В этих чистых васильковых глазах светилось неприкрытое, почти рабское обожание. Мгновенная жалость стиснула сердце девушки. Как могут женщины быть настолько глупы? Полюбить такого мужчину – бездушного, бессердечного, надменного… Да он просто айсберг. И по его небрежной вежливости было ясно, что ее любовь остается безответной. Бедняжка, он никогда не даст ей счастья. Их роман скоро закончится, и, вполне возможно, это к лучшему для незнакомки.
Мужчина, как и ожидала Корри, не обратил никакого внимания на вмешательство спутницы.
– Я сочту своим долгом сообщить обо всем вашему начальству.
Корри вздрогнула.
– Но это несправедливо. Я ничего не сделала, – рассердилась она. Теперь не до реверансов – приходилось защищаться.
– Неужели? – насмешливо бросил он, и Корри сжалась как от оскорбления. Она для него, кажется, вообще не существует!
Взбешенная, Корри громко выпалила:
– Я не воровка!
– Предлагаю немедленно отправиться к управительнице, и пусть она решает, кто вы на самом деле, – пожал плечами мужчина, не глядя на нее.
– Но я потеряю работу!
– Вам следовало бы подумать об этом раньше.
Глаза Корри обожгли слезы ярости, но девушка постаралась не выказать страха. Мужчина потянулся к кнопке:
– Хотите, чтоб я вызвал ваше начальство?
– Нет. Я ухожу, – обронила Корри, пытаясь говорить спокойно. – Но напоследок постараюсь объяснить кое-что.
Постоялец хладнокровно нажал кнопку. Но Корри этим не запугаешь! Если ей и предстоит потерять работу, то по крайней мере она не сдастся без боя! Хотя бы однажды в жизни она забудет о сдержанности и выскажет все, что думает об этом человеке.
– Даже будь я воровкой, – презрительно фыркнула Корри, направляясь к двери, – вам нечего беспокоиться. – Она набрала в грудь побольше воздуха; голос дрожал от неприкрытого волнения: – Вряд ли у вас найдется что-то стоящее!
Девушка громко хлопнула дверью, успев в последний раз увидеть лицо незнакомца. В его до сих пор непроницаемых, мертвенно-холодных глазах вспыхнули странные искорки то ли негодования, то ли любопытства… скорее всего неприязни.
Подгоняемая праведным гневом, Корри переступила порог своей комнатушки и, только оставшись одна, с ужасом осознала, что произошло. Мало того, что она ворвалась в чужой номер, нарушив главную заповедь отеля, но к тому же еще и нагрубила постояльцу, пусть и вполне заслуженно. Как только главный управляющий узнает об этом, ее немедленно рассчитают.
Сердце Корри оборвалось, и она ощутила, как много значит для нее это место, столь идеально отвечающее ее требованиям. Она так любила неброскую элегантность отеля. Как трудно будет привыкнуть к обычной жизни! Конечно, чудовище, поселившееся в апартаментах Каллас, не узнает, насколько тяжело скажется на ней потеря работы, но ведь ему абсолютно это безразлично. Она хорошо изучила подобных типов. Если бы она умоляла и рыдала, он, вероятно, снизошел бы до того, чтобы даровать ей прощение, но никакие силы на земле не вынудят Корри доставить ему такое удовольствие.
Девушка машинально опустилась на кровать. Мысли лихорадочно метались. Что ни говори, а она сама во всем виновата. Пренебрегла своим непреложным правилом: молчание, скрытность, изворотливость. Если хочешь оставаться свободной в собственном понимании этого слова, необходимо быть осторожной и осмотрительной, как партизан на вражеской территории. Теперь же ее хитроумный план с треском провалился.
Но Корри так легко не сломить. К тому же у нее есть одно преимущество. Сегодня суббота, и у старшей выходной. Этого тот дьявол просто не мог знать, так что Корри выиграла несколько часов. За это время надо успеть как можно больше. Арлекин всегда говорил: хочешь ретироваться – сделай два шага вперед. Логически рассуждая, настал самый подходящий момент для величайшей аферы в ее жизни.
И Корри, не дав себе времени передумать, взяла с комода длинную плоскую картонку. Крышка легко поднялась, и в комнате повеяло любимыми духами матери. «Бег времени». Почти неуловимый сладостно-горький изысканный аромат средиземноморских ночей. Она вспомнила, как совсем девчонкой любила наблюдать за матерью, когда та одевалась к вечеру. Мария обычно слегка притрагивалась пробочкой к запястьям и груди и лишь потом очень аккуратно румянила себе щеки.
