Грустно, что все кончается именно так.
Лиля расценила его порыв по-своему. Торжество мелькнуло в ее глазах. Она дернула змейку на плече, платье скользнуло на пол, обнажая соблазнительное тело.
— Это все принадлежит тебе, — прошептала она, дразнящим жестом пробежав пальцами по своей полной груди. — Возьми меня.
Вадим печально посмотрел на нее, будто хотел навсегда запомнить.
— Прости, Лиля. Я уже не в силах ничего изменить. Повернулся и исчез в дверях. Лиля невидящими глазами смотрела ему вслед.
— Запомни, уйдешь сейчас, обратно можешь не возвращаться! — отчаянно крикнула она. — На коленях приползешь — не пущу!
Негромкий щелчок замка. Тишина. Лиля в ярости пнула ставшее вдруг ненавистным платье, бросилась на диван и разрыдалась.
Внезапно прямо над ее ухом заворковал телефон. Лиля села, вытерла глаза и уставилась на трубку. Она была зла, раздражена, оскорблена, сбита с толку. Что прикажете делать с таким коктейлем? Лопнуть от избытка чувств?
А телефон все звонил и звонил. Лиля дернула со стола трубку, вложив в это движение все, что сейчас душило и мучило ее. А вдруг это Вадим, очухался в лифте и ищет примирения?
— Алло?
— Добрый день! — зажурчал в трубке бодрый мужской голос. — Вас беспокоят из газеты «СПИД-инфо». Мы проводим социологический опрос на тему: «Ваше отношение к мастурбации». Что вы по этому поводу думаете?
Лиля настолько обалдела, что не сразу нашлась, что ответить.
— Алло, девушка, не вешайте трубку. Вы занимаетесь…
— А пошел бы ты к такой-то матери, козел! — со вкусом выругалась Лиля.
Трубка поперхнулась и ответила короткими гудками отбоя. Лиля согнулась пополам от душившего ее истерического смеха. Не день, а сплошной театр абсурда! Но отчего-то ей стало легче.
Маша неподвижно сидела у кровати Петра Алексеевича. Его заострившееся посеревшее лицо на фоне ослепительной белизны подушки казалось неживым. Отросшая за сутки седая щетина состарила его сразу лет на десять. «А я ведь никогда раньше не видела его небритым, — подумала Маша. — И как-то не задумывалась о его возрасте».
Он всегда был такой большой, энергичный, шумный, полный жизни, что мысли о старости и болезнях казались смешными и неуместными. А между тем ему, наверное, уже здорово за шестьдесят. Как страшно болезнь меняет людей.
На соседней койке ворочался и стонал пожилой грузный мужчина с одутловатым багровым лицом. На его круглой лысине стояли бисеринки пота.
— Господи ты Боже мой, Господи ты Боже мой, — беспрерывно бормотал он, тяжело дыша.
Маша не могла понять, бредит он или мается наяву. От его монотонного бормотания ей стало не по себе. В этом царстве болезни она вдруг показалась себе неприлично молодой и здоровой.
Около кровати бесшумно возникла молоденькая сестричка в белой шапочке, кокетливо пришпиленной к пышным волосам.
— Шли бы вы домой, девушка, — шепнула она Маше. — Все равно сейчас ему ничем не поможете. Ему что нужно? Полный покой и никаких внешних раздражителей. Инфаркт все-таки, не шутка. Вот пойдет на поправку, тогда и приходите.
Маша легко прикоснулась к руке Петра Алексеевича. Ей так хотелось передать ему хоть немного своей силы. Вздохнув, она встала и вышла вслед за сестрой в серый больничный коридор.
— А он вам кто? Отец или дедушка? — полюбопытствовала сестра.
— Он — учитель. Мы работаем вместе.
— Учи-и-итель? — почему-то удивилась сестра. — Вот оно, значит, как.
— Ему долго здесь лежать? — спросила Маша.
— Это уж как получится. Если не будет осложнений, месяц-полтора. Так что находитесь еще.
— Значит, увидимся, и не раз. Вас как зовут? Меня — Маша.
— Ира.
— У меня сейчас каникулы. До конца августа я совершенно свободна. Я уже спрашивала доктора, не нужно ли помочь. Он сказал, нет. Я буду часто приезжать. Могу убрать, поухаживать за ним, покормить. Все что угодно. Только скажите, ладно?
— Ладно, договорились.
— Ира! — позвали ее. — У тебя капельница во второй палате.
— Иду. Мне пора, — заторопилась она. — До свидания.
— До свидания.
