– У тебя даже машины нет.
– А она мне и не нужна. – Ник смотрел на меня невинным взглядом. – Но если бы я купил себе машину, то это было бы что-то экономичное и небольшое, а не чудовище из «Безумного Макса». Знаешь…
Все, с меня довольно. Я включила заднюю скорость и вдавила педаль газа в пол. Если бы под колесами был асфальт, то я спалила бы резину, а так пикап поднял облако пыли и с ревом вырвался на дорогу.
Ник выругался и исчез из зеркала заднего вида. Я услышала глухой удар и позволила себе улыбнуться.
– Ой, – сказала я с невинной издевкой а-ля Скарлетт О'Хара. – Ты разве не пристегнулся? Иногда я забываю, какие мощные эти бензино-пожирающие монстры, отравляющие окружающую среду.
– Очень смешно, просто обхохочешься! – прорычал Ник. – Я рад, что ты выспалась и у тебя хватает сил шутить.
Я не стала объяснять Нику, что полночи пролежала с открытыми глазами, думая о поцелуе.
– Только не надо жаловаться на жизнь. Мог остаться у меня и переночевать на диване.
Ник сел неестественно прямо. Видимо, он удивился сказанному не меньше меня. И кто меня за язык тянул? Я стиснула зубы и молча крутила баранку. Но по тишине, повисшей в салоне, я поняла, что мне не отвертеться от объяснений.
Когда Ник заговорил, голос его звучал мрачно:
– И как это обезопасило бы тебя?
Я почувствовала, что щеки горят, и сосредоточилась на дороге, которая была прямой и безлюдной.
– А где ты спал?
– А я не спал. – Он хмуро смотрел за окно. – Я прогуливался.
У меня сжалось сердце. Ник выглядел уставшим и одиноким, а девочкам вроде меня дай только кого-нибудь пожалеть.
– Хочешь, остановимся и ты выпьешь чашку кофе? – В ответ я получила внимательный взгляд.
– А что, по пути есть закусочная? Ты разве не знаешь, что из-за них идут кислотные дожди? Я уж не говорю о сердечно-сосудистых заболеваниях, которые вызывает их еда…
Я подъехала к парковке булочной и резко нажала на тормоза, после чего встретилась с Ником взглядом в зеркале заднего вида.
– Давай-ка проясним кое-что, Ник Салливан. Я делаю тебе одолжение. Либо ты избавишь меня от лекций, и мы едем в Розмаунт, либо ты продолжаешь разглагольствовать на обочине, а добираешься автостопом. Решать тебе.
Ник скрестил руки на груди, на губах его гуляла усмешка.
– И когда это Фил Коксуэлл стала такой крутой девочкой? – Я бросила на него свирепый взгляд.
– Это из-за того, как ты отозвался о моем малыше. – Я нежно погладила баранку, как будто пикап действительно мог обидеться на Ника. – Ты наговорил гадостей.
– Так для тебя машина – это ребенок?
– Вот именно.
Ник усмехнулся, морщинки вокруг глаз смягчили его черты, отчего мое раздражение испарилось.
– Сдаюсь. Я бы выпил кружечку кофе, не важно какого. Он все равно не может быть хуже того, что мне доводилось пробовать.
Я претворилась, что его улыбка не возымела действия.
– А где ты его пробовал?
– Где-то в Бутане. Он был едва теплый и пропущенный через старый носок вместо фильтра.
От удивления я распахнула глаза. Но, посмотрев на Ника, я поняла, что он не врет ни о носке, ни о том, где он пил этот кофе. Я снова почувствовала себя неисправимой домоседкой. Какая из меня пара мужчине, который объездил полмира?
– Я даже не знаю, где этот Бутан находится.
Лицо Ника стало задумчивым, мысли его витали где-то далеко.
