Было ли это игрой? Или за этим драматическим жестом страстного влюбленного скрывались подлинные чувства? Он сказал:
— Ну вот, мой отпуск кончается. Я должен отплывать пятнадцатого, а сколько мы успели пообщаться с тобой, Пэнси, после всех тех лет, что как саранча съела? Минутку в Харлингаме. Один танец, один визит в твой загородный дом, один час на ялике и обед у леди Скрегг. Не так много, дорогая моя! Ты согласна? Мы должны провести где-нибудь хоть несколько дней — слышишь!
И Пэнси Форд, которая привыкла одной рукой управлять мужчиной, а другой вести автомобиль, была застигнута врасплох.
Она смогла лишь, заикаясь, пробормотать: — О, да, неплохая мысль… но… э… Когда? И тут же спохватилась.
В жизни каждой женщины, сколь бы она ни притворялась, наступает момент, когда она стремится открыть свое сердце мужчине, платя ему золотом, а не разменной монетой, чистейшей искренностью, а не привычным кокетством. Увы! Не всегда тот, кому предназначаются эти сокровища, сознает это. Джентльмены предпочитают ложь!
Это «когда» должно было исходить от Хей-Молине.
Но он впал в неопределенность. Он что-то мямлил о последней неделе отпуска, которую, прежде чем сесть на пароход в Марселе, он должен провести со старыми тетушками на юге Франции, с тетушками, от которых зависит наследство. Было бы неплохо, если бы Форды смогли встретиться с ним там. Симпатичное местечко неподалеку от Монте. И, не сказав ничего более определенного, он улыбнулся.
— Ну, я позвоню или напишу. В общем, сообщу, — он кивнул и растаял.
И все мужчины, с которыми Пэнси Форд обошлась в свое время жестоко, могли бы считать себя отомщенными в последующие две недели, ибо Хей-Молине не зашел, не прислал письма и не позвонил.
3
Раздраженная, измученная женщина искала убежища в другой, более реальной привязанности.
— Джефф! Ах, Джефф, меня обманули!
Это было после ночного пикника возле Стоунхенджа, который устраивали самые блестящие молодые люди Британии — пэры, артисты, художники. О нем много писали, он заранее сделался предметом причудливых сплетен.
— Дорогая! Правда ли, что все они, едва часы бьют двенадцать, ходят задом наперед по кругу совершенно голые и несут чашу горячего супа, а переодетый пастухом дьявол выпивает суп и исполняет сердечное желание каждого?
Там присутствовала половина Русского балета, имена же остальных можно найти в справочнике «Как мы живем день за днем». На этом сборище великий певец танцевал, танцор пел. Не успели разойтись, а уже было известно, что веселье удалось на славу.
Но все, начиная с прелюдии — коктейля и кончая завтраком из яичницы с беконом, все было пустым и тленным для матери романиста. Она не позволила, чтобы в город ее вез на своем «Бентли» влюбленный юноша; она вверила себя Джеффри и «Крайслеру», который он только что купил. Новая игрушка была сплошь в технических новинках, точно жена нувориша в драгоценностях, и Джеффри потребовалась целая вечность, чтобы научиться водить ее.
«Водители отличаются друг от друга так же сильно, как любовники», — гласил афоризм, созданный Джеффри (который неизменно заставлял каждую женщину считать его безукоризненным любовником, но никого не пытался убедить в том, что он безукоризненный водитель). И мать всегда была готова помочь ему сохранить его водительские качества в тайне от человечества. Каким-то образом она устроила так, что юноша, желавший отвезти ее, отправился с хорошенькой девушкой, которая намеревалась ехать с Джеффри.
Форды тронулись в путь, и тогда ни с того ни с сего Пэнси Форд разразилась потоком откровенностей:
— Так мне и надо! За хвастовство, что ни один мужчина не заставит меня снова страдать. Посмотри на меня! Нет, не смотри, лучше выслушай! Джеффри, я должна кому-то излить душу!
Двадцать лет назад родители не выплакивали своих любовных неприятностей взрослым детям, но времена меняются. Не так давно на страницах английской «Тайме» в колонке писем появился жалобный и многозначительный призыв:
«Мама, дорогая, вернись же домой. Фред».
Тридцатью годами раньше мама умоляла бы вернуться домой своего сбившегося с пути Фреда, обещая все забыть и простить.
Но современный романист Джеффри Форд не находил ничего необычного в том, что мать попросила выслушать ее сентиментальные страдания. Его мать, чей праздный образ жизни он наблюдал четверть века.