Маша вышла на залитый солнцем больничный двор. В кустах оглушительно чирикали воробьи. Мимо ворот пробежали, перекрикиваясь, мальчишки. Розовые головки клевера подмигивали ей с газона. Сверкающий мир обрушил на нее все многообразие запахов, звуков, красок. Маша с наслаждением выдохнула тягучий, лекарственный воздух больницы. Он выздоровеет, обязательно выздоровеет. Все пройдет и снова будет как прежде.
В привокзальном кафе, как всегда в этот час, было людно и шумно. Участковый Сидоркин расставил на подносе свой незатейливый обед, состоявший из щей, битков и киселя, и окинул взглядом зал в поисках свободного места.
— Федор Иваныч, давай ко мне!
Он повернулся на голос. Из дальнего угла ему сигналил Степан, шофер из Апрелева. Он подошел, лавируя между столиками, и уселся на свободное место.
— Здорово, Степан. Чего там у вас слышно?
— А чё? Коптим еще небо, слава Богу, — ответил тот, уписывая за обе щеки макароны, щедро политые каким-то коричневым соусом.
— Ты бы хоть кепку снял, — заметил, усмехаясь в усы, Сидоркин. — За столом все-таки.
Степан ответил ему широченной белозубой улыбкой, отчего его веснушчатый курносый нос пошел складочками, но кепку все же снял.
— А ты все воспитываешь, Федор Иваныч.
— Работа, Степа, такая.
Несколько минут они молчали, усердно работая челюстями. Наконец Сидоркин отодвинул от себя пустую тарелку и, ковырнув вилкой битки, взглянул на Степана.
— Значит, все тихо, говоришь?
— Да как сказать. Жизнь ведь она какая, хочешь не хочешь, а подкинет кренделей. Вчера вот Петр Алексеич, учитель, в больницу загремел.
— Что так?
— С сердцем чего-то. Я его в больницу и отвез. Ему, можно сказать, у меня в машине и поплохело.
В голосе Степана звучала неподдельная гордость, как у человека, оказавшегося в центре важных событий.
— Это жаль, — протянул Сидоркин. — Хороший он мужик.
— Хороший, — согласился Степан. — Я его на дороге недалеко от автобусной остановки подсадил. Он мне тогда сразу странным показался. Весь как деревянный, лицо серое, а глаза… — Он замялся в нерешительности. — Испуганные, что ли.
А как отъехали, он и отключился. Ну и я прямиком в больницу. Мне там сказали, мол, молодец, вовремя привез.
— И впрямь молодец. — Сидоркин вытер усы платком и принялся за кисель. — Может, ты жизнь ему спас.
Степан приосанился.
— Только я все думаю, чего он так испугался? Ведь мужик-то не робкий. И парень тот…
— Какой парень? — Сидоркин почему-то насторожился.
— Парень с ним стоял. Разговаривали они.
— А какой он из себя?
— Парень как парень, ничего особенного. Не здешний, я тут всех наперечет знаю. Издалека, видно, пришел. Весь в пыли. Мелкий такой, жилистый, волосы клоками. — Степан живо изобразил, какие у того были волосы.
Вышло смешно, но Сидоркин даже не улыбнулся.
— Что еще помнишь?
— Да все. Я его мельком видел. Во, вспомнил! — Степан звонко хлопнул себя по колену. — Петр Алексеич, прям перед тем, как ему плохо стало, сказал: «Маша. Предупредить». Я тогда не понял, хотел переспросить, но тут такое началось — я все и забыл. А теперь вот вспомнил.
— Хм, Маша. — Сидоркин задумчиво потер рукой лоб. — И что за Маша, как думаешь?
— А кто ее знает? У нас ведь Маш, как коз. В каждом доме, почитай, коза Манька да дочка Машка. — Степан громко расхохотался, ему понравилось, как складно у него вышло.
Но Сидоркин опять не улыбнулся.
— Ты, Степа, погоди гоготать. Если увидишь еще где того парня, сразу же мне сообщи. Сумеешь?
— Обижаешь, Федор Иваныч. Дело-то нехитрое.
— Ну, ладно. Бывай.
И Сидоркин вразвалочку направился к выходу.
В Москве вдруг похолодало, посерело, помрачнело, будто задули свечки на рождественском пироге. Откуда-то с запада наползала темнобрюхая лохматая туча. Закапал мелкий дождик. Тут и там уже пестрели зонтики. Продавцы книг поспешно укрывали свой товар длинными полосами целлофана.
Машина свернула с Охотного ряда на Большую Дмитровку, бывшую Пушкинскую. В глаза Вадиму сразу же бросилась ярко-зеленая вывеска с крупными золотыми буквами: «Джобис. Модная женская одежда». Иссиня-бледный манекен с неестественно выгнутой шеей манерно заламывал руки за сияющим стеклом витрины.
Вадим тронул Севу за плечо.
— Притормози-ка здесь. Я на минуту.
