«Еще один год» – а по его истечении: «Еще один год» – и так далее… Женщин, которые выполнили свой жизненный план: семья, карьера, дом, подруги, которым самим оставалось до пенсионного возраста несколько лет и которые хотели пожить для себя. Для Бенсонов, живущих за углом, «еще один год» обернулся трагедией. Пока он его отрабатывал, у Сильвии Бенсон случился инсульт, который, что самое ужасное, не убил ее, а лишь приковал к постели. Рассудок не пострадал, но остался в навсегда обездвиженном теле, и она плакала горючими слезами, зная, что больше не сможет побывать в Австралии и увидеть своих внучат или, как Эрик Ньюби, пересечь Гиндукуш. Поневоле начинаешь задумываться, а для чего нужна жизнь, когда видишь такое. Я заставила Френсиса пообещать, что он пристрелит меня, если судьба так же распорядится и со мной. Он пообещал. И тут мне пришло в голову, что сейчас он мог бы меня пристрелить. Только по совершенно другой причине.
Отсюда, конечно, возникал еще вопрос: что же я вытворяю? Женщина, которая имела так много и знала, что такое не иметь ничего, рисковала всем ради нескольких оргазмов! В тринадцать лет, превращаясь в женщину, я наблюдала, как мои подруги делают первые шаги в завораживающий мир бюстгальтеров, шелковых комбинаций, кружевных трусиков, тогда как мой гардероб нижнего белья по причине крайней бедности состоял из двух пар панталон – одни я носила, вторые стирала – и сорочек, таких серых и затасканных, что я никогда не решилась бы показаться в них перед кем-либо. И никогда не раздевалась в компании. Поэтому меня окрестили ханжой. А ханжей исключают из девичьего круга. А что мне всегда хотелось, так это быть частью чего-то. Теперь я могу скупить половину отдела нижнего белья любого из универмагов «Маркс и Спенсер» и являюсь частью большой семьи: любящий муж, сыновья, их жены, наши внуки, и этот идеальный, идеальный, идеальный мир я решила взорвать?
Насколько легче мужчине, думала я. Мужчине достаточно сказать своей любовнице: «Вот что, Синтия, как есть, так и будет. Хочешь, оставайся, нет – уходи». И Синтия обычно остается. Жена продолжает пребывать в блаженном неведении, ездит с мужем в отпуск, танцует с ним на корпоративных вечеринках, а любовница Синтия наливается желчью и покрывается морщинами по мере того, как годы берут свое. Если бы я поставила Мэттью перед выбором, будь со мной или уходи, он бы ушел. Потому что у него не было «ровера», и в маленькой драме, где мы исполняли заглавные роли, он играл совсем не хищника. Если у кого и были нелады с моралью, так это у меня. Два честных мужчины в жизни одной женщины. Перебор для этой конкретной женщины. Мэттью ушел бы, я знала, услышав от меня ультиматум Синтии. А я просто не могла смириться с такой потерей. Пока не могла. Но какими будут мои потери, если я ничего не буду менять?
Но по мере приближения к тому месту, где он меня ждал, сердце мое билось все чаще и чаще, с каждой улицей, оставшейся позади, мир становился все прекраснее.
Отказаться от этого?
Я не хотела.
Вот и все дела.
Совершенно неожиданно для себя я подумала, что мне не нужно, чтобы Френсис все время был рядом. Хороший человек, за которого я вышла замуж, теперь стал лишним. В один вечер после той индийской выставки я круто изменила свою жизнь. Нет, даже не в тот вечер. Я изменила ее на станции «Темпл-Мидс», позволила этому случиться. Перестала быть всем довольной женщиной с обеспеченным будущим, с соседями, которые обедали с нами и говорили умные вещи, решительно ушла от всего этого благополучия. Как я могла решиться уничтожить все это? Если ради любви, так меня и так любили. Муж, дети, внуки, более того, невестки. А теперь появился Мэттью и взорвал царившие вокруг тишину и покой. Мой любящий, добившийся успеха, верный муж; перестал для меня существовать. Да уж, мир сдвинулся. Я опять стала девятнадцатилетней, таращилась на бедра гребцов сквозь ветви ив в Хенли и хотела всем сердцем, чтобы у меня достало смелости просто сказать «нет».
Несколько месяцев назад Френсис оторвался от одной из страниц воскресного номера газеты, на которой размещались объявления о продаже домов.