— Джефф! Я была так молода, когда встретилась с ним! Я была мягкой, как сургуч, и Джим Молине пришел и приложил печать! Между нами было все, кроме помолвки! Я надеялась, что он меня любит так же сильно, как я его. Таким он казался. Однажды… Джефф, могу я рассказать о чем-то очень постыдном?
— Продолжай, дорогая, это же только мне, — сказал ободряюще сын, который, будучи романистом, не мог не оценить этих воспоминаний. Он отчетливо представил себе молоденькую девушку эдвардианской эпохи — юную Пэнси, которая осмелилась на что-то постыдное ради любви…
— Знаешь, было лето, мы носили тогда огромные, как колесо, шляпы с вуалью…
— С чем?
— Не смейся. Я знаю, это звучит допотопно. Теперь девушки носят более открытые одежды… кроме того, кожа у них лучше… но в те времена мы носили вуали. Какие это были вуали! Мне очень шла кремовая с черными крапинками… Он смотрел, смотрел и тихо так заговорил: «Наверное, я так несчастен из-за вуали». Я подумала, что он хочет поцеловать меня, а противная вуаль была аккуратно приколота и завязана, и, Джеффри, — я порвала ее!.. Ты можешь представить себе женщину, готовую разорвать что-нибудь из своих вещей? А я порвала вуаль — у самого рта. Но он только сказал: «Проклятие. Кто-то идет…» И все… Меня обманули? Меня? Пэнси Бевингтон? Но все это не имеет никакого значения, когда ты влюблена!
Джеффри издал звук сострадания и так неловко переключил передачу, что следующие слова матери утонули в рычании мотора:
— Но я чувствовала… чувствовала, что он любит, и ждала, когда же он скажет об этом. А он просто ушел. Отпуск кончился, и он уехал, не сказав ни слова, и скоро женился на какой-то ужасной девушке, которую знал с детства! И что мне оставалось, кроме как «благополучно» выйти замуж и плохо вести себя всю оставшуюся жизнь?
— Ничего. Конечно. Что тебе оставалось? — согласился утешитель-сын. Несмотря на собственные неприятности, он был тронут трагедией кокетки.
— Я так и не смогла с этим примириться! Никогда! Я стала безжалостной! Я превратилась в настоящую бестию по отношению к мужчинам! Я играла в любовь, как в шахматы! Я относилась к мужчинам словно к мусору, потому что все они были — не Джим! Не переставала злиться на женщин, которые заводили себе любовников, каких только хотели! Именно поэтому я вмешалась — я это сделала! — в твои отношения с этой девушкой, Джой Харрисон.
— Ах, да, но уже все в порядке, — поспешно вставил Джеффри, и тормоза «Крайслера» мучительно взвизгнули. — Она предпочла более красивого мужчину, ей уже безразлично.
— А мне не безразлично, на кого я похожа. И вот почему. Есть такая пословица: «Нецелованный — недобрый!» Это про меня.
— Ну, конечно.
Будучи современным сочинителем и, следовательно, обладая удвоенной дозой женского чутья в сознании, Джеффри Форд не нашел ничего нелепого в причислении к нецелованным этой известной светской соблазнительницы, каждый жест которой, казалось, срывал скальп с мужской головы, а записная книжка напоминала каталог любовных связей.
— Я понимаю, мама. Все остальное не имело значения. «Я был верен тебе, Чинара, по-своему верен был», — процитировал он и спросил, что стало с миссис Хей-Молине. — Умерла?
— Нет, она ушла от него. Ушла от Джима после трех лет замужества. Не понимаю почему. Разумеется, он никогда не был, что называется, «хорошим мужем». Но она вышла за него. Больше он не женился.
Слегка успокоившись, бедная кокетка вздохнула, припудрила нос и спросила у утреннего ветерка, что же ей делать теперь, когда Джим опять поступил с ней, как тогда: уехал, не сказав ни слова.
И тут ее сын предложил поехать им обоим на юг Франции. Внезапно он стал деловит, строил планы, как сдать внаем Риди-коттедж, запереть мамину квартиру, ее апартаменты и провести остаток лета, изучая Прованс.
— Я так или иначе хотел поехать туда когда-нибудь, — говорил он Пэнси. — Почему бы и не сейчас? Подумай об этом, а там уже я позволю полковнику Молине сказать, что он, очевидно, сожалеет, что у него не было времени навестить нас, как он намеревался перед отъездом. И сообщу ему, где я остановился. Не унывай, мамочка, маленькая моя бедняжка!