— Вадим Петрович, здесь стоянки нет.
— Подождешь меня на Кузнецком, сразу за углом.
Увесистый охранник у входа с характерным коротким ежиком и квадратной челюстью окинул его беглым, цепким взглядом, как сфотографировал, и, явно расслабившись, отступил в угол.
В небольшом торговом зале скучали две молоденькие продавщицы в одинаковых красных пиджачках с золотыми пуговицами и синих коротких юбочках. Покупателей не было.
При виде Вадима они оживились и повскакали с мест, всем своим видом выражая готовность услужить клиенту. Вадиму достаточно было лишь взглянуть на однообразные ряды стояков с вешалками, чтобы понять, что он попал не туда. Монотонная черно-бело-бежевая гамма, струящиеся линии, консервативный покрой. Типичный гардероб светских дамочек средней руки.
— Вы ищете что-нибудь конкретное? — спросила у него одна из продавщиц.
— Вполне, но здесь этого явно нет. Девушки приметно погрустнели.
— Мне нужны дамские джинсы. Не посоветуете, где можно купить?
Одна из девушек удивленно приподняла брови, как бы говоря: «И только-то!», пожала плечами и отошла. Другая, еще раз мельком взглянув на Вадима, ответила:
— Попробуйте в ГУМе. Там много неплохих джинсовых магазинчиков.
Сева довольно долго петлял по узким улочкам, но, несмотря на все свои ухищрения, попал в пару пробок и наконец, чертыхаясь вполголоса, подрулил к ГУМу.
Вадим стремительно выскочил из машины. Времени оставалось в обрез. На четыре часа у него была назначена встреча в мэрии.
Войдя в первый попавшийся магазинчик, он сразу очутился в совершенно ином мире. Из-под потолка приглушенно урчало что-то металлическое. С плакатов и развешанных по стенам футболок скалились черепа и причудливые монстры. Высокий парень в косухе с заклепками, перевалившись через прилавок, лениво переговаривался с ярко накрашенной девицей в крошечных кожаных шортах и огромных армейских башмаках на толстой подошве. Она хихикала и выдувала прямо ему в лицо пузыри из жвачки. Огненного цвета волосы торчали клоками в разные стороны.
Да-а, респектабельностью тут и не пахнет, подумал Вадим. Однако покупателей здесь было не в пример больше, чем в предыдущем магазине. С полдюжины тинейджеров тусовались у стеллажей с джинсами, деловито переговариваясь и толкая друг друга локтями.
Парень и девушка у прилавка посмотрели на Вадима, как на ископаемое. Его изысканный песочного цвета костюм от Ромео Джильи был здесь явно неуместен. «И когда я только успел так заматереть? — с усмешкой подумал Вадим. — Ведь вчера еще, кажется, был студентом и считал свой джинсовый костюм верхом крутизны и элегантности».
Он шагнул к прилавку.
— Я хочу купить джинсы. Дамские. — Он покосился на грубые башмачищи девушки, каким-то немыслимым образом подчеркивающие незащищенную тонкость ее полудетских ног. — Что-нибудь женственное, но с изюминкой.
— Коли так, то вы зарулили прямо по адресу, — ответил парень. — Ну-ка, Кристина, подсуетись. Что-нибудь от Кельвина Кляйна.
Девица лениво сползла со стула.
— Какой размер?
Вопрос поставил Вадима в тупик.
— Не знаю.
— Что же так? Приехали джинсы выбирать, а размера не знаете. Джинсы должны сидеть, как вторая кожа. Привезли бы свою девушку, она бы сама и выбрала.
Вадим представил себе Машу в этом колоритном вертепе и даже зажмурился от удовольствия. Как здорово, наверное, было бы водить ее по магазинам, выбирать вместе одежду, прикасаться невзначай к ее руке, смотреть в ее сияющие глаза. Он никогда раньше не занимался этим. А жаль!
— Обязательно привезу, но не сегодня. Сегодня мне придется выкручиваться самому. Вы мне поможете?
— Если смогу. — Девушка с интересом посмотрела на Вадима.
«А если ее отмыть, причесать и перекрасить, была бы хорошенькая, — подумал он. — Слава Богу, что не дует пузыри мне в физиономию».
— Что ж, начнем, — деловито сказала она. — Рост?
— Сантиметров на десять повыше вас.
— Ясно. Сто семьдесят — сто семьдесят три. Талия? Вадим замялся.
— М-м-м, я ее почти обхватываю руками.
Он показал, как именно. Парень у прилавка понимающе хмыкнул.
— Примерьте-ка на Кристине. Вадим подчинился.
— Примерно.
— А дальше?
Вадим посмотрел на узенькие бедра девушки.
— Дальше — больше.