Девушка осторожно сняла несколько слоев серой папиросной бумаги, будто перелистывая страницы старого дневника. Из-под них показалась играющая всеми цветами радуги ткань. Корри совсем забыла, как она отражает свет, подобно черной жемчужине.
Девушка, едва дыша, извлекла роскошное платье, окутавшее ее руки сверкающим водопадом, и бережно уложила на постель. Вот оно, во всей своей великолепной, роковой славе. Талисман. Фамильная драгоценность. Баленсьяга. Наряд, сияющий оттенками полуночного неба или рыбы в глубоком темном море. В складках прошитого черными нитями шелка сверкали зеленые, серебряные и фиолетовые всполохи, как молнии среди грозовых туч.
Корри благоговейно подняла платье за плечики и приложила к себе. Цвета ежеминутно менялись, словно живые. Баленсьяга. Платье всегда распаковывали и укладывали в первую очередь. Даже если мать и дочь бежали из отеля под покровом ночи, оставляя почти все вещи в счет непомерно возросшего долга, это платье всегда было с ними. Их общий секрет, тайный порок, символ блестящего прошлого, надежд на будущее. И вот теперь оно в ее руках, бессильно повисшее, невинное с виду, будто чаша с отравленным вином.
– Это, – говаривала мать, дотрагиваясь до жесткого шелка с чем-то вроде гордости, но так осторожно, как если бы оно могло внезапно ее укусить, – это надо надевать лишь в самом крайнем случае.
Она надолго замолкала, любуясь смелым покроем, вспоминая о целом состоянии, уплаченном за платье, но более всего горюя об Антонио, настоявшем, чтобы она купила безумно дорогой наряд в тот единственный проведенный в Париже день. И все лишь потому, что он так шел к ее золотистой коже…
Корри, охваченная внезапным сомнением, снова разложила платье на кровати. Осмелится ли она его надеть? Оно скорее пристало взрослой женщине, уверенной в себе и своих силах. Даже мать взирала на него с почтительным восторгом. И надевала всего однажды, хотя сказала потом что оно из тех туалетов, о которых можно только мечтать.
Что же, существует единственный способ выяснить, так ли это.
Корри быстро сняла униформу горничной. Прохладная ткань скользнула по плечам, и девушка почему-то ощутила, что пересекла некий рубеж и отныне жизнь уже никогда не будет прежней. Почти не помня себя, она извернулась, чтобы застегнуть ряд крючков на спине. Кроме платья, в картонке оказалась еще пара вечерних босоножек из кожи ящерицы, с высокими, чересчур высокими для нее каблуками.
– Ни одна женщина не может считать себя таковой, – наставляла мать, – если не пройдется на шпильках по Елисейским полям в час пик.
Так вот каково это – быть женщиной! Да она едва держится на ногах!
Корри сосредоточилась, стараясь привыкнуть к новому положению, чувствуя, как тягучее напряжение растекается от щиколоток по спине. Сделав первый робкий шажок, она повернулась к зеркалу.
Глаза девушки широко распахнулись. Застыв на месте, она зачарованно всмотрелась в свое отражение. Перед ней стояла высокая элегантная незнакомка. Корри казалась старше, стройнее и неизмеримо более умудренной жизнью. Хрупкие плечи открыты, талия такая тонкая, что того гляди переломится. Она никогда раньше не замечала, какая у нее белая кожа, резко оттеняющая непроглядный мрак волос.
Корри подошла ближе. Она словно очутилась в центре радужной бури. Платье с каждым движением меняло цвета, подчеркивая густую синеву ее глаз блестящими волнами, то зелеными, то фиолетовыми. Корри выглядела чужеземной принцессой, манящей, опасной, уязвимой и в то же время уверенной в себе, будто змея в своей сверкающей чешуе.
Корри нерешительно отступила, заметив, как поднимается и опускается лиф платья, готовый, кажется, в любое мгновение явить взору таящиеся в нем сокровища. Она едва могла дышать, но понимала, что ради этого платья можно стерпеть и не такие неудобства. Шуршание шелка звучало в ушах десятками тоненьких голосов. Она прошлась, чуть покачивая бедрами, так легко, точно шагала по воздуху. Потом оглянулась, пораженная прекрасными очертаниями длинной стройной шеи, огромным треугольным вырезом до самой талии. Спина будто говорила: «Я твоя», а перед добавлял: «Если поймаешь». Предательское, обманчивое платье, которое соберет и удержит в себе весь свет, наполнивший комнату. В нем она казалась себе матадором, вампиром, темным ангелом, демоном зла.