— Джефф, ангел мой! Ты это делаешь ради меня…
— Чепуха, мне приятно!
А про себя аналитик не преминул задаться вопросом:
«Неужели я делаю это из-за сочувствия к мамуле с ее бабьим летом и единственным мужчиной в мире, переполненном мужчинами? Процентов тридцать, наверное, в этой моей афере участия к мамочке будет? Остальное — лишь повод для поездки туда, где я могу случайно встретить Джой!»
4
Минули недели с тех пор, как он получил записку, подписанную «Джой Траверс», и обещание написать.
И все это время он терзался мыслью — что за этим стоит? Сначала он узнал о новой помолвке Джой. Днем позже поступили сведения о браке мисс Джой Харрисон. Их сообщили общие друзья Фордов и доктора Сэксона Локка.
— Доктор Локк рассказал, что все было очень романтично, — сплетничали приятели. — Они были тайно влюблены, доктор Траверс и эта девушка, которая у них работала. Они скрывали свои чувства, но, когда доктор получил предложение работать на юге Франции, немедленно поженились по специальному разрешению и буквально сорвались с места. Сэксон Локк был на высоте. Он утверждал, что никогда не видел более привлекательной невесты; но, возможно, все настоящие мужчины должны так говорить?
Так судачили друзья, а автор нашумевшей «Ловушки» слушал с улыбкой, пытаясь скрыть обуревавшие его сомнения.
Была влюблена в кого-то? Долго? Джой? Неужели он настолько не понимал ее? В памяти всплывал образ зардевшейся фрагонаровской нимфы с широко распахнутыми глазами, ловившей каждое его слово, каждый взгляд… Джой, которая однажды, высвободившись из его объятий, вдруг порывисто склонила голову и приникла губами к его руке — в порыве благодарности, почтения, столь не свойственных англичанке, скорее характерных для темнокожей рабыни…
Когда он уехал, Джой была совершенно подавлена. Из ее писем к нему на Таити вставал образ молодой девушки, которая ждет и в ожидании возвращения любимого шьет свадебный наряд и мечтает о своем гнездышке. Тем не менее, как он сам написал в одном из своих рассказов: «Ничто не может сравниться с полнотой и безоглядностью, с какими девушка отдается любви или дружбе, разве что полнота и безоглядность, с какими она уходит и забывает…»
На бумаге эта фраза хороша, думал он. Изящный парадокс. «Ради красного словца…» Но, выходит, этот парадокс отражает реальность? Выходит, это справедливо — для полных жизни, страстных, искренних натур? Может быть, он писал это, неосознанно имея в виду Джой? А что такое этот Траверс, этот «парящий в небе врач», за которого она выходит замуж?
«Я должен его увидеть. Увидеть их вместе. Только тогда я узнаю, что за этим кроется, и кончится эта мучительная неопределенность, — говорил себе Джеффри, упаковывая вещи. — Если я увижу собственными глазами, что она любит другого, пусть мне будет больно, но я, по крайней мере, освобожусь от душевной тяжести. Я не вернусь с Ривьеры, пока не увижу их. Где-нибудь мы обязательно встретимся. Но если я пойму, что она несчастлива, что-то случится… Интересно, что именно? — размышлял Джеффри Форд, романист (который никогда не отказывал себе в удовольствии понаблюдать за собой со стороны, как смотрел бы из первого ряда партера постановку собственной пьесы). — Интересно, при каких обстоятельствах судьбе будет угодно дать нам возможность встретиться?»
Глава девятая
АКВАРИУМ
О, вслед за голубем так же легко
я хотел бы лететь далеко, далеко!
Энтем
Румянец на щеке моей горит,
не шелохнувшись, шепот слушаю,
пока он говорит!
Шекспир
1
Взросление никогда не бывает последовательным, эдаким размеренным. Зачастую человек, пройдя целый этап в своем развитии, неожиданно останавливается, топчется на месте, возвращается и, кажется, теряет почву под ногами.
Когда Персиваль Артур Фитцрой вернулся домой незадолго до рассвета после воздушного крещения, он имел вид и манеры молодого человека лет двадцати. Но, проспав почти одиннадцать часов, он проснулся прежним оборвышем, проказником, бесенком с наружностью и ухватками десятилетнего ребенка.