– Если хочешь, мы можем продать этот дом и купить другой в районе доков. Или что-нибудь арендовать. Оторвемся от земли. Вспомним молодость, Или хотя бы мою не зря прожитую молодость.
И тридцать лет спустя Френсис полагал, что до нашей встречи я вела жизнь куда более беспутную, чем он. Как-то это соотносилось с поэтом и курением марихуаны. Я, естественно, это отрицала, но он смотрел на меня и улыбался. Отложил газету.
– Может, я сделаю себе татуировку. Или проколю ухо? Что ты думаешь?
– Почему нет? – ответила я на полном серьезе. Должно быть, мне, как и ему, хотелось что-нибудь учудить. Скорее всего. Вот я и учудила.
Ой, как же мне было больно! Я обманывала человека, который отдал должное обществу, дожидался момента, когда можно наконец стать безответственным, а теперь… Инсульт Сильвии, с точностью до наоборот. Я наносила ему предательский удар. Мы, возможно, в те далекие годы не запрыгнули в Магический автобус, но я его винить за это не могу. Потому что и сама не жаждала подняться в салон. Если девушка не умеет флиртовать, она скорее всего не выживет в Северной Африке без «тампакса». И теперь, когда с тампонами проблем не возникало, мне совершенно не хотелось ехать туда, где, возможно, не найдется смены чистого нижнего белья. Ни один из нас не тянул на хиппи, но во Френсисе под всей его респектабельностью таилась дикая ипостась, о которой даже я имела крайне смутное представление. Проявлялась она редко, в частности, в отношении к некоторым из его злодеев.
По работе ему приходилось встречаться со множеством, как он их называл, настоящих старомодных злодеев. Мужчины и женщины, которые считали правонарушения искусством. Он не одобрял их поведения, но многие ему нравились, с чем я примириться не могла. Вот Мэттью, он бы смог. В общем, определенному типу преступников Френсис симпатизировал. Всегда говорил, что честный преступник лучше продажного полицейского. Полагаю, сие для многих его коллег считалось стандартом. Один его клиент, главарь банды, специализировавшейся на заказных кражах автомобилей, и мы говорим не о десятилетних «пежо», был прямо-таки фермерским сыном. «Профессия» перешла к нему от отца, тому – от его отца, точно так же фермеры передают по наследству землю. В данном случае речь шла не о собственности, а о навыках и кодексе поведения. Я сказала, что все это досужие разговоры: преступник, он и есть преступник… Он соглашался, что насилие – элемент этого кодекса, но тем не менее имел место быть некий свод правил, от которого его клиент не отступался. А потому ты знал, что он мог сделать, а чего – нет. Чего он и его коллеги опасались, так это посттэтчеризма, когда все эти кодексы, жизнь по понятиям практически исчезли, как, впрочем, и везде. Принцип «сам за себя», насаждавшийся в обществе Тэтчер, распространился и на тех, кто жил за пределами законопослушного общества. Рыночная стихия утверждалась моральной основой рыночной экономики, а уж в преступном мире ей сам Бог велел считаться таковой. Преступное братство разорвало братские узы и начало жить, не обращая внимания ни на совесть, ни на понятия. Каждый действовал сам по себе, делая то, что ему вздумается. Как тот футбольный хулиган, которому нравилось пускать в ход нож.
Новая поросль напоминала злобных детей, не ведающих, что они творят. В профессиональном мире Френсиса никогда не было ничего привлекательного, но теперь все вдруг начали превращаться в маленьких фашистов-мафиози, готовых, лишь взглянув на тебя, выдрать тебе ноздри. По утверждению Френсиса, то же самое произошло после прихода Тэтчер и с тори. Как перестало существовать понятие «воровская честь», так годы правления Тэтчер с корнем выдернули ту самую честь у старой партийной гвардии. Вот почему, согласно Френсису, старомодные, настоящие преступники, аналог некоторым представителям старой гвардии тори, начали выглядеть честными и благородными личностями. Они могли украсть шесть «рейндж-роверов» из-под носа их обеспеченных хозяев, могли отравить собаку, чтобы добраться до управляющего банком и ключей от сейфа, могли причинить людям боль или носить при себе оружие, если того требовала необходимость, но они никогда не разбили бы ребенку голову железным прутом, чтобы посмотреть, как хлещет кровь. Войди чистым – выйди чистым – таким был девиз старомодных злодеев. Заглянув в некоторые дела из тех, чем Френсис занимался в последнее время, я поняла, что он имел в виду. Ему не было нужды ходить на фильмы Гринуэя или Тарантино: все это он видел ежедневно.