По обнаженной спине прошел холодок предчувствия. Сомнения одолели девушку с новой силой. Вот оно, воплощенное искушение… призванное привлекать взоры, разбивать сердца, похищать души. Но к чему это приведет?
Крайний случай. Так велела мать.
Корри заставила себя оторваться от зеркала. Впереди столько дел, нельзя терять времени! Сейчас на ней всего-навсего другая униформа, средство получить то, чего она хочет, ключ к заветной двери.
Корри, нахмурившись, свернула волосы в узел и надежно сколола шпильками.
На улице уже стемнело. Девушка глянула на часы, поспешно расстегнула ремешок и оставила их на комоде. Пора идти.
Медленно ступая на непривычных каблуках, она спустилась по лестнице в огромный холл. При ее появлении воцарилась мертвая тишина. Корри глядела прямо перед собой, хотя сердце выбивало тревожный ритм. Она не боялась, что кто-то из обслуги увидит ее, – все равно ей нечего терять. Когда она проходила мимо стойки портье, раздался всеобщий полустон, полувздох, завистливый и оценивающий одновременно. По коже поползли мурашки. Тяжелый узел волос оттягивал голову, но Корри лишь грациозно вздернула подбородок. От нее словно исходило некое внутреннее сияние, и швейцар, завидев девушку, поспешил почтительно придержать двери. Корри улыбнулась. Если бы он только знал…
– Гай!
Гай де Шардонне устало поднял голову. Они заказали ужин: копченую лососину, дыню, седло барашка, спаржу, свежий хлеб, лучший в Лондоне, и вкусное несоленое деревенское масло. Но стоило Гаю услышать этот страдальческий голос, как у него мгновенно пропал аппетит. Как знакомо и давно надоело!
– Все кончено, не так ли?
Он долго бесстрастно разглядывал ее. Красивая, очаровательная, холеная женщина, прекрасно одетая, идеальная спутница…
Гай вздохнул:
– Как скажешь, cherie.
Его прищуренные глаза ничего при этом не выражали.
– Ты невозможен, – чуть хрипловато пожаловалась она и отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Не понимаю. Чем я тебе не угодила?
Гай сжал ее пальцы:
– Ты само совершенство.
– Ты не любишь меня, – простонала она, выдергивая руку.
– О Виктория…
Женщина прикусила губку:
– Знаю, Мучаюсь, как влюбленная школьница, но ничего не могу поделать. Это все ты, ты виноват! Ненавижу себя, но от этого не легче! Я влюблена в тебя. И стараюсь покорить. Чтобы ты был только моим.
Гай уставился на длинный ряд столиков, накрытых безупречно чистыми розовыми скатертями, сверкающих серебром и хрусталем, но тут же перевел тоскливый взгляд на реку. В темной воде играли причудливые отблески света. Если бы только он мог исчезнуть, затеряться в этих волнах, позволить неспешному течению нести его к морю…
– Гай, пожалуйста…
– Ты ведь знаешь, каков я, – спокойно, невыразительно пробормотал он. – Я с самого начала предупреждал, что влюбляться в меня опасно. И совершенно не желал этого.
– Слова…
Виктория беспомощно отмахнулась и, не докончив фразу, принялась нервно вертеть в пальцах серебряную солонку. Глаза подозрительно поблескивали.
– Если потребуешь, я оставлю Ричарда. Только скажи…
– Нет, – торопливо и резко перебил Гай. – Сколько раз повторять? О женитьбе не может быть и речи.
Женщина съежилась. По щекам медленно поползли слезы. Гай молча наблюдал за ней.
– Как ты жесток!
Гай пожал плечами:
– Во всяком случае, не намеренно. Я всего лишь сказал правду.
Он вдруг почувствовал, что смертельно устал и так измучен, что почти не в силах говорить. Все повторяется снова и снова. Доколе ему придется переживать эти мгновения, неизбежный третий акт плохой мелодрамы?
Гул голосов постепенно стихал, в зале будто потемнело.
– Тебе никто не нужен.
– Совершенно верно.
Он быстро встал, жестом велел официанту принести пальто Виктории и учтиво накинул ей на плечи легкую ткань из шерсти ламы. Виктория машинально поднялась. Гай взял ее под локоть, и она едва не отшатнулась от его прикосновения, безразличного, как удар мимоходом.