2
Целых полчаса на одном дыхании он рассказывал дяде о своем потрясающем приключении. Рекс, серьезный, но не склонный к разбирательству, держался того, что «да, старина, как выяснилось, все в порядке, но в следующий раз сообщай нам, пожалуйста, если соберешься выкинуть еще какой-нибудь номер».
Персиваль Артур, согласно кивая, продолжал свое повествование о «Мотыльке», который опустился на большое поле за теннисными кортами, и он, Персиваль Артур, первым увидел его.
«Мотылька» (черно-серебристого, обтекаемой формы) обслуживал молодой человек, имени которого Персиваль Артур не расслышал и о котором говорил с почтением «этот пилот». С ним незаметно пролетел день. Как-то между прочим «этот пилот» сказал:
— Я собираюсь сейчас слетать на Корсику. Это всего полтора часа. Хочешь со мной? Давай. Забирайся.
Когда Персиваль Артур с победоносным возбуждением и одновременно липким страхом пробрался на пассажирское место в кабине, его сердце ушло в пятки. Но потом — райское блаженство!
— Как славно! Ты не представляешь, как славно ощущать себя летящим, — сказал он, обращаясь к Джой и пытаясь передать ей восторг от первого полета. — Когда видишь дно залива и кажется, что его можно переплыть и достичь островов. А волосы трепал ветер!
Он сказал «этому пилоту», что не имеет значения, когда он (Персиваль Артур) вернется.
— И это действительно не имело значения, мне было безразлично, что происходит, пока я путешествую!
И они задержались на Корсике, на острове Красоты, обошли вокруг Аяччо, увидели дом и комнату, где появился на свет Наполеон («Похоже, на трех кроватях одновременно»).
Обошли парадные конюшни, чтобы увидеть великолепных арабских скакунов, потом «этот пилот» повел Персиваля Артура пообедать с какими-то знакомыми англичанами, которые жили на другом конце города. Затем они полетели посмотреть красные скалы в Пиана и там поужинали с другими знакомыми «этого пилота» — с корсиканцами.
— О, превосходный ужин, с грудами risotto и vin rose de Corse, которого я отведал, — упоительная розовая штука!
Когда возвращались, было темно. Самолет посадили неподалеку от Ниццы на поле, освещенном лишь несколькими автомобильными фарами, и «этот пилот» (сага мальчика стремительно завершалась), конечно же, хотел доставить его домой, но как только Персиваль Артур узнал, что «этот пилот» собрался поужинать с какими-то французами, знакомыми по Ницце, с какими-то леди и прочее, он, пожелав спокойной ночи и поблагодарив за все, устремился пешком по Английскому бульвару. Так он проделал весь путь из Ниццы домой (денег при себе не было), пробрался сквозь ограду «Монрепо», проник в «Монплезир» и уже подумал, что сможет попасть домой, не разбудив никого, но тут закричал дядя Рекс, и, как сказал древний философ, так-то вот!
3
Эта шальная выходка стала самым важным событием его жизни. По крайней мере, так ему казалось. Стоит ли убеждать себя, что взрослая жизнь приносит больше радости, чем в отрочестве, когда каждое чувство обостренно отзывается на каждое новое наслаждение? Правда, потом за удовольствие приходится расплачиваться скукой смертной, и человек, сломленный «долгой ничтожностью жизни», едва ли может ее вынести.
Теперешние деяния представлялись такими банальными, такими избитыми! До вчерашнего дня событием считалось бы то, что приятель Персиваля Артура, граф, уехал с друзьями в Италию, а свою «Альфа-Ромео» и шофера-американца Манли передал Персивалю Артуру для урока вождения.
— Великолепная практика, — сказал Манли и предложил съездить в Монако.
— Хочу взглянуть на аквариум — самый большой в Европе, как утверждают. Лучше бы полетать снова вместо всего этого. Хотя это лучше, чем ничего, как сказал древний философ. Поедешь со мной, Джой?
Джой опасалась, что не сможет.
— Ну, поедем! Тебе понравился бы наш аквариум и маленькие морские коньки и как они держались хвостами за разные штучки — помнишь, как ты ходила со мной в зоопарк после моей операции? Поедем же! Пожалуйста! — уговаривал Персиваль Артур, взяв девушку за руку просительно, как младший брат. — Надень новое платье — и едем. Такое белое, славное…
Юноша взглянул на кремовое плиссированное платье Джой с элементами футуристической абстракции на поясе и карманах, и в его голосе проявились те изменения, что принесла прошлая ночь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Ну вот, мой отпуск кончается. Я должен отплывать пятнадцатого, а сколько мы успели пообщаться с тобой, Пэнси, после всех тех лет, что как саранча съела? Минутку в Харлингаме. Один танец, один визит в твой загородный дом, один час на ялике и обед у леди Скрегг. Не так много, дорогая моя! Ты согласна? Мы должны провести где-нибудь хоть несколько дней — слышишь!
