фамилия Юнче. Девочке показалось, что речь идет о ее контракте. Она тревожилась и крутилась на лестнице, а потом, не выдержав, сбежала вниз, в гостиную. Фрау Бонг строго посмотрела на нее, но только мельком; она была сильно взволнована. А ее гость спросил довольно раздраженным тоном:
— Теперь-то я могу воспользоваться случаем, любезная фрау? — И, не слушая возражений (Бонг обладала весьма тихим голосом), обратился к девочке по-великодержавски: — Куда поехал мастер Халиев?
— Он поехал домой, — от неожиданности с сильным акцентом ответила Юнче.
Пришелец нахмурился и сказал фрау Бонг:
— Видите, до чего довела ее оторванность от дома? Уже забывает родной язык. Воспитанница этого негодяя лжет, чтобы выгородить его. Домой он не приехал, потому что кто-то предупредил его. Вы мешаете мне работать. Я бы спокойно снял показания этой милой девочки, фрау Бонг, а вы, прикрываясь какими-то невнятными (хотя и уважаемыми мною) правами и кодексами, запрещаете мне это сделать. Тем самым вы помогаете опасному преступнику, террористу и наркоторговцу… Юнче, детка, — обратился он к ней, — твой мастер действительно совершил ряд преступлений перед Родиной. Мы следили за ним, но он смог временно ускользнуть — как раз на те два дня, в которые он был в этом городе. После этого мы усилили контроль, но он ускользнул и во второй раз, уже окончательно. Мне необходимо знать, с кем он встречался здесь, кому звонил, что говорил о своих планах.
— Понятия не имею! — возмутилась Юнче. — Кто вы такой? Из ВСБ? Дорогая тетя Клара, какие у него права?
— А почему ты решила, что я из ВСБ? — напирал пришелец. — Халиев что, говорил с тобой о нас? Кто был у него в гостинице?! Ты должна все знать, ты же спала с ним в номере! Ты не отходила от него.
— Сраный козел, — плача, прошептала Юнче. — Тетя Клара, я даже не знаю… Он обманывает вас, хочет запугать. Не верьте ему!
— Я и не верю, — опомнилась впавшая было в ступор фрау Бонг. — Милая, спецслужбы этой страны, в которой ты имела несчастье родиться, давно слывут своей лживостью и наглостью. Пойдем-ка, позвоним в полицию. Полицейские выгонят этого невежу, а потом я подам на него в международный суд.
Вээсбэшник успокоился.
— Я ухожу. Я накричал, но у меня нет времени подбирать верный ключ к вашим личностям. Этот Халиев угрожает многим людям смертью. Подумайте над этим.
И он действительно ушел. А фрау Бонг обняла Юнче. Но та долго не могла прийти в себя.
А через несколько дней в парке кто-то сбил ее с велосипеда и накинул на голову мешок. После этого ее долго везли по безупречным аустрийским дорогам так долго, что она устала отбиваться от их сильных теплых лап, а потом потеряла счет времени. Ей сделали укол. И потянулись куда-то белые коридоры, по которым она ползла, а ее хватали и ставили другой укол. И, конечно, она повторила то, что ей нашептывал чей-то сладкий голос, нашептывал то в одно ухо, то в другое, но никогда в оба, а именно то, что Халиев давал ей таблетки, бил и принуждал к оральному половому акту, и как ему принесли доллары в чемодане, а принес такой-то и такой-то. А потом голос кончился, и ей сунули ручку, которой она ткнула в какой-то листок. А она только лепетала одно и то же:
— Я не… совершенно… летняя.
И так миллион раз.
А потом несовершеннолетняя очнулась у дороги и больше уже не засыпала. Был вечер, а перед глазами трава. Трава качалась то туда, то сюда, и так всю ночь, а наутро Юнче встала и пошла.
— Позвоните в полицию, — сказала она, добравшись докуда-то, где были люди. — Пусть сообщат фрау Кларе Бонг, что ее воспитанница жива и зд… пока не знаю, здорова ли, но стоять могу. (Юмор и силы возвращались к ней.) Еще скажите полиции, что Великодержавная Служба Безопасности занимается киднэппингом на территории Аустрии, а также проводит допрос свидетелей с нарушением прав человека. И дайте мне воды…
Мужики смотрели на нее так, как тетя Клара посмотрела бы, застукай она Юнче с дымящейся сигаретой. Потом один из них воскликнул по-великодержавски:
— Вот это да, молоденькая! Заграничная шлюха! Надо «плечевым» сказать, что у них завелась конкуренция. Сколько? — деловито спросил он.