– Ты наблюдательна, Виктория. Мне действительно никто не нужен. Даже я сам.
Пустота в прозрачно-серых глазах казалась поистине леденящей. В ушах Виктории неожиданно зазвучал его голос, произносящий нежные слова в минуты страсти. Ласки этих длинных сильных пальцев, запах его кожи…
– Я обидела тебя, – прошептала она. Гай, все такой же неизменно вежливый, повел ее к выходу.
– Нет, – с легким сожалением ответил он. – И не думай об этом, Виктория.
Ей почему-то стало легче, словно стальная змея, обвившая сердце, чуть разжала кольца. Он по-своему добр к ней. И она вовсе не теряет его. Потому что Гай никогда ей не принадлежал.
– Я буду скучать по тебе, Гай.
Он поднес к губам ее ладонь:
– И я тоже.
Провожая Викторию к выходу, Гай против всякой очевидности надеялся, что это окажется правдой. Он помог ей сесть в такси, ожидая, пока пройдет оцепенение, сковавшее душу. Как бы он хотел вновь почувствовать… но что? Боль, грусть, одиночество… все, что отпущено ему судьбой.
Такси исчезло в темноте. Виктория не оглянулась. Не махнула на прощание рукой. Гай попытался запечатлеть в памяти ее лицо, сохранить что-то теплое, человечное, отличавшее их отношения. Голубые глаза, очень красивые…
Он стоял, глядя в пустоту, не замечая главного швейцара, маячившего поблизости. Кажется, пошел снег.
«И никто, никто не может ранить меня», – с безнадежностью подумал Гай. Там, где он, всегда царит зима.
Гай немного поколебался, решая, не вернуться ли ему в номер. Нет. Сегодня он хочет презреть ее муки и собственное безразличие ко всему на свете. Хочет тепла, света и веселого общества. Иначе он, пожалуй, вообще забудет о том, что еще жив.
Глава 3
Громадная хрустальная люстра медленно потухла. Все разговоры мгновенно стихли, и воцарилась выжидательная тишина. Тьма опустилась на огромный алый с золотом зрительный зал. Лишь иногда кое-где сверкали бриллианты да слышался нервный кашель. Театр от партера до галерки был забит публикой.
Корри, сидевшая высоко, в одной из самых престижных, обитых красным плюшем лож, тихо удовлетворенно вздохнула, успев мимолетно пожалеть настоящего хозяина ложи, не позаботившегося явиться на премьеру. Билеты шли за двойную цену и были распроданы задолго до сегодняшней ночи. Но Корри сумела ловко воспользоваться его промахом. Конечно, билета у нее не было, но девушка с надменно-скучающим видом замешалась в толпу зрителей, возвращавшихся из театрального буфета, и быстро убедила капельдинера, что лучше будет пропустить эту высокомерную молодую леди в ложу, которая, если верить, была снята на ее имя, чем оскорбить юную аристократку неуместным подозрением.
И вот оркестр заиграл первые такты увертюры, бархатный занавес с бело-золотой королевской монограммой бесшумно раздвинулся. Корри мгновенно забыла о бесконечных минутах, проведенных в укромных уголках и дамской раздевалке, пока из зрительного зала доносились звуки волшебной музыки. Ничего, зато теперь она здесь! Когда публика расселась по местам, девушка в два счета нашла незанятую ложу, а остальное было легче легкого.
Огни рампы сверкали ярче драгоценностей, и если в душе еще оставались сомнения, сейчас они исчезли. Это ее мир. То место, где всегда, даже зимней ночью, сияет солнце.
Сцена представлялась ей долгожданным оазисом. Все цвета становились ярче под лучами прожекторов. Как она хотела быть в этот момент рядом с паяцем в шутовском костюме, чувствовать тепло ослепительных лучей на обнаженных руках, ощущать волнение и трепет публики. Недаром мать называла зрителей стоглавым чудовищем, голодным и неутомимым, которого нужно кормить и ласкать, пока оно не станет мурлыкать и тереться о твою ногу.
Корри сбросила туфли и в восторге пошевелила пальцами. За всю свою жизнь она еще не была так счастлива. Это ее дом. Родной дом. Вот чего она всегда хотела! Золотая фантазия, пир воображения и романтики.
Она так увлеклась, что не услышала негромкого стука открывшейся двери. Но холодный ветерок, обжегший кожу, заставил ее раздраженно обернуться. В ложе появился мужчина и неподвижно застыл в темноте.