И Пэнси Форд, которая привыкла одной рукой управлять мужчиной, а другой вести автомобиль, была застигнута врасплох.
Она смогла лишь, заикаясь, пробормотать: — О, да, неплохая мысль… но… э… Когда? И тут же спохватилась.
В жизни каждой женщины, сколь бы она ни притворялась, наступает момент, когда она стремится открыть свое сердце мужчине, платя ему золотом, а не разменной монетой, чистейшей искренностью, а не привычным кокетством. Увы! Не всегда тот, кому предназначаются эти сокровища, сознает это. Джентльмены предпочитают ложь!
Это «когда» должно было исходить от Хей-Молине.
Но он впал в неопределенность. Он что-то мямлил о последней неделе отпуска, которую, прежде чем сесть на пароход в Марселе, он должен провести со старыми тетушками на юге Франции, с тетушками, от которых зависит наследство. Было бы неплохо, если бы Форды смогли встретиться с ним там. Симпатичное местечко неподалеку от Монте. И, не сказав ничего более определенного, он улыбнулся.
— Ну, я позвоню или напишу. В общем, сообщу, — он кивнул и растаял.
И все мужчины, с которыми Пэнси Форд обошлась в свое время жестоко, могли бы считать себя отомщенными в последующие две недели, ибо Хей-Молине не зашел, не прислал письма и не позвонил.
3
Раздраженная, измученная женщина искала убежища в другой, более реальной привязанности.
— Джефф! Ах, Джефф, меня обманули!
Это было после ночного пикника возле Стоунхенджа, который устраивали самые блестящие молодые люди Британии — пэры, артисты, художники. О нем много писали, он заранее сделался предметом причудливых сплетен.
— Дорогая! Правда ли, что все они, едва часы бьют двенадцать, ходят задом наперед по кругу совершенно голые и несут чашу горячего супа, а переодетый пастухом дьявол выпивает суп и исполняет сердечное желание каждого?
Там присутствовала половина Русского балета, имена же остальных можно найти в справочнике «Как мы живем день за днем». На этом сборище великий певец танцевал, танцор пел. Не успели разойтись, а уже было известно, что веселье удалось на славу.
Но все, начиная с прелюдии — коктейля и кончая завтраком из яичницы с беконом, все было пустым и тленным для матери романиста. Она не позволила, чтобы в город ее вез на своем «Бентли» влюбленный юноша; она вверила себя Джеффри и «Крайслеру», который он только что купил. Новая игрушка была сплошь в технических новинках, точно жена нувориша в драгоценностях, и Джеффри потребовалась целая вечность, чтобы научиться водить ее.
«Водители отличаются друг от друга так же сильно, как любовники», — гласил афоризм, созданный Джеффри (который неизменно заставлял каждую женщину считать его безукоризненным любовником, но никого не пытался убедить в том, что он безукоризненный водитель). И мать всегда была готова помочь ему сохранить его водительские качества в тайне от человечества. Каким-то образом она устроила так, что юноша, желавший отвезти ее, отправился с хорошенькой девушкой, которая намеревалась ехать с Джеффри.
Форды тронулись в путь, и тогда ни с того ни с сего Пэнси Форд разразилась потоком откровенностей:
— Так мне и надо! За хвастовство, что ни один мужчина не заставит меня снова страдать. Посмотри на меня! Нет, не смотри, лучше выслушай! Джеффри, я должна кому-то излить душу!
Двадцать лет назад родители не выплакивали своих любовных неприятностей взрослым детям, но времена меняются. Не так давно на страницах английской «Тайме» в колонке писем появился жалобный и многозначительный призыв:
«Мама, дорогая, вернись же домой. Фред».
Тридцатью годами раньше мама умоляла бы вернуться домой своего сбившегося с пути Фреда, обещая все забыть и простить.
Но современный романист Джеффри Форд не находил ничего необычного в том, что мать попросила выслушать ее сентиментальные страдания. Его мать, чей праздный образ жизни он наблюдал четверть века.