Юнче покачнулась. И как устояла? Но смогла:
— Вы ошибаетесь. Я попала в беду. Довезите меня, пожалуйста, до ближайшего патрульного поста.
Но даром везти ее никто не захотел, а за ту плату, которая у нее была, Юнче сама отказалась. И пошла пешком.
— То есть я и сама не знаю в подробностях, как меня привезли в Великодержавию. Что ж, кто-то решил за меня…
Юнче рассказала эту историю только один раз, и больше ее не спрашивали, даже когда она много позже оказалась на Острове мятежников.
А те, кто слышал ее рассказ, спросили:
— А что было потом? Пыталась ли ты вернуться? И откуда у тебя деньги?
— Вернуться я попыталась, кое-как доехала до границы, — ответила Юнче. — Но у меня не было документов, и через границу я не смогла перейти. Потом мне помогли проститутки. Они пожалели меня, потому что сами когда-то были в подобной ситуации. И подарили мне дорогие сигареты… Кстати, это правда, что новый президент Великодержавии сам из этих, из ВСБ? Неужели? Ладно, наплевать…
Однако она угрюмо взъерошилась и ушла в себя.
* * *
Юнче была старше Хасани почти на год. Она кричала, пинала его:
— Умней, мальчишка! О чем ты думаешь? Об уважении сверстников, о куске хлеба насущного, о безопасности своего хилого тела? Посмотри, там, за гребнем холма твоего сознания — все! Хотя бы взгляни за холм, сделай несколько шагов! У тебя болит живот? Да, болит, потому что вчера тебя испинали милиционеры, когда ты не отдал им свою выручку. В том месте, о котором я говорю, там — розовое небо и черные деревья, тишина — ночью ты бродишь один по старинным улицам, тебе поют менестрели и феи, а ты — главный, ты личность, и все там личности, уважающие тебя.
Что тебе более приятно? Искреннее, волчье хамство, измордовавшее твоих родителей и тебя, хотя ты еще и не жил, или вежливость, извечный салют, вошедший в привычку у тех людей? Никто не посмеет ударить того, кому он улыбнулся, кому он обрадовался. Почему твой гребень, твой занавес, так высок и упруг? Даже сигареты и пиво, без которых ты не мыслишь своей жизни, — там в десятки раз лучше и веселее. Взрослей, и сбежим отсюда, только надо сперва поумнеть!
И она заставляла его читать. А до нее книги уходили на костры.
Да, ничего не было в их квартале новее и ярче ее веселья. И даже когда пьяные парни, которых никто не знал, надавали ей оплеух и изваляли в пыли, она кричала им вслед:
— Успокойтесь! Что могут ваши жадные лапы против моего заговора? Я вижу скорый переворот в вашем гнусном гнезде и ваш крах. Солнце ежедневно показывает вам путь к истине, семеня с востока на запад; только там оно и может найти свой приют — в безопасности и добре!
И когда пришло известие, что избили их сумасшедшую, мужики вскочили. Они догнали тех парней и нарисовали их мордами на тротуаре сложные, но внушающие уважение символы.
Хасани пытался сопротивляться ее напору. Слова его казались неуклюжими даже ему самому, а она только веселилась. Не успев повзрослеть к моменту их знакомства, Хасани еще сохранял способность к детским обидам, но совсем не владел логикой и знаниями, из-за чего Юнче приходила иногда в шоковое состояние.
* * *
Что тогда было сказано про интим? Так ничего и не было. Скорее всего, просто не успели. Началось.
Да, президент Великодержавии издал Указ и губернатора Побережья и Острова выгнали, назначив другого. Милиционеров тоже выгнали. На их место пришли странные люди в масках и зеленой одежде, они говорили со столичным произношением и были еще более жирные, более потные, более уверенные, более жадные. Эти отнимали всё. И врывались по ночам в квартиры, хватали сонных людей и уводили куда-то насовсем.
И люди стали шепотом обсуждать, где взять оружие. А потом не шепотом. И оружие появилось — его неожиданно стали раздавать на рынках, и люди в масках молча смотрели, словно кто-то приказал им не вмешиваться. Словно они не догадывались, в кого люди будут стрелять! А потом взорвался сам рынок, да так громко, что Юнче и Хасани подскочили на своих койках и моментально оказались у окна. Над рынком стояло зарево, розовое и прекрасное!