– Ш-ш-ш, – повелительно шикнула Корри, поднося палец к губам. Наверняка капельдинер, который ищет, где бы присесть и спокойно покурить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Мужчина, как и ожидала Корри, не обратил никакого внимания на вмешательство спутницы.
– Я сочту своим долгом сообщить обо всем вашему начальству.
Корри вздрогнула.
– Но это несправедливо. Я ничего не сделала, – рассердилась она. Теперь не до реверансов – приходилось защищаться.
– Неужели? – насмешливо бросил он, и Корри сжалась как от оскорбления. Она для него, кажется, вообще не существует!
Взбешенная, Корри громко выпалила:
– Я не воровка!
– Предлагаю немедленно отправиться к управительнице, и пусть она решает, кто вы на самом деле, – пожал плечами мужчина, не глядя на нее.
– Но я потеряю работу!
– Вам следовало бы подумать об этом раньше.
Глаза Корри обожгли слезы ярости, но девушка постаралась не выказать страха. Мужчина потянулся к кнопке:
– Хотите, чтоб я вызвал ваше начальство?
– Нет. Я ухожу, – обронила Корри, пытаясь говорить спокойно. – Но напоследок постараюсь объяснить кое-что.
Постоялец хладнокровно нажал кнопку. Но Корри этим не запугаешь! Если ей и предстоит потерять работу, то по крайней мере она не сдастся без боя! Хотя бы однажды в жизни она забудет о сдержанности и выскажет все, что думает об этом человеке.
– Даже будь я воровкой, – презрительно фыркнула Корри, направляясь к двери, – вам нечего беспокоиться. – Она набрала в грудь побольше воздуха; голос дрожал от неприкрытого волнения: – Вряд ли у вас найдется что-то стоящее!
Девушка громко хлопнула дверью, успев в последний раз увидеть лицо незнакомца. В его до сих пор непроницаемых, мертвенно-холодных глазах вспыхнули странные искорки то ли негодования, то ли любопытства… скорее всего неприязни.
Подгоняемая праведным гневом, Корри переступила порог своей комнатушки и, только оставшись одна, с ужасом осознала, что произошло. Мало того, что она ворвалась в чужой номер, нарушив главную заповедь отеля, но к тому же еще и нагрубила постояльцу, пусть и вполне заслуженно. Как только главный управляющий узнает об этом, ее немедленно рассчитают.
Сердце Корри оборвалось, и она ощутила, как много значит для нее это место, столь идеально отвечающее ее требованиям. Она так любила неброскую элегантность отеля. Как трудно будет привыкнуть к обычной жизни! Конечно, чудовище, поселившееся в апартаментах Каллас, не узнает, насколько тяжело скажется на ней потеря работы, но ведь ему абсолютно это безразлично. Она хорошо изучила подобных типов. Если бы она умоляла и рыдала, он, вероятно, снизошел бы до того, чтобы даровать ей прощение, но никакие силы на земле не вынудят Корри доставить ему такое удовольствие.
Девушка машинально опустилась на кровать. Мысли лихорадочно метались. Что ни говори, а она сама во всем виновата. Пренебрегла своим непреложным правилом: молчание, скрытность, изворотливость. Если хочешь оставаться свободной в собственном понимании этого слова, необходимо быть осторожной и осмотрительной, как партизан на вражеской территории. Теперь же ее хитроумный план с треском провалился.
Но Корри так легко не сломить. К тому же у нее есть одно преимущество. Сегодня суббота, и у старшей выходной. Этого тот дьявол просто не мог знать, так что Корри выиграла несколько часов. За это время надо успеть как можно больше. Арлекин всегда говорил: хочешь ретироваться – сделай два шага вперед. Логически рассуждая, настал самый подходящий момент для величайшей аферы в ее жизни.
И Корри, не дав себе времени передумать, взяла с комода длинную плоскую картонку. Крышка легко поднялась, и в комнате повеяло любимыми духами матери. «Бег времени». Почти неуловимый сладостно-горький изысканный аромат средиземноморских ночей. Она вспомнила, как совсем девчонкой любила наблюдать за матерью, когда та одевалась к вечеру. Мария обычно слегка притрагивалась пробочкой к запястьям и груди и лишь потом очень аккуратно румянила себе щеки.
Девушка осторожно сняла несколько слоев серой папиросной бумаги, будто перелистывая страницы старого дневника. Из-под них показалась играющая всеми цветами радуги ткань. Корри совсем забыла, как она отражает свет, подобно черной жемчужине.