— Понятно. Тащи двадцать седьмой.
Джинсы понравились Вадиму. Светло-голубые, тонко выкроенные, без лишних наворотов.
— Как насчет аксессуаров? А то прямо как духи без упаковки. Ремень, натуральная кожа, браслет такой же. Могу посоветовать курточку в тон с кожаными вставками. Или вот топчик нехилый, до пупа, чтобы животик дышал. Если не понравится даме вашей, можете поменять.
Вадим купил все. Пробираясь с пакетом к машине, он все пытался вспомнить, когда в последний раз он был так по-мальчишески счастлив, и не мог.
1860 год
В последние дни Маша полюбила уединение. Она без устали гуляла в отдаленных уголках сада, наслаждаясь одиночеством, насколько это было возможно в ее положении. Сад был дик и запущен. Разросшиеся кусты дикой малины, жимолости, шиповника, давно уже не знавшие заботливой руки садовника, образовали непролазные заросли. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые кроны деревьев. Даже захоти кто, и то с трудом разыскал бы ее здесь.
Но никто, видно, и не хотел. Ни отец, ни мать не искали с ней встречи, полагая вопрос решенным. А она, как могла, избегала их. Завтракала ни свет ни заря, когда они спали. К обеду не выходила, то сказываясь больной, то без лишних объяснений исчезая в спасительной тишине сада. Раньше это вызвало бы шквал заботливых вопросов, милых ухищрений, ласковых намеков, но не теперь. Строптивая дочь не заслуживала заботы.
Так она впервые узнала цену родительской деспотии. И все спрашивала себя, всегда ли это было так? Спрашивала и не находила ответа. У нее просто не было случая в этом убедиться. Прежняя жизнь ее текла беззаботно и беспечно. Впервые ее чувства и желания вступили в противоречие с родительской волей.
Рассказ Вадима глубоко потряс и тронул ее, но нимало не поколебал. Умом она понимала настроение отца, мучимого старыми, незаживающими ранами. Но сердце бурно восставало против подобного диктата. Почему «дела давно минувших дней» должны ломать ее молодую, еще только распускающуюся жизнь? Кто дал отцу право распоряжаться ею?
Где-то поодаль хрустнула ветка. Маша вздрогнула и огляделась. Никого. С недавних пор у нее появилось чувство, что за ней неотступно кто-то следит. Не найдя тому подтверждения, она поспешила объяснить все своим нервическим, возбужденным состоянием.
Маша вновь погрузилась в свои мысли. Отец, видно, был столь уверен в ее покорности, что не стал ограничивать ее свободу. Она по-прежнему могла ездить когда и куда вздумается. Вчера она воспользовалась этим и нанесла визит Трегубовичу.
Это скорее был акт отчаяния, чем трезвый расчет. Вспоминая его холодные, прищуренные глаза, она понимала, что вряд ли сможет тронуть его сердце. Но надежда, крылатая трепетная надежда всегда умирает последней.
Она бросила поводья слуге и, не слушая его предостерегающих возгласов, вспорхнула по ступенькам. В холле никого не было. Она наугад распахнула одну из дверей. Он сидел в глубоком кресле лицом к окну.
Он был один.
— Антон Викентьевич! — проговорила она задыхаясь.
Он еле заметно вздрогнул, поднялся и сделал несколько шагов ей навстречу.
— Мария Антоновна! Какой неожиданный сюрприз! — сказал он, с некоторым даже неудовольствием бросив взгляд в зеркала, которые с обычной беспристрастностью отразили полнеющую фигуру в атласном халате.
Ворот белоснежной рубашки, по-домашнему вольно расстегнутый, не стеснял гладко выбритых щек. Пестрый шелковый платок свободно обнимал шею. Она явно застала его врасплох. Гостей он сегодня не ждал.
— Простите мое незваное вторжение.
— Помилуйте, я всегда рад…
Маша нетерпеливо тряхнула головой. К чему этот ненужный обмен любезностями?
— Мне стало известно, что вы…
— Прошу вас, присядьте.
Он протянул к ней свою холеную, наманикюренную руку с золотым перстнем тонкой флорентийской работы. Чтобы избежать прикосновения, Маша прошла в комнату, теребя в руках хлыстик.
— Не желаете ли чаю?
— Вы сватались ко мне?
Она резко повернулась к нему и, вздернув подбородок, смело посмотрела ему прямо в глаза. Он не отвел взгляда, просто не смог. Она была умопомрачительно хороша в эту минуту. Щеки разрумянились от волнения и быстрой езды, грудь бурно вздымалась, золотистая прядь волос, выбившись из-под шляпки, змеилась по нежной белой шее. От одной мысли, что скоро, очень скоро это восхитительное существо будет принадлежать ему, в голове его помутилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Лиля расценила его порыв по-своему. Торжество мелькнуло в ее глазах. Она дернула змейку на плече, платье скользнуло на пол, обнажая соблазнительное тело.