Когда я указала, что налицо двойной стандарт, Френсис лишь ответил:
– Преступники, они разные…
И тем не менее он чуть краснел, получая на Рождество корзины с лакомствами из «Хэрродса» или ящики виски прямо от производителя с маленькими белыми прямоугольниками, на которых значилось «От Тинкер-белл и "Теней"» или «От Свободной свиньи». Мы догадались, что означало последнее: «Свободная свинья», потому что Френсис спас его окорок от длительной отсидки. Или, возможно, ее. Френсис давно рее не был тем молодым, удачливым адвокатом из Сити, за которого я выходила замуж.
Я точно помню, как он изменился, мой муж. В тридцать три года, когда, как и у всего Сити, дела у него шли лучше некуда, причем работал он, можно сказать, в белых перчатках. И выглядел соответственно: длинное черное пальто, клетчатый шарф, черные кожаные перчатки, брюки из дорогой шерстяной ткани, начищенные до блеска туфли, чуть длинноватые волосы – до воротника полосатой рубашки. По утрам рабочих дней, если встать у выхода из станций подземки «Мургейт», «Темпл» или «Бэнк», мимо тебя проходили сотни таких вот мужчин, неспешным шагом направляющихся к своим офисам. Именно это и сказал мне Френсис тем вечером. Мы посидели в его клубе, а потом он предложил мне пройтись по Пиккадилли, вместо того чтобы брать такси. И вот на той самой прогулке и сказал мне, что решил сменить направление своей профессиональной деятельности. Собрался заняться совсем другой практикой и отказаться от мечты стать когда-нибудь владельцем «моргана», маленькой яхты и квартиры на Антибе. Пришло время, заявил он, не только брать, но и отдавать.
Я не знала, что и думать. Вообразила, что нам предстоит жить в нищете. Неразумно, конечно, но, учитывая мое происхождение, я не могла понять, что снижение нашего дохода будет относительным. Гонорары все равно останутся приличными, уровень жизни – высоким, и ежегодно Френсис будет зарабатывать достаточно денег, чтобы ни один член нашей семьи ни в чем не знал отказа. Не понимая всего этого, я пришла в ужас, страшно рассердилась, вышла из себя. Впервые в нашей семейной жизни, прямо на Пиккадилли. Чем шокировала нас обоих. Из нежной и покорной жены превратилась в мать-тигрицу.
– Ты мог бы посоветоваться со мной, – выплюнула я. – В конце концов, страдать придется нам обоим… Или мое мнение не в счет?
Он остановился напротив здания Совета по искусству, где тогда Пиккадилли упиралась в Гайд-парк, посмотрел на здание, потом на меня.
– Мы не будем страдать, если, конечно, ты не считаешь страданием отсутствие «моргана». Если б нам грозили страдания, я бы обязательно посоветовался с тобой. А в вопросах карьеры… я бы никогда не позволил себе вмешиваться, если б ты захотела заняться чем-то другим.
Он совершенно меня не понимал.
– А как насчет денег? – выкрикнула я.
На его лице отразилось недоумение.
– Как-нибудь обойдемся.
– Обойдемся? Обойдемся? – Меня охватила паника. – Я не хочу обходиться. Я уже наобходилась. Так наобходилась, что едва не сдохла. О нет. Я хочу… я хочу. – И тут я увидела его лицо, встревоженное, испуганное, и замолчала.
Мы действительно жили на разных планетах. Говоря «обойдемся», он имел в виду, что на все необходимые расходы денег нам, безусловно, хватит. В моем лексиконе слово «обойдемся» означало совсем другое: жить впроголодь, перебиваться с хлеба на воду, довольствоваться самым малым.
– Я не собираюсь как-то усложнять тебе жизнь… – Действительно, такого он не мог и помыслить.
Я взяла под контроль бьющую меня дрожь, собрала волю в кулак, чтобы вернуть связность речи:
– Работа в мире искусства оплачивается плохо. – Я по-прежнему злилась, но уже пыталась рассуждать более здраво.
– Но имеет другие плюсы, – заметил он.
– Мы не можем рассчитывать на мои заработки.