Девушка, едва дыша, извлекла роскошное платье, окутавшее ее руки сверкающим водопадом, и бережно уложила на постель. Вот оно, во всей своей великолепной, роковой славе. Талисман. Фамильная драгоценность. Баленсьяга. Наряд, сияющий оттенками полуночного неба или рыбы в глубоком темном море. В складках прошитого черными нитями шелка сверкали зеленые, серебряные и фиолетовые всполохи, как молнии среди грозовых туч.
Корри благоговейно подняла платье за плечики и приложила к себе. Цвета ежеминутно менялись, словно живые. Баленсьяга. Платье всегда распаковывали и укладывали в первую очередь. Даже если мать и дочь бежали из отеля под покровом ночи, оставляя почти все вещи в счет непомерно возросшего долга, это платье всегда было с ними. Их общий секрет, тайный порок, символ блестящего прошлого, надежд на будущее. И вот теперь оно в ее руках, бессильно повисшее, невинное с виду, будто чаша с отравленным вином.
– Это, – говаривала мать, дотрагиваясь до жесткого шелка с чем-то вроде гордости, но так осторожно, как если бы оно могло внезапно ее укусить, – это надо надевать лишь в самом крайнем случае.
Она надолго замолкала, любуясь смелым покроем, вспоминая о целом состоянии, уплаченном за платье, но более всего горюя об Антонио, настоявшем, чтобы она купила безумно дорогой наряд в тот единственный проведенный в Париже день. И все лишь потому, что он так шел к ее золотистой коже…
Корри, охваченная внезапным сомнением, снова разложила платье на кровати. Осмелится ли она его надеть? Оно скорее пристало взрослой женщине, уверенной в себе и своих силах. Даже мать взирала на него с почтительным восторгом. И надевала всего однажды, хотя сказала потом что оно из тех туалетов, о которых можно только мечтать.
Что же, существует единственный способ выяснить, так ли это.
Корри быстро сняла униформу горничной. Прохладная ткань скользнула по плечам, и девушка почему-то ощутила, что пересекла некий рубеж и отныне жизнь уже никогда не будет прежней. Почти не помня себя, она извернулась, чтобы застегнуть ряд крючков на спине. Кроме платья, в картонке оказалась еще пара вечерних босоножек из кожи ящерицы, с высокими, чересчур высокими для нее каблуками.
– Ни одна женщина не может считать себя таковой, – наставляла мать, – если не пройдется на шпильках по Елисейским полям в час пик.
Так вот каково это – быть женщиной! Да она едва держится на ногах!
Корри сосредоточилась, стараясь привыкнуть к новому положению, чувствуя, как тягучее напряжение растекается от щиколоток по спине. Сделав первый робкий шажок, она повернулась к зеркалу.
Глаза девушки широко распахнулись. Застыв на месте, она зачарованно всмотрелась в свое отражение. Перед ней стояла высокая элегантная незнакомка. Корри казалась старше, стройнее и неизмеримо более умудренной жизнью. Хрупкие плечи открыты, талия такая тонкая, что того гляди переломится. Она никогда раньше не замечала, какая у нее белая кожа, резко оттеняющая непроглядный мрак волос.
Корри подошла ближе. Она словно очутилась в центре радужной бури. Платье с каждым движением меняло цвета, подчеркивая густую синеву ее глаз блестящими волнами, то зелеными, то фиолетовыми. Корри выглядела чужеземной принцессой, манящей, опасной, уязвимой и в то же время уверенной в себе, будто змея в своей сверкающей чешуе.
Корри нерешительно отступила, заметив, как поднимается и опускается лиф платья, готовый, кажется, в любое мгновение явить взору таящиеся в нем сокровища. Она едва могла дышать, но понимала, что ради этого платья можно стерпеть и не такие неудобства. Шуршание шелка звучало в ушах десятками тоненьких голосов. Она прошлась, чуть покачивая бедрами, так легко, точно шагала по воздуху. Потом оглянулась, пораженная прекрасными очертаниями длинной стройной шеи, огромным треугольным вырезом до самой талии. Спина будто говорила: «Я твоя», а перед добавлял: «Если поймаешь». Предательское, обманчивое платье, которое соберет и удержит в себе весь свет, наполнивший комнату. В нем она казалась себе матадором, вампиром, темным ангелом, демоном зла.