– Это к востоку от солнца и к западу от луны. Сразу за Шангрила. – Ник так неожиданно посмотрел на меня, что я чуть не подпрыгнула. – Прагматичные путешественники чаще ходят через Тибет. Бутан в Гималаях. Съезди как-нибудь, тебе понравится.
– С чего ты взял?
Ник подался вперед и взялся за сиденье водителя.
– Цвета, Фил. Последний раз мы были там в марте, попали как раз на религиозный фестиваль, связанный с солнцестоянием. Три дня мы смотрели на священников, которые танцевали и пели молитвы. Толпа плясала вместе с ними. Звуки барабанов и цимбал проникали прямо в вены. – Он покачал головой. – В итоге мы тоже были в толпе, на плечах у нас сидели дети, которых мы даже не знали. Все танцевали в трансе. Это волшебство.
Ник снова посмотрел на меня своими зелеными глазами. Его пальцы сомкнулись на моем плече. На этот раз я не могла сослаться на шампанское, но мне все равно стало жарко.
Его пальцы коснулись моих губ, но я не могла пошевелиться, невзирая на размазанную помаду. Более того, я надеялась, что он размажет ее своими губами.
Ник посмотрел на губы, как будто прочитал мои мысли, наклонил голову, и я не смогла устоять. Я протянула руку и погладила его по щетинистой щеке, отдаваясь поцелую.
Разумеется, только для того, чтобы проверить, что было навеяно шампанским, а что настоящее.
Но Ник отпрянул, словно его веревкой оттащили.
– Тебе бы там понравилось, Фил, точно говорю. Там цвета больше, чем у тебя на кухне. – Волшебство исчезло, он говорил, словно чужой человек. – Съезди как-нибудь.
На приглашение это не походило. Но я поверила ему на слово. Честность – хроническое заболевание Ника.
Я выключила двигатель, повернув ключ в замке зажигания, и потянулась к ручке дверцы в надежде разрядить обстановку.
– Вряд ли я поеду туда, чтобы выпить чашку кофе в экзотической атмосфере.
– Носок был чистый! – запротестовал Ник с явным облегчением, что я дала ему шанс улизнуть. – Но вот кофе был просто отвратительный. Впрочем, выпили мы его от отчаяния.
– Думаю, сегодня мы обойдемся без приключений.
– Надеюсь. Было бы печально осознавать, что достижения цивилизации не дают преимуществ перед старым носком вместо фильтра. – Ник смотрел на меня, однако взгляд его был каким-то пустым. – Интересно, они дают к кофе маленькие шоколадки?
Я испытала культурный шок.
– Подожди, но ты же только читал мне лекции по экологии. Я думала, ты остановишься на тофу с имбирным соусом.
Ник кивнул с притворной серьезностью.
– Настоящий мужчина должен знать свои слабости. Я возьму шоколадные пончики.
– Ага. – Армия братьев научила меня о количестве пищи задумываться до покупки. – Когда ты ел последний раз?
– Вчера. В самолете. – Ник поморщился. – Правда, едой это сложно назвать.
Я рассмеялась.
Ник набросился на пончики, словно оголодавший волк. Я отклонила его предложение попробовать, на что он лишь благодарно вздохнул, а я поехала дальше.
Было весело. Дорога перед нами была пуста. Навстречу попадались редкие машины, а в нашу сторону ехала лишь коричневого цвета «хонда». Она плелась еле-еле, за рулем явно сидел не выспавшийся водитель. Впрочем, я тоже не выспалась, но держалась бодро. А ведь еще не было и восьми. Наверно, нужно было сказать спасибо плитке шоколада.
Я пристроилась за «хондой» в ожидании, когда та уступит мне дорогу. Но мужчина или женщина за рулем не спешили сворачивать в сторону.
Я решилась на обгон.
Сзади послышалось настороженное шуршание пакета из-под пончиков.
– Ты ведь не станешь этого делать? – сказал Ник севшим голосом. Но он ошибся.