— Джефф! Я была так молода, когда встретилась с ним! Я была мягкой, как сургуч, и Джим Молине пришел и приложил печать! Между нами было все, кроме помолвки! Я надеялась, что он меня любит так же сильно, как я его. Таким он казался. Однажды… Джефф, могу я рассказать о чем-то очень постыдном?
— Продолжай, дорогая, это же только мне, — сказал ободряюще сын, который, будучи романистом, не мог не оценить этих воспоминаний. Он отчетливо представил себе молоденькую девушку эдвардианской эпохи — юную Пэнси, которая осмелилась на что-то постыдное ради любви…
— Знаешь, было лето, мы носили тогда огромные, как колесо, шляпы с вуалью…
— С чем?
— Не смейся. Я знаю, это звучит допотопно. Теперь девушки носят более открытые одежды… кроме того, кожа у них лучше… но в те времена мы носили вуали. Какие это были вуали! Мне очень шла кремовая с черными крапинками… Он смотрел, смотрел и тихо так заговорил: «Наверное, я так несчастен из-за вуали». Я подумала, что он хочет поцеловать меня, а противная вуаль была аккуратно приколота и завязана, и, Джеффри, — я порвала ее!.. Ты можешь представить себе женщину, готовую разорвать что-нибудь из своих вещей? А я порвала вуаль — у самого рта. Но он только сказал: «Проклятие. Кто-то идет…» И все… Меня обманули? Меня? Пэнси Бевингтон? Но все это не имеет никакого значения, когда ты влюблена!
Джеффри издал звук сострадания и так неловко переключил передачу, что следующие слова матери утонули в рычании мотора:
— Но я чувствовала… чувствовала, что он любит, и ждала, когда же он скажет об этом. А он просто ушел. Отпуск кончился, и он уехал, не сказав ни слова, и скоро женился на какой-то ужасной девушке, которую знал с детства! И что мне оставалось, кроме как «благополучно» выйти замуж и плохо вести себя всю оставшуюся жизнь?
— Ничего. Конечно. Что тебе оставалось? — согласился утешитель-сын. Несмотря на собственные неприятности, он был тронут трагедией кокетки.
— Я так и не смогла с этим примириться! Никогда! Я стала безжалостной! Я превратилась в настоящую бестию по отношению к мужчинам! Я играла в любовь, как в шахматы! Я относилась к мужчинам словно к мусору, потому что все они были — не Джим! Не переставала злиться на женщин, которые заводили себе любовников, каких только хотели! Именно поэтому я вмешалась — я это сделала! — в твои отношения с этой девушкой, Джой Харрисон.
— Ах, да, но уже все в порядке, — поспешно вставил Джеффри, и тормоза «Крайслера» мучительно взвизгнули. — Она предпочла более красивого мужчину, ей уже безразлично.
— А мне не безразлично, на кого я похожа. И вот почему. Есть такая пословица: «Нецелованный — недобрый!» Это про меня.
— Ну, конечно.
Будучи современным сочинителем и, следовательно, обладая удвоенной дозой женского чутья в сознании, Джеффри Форд не нашел ничего нелепого в причислении к нецелованным этой известной светской соблазнительницы, каждый жест которой, казалось, срывал скальп с мужской головы, а записная книжка напоминала каталог любовных связей.
— Я понимаю, мама. Все остальное не имело значения. «Я был верен тебе, Чинара, по-своему верен был», — процитировал он и спросил, что стало с миссис Хей-Молине. — Умерла?
— Нет, она ушла от него. Ушла от Джима после трех лет замужества. Не понимаю почему. Разумеется, он никогда не был, что называется, «хорошим мужем». Но она вышла за него. Больше он не женился.
Слегка успокоившись, бедная кокетка вздохнула, припудрила нос и спросила у утреннего ветерка, что же ей делать теперь, когда Джим опять поступил с ней, как тогда: уехал, не сказав ни слова.
И тут ее сын предложил поехать им обоим на юг Франции. Внезапно он стал деловит, строил планы, как сдать внаем Риди-коттедж, запереть мамину квартиру, ее апартаменты и провести остаток лета, изучая Прованс.
— Я так или иначе хотел поехать туда когда-нибудь, — говорил он Пэнси. — Почему бы и не сейчас? Подумай об этом, а там уже я позволю полковнику Молине сказать, что он, очевидно, сожалеет, что у него не было времени навестить нас, как он намеревался перед отъездом. И сообщу ему, где я остановился. Не унывай, мамочка, маленькая моя бедняжка!