— Это все принадлежит тебе, — прошептала она, дразнящим жестом пробежав пальцами по своей полной груди. — Возьми меня.
Вадим печально посмотрел на нее, будто хотел навсегда запомнить.
— Прости, Лиля. Я уже не в силах ничего изменить. Повернулся и исчез в дверях. Лиля невидящими глазами смотрела ему вслед.
— Запомни, уйдешь сейчас, обратно можешь не возвращаться! — отчаянно крикнула она. — На коленях приползешь — не пущу!
Негромкий щелчок замка. Тишина. Лиля в ярости пнула ставшее вдруг ненавистным платье, бросилась на диван и разрыдалась.
Внезапно прямо над ее ухом заворковал телефон. Лиля села, вытерла глаза и уставилась на трубку. Она была зла, раздражена, оскорблена, сбита с толку. Что прикажете делать с таким коктейлем? Лопнуть от избытка чувств?
А телефон все звонил и звонил. Лиля дернула со стола трубку, вложив в это движение все, что сейчас душило и мучило ее. А вдруг это Вадим, очухался в лифте и ищет примирения?
— Алло?
— Добрый день! — зажурчал в трубке бодрый мужской голос. — Вас беспокоят из газеты «СПИД-инфо». Мы проводим социологический опрос на тему: «Ваше отношение к мастурбации». Что вы по этому поводу думаете?
Лиля настолько обалдела, что не сразу нашлась, что ответить.
— Алло, девушка, не вешайте трубку. Вы занимаетесь…
— А пошел бы ты к такой-то матери, козел! — со вкусом выругалась Лиля.
Трубка поперхнулась и ответила короткими гудками отбоя. Лиля согнулась пополам от душившего ее истерического смеха. Не день, а сплошной театр абсурда! Но отчего-то ей стало легче.
Маша неподвижно сидела у кровати Петра Алексеевича. Его заострившееся посеревшее лицо на фоне ослепительной белизны подушки казалось неживым. Отросшая за сутки седая щетина состарила его сразу лет на десять. «А я ведь никогда раньше не видела его небритым, — подумала Маша. — И как-то не задумывалась о его возрасте».
Он всегда был такой большой, энергичный, шумный, полный жизни, что мысли о старости и болезнях казались смешными и неуместными. А между тем ему, наверное, уже здорово за шестьдесят. Как страшно болезнь меняет людей.
На соседней койке ворочался и стонал пожилой грузный мужчина с одутловатым багровым лицом. На его круглой лысине стояли бисеринки пота.
— Господи ты Боже мой, Господи ты Боже мой, — беспрерывно бормотал он, тяжело дыша.
Маша не могла понять, бредит он или мается наяву. От его монотонного бормотания ей стало не по себе. В этом царстве болезни она вдруг показалась себе неприлично молодой и здоровой.
Около кровати бесшумно возникла молоденькая сестричка в белой шапочке, кокетливо пришпиленной к пышным волосам.
— Шли бы вы домой, девушка, — шепнула она Маше. — Все равно сейчас ему ничем не поможете. Ему что нужно? Полный покой и никаких внешних раздражителей. Инфаркт все-таки, не шутка. Вот пойдет на поправку, тогда и приходите.
Маша легко прикоснулась к руке Петра Алексеевича. Ей так хотелось передать ему хоть немного своей силы. Вздохнув, она встала и вышла вслед за сестрой в серый больничный коридор.
— А он вам кто? Отец или дедушка? — полюбопытствовала сестра.
— Он — учитель. Мы работаем вместе.
— Учи-и-итель? — почему-то удивилась сестра. — Вот оно, значит, как.
— Ему долго здесь лежать? — спросила Маша.
— Это уж как получится. Если не будет осложнений, месяц-полтора. Так что находитесь еще.
— Значит, увидимся, и не раз. Вас как зовут? Меня — Маша.
— Ира.
— У меня сейчас каникулы. До конца августа я совершенно свободна. Я уже спрашивала доктора, не нужно ли помочь. Он сказал, нет. Я буду часто приезжать. Могу убрать, поухаживать за ним, покормить. Все что угодно. Только скажите, ладно?
— Ладно, договорились.
— Ира! — позвали ее. — У тебя капельница во второй палате.
— Иду. Мне пора, — заторопилась она. — До свидания.
— До свидания.
