Ей не нужно было взбадривать себя и не хотелось предаваться сожалениям впоследствии. Она не сделала ту карьеру, о которой мечтала, но она получила мужа, который сделал ее жизнь даже более наполненной, чем если бы она все-таки стала хирургом. Сейчас в ее жизни тоже были вещи, приносившие удовлетворение: ее музыка, ее работа, – и если этот мир был меньше и легковеснее, чем тот, прежний, в нем гораздо проще было мириться с течением жизни и позволять маленьким радостям скрашивать эпическую борьбу с минувшим счастьем.И теперь ее жизнь состояла из тихих, незначительных радостей: бесцельных прогулок с Гретой, репетиций самодеятельного камерного оркестра и участия, при случае, в благотворительных акциях.– Твоя подача, – сказала Грета, – валяй.Анна тщательно прицелилась – это был верный удар, – но шар прошел мимо лузы. Грета засмеялась:– В чем дело, бабушка, руки трясутся?– Дай передохнуть. Я почти старушка. В некоторых штатах я могла бы уже выйти на пенсию.– Конечно. В любую минуту ты рискуешь сломать бедро или подобрать бродячую кошку. Посмотри на мою юную ловкость: шестерка в угловую лузу.Анна смотрела на Грету, сосредоточенную на игре, так же как и большинство мужчин в баре. Грете было уже под сорок, но выглядела она гораздо моложе. Она привлекала всеобщее внимание, где бы ни появлялась. Причиной тому отчасти были ее отливающие золотом длинные волосы. Но было и еще что-то почти мистическое, неосязаемое – она будто носила с собой свою собственную погоду, меняя холодный воздух на теплый, низкое давление – на высокое. Грета была крупной женщиной. Не то чтобы полной или слишком высокой, но ее размер как-то выходил за рамки привычного, и сложена она была нескладно, будто постоянно ударялась головой о потолок своей собственной жизни и каждый удар-оставлял след. Именно это ощущение повышенной уязвимости делало Грету действительно красивой.Анна была рада, что никогда не придавала значения своей внешности, меняющейся с годами. Она знала, что мужчин привлекают к ней вовсе не физические данные. Однажды Хью сказал, что когда он впервые увидел Анну на вечеринке первокурсников, то его привлекла окружавшая ее аура одиночества. Что-то особенное было в ее светлом голубом платье, водопаде темных волос, гордо поднятом подбородке – будто ей было все равно – стоять в одиночестве или танцевать.Анна была убеждена, что в идеальном мире было бы два типа женщин. Одни – движимые эстрогеном и материнским инстинктом, другие – рациональностью прогестерона, чуть подправленного тестостероном, выводящим их из холодного созерцания в мир борьбы. Анна выбрала бы второй, даже не раздумывая.Грета забила восьмой шар и закончила партию.– Еще разок? – спросила она.Анна отказалась от игры, но согласилась зайти к Грете на рюмочку, поняв, что подруга не хочет оставаться одна.– Ну, тогда домой, – сказала Анна и нырнула в дамскую комнату сполоснуть лицо.Она чувствовала себя больной, голова слегка кружилась от внезапно – возникшего чувства опасности. Анна подставила руки под струю холодной воды. Прямо за дверью какой-то мужчина по-испански говорил по телефону. Голос был злым. Когда Анна вышла, он быстро осмотрел ее с ног до головы.– Secora!Она обернулась, и мужчина что-то протянул ей. Одну из шпилек. Анна взяла ее.– Gracias, – сказала она и тут заметила, насколько тот был хорош. Большие темные глаза и красивые руки, худощавый и элегантный, одетый в облегающие брюки и желтую рубашку из жатого шелка. Анна покрутила в руке шпильку, ту, с серебряными незабудками, и убрала в карман. Возможно, она сохранит ее.Пока Грета проверяла телефонные сообщения, Анна сварила кофе без кофеина. Затем провела руками по гладкой сине-белой плитке рабочего стола.Все, что Грета собрала в своем доме, было красиво и самого отменного качества. Над раковиной на полке висели чудные медные баночки для специй. По всему дому витали волшебные ароматы: на кухне пахло корицей и укропом, в гостиной – эвкалиптом и лавандой. Обычно одна или две вазы были наполнены маргаритками или тюльпанами, но сейчас, прогуливаясь по дому, Анна насчитала как минимум десять вазочек, забитых всевозможными экзотическими цветами.– Кто-то умер? – спросила Анна, кивнув на изобилие розовых орхидей и азиатских лилий.