По обнаженной спине прошел холодок предчувствия. Сомнения одолели девушку с новой силой. Вот оно, воплощенное искушение… призванное привлекать взоры, разбивать сердца, похищать души. Но к чему это приведет?
Крайний случай. Так велела мать.
Корри заставила себя оторваться от зеркала. Впереди столько дел, нельзя терять времени! Сейчас на ней всего-навсего другая униформа, средство получить то, чего она хочет, ключ к заветной двери.
Корри, нахмурившись, свернула волосы в узел и надежно сколола шпильками.
На улице уже стемнело. Девушка глянула на часы, поспешно расстегнула ремешок и оставила их на комоде. Пора идти.
Медленно ступая на непривычных каблуках, она спустилась по лестнице в огромный холл. При ее появлении воцарилась мертвая тишина. Корри глядела прямо перед собой, хотя сердце выбивало тревожный ритм. Она не боялась, что кто-то из обслуги увидит ее, – все равно ей нечего терять. Когда она проходила мимо стойки портье, раздался всеобщий полустон, полувздох, завистливый и оценивающий одновременно. По коже поползли мурашки. Тяжелый узел волос оттягивал голову, но Корри лишь грациозно вздернула подбородок. От нее словно исходило некое внутреннее сияние, и швейцар, завидев девушку, поспешил почтительно придержать двери. Корри улыбнулась. Если бы он только знал…
– Гай!
Гай де Шардонне устало поднял голову. Они заказали ужин: копченую лососину, дыню, седло барашка, спаржу, свежий хлеб, лучший в Лондоне, и вкусное несоленое деревенское масло. Но стоило Гаю услышать этот страдальческий голос, как у него мгновенно пропал аппетит. Как знакомо и давно надоело!
– Все кончено, не так ли?
Он долго бесстрастно разглядывал ее. Красивая, очаровательная, холеная женщина, прекрасно одетая, идеальная спутница…
Гай вздохнул:
– Как скажешь, cherie.
Его прищуренные глаза ничего при этом не выражали.
– Ты невозможен, – чуть хрипловато пожаловалась она и отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Не понимаю. Чем я тебе не угодила?
Гай сжал ее пальцы:
– Ты само совершенство.
– Ты не любишь меня, – простонала она, выдергивая руку.
– О Виктория…
Женщина прикусила губку:
– Знаю, Мучаюсь, как влюбленная школьница, но ничего не могу поделать. Это все ты, ты виноват! Ненавижу себя, но от этого не легче! Я влюблена в тебя. И стараюсь покорить. Чтобы ты был только моим.
Гай уставился на длинный ряд столиков, накрытых безупречно чистыми розовыми скатертями, сверкающих серебром и хрусталем, но тут же перевел тоскливый взгляд на реку. В темной воде играли причудливые отблески света. Если бы только он мог исчезнуть, затеряться в этих волнах, позволить неспешному течению нести его к морю…
– Гай, пожалуйста…
– Ты ведь знаешь, каков я, – спокойно, невыразительно пробормотал он. – Я с самого начала предупреждал, что влюбляться в меня опасно. И совершенно не желал этого.
– Слова…
Виктория беспомощно отмахнулась и, не докончив фразу, принялась нервно вертеть в пальцах серебряную солонку. Глаза подозрительно поблескивали.
– Если потребуешь, я оставлю Ричарда. Только скажи…
– Нет, – торопливо и резко перебил Гай. – Сколько раз повторять? О женитьбе не может быть и речи.
Женщина съежилась. По щекам медленно поползли слезы. Гай молча наблюдал за ней.
– Как ты жесток!
Гай пожал плечами:
– Во всяком случае, не намеренно. Я всего лишь сказал правду.
Он вдруг почувствовал, что смертельно устал и так измучен, что почти не в силах говорить. Все повторяется снова и снова. Доколе ему придется переживать эти мгновения, неизбежный третий акт плохой мелодрамы?
Гул голосов постепенно стихал, в зале будто потемнело.
– Тебе никто не нужен.
– Совершенно верно.
Он быстро встал, жестом велел официанту принести пальто Виктории и учтиво накинул ей на плечи легкую ткань из шерсти ламы. Виктория машинально поднялась. Гай взял ее под локоть, и она едва не отшатнулась от его прикосновения, безразличного, как удар мимоходом.
– Ты наблюдательна, Виктория. Мне действительно никто не нужен. Даже я сам.