Маша вышла на залитый солнцем больничный двор. В кустах оглушительно чирикали воробьи. Мимо ворот пробежали, перекрикиваясь, мальчишки. Розовые головки клевера подмигивали ей с газона. Сверкающий мир обрушил на нее все многообразие запахов, звуков, красок. Маша с наслаждением выдохнула тягучий, лекарственный воздух больницы. Он выздоровеет, обязательно выздоровеет. Все пройдет и снова будет как прежде.
В привокзальном кафе, как всегда в этот час, было людно и шумно. Участковый Сидоркин расставил на подносе свой незатейливый обед, состоявший из щей, битков и киселя, и окинул взглядом зал в поисках свободного места.
— Федор Иваныч, давай ко мне!
Он повернулся на голос. Из дальнего угла ему сигналил Степан, шофер из Апрелева. Он подошел, лавируя между столиками, и уселся на свободное место.
— Здорово, Степан. Чего там у вас слышно?
— А чё? Коптим еще небо, слава Богу, — ответил тот, уписывая за обе щеки макароны, щедро политые каким-то коричневым соусом.
— Ты бы хоть кепку снял, — заметил, усмехаясь в усы, Сидоркин. — За столом все-таки.
Степан ответил ему широченной белозубой улыбкой, отчего его веснушчатый курносый нос пошел складочками, но кепку все же снял.
— А ты все воспитываешь, Федор Иваныч.
— Работа, Степа, такая.
Несколько минут они молчали, усердно работая челюстями. Наконец Сидоркин отодвинул от себя пустую тарелку и, ковырнув вилкой битки, взглянул на Степана.
— Значит, все тихо, говоришь?
— Да как сказать. Жизнь ведь она какая, хочешь не хочешь, а подкинет кренделей. Вчера вот Петр Алексеич, учитель, в больницу загремел.
— Что так?
— С сердцем чего-то. Я его в больницу и отвез. Ему, можно сказать, у меня в машине и поплохело.
В голосе Степана звучала неподдельная гордость, как у человека, оказавшегося в центре важных событий.
— Это жаль, — протянул Сидоркин. — Хороший он мужик.
— Хороший, — согласился Степан. — Я его на дороге недалеко от автобусной остановки подсадил. Он мне тогда сразу странным показался. Весь как деревянный, лицо серое, а глаза… — Он замялся в нерешительности. — Испуганные, что ли.
А как отъехали, он и отключился. Ну и я прямиком в больницу. Мне там сказали, мол, молодец, вовремя привез.
— И впрямь молодец. — Сидоркин вытер усы платком и принялся за кисель. — Может, ты жизнь ему спас.
Степан приосанился.
— Только я все думаю, чего он так испугался? Ведь мужик-то не робкий. И парень тот…
— Какой парень? — Сидоркин почему-то насторожился.
— Парень с ним стоял. Разговаривали они.
— А какой он из себя?
— Парень как парень, ничего особенного. Не здешний, я тут всех наперечет знаю. Издалека, видно, пришел. Весь в пыли. Мелкий такой, жилистый, волосы клоками. — Степан живо изобразил, какие у того были волосы.
Вышло смешно, но Сидоркин даже не улыбнулся.
— Что еще помнишь?
— Да все. Я его мельком видел. Во, вспомнил! — Степан звонко хлопнул себя по колену. — Петр Алексеич, прям перед тем, как ему плохо стало, сказал: «Маша. Предупредить». Я тогда не понял, хотел переспросить, но тут такое началось — я все и забыл. А теперь вот вспомнил.
— Хм, Маша. — Сидоркин задумчиво потер рукой лоб. — И что за Маша, как думаешь?
— А кто ее знает? У нас ведь Маш, как коз. В каждом доме, почитай, коза Манька да дочка Машка. — Степан громко расхохотался, ему понравилось, как складно у него вышло.
Но Сидоркин опять не улыбнулся.
— Ты, Степа, погоди гоготать. Если увидишь еще где того парня, сразу же мне сообщи. Сумеешь?
— Обижаешь, Федор Иваныч. Дело-то нехитрое.
— Ну, ладно. Бывай.
И Сидоркин вразвалочку направился к выходу.
В Москве вдруг похолодало, посерело, помрачнело, будто задули свечки на рождественском пироге. Откуда-то с запада наползала темнобрюхая лохматая туча. Закапал мелкий дождик. Тут и там уже пестрели зонтики. Продавцы книг поспешно укрывали свой товар длинными полосами целлофана.
Машина свернула с Охотного ряда на Большую Дмитровку, бывшую Пушкинскую. В глаза Вадиму сразу же бросилась ярко-зеленая вывеска с крупными золотыми буквами: «Джобис. Модная женская одежда». Иссиня-бледный манекен с неестественно выгнутой шеей манерно заламывал руки за сияющим стеклом витрины.
Вадим тронул Севу за плечо.
— Притормози-ка здесь. Я на минуту.