– Как ты думаешь, что это значит? Майк приносит их домой каждый день. Тебе не кажется это подозрительным?Анна подняла брови.– Дни рождения, годовщины или «прости меня». Есть еще причины, по которым мужчины дарят женщинам цветы? – Грета открыла бельевой ящик и выудила сигареты из-под стопки салфеток. – Не хочешь побаловаться?– Не знала, что ты куришь, – изумилась Анна.– Я и не курю. Ну, только когда злюсь. Майк ненавидит это.– Ладно, дай мне одну. – В колледже Анна была заядлой курильщицей, но за последние двадцать лет не взяла в рот ни одной сигареты.Женщины прошли на веранду, где низкая ограда разделяла их участки.– Грета, я должна у тебя кое о чем спросить. – Ну?– У тебя все в порядке? У тебя и Майка? Грета немного помолчала, а потом ответила:– Не знаю. Он все позже и позже приходит с работы. Иногда уходит в шесть утра и возвращается домой только в девять-десять вечера. Вчера он вернулся в полночь.– Ну и что ты думаешь по этому поводу? – спросила Анна.Грета тяжело вздохнула и покачала головой:– Не знаю. Думаю, если бы у него была другая, он не стал бы этого демонстрировать так явно. Он достаточно деликатен, чтобы солгать.– А он сказал, где был?– Катался. Просто катался по городу.– Майк может. Я имею в виду – это вполне может быть правдой. – В жизни Анны, когда она стала матерью, тоже был такой период. В то время она чувствовала себя спокойно только за рулем. И хотя, конечно, она и не думала бросить семью, ее манил каждый выезд с автострады, и мысль, что, сделав всего один поворот, можно оказаться в Канаде, волновала и создавала иллюзию свободы. В те годы, особенно когда Хью работал в больнице по двадцать четыре часа в сутки, Анна иногда чувствовала себя так, словно ее жизнь стала ненадежной и шаткой, как прогнившая половица.Она училась в Смитсоне, специализируясь сразу по химии и по физике, когда встретила Хью. В то время Анна собиралась перейти на медицинский факультет и уже получила извещение о возможности зачислении в Тафт, но роман с Хью был настолько головокружителен и совершенен, что вопрос об отъезде сам собою отпал. Они поженились через месяц после выпуска. Было решено, что, прежде чем Анна сможет продолжить учебу, медицинский диплом и место в ординатуре должен получить Хью.Анна закончила девятимесячные курсы медицинской техники и трудилась в лаборатории, чтобы оплачивать счета. Это была легкая и приятная работа, временный перерыв в ее студенческой жизни. Даже в долгие часы одиночества, в часы скучной, монотонной работы в лаборатории, она была довольна их совместной жизнью. Ей было радостно возвращаться домой – в обшарпанную квартирку, наполненную ветхой мебелью и скверным запахом соседской стряпни. Это было замужество, о котором она всегда мечтала, но на которое никогда и не надеялась. Первые два года все шло замечательно. А потом Анна обнаружила, что беременна. Они были очень осторожны, к тому же Анна прекрасно знала свой цикл – с точностью до часа, им и в голову не приходило опасаться случайной беременности.Она знала, когда это произошло. У Хью как-то выдалось четыре свободных дня подряд, что случалось очень редко, и они укатили за город, в летний домик семьи Хью в штате Мэн. Для Анны это был самый счастливый период. Каждый день они гуляли по пляжу, ели омаров при сияющем золотистом вечернем свете, растворяясь в шелесте и шипении приходящих из океана волн.Анна никогда не представляла себя в роли матери, и бездетный брак вполне ее устраивал. Мысль о вечно орущем ребенке вызывала чувство паники. Ей казалось, что ее загнали в ловушку.Анна не смогла заставить Хью даже обсудить возможность аборта, он и говорить не хотел об этом. Вместо этого он пытался переубедить жену:«Дорогая, ничего же не изменится. Мы просто поменяемся ролями: я поступлю в ординатуру, а ты будешь учиться дальше. Для ребенка мы наймем няню».В итоге все пошло совсем не так. Он начал работать хирургом-ортопедом в Бостоне. Анна родила дочку, названную Поппи в честь бабушки Хью, и готовилась приступить к занятиям. Но ребенок полностью истощил ее силы. А были еще ужины с новыми коллегами Хью и общественные мероприятия для докторов и их жен, а еще клубы, в которые он настойчиво пытался ее записать, включая даже один, называвшийся «Клуб докторских жен».