– Не думаю, что до этого дойдет. – Он улыбнулся. – Эта работа для души.
А потом мы вновь стали друзьями и двинулись дальше. Я поняла, что действительно перешла в другую категорию, другой социальный слой. Теперь я знала, что ни при каких обстоятельствах мне больше не придется беспокоиться о куске хлеба.
– Я думаю, это правильное решение. Чувствую, что об этом просит моя душа. Что-то отдавать. Только мне за это будут платить неизмеримо больше, чем тебе… если, конечно, ты не напишешь бестселлер.
– В искусствоведении это маловероятно.
– Ну, не знаю. – Он рассмеялся. – Вспомни Гомбриха. Вспомни Бернсона!
Гомбрих? Бернсон? Какое там искусствоведение, когда я по уши в пеленках и горшках. Мне удавалось бывать на всех главных выставках, благодаря чему не теряла связи с миром искусства, но не более того. Да и моменты, когда я, свернувшись калачиком, лежала с серьезной книгой, тем более с книгой по искусствоведению, я могла пересчитать по пальцам. Что же касалось написания собственной, из глубин моего счастливого материнства такая идея воспринималась исключительно миражом в пустыне.
Но время шло, и несколько лет спустя я начала работать над книгой о творчестве художницы Давины Бентам, кузины Джереми, о которой он упомянул в одном из писем к Рикману: «…пишет маслом и шокирующее непристойно для женщины». Френсис воспринял мое решение с энтузиазмом. Купил мне компьютер и никогда, несмотря на многочисленные проблемы с няньками, домашней прислугой, девушками-помощницами, не выказывал сожаления. Даже нашел летний лагерь для мальчиков, думаю, ему рассказал о лагере кто-то из коллег, куда они и отправились на три недели. А я эти недели провела как в аду, пытаясь допечатать черновой вариант, что в итоге мне и удалось. Френсис любил искусство, и ему нравилось, что я обладаю достаточными знаниями, чтобы разбираться в нем, поэтому я не могла не написать эту книгу, учитывая всеобъемлющую помощь и психологическую поддержку. Мне еще пришла в голову мысль, что мне сильно повезло в сравнении с бедной Давиной, которой каждый шаг давался с трудом и наталкивался на противодействие тех, кто полагал, что живопись – не женское дело. И к тому же ей еще приходилось зарабатывать на жизнь. Ее дед потерял большую часть семейных денег после банкротства «Компании Южных морей», так что воспитывалась она в бедности, и ей пришлось самой искать место под солнцем. Семья, конечно, пришла в ужас, узнав о ее твердом намерении добиться чего-то с помощью кисточек и палитры. И вот еще о чем я подумала, поскольку дальше первого чернового варианта не продвинулась: она отважно боролась со всеми трудностями, добиваясь признания, и таки добилась своего, тогда как я, волноваться-то мне было не о чем, свою борьбу за книгу проиграла. Маленький, но урок.
Будь я более голодной, наверное, приложила бы больше усилий. В моей книге основное внимание уделялось не столько работам Давины, сколько характеру и личностным особенностям женщины и художницы, добивающейся своего в век здравомыслия. Я восхищалась ее целеустремленностью, ее красотой и обаятельностью и, конечно же, ее талантом. Она по-прежнему присутствовала в глубинах моего сознания. Аморфная, незавершенная. Во время работы над книгой мы стали с ней очень близки, но было в ней что-то такое, чего я не смогла распознать. Элемент головоломки, который мне не удалось найти. А без него полностью понять ее, создать цельную картину было невозможно. И я не могла точно указать, чего же недостает.
Она уже была современной в тот век, когда женщины за свою одаренность могли удостоиться пары добрых слов, но ничего больше. Она, к примеру, бывала сурова и резка со своими натурщиками. Такое мог позволить себе Гейнсборо или Рейнолдс, но не молодая большеглазая дама. Она также нарисовала Геркулеса, отказавшись его одеть. Так картину, представленную на выставку, академия уничтожила, признав аморальной. Когда к ней прислали священника, она упала на колени и вроде бы залила слезами его ноги. Позже выяснилось, что она смеялась. Эта история пагубным образом отразилась на ее репутации, и поток заказов на портреты детей, которые она рисовала мастерски, мгновенно иссяк.
После чего ей не оставалось ничего другого, как выбрать один из трех вариантов: рисовать, получая за это очень мало денег; выйти замуж за богатого человека;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31