— Вадим Петрович, здесь стоянки нет.
— Подождешь меня на Кузнецком, сразу за углом.
Увесистый охранник у входа с характерным коротким ежиком и квадратной челюстью окинул его беглым, цепким взглядом, как сфотографировал, и, явно расслабившись, отступил в угол.
В небольшом торговом зале скучали две молоденькие продавщицы в одинаковых красных пиджачках с золотыми пуговицами и синих коротких юбочках. Покупателей не было.
При виде Вадима они оживились и повскакали с мест, всем своим видом выражая готовность услужить клиенту. Вадиму достаточно было лишь взглянуть на однообразные ряды стояков с вешалками, чтобы понять, что он попал не туда. Монотонная черно-бело-бежевая гамма, струящиеся линии, консервативный покрой. Типичный гардероб светских дамочек средней руки.
— Вы ищете что-нибудь конкретное? — спросила у него одна из продавщиц.
— Вполне, но здесь этого явно нет. Девушки приметно погрустнели.
— Мне нужны дамские джинсы. Не посоветуете, где можно купить?
Одна из девушек удивленно приподняла брови, как бы говоря: «И только-то!», пожала плечами и отошла. Другая, еще раз мельком взглянув на Вадима, ответила:
— Попробуйте в ГУМе. Там много неплохих джинсовых магазинчиков.
Сева довольно долго петлял по узким улочкам, но, несмотря на все свои ухищрения, попал в пару пробок и наконец, чертыхаясь вполголоса, подрулил к ГУМу.
Вадим стремительно выскочил из машины. Времени оставалось в обрез. На четыре часа у него была назначена встреча в мэрии.
Войдя в первый попавшийся магазинчик, он сразу очутился в совершенно ином мире. Из-под потолка приглушенно урчало что-то металлическое. С плакатов и развешанных по стенам футболок скалились черепа и причудливые монстры. Высокий парень в косухе с заклепками, перевалившись через прилавок, лениво переговаривался с ярко накрашенной девицей в крошечных кожаных шортах и огромных армейских башмаках на толстой подошве. Она хихикала и выдувала прямо ему в лицо пузыри из жвачки. Огненного цвета волосы торчали клоками в разные стороны.
Да-а, респектабельностью тут и не пахнет, подумал Вадим. Однако покупателей здесь было не в пример больше, чем в предыдущем магазине. С полдюжины тинейджеров тусовались у стеллажей с джинсами, деловито переговариваясь и толкая друг друга локтями.
Парень и девушка у прилавка посмотрели на Вадима, как на ископаемое. Его изысканный песочного цвета костюм от Ромео Джильи был здесь явно неуместен. «И когда я только успел так заматереть? — с усмешкой подумал Вадим. — Ведь вчера еще, кажется, был студентом и считал свой джинсовый костюм верхом крутизны и элегантности».
Он шагнул к прилавку.
— Я хочу купить джинсы. Дамские. — Он покосился на грубые башмачищи девушки, каким-то немыслимым образом подчеркивающие незащищенную тонкость ее полудетских ног. — Что-нибудь женственное, но с изюминкой.
— Коли так, то вы зарулили прямо по адресу, — ответил парень. — Ну-ка, Кристина, подсуетись. Что-нибудь от Кельвина Кляйна.
Девица лениво сползла со стула.
— Какой размер?
Вопрос поставил Вадима в тупик.
— Не знаю.
— Что же так? Приехали джинсы выбирать, а размера не знаете. Джинсы должны сидеть, как вторая кожа. Привезли бы свою девушку, она бы сама и выбрала.
Вадим представил себе Машу в этом колоритном вертепе и даже зажмурился от удовольствия. Как здорово, наверное, было бы водить ее по магазинам, выбирать вместе одежду, прикасаться невзначай к ее руке, смотреть в ее сияющие глаза. Он никогда раньше не занимался этим. А жаль!
— Обязательно привезу, но не сегодня. Сегодня мне придется выкручиваться самому. Вы мне поможете?
— Если смогу. — Девушка с интересом посмотрела на Вадима.
«А если ее отмыть, причесать и перекрасить, была бы хорошенькая, — подумал он. — Слава Богу, что не дует пузыри мне в физиономию».
— Что ж, начнем, — деловито сказала она. — Рост?
— Сантиметров на десять повыше вас.
— Ясно. Сто семьдесят — сто семьдесят три. Талия? Вадим замялся.
— М-м-м, я ее почти обхватываю руками.
Он показал, как именно. Парень у прилавка понимающе хмыкнул.
— Примерьте-ка на Кристине. Вадим подчинился.
— Примерно.
— А дальше?
Вадим посмотрел на узенькие бедра девушки.
— Дальше — больше.
— Понятно. Тащи двадцать седьмой.