Анна его высмеивала, а он отчаянно пытался ее уговорить, признавая, что это просто сборище скучающих женщин, не обязывающее ее ни к чему, кроме полуденных чаепитий и участия в паре благотворительных акций.– Как ты вообще можешь просить меня участвовать в чем-то подобном? – возмущалась она. – Ты проявляешь так мало уважения к тому, что я есть, что я вынуждена подумать о том, понимаешь ли ты меня вообще.– Анна, – сказал он спокойно, – милая моя Анна.В конце концов он победил – хотя Анна и не воспринимала это как свое поражение, просто она любила его и решила ему уступить. Раз в месяц она наряжалась и отправлялась в клуб, высиживала свое до конца, слушая бесконечные разговоры о походах по магазинам, украшениях и подозрениях по поводу красивых и хищных медсестер. Теперь, двадцать пять лет спустя, Анна все еще заглядывала к ним изредка. Ничто не облегчает груз прожитых лет так, как стойкое отвращение к кому-либо на протяжении почти тридцати лет.Анна вытряхнула из пачки еще одну сигарету и прикурила.– Мне пятьдесят три – вот занудство! – сказала она. – В общем, поскольку моя бессонница снова со мной, можешь позвонить мне попозже, если захочешь.– Чем ты сейчас займешься?Анна затушила окурок в горшке с геранью:– Проверю контрольные, потом поиграю, если еще не все забыла. Я вернулась в наш оркестр, и у нас в программе Рахманинов, я отстаю от остальных, даже если бы и не пропустила первых двух репетиций.– О! – Грета невидящим взглядом смотрела на улицу. Анна обняла ее:– Все будет хорошо. Звони или просто заходи в любое время. Прошлой ночью я не спала до четырех.– Хорошо. Спасибо за вечер.– Спасибо, что отменила вечеринку. – Анна пошла в дом, чтобы забрать жакет и сумку.– Эй! – окликнула ее Грета. Анна обернулась.– Ты уронила это, – Грета протянула ей шпильку.– Ну вот, опять, – пробормотала Анна, и ее рука сама потянулась к дырке в подкладке кармана.Дома она не стала включать свет и просто сидела в темноте. Анна не достаточно устала, чтобы лечь спать, но и не была настолько бодра, чтобы заниматься музыкой или просматривать две дюжины контрольных по вирусологии. Она сбросила туфли и пошла в спальню. На телефонном аппарате мигала красная лампочка – новые сообщения. Возможно, это Грета, только она звонила в эти дни. Анна нажала на кнопку прослушивания.«Мама, это Поппи. – Последовала пауза. – Я надеюсь, ты мне перезвонишь. Это и вправду важно».Сквозь голос Поппи невнятно пробивался детский голосок, наверное Флинн, ее внучка, с которой она никогда не встречалась. Где-то должна была лежать ее фотография – совсем малышки. А сейчас Флинн уже около десяти. Анна взяла себя в руки. Поппи оставила свой номер, код – 907. Что это за штат? Второе сообщение было также от Поппи: «Привет, это снова я. В принципе я могу оставить свой вопрос на автоответчике. И если ты не перезвонишь мне в ближайшее время, значит, ответ – «нет». Марвин, Флинн и я хотели бы приехать. Этим летом. На пару недель. Надеюсь, скоро пообщаемся».Анна села на кровати, и все страхи этого вечера сплелись вдруг в тошнотворный плотный комок где-то в глубине живота. Она не видела дочь двенадцать лет. Иногда от нее приходили открытки, но последние пять лет Поппи вообще не давала о себе знать. И вообще, когда умер Хью, Анна почувствовала, что это все равно как если бы ее дочь умерла вместе с ним.Поппи ушла из дома в восемнадцать лет с Марвином, чудаком, который позвонил в ответ на газетное объявление Хью о продаже старенького микроавтобуса «Фольксваген», лет десять уже ржавевшего на заднем дворе. Анна прекрасно помнила день, когда Марвин Блендер появился в их доме. Стоял октябрь, Хью болел, Поппи только вернулась из Европы с героиновой зависимостью. Это было худшее время в жизни. Спустя месяц после возвращения Анны и Хью из летнего домика в штате Мэн они узнали, что причиной чрезвычайной усталости и головных болей Хью, на которые он жаловался и думал, что это от переутомления и стресса, была саркома. Анна сама взяла у него кровь на анализ. Число лейкоцитов было таким высоким, что слайд напоминал картины Моне, клетки были словно покрывало из водяных лилий.