Я вдавила педаль газа в пол, клапаны Зверя застучали с удвоенной силой, и мы легко обошли «хонду». Навстречу нам летел «лексус» с женщиной за рулем, и я видела, как она испугалась одного нашего вида.
Зверя качнуло, когда мы вернулись на свою полосу. Так хорошо мне не было очень давно.
Впереди замаячила еще одна машина. Я улыбнулась улыбкой хищника и снова нажала на педаль газа. Как же мне этого не хватало в вечерних пробках! О да, если я и умею делать что-то неплохо, так это водить машину.
Первое, что я спросила у брата, Джеймса, которому выпала честь учить меня вождению, это как трогаться с пробуксовкой. Он отказался объяснять, сославшись на принципы, но я решила, что он просто сам не умеет. Он ведь старший сын, нужно держать марку, и все такое. Тогда я спросила Мэтта – сына номер два, – а он настучал отцу, за что тот лишил меня уроков вождения на долгие шесть месяцев. Отец силен в стратегии кнута и пряника. Правда, наказание в его случае обычно превалировало. Пожалуй, это делало ему честь как судье. Но как отец он был слишком суров.
Не то чтобы я с этим считалась.
Зак, будучи младшим, а соответственно бунтарем, с радостью воспринял мою идею о скрипе покрышек об асфальт, хотя и признался честно, что сам не умеет трогаться с пробуксовкой. Мы учились вместе. А еще учились выписывать восьмерки на скользком пятачке парковки перед муниципалитетом Розмаунта. Было весело, хотя влетело нам здорово, когда отец все узнал.
Зак, если честно, без царя в голове. Я лично никогда не выезжала на пруд, чтобы скользить по тонкому льду. А с ним ездила только потому, что боялась оставить его одного. Ведь провались он под лед, кто бы стал его спасать? А вот как его спасать, если я сижу рядом, я тогда не задумывалась.
К счастью, мы ни разу не провалились под лед, так что шанса проверить у меня не было. Впрочем, Зак из тех, у кого девять жизней, и он, словно кошка, всегда приземлялся на лапы.
Тишина заставила меня посмотреть в зеркало заднего вида. Ник выглядел неважно. Он забыл о пончиках и вцепился побелевшими пальцами в подголовник моего сиденья.
– Ты всегда так ездишь?
– Ну да. – Я шмыгнула носом. – Наверное, агрессивное вождение – одна из моих слабостей.
– «Агрессивное вождение» еще мягко сказано. – Я притворилась, что обиделась.
– Предпочитаешь идти пешком?
– Очень смешно. – Он съел последний пончик и разочарованно посмотрел в пустой пакет. – Я рискну.
Мы рассмеялись, а небо на востоке порозовело. Мы были бы похожи на старых друзей, если бы вчерашний поцелуй не сидел меж нами незваным пассажиром.
Я думала о возможных последствиях. Ник никогда и ничего не делал случайно. Что же значил наш несостоявшийся поцелуй в машине? Может, Ник просто устал и потерял бдительность? Или у него нет планов на меня?
Что ж, все выяснится, когда мы доедем до Розмаунта.
Хочет он того или нет.
Глава 4
Розмаунт – это старый городок в Новой Англии, основанный в конце семнадцатого века. Город с одной стороны выходит к океану, а с другой – упирается в невысокий холм. Что абсолютно точно отражает его безразличие к тому, что творится в стране за спиной, и его интерес, во всяком случае, в старые времена, к старушке Англии. Все там серо и строго, точно у старой девы, которая стучит тростью по столу, чтобы все слушали.
Раньше городок назывался Уэйлз-Энд как дань первому источнику доходов. После кораблекрушения, которое до сих пор служит поводом для приключений смелым дайверам, сочли, что старое название города приносит неудачу, и сменили на более нейтральное – Розмаунт. Роз, правда, и теперь здесь не много, зато холм за городом с натяжкой все же можно назвать горой.