— Джефф, ангел мой! Ты это делаешь ради меня…
— Чепуха, мне приятно!
А про себя аналитик не преминул задаться вопросом:
«Неужели я делаю это из-за сочувствия к мамуле с ее бабьим летом и единственным мужчиной в мире, переполненном мужчинами? Процентов тридцать, наверное, в этой моей афере участия к мамочке будет? Остальное — лишь повод для поездки туда, где я могу случайно встретить Джой!»
4
Минули недели с тех пор, как он получил записку, подписанную «Джой Траверс», и обещание написать.
И все это время он терзался мыслью — что за этим стоит? Сначала он узнал о новой помолвке Джой. Днем позже поступили сведения о браке мисс Джой Харрисон. Их сообщили общие друзья Фордов и доктора Сэксона Локка.
— Доктор Локк рассказал, что все было очень романтично, — сплетничали приятели. — Они были тайно влюблены, доктор Траверс и эта девушка, которая у них работала. Они скрывали свои чувства, но, когда доктор получил предложение работать на юге Франции, немедленно поженились по специальному разрешению и буквально сорвались с места. Сэксон Локк был на высоте. Он утверждал, что никогда не видел более привлекательной невесты; но, возможно, все настоящие мужчины должны так говорить?
Так судачили друзья, а автор нашумевшей «Ловушки» слушал с улыбкой, пытаясь скрыть обуревавшие его сомнения.
Была влюблена в кого-то? Долго? Джой? Неужели он настолько не понимал ее? В памяти всплывал образ зардевшейся фрагонаровской нимфы с широко распахнутыми глазами, ловившей каждое его слово, каждый взгляд… Джой, которая однажды, высвободившись из его объятий, вдруг порывисто склонила голову и приникла губами к его руке — в порыве благодарности, почтения, столь не свойственных англичанке, скорее характерных для темнокожей рабыни…
Когда он уехал, Джой была совершенно подавлена. Из ее писем к нему на Таити вставал образ молодой девушки, которая ждет и в ожидании возвращения любимого шьет свадебный наряд и мечтает о своем гнездышке. Тем не менее, как он сам написал в одном из своих рассказов: «Ничто не может сравниться с полнотой и безоглядностью, с какими девушка отдается любви или дружбе, разве что полнота и безоглядность, с какими она уходит и забывает…»
На бумаге эта фраза хороша, думал он. Изящный парадокс. «Ради красного словца…» Но, выходит, этот парадокс отражает реальность? Выходит, это справедливо — для полных жизни, страстных, искренних натур? Может быть, он писал это, неосознанно имея в виду Джой? А что такое этот Траверс, этот «парящий в небе врач», за которого она выходит замуж?
«Я должен его увидеть. Увидеть их вместе. Только тогда я узнаю, что за этим кроется, и кончится эта мучительная неопределенность, — говорил себе Джеффри, упаковывая вещи. — Если я увижу собственными глазами, что она любит другого, пусть мне будет больно, но я, по крайней мере, освобожусь от душевной тяжести. Я не вернусь с Ривьеры, пока не увижу их. Где-нибудь мы обязательно встретимся. Но если я пойму, что она несчастлива, что-то случится… Интересно, что именно? — размышлял Джеффри Форд, романист (который никогда не отказывал себе в удовольствии понаблюдать за собой со стороны, как смотрел бы из первого ряда партера постановку собственной пьесы). — Интересно, при каких обстоятельствах судьбе будет угодно дать нам возможность встретиться?»
Глава девятая
АКВАРИУМ
О, вслед за голубем так же легко
я хотел бы лететь далеко, далеко!
Энтем
Румянец на щеке моей горит,
не шелохнувшись, шепот слушаю,
пока он говорит!
Шекспир
1
Взросление никогда не бывает последовательным, эдаким размеренным. Зачастую человек, пройдя целый этап в своем развитии, неожиданно останавливается, топчется на месте, возвращается и, кажется, теряет почву под ногами.
Когда Персиваль Артур Фитцрой вернулся домой незадолго до рассвета после воздушного крещения, он имел вид и манеры молодого человека лет двадцати. Но, проспав почти одиннадцать часов, он проснулся прежним оборвышем, проказником, бесенком с наружностью и ухватками десятилетнего ребенка.