Пустота в прозрачно-серых глазах казалась поистине леденящей. В ушах Виктории неожиданно зазвучал его голос, произносящий нежные слова в минуты страсти. Ласки этих длинных сильных пальцев, запах его кожи…
– Я обидела тебя, – прошептала она. Гай, все такой же неизменно вежливый, повел ее к выходу.
– Нет, – с легким сожалением ответил он. – И не думай об этом, Виктория.
Ей почему-то стало легче, словно стальная змея, обвившая сердце, чуть разжала кольца. Он по-своему добр к ней. И она вовсе не теряет его. Потому что Гай никогда ей не принадлежал.
– Я буду скучать по тебе, Гай.
Он поднес к губам ее ладонь:
– И я тоже.
Провожая Викторию к выходу, Гай против всякой очевидности надеялся, что это окажется правдой. Он помог ей сесть в такси, ожидая, пока пройдет оцепенение, сковавшее душу. Как бы он хотел вновь почувствовать… но что? Боль, грусть, одиночество… все, что отпущено ему судьбой.
Такси исчезло в темноте. Виктория не оглянулась. Не махнула на прощание рукой. Гай попытался запечатлеть в памяти ее лицо, сохранить что-то теплое, человечное, отличавшее их отношения. Голубые глаза, очень красивые…
Он стоял, глядя в пустоту, не замечая главного швейцара, маячившего поблизости. Кажется, пошел снег.
«И никто, никто не может ранить меня», – с безнадежностью подумал Гай. Там, где он, всегда царит зима.
Гай немного поколебался, решая, не вернуться ли ему в номер. Нет. Сегодня он хочет презреть ее муки и собственное безразличие ко всему на свете. Хочет тепла, света и веселого общества. Иначе он, пожалуй, вообще забудет о том, что еще жив.
Глава 3
Громадная хрустальная люстра медленно потухла. Все разговоры мгновенно стихли, и воцарилась выжидательная тишина. Тьма опустилась на огромный алый с золотом зрительный зал. Лишь иногда кое-где сверкали бриллианты да слышался нервный кашель. Театр от партера до галерки был забит публикой.
Корри, сидевшая высоко, в одной из самых престижных, обитых красным плюшем лож, тихо удовлетворенно вздохнула, успев мимолетно пожалеть настоящего хозяина ложи, не позаботившегося явиться на премьеру. Билеты шли за двойную цену и были распроданы задолго до сегодняшней ночи. Но Корри сумела ловко воспользоваться его промахом. Конечно, билета у нее не было, но девушка с надменно-скучающим видом замешалась в толпу зрителей, возвращавшихся из театрального буфета, и быстро убедила капельдинера, что лучше будет пропустить эту высокомерную молодую леди в ложу, которая, если верить, была снята на ее имя, чем оскорбить юную аристократку неуместным подозрением.
И вот оркестр заиграл первые такты увертюры, бархатный занавес с бело-золотой королевской монограммой бесшумно раздвинулся. Корри мгновенно забыла о бесконечных минутах, проведенных в укромных уголках и дамской раздевалке, пока из зрительного зала доносились звуки волшебной музыки. Ничего, зато теперь она здесь! Когда публика расселась по местам, девушка в два счета нашла незанятую ложу, а остальное было легче легкого.
Огни рампы сверкали ярче драгоценностей, и если в душе еще оставались сомнения, сейчас они исчезли. Это ее мир. То место, где всегда, даже зимней ночью, сияет солнце.
Сцена представлялась ей долгожданным оазисом. Все цвета становились ярче под лучами прожекторов. Как она хотела быть в этот момент рядом с паяцем в шутовском костюме, чувствовать тепло ослепительных лучей на обнаженных руках, ощущать волнение и трепет публики. Недаром мать называла зрителей стоглавым чудовищем, голодным и неутомимым, которого нужно кормить и ласкать, пока оно не станет мурлыкать и тереться о твою ногу.
Корри сбросила туфли и в восторге пошевелила пальцами. За всю свою жизнь она еще не была так счастлива. Это ее дом. Родной дом. Вот чего она всегда хотела! Золотая фантазия, пир воображения и романтики.
Она так увлеклась, что не услышала негромкого стука открывшейся двери. Но холодный ветерок, обжегший кожу, заставил ее раздраженно обернуться. В ложе появился мужчина и неподвижно застыл в темноте.
– Ш-ш-ш, – повелительно шикнула Корри, поднося палец к губам. Наверняка капельдинер, который ищет, где бы присесть и спокойно покурить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32