Маленькая такая. Горб на теле земли.
В старые времена Бостон был далеко, словно в другом мире. Да и сейчас многие жители предпочли бы не видеть ни его самого, ни его влияния. Появление автомобиля изменило Розмаунт, как оно изменило и Америку в целом. Пятьдесят минут езды, и любой рыбак из Розмаунта становился гостем большого города.
Практичные граждане Розмаунта видели в этом перемены к лучшему. Диверсификация местной экономики рассматривалась как ключ к выживанию в меняющемся мире. Ведь рыба была единственным элементом индустрии Розмаунта, а всем известно, что рынок потребления, а соответственно и сбыта рыбы, сокращался.
На самом деле, полное представление о мнении горожан по поводу рыбного рынка и кто виноват в его плачевном состоянии – в разное время это были японцы, канадцы, правительство, глобализация в зависимости от того, откуда ветер дует, – можно получить в пивной «Мерри Уидоу», что в старом городе. Если времени, конечно, не жаль.
Несмотря на то что город небольшой, народ в нем живет достаточно разношерстный. Старые горожане и вновь прибывшие, рыбаки и мастера – одним словом, классовое расслоение общества налицо.
Старые здания, особенно частные дома, подновили, а то и вовсе отреставрировали толстосумы, понаехавшие в город. Старожилы, не стесняясь, называют таких «буржуями». Новоселы в староанглийском городке видят лишь старомодный лоск. К несчастью, работая в большом городе, они так и не смогли понять негативного к себе отношения со стороны местных.
А местные, преимущественно рыбаки, просто изо дня в день ведут борьбу за выживание с современным бизнесом и его законами. Они не привыкли раскрашивать свои лодки в яркие цвета или вешать льняные занавески на окна своих старых домов. У них нет времени засаживать палисадник настурциями или встречать каждого любопытного гостя как старого друга. Они старомодны и прямолинейны, они такие, какие есть, и не привыкли беспокоиться о том, как выглядят и какое впечатление производят.
Социальные различия между этими двумя группами настолько заметны, что никак не способствуют примирению. Впрочем, летом, когда доходы с рыбалки растут, напряжение не так заметно. Старожилы ворчат по поводу понаехавших туристов, но чаще про себя. Все чаще и чаще «туристов» берут на борт, чтобы показать китов или свозить с аквалангами к месту кораблекрушения, а лодки загружают чем угодно, только не сетями с серебристой рыбой.
Есть и те, кого нельзя отнести ни к тому, ни к другому лагерю. Коксуэллы и Салливаны относились именно к таким семьям. Может, именно это сблизило нас с Ником. Мы никогда не общались с детьми из того или иного социального пласта.
Коксуэллы считались скорее старожилами в силу если не рода занятий, так времени заселения. На рубеже веков мой прадед купил землю. Тогда модно было вкладывать деньги в пригородные коттеджи у моря. Семейная легенда гласила, что прадед не хотел тратить деньги на восстановление «Грей Гейбл», хотя дом достался нам от местного доктора и находился в плачевном состоянии. Однако он был слишком мал для амбиций моей прабабушки. Она не желала слышать никаких доводов, она была сражена домом, видела, каким он должен быть, и перечить было бессмысленно.
Хотела бы я с ней пообщаться.
Генри Коксуэлл, будучи преуспевающим бостонским адвокатом, имел достаточно денег, чтобы раскошелиться на блажь жены, несмотря на легендарную жадность. Впрочем, у них было четверо детей, так что нельзя назвать их брак неудачным.
Именно мой отец из всех потомков переехал за город на постоянное место жительство. Его пугали перемены шестидесятых и то, как они могли сказаться на трех его сыновьях подросткового возраста. В его представлении жизнь маленького городка, свежий воздух и мандат республиканца со стажем решали все проблемы. Мама всегда ненавидела старый дом, но с ее мнением никто не считался.