2
Целых полчаса на одном дыхании он рассказывал дяде о своем потрясающем приключении. Рекс, серьезный, но не склонный к разбирательству, держался того, что «да, старина, как выяснилось, все в порядке, но в следующий раз сообщай нам, пожалуйста, если соберешься выкинуть еще какой-нибудь номер».
Персиваль Артур, согласно кивая, продолжал свое повествование о «Мотыльке», который опустился на большое поле за теннисными кортами, и он, Персиваль Артур, первым увидел его.
«Мотылька» (черно-серебристого, обтекаемой формы) обслуживал молодой человек, имени которого Персиваль Артур не расслышал и о котором говорил с почтением «этот пилот». С ним незаметно пролетел день. Как-то между прочим «этот пилот» сказал:
— Я собираюсь сейчас слетать на Корсику. Это всего полтора часа. Хочешь со мной? Давай. Забирайся.
Когда Персиваль Артур с победоносным возбуждением и одновременно липким страхом пробрался на пассажирское место в кабине, его сердце ушло в пятки. Но потом — райское блаженство!
— Как славно! Ты не представляешь, как славно ощущать себя летящим, — сказал он, обращаясь к Джой и пытаясь передать ей восторг от первого полета. — Когда видишь дно залива и кажется, что его можно переплыть и достичь островов. А волосы трепал ветер!
Он сказал «этому пилоту», что не имеет значения, когда он (Персиваль Артур) вернется.
— И это действительно не имело значения, мне было безразлично, что происходит, пока я путешествую!
И они задержались на Корсике, на острове Красоты, обошли вокруг Аяччо, увидели дом и комнату, где появился на свет Наполеон («Похоже, на трех кроватях одновременно»).
Обошли парадные конюшни, чтобы увидеть великолепных арабских скакунов, потом «этот пилот» повел Персиваля Артура пообедать с какими-то знакомыми англичанами, которые жили на другом конце города. Затем они полетели посмотреть красные скалы в Пиана и там поужинали с другими знакомыми «этого пилота» — с корсиканцами.
— О, превосходный ужин, с грудами risotto и vin rose de Corse, которого я отведал, — упоительная розовая штука!
Когда возвращались, было темно. Самолет посадили неподалеку от Ниццы на поле, освещенном лишь несколькими автомобильными фарами, и «этот пилот» (сага мальчика стремительно завершалась), конечно же, хотел доставить его домой, но как только Персиваль Артур узнал, что «этот пилот» собрался поужинать с какими-то французами, знакомыми по Ницце, с какими-то леди и прочее, он, пожелав спокойной ночи и поблагодарив за все, устремился пешком по Английскому бульвару. Так он проделал весь путь из Ниццы домой (денег при себе не было), пробрался сквозь ограду «Монрепо», проник в «Монплезир» и уже подумал, что сможет попасть домой, не разбудив никого, но тут закричал дядя Рекс, и, как сказал древний философ, так-то вот!
3
Эта шальная выходка стала самым важным событием его жизни. По крайней мере, так ему казалось. Стоит ли убеждать себя, что взрослая жизнь приносит больше радости, чем в отрочестве, когда каждое чувство обостренно отзывается на каждое новое наслаждение? Правда, потом за удовольствие приходится расплачиваться скукой смертной, и человек, сломленный «долгой ничтожностью жизни», едва ли может ее вынести.
Теперешние деяния представлялись такими банальными, такими избитыми! До вчерашнего дня событием считалось бы то, что приятель Персиваля Артура, граф, уехал с друзьями в Италию, а свою «Альфа-Ромео» и шофера-американца Манли передал Персивалю Артуру для урока вождения.
— Великолепная практика, — сказал Манли и предложил съездить в Монако.
— Хочу взглянуть на аквариум — самый большой в Европе, как утверждают. Лучше бы полетать снова вместо всего этого. Хотя это лучше, чем ничего, как сказал древний философ. Поедешь со мной, Джой?
Джой опасалась, что не сможет.
— Ну, поедем! Тебе понравился бы наш аквариум и маленькие морские коньки и как они держались хвостами за разные штучки — помнишь, как ты ходила со мной в зоопарк после моей операции? Поедем же! Пожалуйста! — уговаривал Персиваль Артур, взяв девушку за руку просительно, как младший брат. — Надень новое платье — и едем. Такое белое, славное…
Юноша взглянул на кремовое плиссированное платье Джой с элементами футуристической абстракции на поясе и карманах, и в его голосе проявились те изменения, что принесла прошлая ночь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34