Вот с такими новостями они поехали встречать Поппи в аэропорт. Анна рассматривала выходящих пассажиров, но так и не смогла узнать дочь, пока та не подошла вплотную. Поппи была как вырванная из любимой книги страница – знакомая, но лишенная смысла. Она была настолько худая, что казалось, будто ее коленные чашечки могут проткнуть джинсы. Когда дочь уезжала полгода назад, ее красивые волосы доходили до плеч, сейчас же они были настолько короткими, что сквозь них светилась кожа. Анна поняла все – по лицу, напоминающему маску, и по тусклым, ничего не выражающим глазам. Хью сначала просто отказался верить: он смотрел на Поппи глазами любящего отца, а не медика.Анна обыскала вещи Поппи, исследовала каждый дюйм ее комнаты, но так ничего и не нашла. Однако домработница все же помогла разгадать эту тайну: Поппи спрятала все в их спальне. Героин лежал в футляре, в который Анна почти никогда не заглядывала, шприц – в комоде, на дне ящика с подарочными упаковками и ленточками. На кухонном столе, поверх двух тонких пакетов, лежала записка от Марии. «Я случайно уронила коробочку с драгоценностями мисс, когда сметала пыль. Это выпало оттуда».Поппи, заболевшая желтухой, почти не выходила из больницы. Болезнь протекала так остро, что печень работала только на шестьдесят процентов. И потом она еще два месяца проходила программу реабилитации, прежде чем врачи решились отпустить ее домой.К Рождеству она пришла в норму, набрала вес и даже начала ходить на занятия в колледже, хотя и по специальной программе, не требовавшей постоянного присутствия в классе. У нее появился новый молодой человек, в котором Анна и Хью души не чаяли. Поговаривали о свадьбе через год или два, но оба родителя уже воспринимали его как члена семьи. Каждый вечер он приходил к ним домой и проводил все время с Поппи перед телевизором. Или, когда Поппи ложилась спать, – с Хью и Анной на террасе. Добродушный и терпеливый, Чарли был продюсером шоу о живой природе на одном из телевизионных каналов Бостона и, что самое важное, просто с ума сходил по их дочери. Он был так же нежен с ней, как Хью.Анна налила себе двойную порцию хереса и взяла с собой в ванную. Нет, она не хочет, чтобы приезжала ее дочь. Она быстро сбросила одежду и опустилась в горячую, пахнущую фрезией воду, расслабившись и отпустив воспоминания на свободу.Весь год состояние Хью то улучшалось, то становилось хуже, однако к осени пришлось начать химиотерапию. Он был измучен, но сохранял бодрость духа. В воскресенье все четверо – Анна и Хью, Поппи и Чарли – сели поужинать. Чарли только вернулся с охоты на оленей, куда ездил со своим братом, поэтому на ужин в тот вечер была оленина, приправленная острым соусом, и кукурузный хлеб. Вечерами было уже холодно. Мужчины пили послеобеденный скотч на террасе, и Хью укутался в белый шерстяной кардиган, который Анна сберегла и носила в течение нескольких месяцев после его смерти, убеждая себя, что он все еще хранит запах тех счастливых осенних вечеров с задушевными разговорами за ужином, приправленных розмарином и чесноком, танином и запахом костра, витающими в воздухе, и слабым ароматом вина из пролитого бокала Мерло.Анна поставила ноктюрны Шопена и наблюдала, как ее муж и будущий зять сидели в тусклом свете под нависающими ветвями дубов, отбрасывающими тени на широкие плоские камни террасы. После смерти Хью Анна часами сидела в его кресле, в таком же свете позднего вечера. Она видела те же тени от листвы, искусный филигранный узор на коже, словно легкая, превосходно сплетенная тесьма. Ей повсюду чудился Хью, память о нем окутывала ее как невидимая шаль.В тот день Анна подумала: неужели это его последняя осень? Поппи подошла и сделала шаг в ее сторону, словно хотела обнять, но остановилась. Мать и дочь не обнимались с тех пор, когда Поппи была еще маленькой девочкой. Их отношения всегда были настороженными, а переходный возраст отдалил их друг от друга еще больше.– Все уладится. Все будет хорошо, – сказала Поппи. Анна кивнула и высморкалась:– Конечно. А здесь становится как-то чуть-чуть слишком трагично. Ты не поменяешь музыку? Шопен сейчас – это немного чересчур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41