То, что мамин голос никогда ни на что не влиял, замечала, казалось, только я. Стоит ли говорить, что она никогда не роптала, во всяком случае, в моем присутствии. Впрочем, я думаю, и мать, и отца это устраивало, как бы дико ни казалось это мне самой. Может, мама была из той эпохи, когда женщины и не думали бороться за свои права. Однако растущий год от года расход хереса в доме говорил об обратном. Одним словом, мои родители являлись этаким плакатом о том, какой не должна быть супружеская жизнь.
В этот раз я не свернула к родительскому дому. Я, признаться, испытала чувство вины и потому решила вовсе не говорить им, что была в Розмаунте. «Грей Гейбл» стоит в старой части города, там, где каштаны в три обхвата, а у каждого дома припаркован новый спортивный автомобиль рядом с развалюхой похлеще моего Зверя, как напоминание о другой эпохе.
Вместо этого я поехала в другую часть города, которую называла не иначе как «неверной», где «новые деньги» воздвигли большие дома. Именно там инвесторы, вкладывающие деньги в китобойные суда, и купцы колониальной эпохи застроили побережье домами, которые занимали не один акр земли и окнами выходили всегда на море. Именно там люди, сделавшие состояние в двадцатых, построили свои особняки, которые вскоре с тем же успехом продавались с торгов. И именно здесь – хотя и ближе к магистрали – выросли пригороды, когда Розмаунт окончательно стал тем, чем он стал – бедным городком под боком у мегаполиса.
Именно там обосновались Салливаны. На самом деле они перебрались туда всего чуть-чуть позже моей семьи, но история скрывает, как они вживались в среду и где жили до этого.
Дом Салливанов казался пережитком, словно его перетащили из района старожилов. Все в городе знали, что дед Ника купил дом у мошенника с дурной репутацией, который умер, проматывая свое неизвестным путем нажитое состояние. Несмотря на скоропостижный конец мошенника, его супруге пришлось продавать дом, чтобы оплатить похороны. Имя его стерлось в истории, Салливаны затмили славой прежних владельцев.
В городе не было ни единой души, кто не высказался бы по поводу того, как предки Ника сколотили состояние. Во времена «сухого закона» они нелегально торговали алкоголем.
Дом располагался на самом видном месте самой большой улицы. Не заметить его было просто нельзя. Порой даже казалось, что вся улица – это лишь подъезд к дому Салливанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– А она мне и не нужна. – Ник смотрел на меня невинным взглядом. – Но если бы я купил себе машину, то это было бы что-то экономичное и небольшое, а не чудовище из «Безумного Макса». Знаешь…
Все, с меня довольно. Я включила заднюю скорость и вдавила педаль газа в пол. Если бы под колесами был асфальт, то я спалила бы резину, а так пикап поднял облако пыли и с ревом вырвался на дорогу.
Ник выругался и исчез из зеркала заднего вида. Я услышала глухой удар и позволила себе улыбнуться.
– Ой, – сказала я с невинной издевкой а-ля Скарлетт О'Хара. – Ты разве не пристегнулся? Иногда я забываю, какие мощные эти бензино-пожирающие монстры, отравляющие окружающую среду.
– Очень смешно, просто обхохочешься! – прорычал Ник. – Я рад, что ты выспалась и у тебя хватает сил шутить.
Я не стала объяснять Нику, что полночи пролежала с открытыми глазами, думая о поцелуе.
– Только не надо жаловаться на жизнь. Мог остаться у меня и переночевать на диване.
Ник сел неестественно прямо. Видимо, он удивился сказанному не меньше меня. И кто меня за язык тянул? Я стиснула зубы и молча крутила баранку. Но по тишине, повисшей в салоне, я поняла, что мне не отвертеться от объяснений.
Когда Ник заговорил, голос его звучал мрачно:
– И как это обезопасило бы тебя?
Я почувствовала, что щеки горят, и сосредоточилась на дороге, которая была прямой и безлюдной.