— Надо убираться из этого города, — спокойно сказала Юнче. — Они добились своего. Ты знаешь, у меня уже есть револьвер. Кажется, ему найдется работа.
Было непонятно, кто это «они», но утром все стало неважно. К ним ворвались те самые люди в масках. Револьвер они не нашли, да они и не искали ничего. Они страшно ударили Юнче, и она упала без сознания. Наверно, ей повезло; на нее перестали обращать внимание.
А Хасани пришлось плохо. Его били железной цепью. «Зачем?» Сапогами ему сломали ребра. «Вы кто?» И перебили позвоночник, и выбили глаза. А потом ушли, зачем-то застрелив тетку, которая торговала восковыми свечами и керосином… Керосин унесли.
* * *
Когда Юнче пришла в себя, горели заборы и дома, но никто уже не кричал. В молчащий город входила армия Великодержавии. Юнче забинтовала Хасани и приволокла его на кровать, там он лежал. А тетку она не смогла сдвинуть с места.
Прошло два дня. Окраину города не трогали. Из приморских поселков приходили странные вести, что собирается армия мятежников. Собирается обосноваться на Острове и объявить войну Великодержавии.
Юнче села возле неподвижного Хасани.
— Знаешь, — сказала она, — давно слышала одну сказку. Хочешь, расскажу? Слушай. Далеко на севере, среди льдов и чистоты живут боги. Раньше они жили с нами, но потом испугались нас и ушли…
Она прислушалась. По улице валили люди в масках. Они грязно ругались и топтали все вокруг. К счастью, в доме Юнче не горел свет. Хасани издал непонятный звук — у него была сломана челюсть. Юнче продолжала свою сказку:
— Боги… Они странные. Так вот, они испугались, но иногда спускаются к нам с ледяного Олимпа. Они такие умные, что даже сами иногда удивляются. Только они очень наивные.
Знаешь, как они говорят, когда собираются вместе? А вот как они говорят, и при этом качают седыми гривами — у них на головах за много тысяч лет наросли целые гривы:
— Ну что, ребята! — начинает Главный Бог. — Есть для нас работа. Существует некий народ, живущий, по нашему пониманию, во грехе. Пока неизвестно — каннибалы или мужеложцы, а может, у них не соблюдаются права человека. Что будем делать?
Боги возмущаются, трясут гривами. Кричат: «Позор, позор! Так не должно быть!»
Главный:
— Предлагаю войти в этот народ и научить его, как жить без греха. Мы подготовим миссию и войдем в этот самый народ. Мы учить умеем — никто еще не ушел от нас, не согласный с нами. Dixi.
(Это слово означает — «я сказал».)
Тут поднимается маленький бог и возражает:
— Да ты чего, Главный! Не помнишь, что ли, чем это всегда кончается? Слишком много страха, страданий, беды!
Все с укоризной смотрят на него, но маленький бог не смущается:
— Нет, — поправляется он. — Я не имел в виду наши с вами страдания. Мы привыкли. Я о страданиях людей, тех, кого мы учим. С ними-то по-другому не бывает, особенно в таких вот грешных народах. Тяжело им расстаться с привычкой, перестать быть мужеложцами и каннибалами и начать соблюдать права человека. О них-то вы подумали?
Главный Бог пожимает плечами.
— Это общеизвестно, — говорит он. — Действие всегда встречает противодействие, и страдания, как трение, возрастают в результате этого столкновения, и, возможно, нас проклянут, потому что у нас будет огонь… Мы можем даже сгинуть, но в конечном итоге народ заживет счастливо, страдания исчезнут. Трение исчезнет, все успокоится, только уже на своих местах… Но ты меня раздосадовал своим упрямством. Иди и потренируйся на каком-нибудь народе и сам убедись, что его счастье, принесенное тобой, стоит страданий. И не возвращайся без результата.
И спорщик пошел вниз с горы, покинул ледяную страну.
Что же дальше? А вот что: проходят века… Маленький бог появляется посреди этого сонма. Его просят рассказать, где он был и чего добился.
— Я удивлен, изумлен, растерян, раздавлен, — говорит маленький бог. — Совершенно непредсказуемые результаты! Даже не знаю, как и сказать…
«Говори, говори!» — волнуются остальные.