Джинсы понравились Вадиму. Светло-голубые, тонко выкроенные, без лишних наворотов.
— Как насчет аксессуаров? А то прямо как духи без упаковки. Ремень, натуральная кожа, браслет такой же. Могу посоветовать курточку в тон с кожаными вставками. Или вот топчик нехилый, до пупа, чтобы животик дышал. Если не понравится даме вашей, можете поменять.
Вадим купил все. Пробираясь с пакетом к машине, он все пытался вспомнить, когда в последний раз он был так по-мальчишески счастлив, и не мог.
1860 год
В последние дни Маша полюбила уединение. Она без устали гуляла в отдаленных уголках сада, наслаждаясь одиночеством, насколько это было возможно в ее положении. Сад был дик и запущен. Разросшиеся кусты дикой малины, жимолости, шиповника, давно уже не знавшие заботливой руки садовника, образовали непролазные заросли. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые кроны деревьев. Даже захоти кто, и то с трудом разыскал бы ее здесь.
Но никто, видно, и не хотел. Ни отец, ни мать не искали с ней встречи, полагая вопрос решенным. А она, как могла, избегала их. Завтракала ни свет ни заря, когда они спали. К обеду не выходила, то сказываясь больной, то без лишних объяснений исчезая в спасительной тишине сада. Раньше это вызвало бы шквал заботливых вопросов, милых ухищрений, ласковых намеков, но не теперь. Строптивая дочь не заслуживала заботы.
Так она впервые узнала цену родительской деспотии. И все спрашивала себя, всегда ли это было так? Спрашивала и не находила ответа. У нее просто не было случая в этом убедиться. Прежняя жизнь ее текла беззаботно и беспечно. Впервые ее чувства и желания вступили в противоречие с родительской волей.
Рассказ Вадима глубоко потряс и тронул ее, но нимало не поколебал. Умом она понимала настроение отца, мучимого старыми, незаживающими ранами. Но сердце бурно восставало против подобного диктата. Почему «дела давно минувших дней» должны ломать ее молодую, еще только распускающуюся жизнь? Кто дал отцу право распоряжаться ею?
Где-то поодаль хрустнула ветка. Маша вздрогнула и огляделась. Никого. С недавних пор у нее появилось чувство, что за ней неотступно кто-то следит. Не найдя тому подтверждения, она поспешила объяснить все своим нервическим, возбужденным состоянием.
Маша вновь погрузилась в свои мысли. Отец, видно, был столь уверен в ее покорности, что не стал ограничивать ее свободу. Она по-прежнему могла ездить когда и куда вздумается. Вчера она воспользовалась этим и нанесла визит Трегубовичу.
Это скорее был акт отчаяния, чем трезвый расчет. Вспоминая его холодные, прищуренные глаза, она понимала, что вряд ли сможет тронуть его сердце. Но надежда, крылатая трепетная надежда всегда умирает последней.
Она бросила поводья слуге и, не слушая его предостерегающих возгласов, вспорхнула по ступенькам. В холле никого не было. Она наугад распахнула одну из дверей. Он сидел в глубоком кресле лицом к окну.
Он был один.
— Антон Викентьевич! — проговорила она задыхаясь.
Он еле заметно вздрогнул, поднялся и сделал несколько шагов ей навстречу.
— Мария Антоновна! Какой неожиданный сюрприз! — сказал он, с некоторым даже неудовольствием бросив взгляд в зеркала, которые с обычной беспристрастностью отразили полнеющую фигуру в атласном халате.
Ворот белоснежной рубашки, по-домашнему вольно расстегнутый, не стеснял гладко выбритых щек. Пестрый шелковый платок свободно обнимал шею. Она явно застала его врасплох. Гостей он сегодня не ждал.
— Простите мое незваное вторжение.
— Помилуйте, я всегда рад…
Маша нетерпеливо тряхнула головой. К чему этот ненужный обмен любезностями?
— Мне стало известно, что вы…
— Прошу вас, присядьте.
Он протянул к ней свою холеную, наманикюренную руку с золотым перстнем тонкой флорентийской работы. Чтобы избежать прикосновения, Маша прошла в комнату, теребя в руках хлыстик.
— Не желаете ли чаю?
— Вы сватались ко мне?
Она резко повернулась к нему и, вздернув подбородок, смело посмотрела ему прямо в глаза. Он не отвел взгляда, просто не смог. Она была умопомрачительно хороша в эту минуту. Щеки разрумянились от волнения и быстрой езды, грудь бурно вздымалась, золотистая прядь волос, выбившись из-под шляпки, змеилась по нежной белой шее. От одной мысли, что скоро, очень скоро это восхитительное существо будет принадлежать ему, в голове его помутилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15