– А где ты спал?
– А я не спал. – Он хмуро смотрел за окно. – Я прогуливался.
У меня сжалось сердце. Ник выглядел уставшим и одиноким, а девочкам вроде меня дай только кого-нибудь пожалеть.
– Хочешь, остановимся и ты выпьешь чашку кофе? – В ответ я получила внимательный взгляд.
– А что, по пути есть закусочная? Ты разве не знаешь, что из-за них идут кислотные дожди? Я уж не говорю о сердечно-сосудистых заболеваниях, которые вызывает их еда…
Я подъехала к парковке булочной и резко нажала на тормоза, после чего встретилась с Ником взглядом в зеркале заднего вида.
– Давай-ка проясним кое-что, Ник Салливан. Я делаю тебе одолжение. Либо ты избавишь меня от лекций, и мы едем в Розмаунт, либо ты продолжаешь разглагольствовать на обочине, а добираешься автостопом. Решать тебе.
Ник скрестил руки на груди, на губах его гуляла усмешка.
– И когда это Фил Коксуэлл стала такой крутой девочкой? – Я бросила на него свирепый взгляд.
– Это из-за того, как ты отозвался о моем малыше. – Я нежно погладила баранку, как будто пикап действительно мог обидеться на Ника. – Ты наговорил гадостей.
– Так для тебя машина – это ребенок?
– Вот именно.
Ник усмехнулся, морщинки вокруг глаз смягчили его черты, отчего мое раздражение испарилось.
– Сдаюсь. Я бы выпил кружечку кофе, не важно какого. Он все равно не может быть хуже того, что мне доводилось пробовать.
Я претворилась, что его улыбка не возымела действия.
– А где ты его пробовал?
– Где-то в Бутане. Он был едва теплый и пропущенный через старый носок вместо фильтра.
От удивления я распахнула глаза. Но, посмотрев на Ника, я поняла, что он не врет ни о носке, ни о том, где он пил этот кофе. Я снова почувствовала себя неисправимой домоседкой. Какая из меня пара мужчине, который объездил полмира?
– Я даже не знаю, где этот Бутан находится.
Лицо Ника стало задумчивым, мысли его витали где-то далеко.
– Это к востоку от солнца и к западу от луны. Сразу за Шангрила. – Ник так неожиданно посмотрел на меня, что я чуть не подпрыгнула. – Прагматичные путешественники чаще ходят через Тибет. Бутан в Гималаях. Съезди как-нибудь, тебе понравится.
– С чего ты взял?
Ник подался вперед и взялся за сиденье водителя.
– Цвета, Фил. Последний раз мы были там в марте, попали как раз на религиозный фестиваль, связанный с солнцестоянием. Три дня мы смотрели на священников, которые танцевали и пели молитвы. Толпа плясала вместе с ними. Звуки барабанов и цимбал проникали прямо в вены. – Он покачал головой. – В итоге мы тоже были в толпе, на плечах у нас сидели дети, которых мы даже не знали. Все танцевали в трансе. Это волшебство.
Ник снова посмотрел на меня своими зелеными глазами. Его пальцы сомкнулись на моем плече. На этот раз я не могла сослаться на шампанское, но мне все равно стало жарко.
Его пальцы коснулись моих губ, но я не могла пошевелиться, невзирая на размазанную помаду. Более того, я надеялась, что он размажет ее своими губами.
Ник посмотрел на губы, как будто прочитал мои мысли, наклонил голову, и я не смогла устоять. Я протянула руку и погладила его по щетинистой щеке, отдаваясь поцелую.
Разумеется, только для того, чтобы проверить, что было навеяно шампанским, а что настоящее.
Но Ник отпрянул, словно его веревкой оттащили.
– Тебе бы там понравилось, Фил, точно говорю. Там цвета больше, чем у тебя на кухне. – Волшебство исчезло, он говорил, словно чужой человек. – Съезди как-нибудь.