— Мы все ошибались! Результат абсолютно симметричный, — кричит маленький бог. — Все будет одинаково — вмешайся мы или нет! Я-то всегда был против вмешательства, — напоминает он, — но только потому, что оно ведет к страданиям и бедам, однако я и не думал, что улучшения и не привидится! Страданий и бед сколько угодно, только все попусту! Я очень устал, — говорит маленький бог, — но не смог нарушить тот баланс, который был до меня. Нет, я не потратил силы впустую: кое-что из плохого стало хорошим, но и кое-что из хорошего стало плохим, вопреки моим усилиям. Почему я такой слабый? — заплакал он. — Кому я такой нужен?
Тогда боги пожалели его и умолкли, а Главный Бог долго думал — он думал много-много лет — вот, а потом он спросил:
— А как называется страна, где ты действовал?
— Велико… Великодержавия, кажется, — всхлипывая, ответил маленький бог.
Главный Бог облегченно вздохнул:
— Слава богу… Я-то подумал, что ты и правда слабак. Но теперь я вижу, что ошибся… Боги! — обратился он к остальным. — Эта страна давно уже существует по иным, неведомым нам законам. Наше вмешательство тут и впрямь ни к чему не приведет. Кто-то или что-то более могучее, чем все мы, прибрало ее к рукам. В Великодержавии ничто не подчинено логике, никто не владеет здравым смыслом, и это их великая гордость. Поэтому оставим их и помолимся.
Тогда маленький бог сказал:
— Но мне жалко эту страну. Если не справимся мы, боги, то пусть попробуют сами люди! Я снова пойду туда и буду раздавать свою силу людям и дарить им надежду. Я верю, они справятся…
Юнче снова прислушалась. Улица была пустынна.
И с минуту она стояла и беззвучно плакала. Рот ее тихонько дышал, а ногтями она порвала себе ладони. Потом вдруг что-то почувствовала позади себя — что?.. Сердце ее на миг приостановилось, но молчаливо стало работать дальше; Юнче считала его удары. Хасани, кажется, заснул. Юнче на цыпочках сбегала в другую комнату и вернулась с револьвером. И вот — она прицелилась в забинтованную голову Хасани.
— Будь со мной, ладно? — попросила она.
И выстрелила. Потом повернулась и навсегда ушла из этого дома.
* * *
Шхуна «Альбатрос»? Да, ее захватили мятежники и угнали на остров. На шхуне был самый молодой экипаж — подростки, жестокие и знающие свое дело. Те, чьих родителей прибивали гвоздями к деревьям, чьих бабушек и дедушек забивали саперными лопатками, чьих друзей обливали керосином и поджигали, а над всем этим стоял смех, железный и серый потный смех, который принесли они по приказу президента… Среди этих подростков видели Юнче.
Но был тот, последний бой, когда они столкнулись со сторожевым катером и перебили его команду, но почти все погибли под пулеметным огнем, а шхуна была разбита при столкновении. И четверо, кто остался, пригнали ее к берегу и сожгли.
И трое товарищей Юнче обратились к ней:
— Нам нужна передышка. Мы ранены и не уйдем далеко, а Побережье занято врагами. Мы собираемся сдаться и притвориться, будто нас взяли в заложники, а мы сбежали во время перестрелки. Может быть, нам поверят, потому что те, кто видел нас близко, мертвы. Нас отправят в лагерь для беженцев, там нас вылечат. Другого выхода все равно нет. А в лагере мы попробуем набрать новый экипаж.
Юнче ответила им:
— Идите без меня. У меня нет времени сидеть в лагере. Я должна сражаться, пока есть сила и огонь, а они скоро уйдут. Я попробую пробиться.
— Какие сила и огонь? — спросили ее.
— А она смотрела, как догорает шхуна.
«Сила и огонь. Я подчинила их себе, и подчинилась им. Нет спасения тому, кто мой враг, и нет спасения мне. Тайная, неведомая, невероятная прежде сущность приблизилась к моему лицу, и я гляжу сквозь ее зрачки. И я не вижу ничего, кроме врагов и того, что они обречены. Я закручусь в танце тысяч смертей, как ядовитый прах, подброшенный ветром; у меня нет больше друзей, и я не могу плакать. Может, во мне судьбы многих, разных людей, но я не подозреваю об этом; может, во мне сойдется гнев божий и историческая справедливость, но я уже мертва; вероятно, иерихонская труба всего мира у моих губ, но я только закрутилась в этом танце, неся беду. Солдаты, выполняя долг, охотятся за мной, но их судьба погибнуть вместо меня».
Такая вот речь могла прозвучать на берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26