На приглашение это не походило. Но я поверила ему на слово. Честность – хроническое заболевание Ника.
Я выключила двигатель, повернув ключ в замке зажигания, и потянулась к ручке дверцы в надежде разрядить обстановку.
– Вряд ли я поеду туда, чтобы выпить чашку кофе в экзотической атмосфере.
– Носок был чистый! – запротестовал Ник с явным облегчением, что я дала ему шанс улизнуть. – Но вот кофе был просто отвратительный. Впрочем, выпили мы его от отчаяния.
– Думаю, сегодня мы обойдемся без приключений.
– Надеюсь. Было бы печально осознавать, что достижения цивилизации не дают преимуществ перед старым носком вместо фильтра. – Ник смотрел на меня, однако взгляд его был каким-то пустым. – Интересно, они дают к кофе маленькие шоколадки?
Я испытала культурный шок.
– Подожди, но ты же только читал мне лекции по экологии. Я думала, ты остановишься на тофу с имбирным соусом.
Ник кивнул с притворной серьезностью.
– Настоящий мужчина должен знать свои слабости. Я возьму шоколадные пончики.
– Ага. – Армия братьев научила меня о количестве пищи задумываться до покупки. – Когда ты ел последний раз?
– Вчера. В самолете. – Ник поморщился. – Правда, едой это сложно назвать.
Я рассмеялась.
Ник набросился на пончики, словно оголодавший волк. Я отклонила его предложение попробовать, на что он лишь благодарно вздохнул, а я поехала дальше.
Было весело. Дорога перед нами была пуста. Навстречу попадались редкие машины, а в нашу сторону ехала лишь коричневого цвета «хонда». Она плелась еле-еле, за рулем явно сидел не выспавшийся водитель. Впрочем, я тоже не выспалась, но держалась бодро. А ведь еще не было и восьми. Наверно, нужно было сказать спасибо плитке шоколада.
Я пристроилась за «хондой» в ожидании, когда та уступит мне дорогу. Но мужчина или женщина за рулем не спешили сворачивать в сторону.
Я решилась на обгон.
Сзади послышалось настороженное шуршание пакета из-под пончиков.
– Ты ведь не станешь этого делать? – сказал Ник севшим голосом. Но он ошибся.
Я вдавила педаль газа в пол, клапаны Зверя застучали с удвоенной силой, и мы легко обошли «хонду». Навстречу нам летел «лексус» с женщиной за рулем, и я видела, как она испугалась одного нашего вида.
Зверя качнуло, когда мы вернулись на свою полосу. Так хорошо мне не было очень давно.
Впереди замаячила еще одна машина. Я улыбнулась улыбкой хищника и снова нажала на педаль газа. Как же мне этого не хватало в вечерних пробках! О да, если я и умею делать что-то неплохо, так это водить машину.
Первое, что я спросила у брата, Джеймса, которому выпала честь учить меня вождению, это как трогаться с пробуксовкой. Он отказался объяснять, сославшись на принципы, но я решила, что он просто сам не умеет. Он ведь старший сын, нужно держать марку, и все такое. Тогда я спросила Мэтта – сына номер два, – а он настучал отцу, за что тот лишил меня уроков вождения на долгие шесть месяцев. Отец силен в стратегии кнута и пряника. Правда, наказание в его случае обычно превалировало. Пожалуй, это делало ему честь как судье. Но как отец он был слишком суров.
Не то чтобы я с этим считалась.
Зак, будучи младшим, а соответственно бунтарем, с радостью воспринял мою идею о скрипе покрышек об асфальт, хотя и признался честно, что сам не умеет трогаться с пробуксовкой. Мы учились вместе. А еще учились выписывать восьмерки на скользком пятачке парковки перед муниципалитетом Розмаунта. Было весело, хотя влетело нам здорово, когда отец все узнал.
Зак, если честно, без царя в голове. Я лично никогда не выезжала на пруд, чтобы скользить по тонкому льду. А с ним ездила только потому, что боялась оставить его одного. Ведь провались он под лед, кто бы стал его спасать? А вот как его спасать, если я сижу рядом, я тогда не задумывалась.
К счастью, мы ни разу не провалились под лед, так что шанса проверить у меня не было. Впрочем, Зак из тех, у кого девять жизней, и он, словно кошка, всегда приземлялся на лапы.
Тишина заставила меня посмотреть в зеркало заднего вида. Ник выглядел неважно. Он забыл о пончиках и вцепился побелевшими пальцами в подголовник моего сиденья.
– Ты всегда так ездишь?
– Ну да. – Я шмыгнула носом. – Наверное, агрессивное вождение – одна из моих слабостей.
– «Агрессивное вождение» еще мягко сказано. – Я притворилась, что обиделась.
– Предпочитаешь идти пешком?
– Очень смешно. – Он съел последний пончик и разочарованно посмотрел в пустой пакет. – Я рискну.
Мы рассмеялись, а небо на востоке порозовело. Мы были бы похожи на старых друзей, если бы вчерашний поцелуй не сидел меж нами незваным пассажиром.
Я думала о возможных последствиях. Ник никогда и ничего не делал случайно. Что же значил наш несостоявшийся поцелуй в машине? Может, Ник просто устал и потерял бдительность? Или у него нет планов на меня?
Что ж, все выяснится, когда мы доедем до Розмаунта.
Хочет он того или нет.
Глава 4
Розмаунт – это старый городок в Новой Англии, основанный в конце семнадцатого века. Город с одной стороны выходит к океану, а с другой – упирается в невысокий холм. Что абсолютно точно отражает его безразличие к тому, что творится в стране за спиной, и его интерес, во всяком случае, в старые времена, к старушке Англии. Все там серо и строго, точно у старой девы, которая стучит тростью по столу, чтобы все слушали.
Раньше городок назывался Уэйлз-Энд как дань первому источнику доходов. После кораблекрушения, которое до сих пор служит поводом для приключений смелым дайверам, сочли, что старое название города приносит неудачу, и сменили на более нейтральное – Розмаунт. Роз, правда, и теперь здесь не много, зато холм за городом с натяжкой все же можно назвать горой.
Маленькая такая. Горб на теле земли.
В старые времена Бостон был далеко, словно в другом мире. Да и сейчас многие жители предпочли бы не видеть ни его самого, ни его влияния. Появление автомобиля изменило Розмаунт, как оно изменило и Америку в целом. Пятьдесят минут езды, и любой рыбак из Розмаунта становился гостем большого города.
Практичные граждане Розмаунта видели в этом перемены к лучшему. Диверсификация местной экономики рассматривалась как ключ к выживанию в меняющемся мире. Ведь рыба была единственным элементом индустрии Розмаунта, а всем известно, что рынок потребления, а соответственно и сбыта рыбы, сокращался.
На самом деле, полное представление о мнении горожан по поводу рыбного рынка и кто виноват в его плачевном состоянии – в разное время это были японцы, канадцы, правительство, глобализация в зависимости от того, откуда ветер дует, – можно получить в пивной «Мерри Уидоу», что в старом городе. Если времени, конечно, не жаль.
Несмотря на то что город небольшой, народ в нем живет достаточно разношерстный. Старые горожане и вновь прибывшие, рыбаки и мастера – одним словом, классовое расслоение общества налицо.
Старые здания, особенно частные дома, подновили, а то и вовсе отреставрировали толстосумы, понаехавшие в город. Старожилы, не стесняясь, называют таких «буржуями». Новоселы в староанглийском городке видят лишь старомодный лоск. К несчастью, работая в большом городе, они так и не смогли понять негативного к себе отношения со стороны местных.
А местные, преимущественно рыбаки, просто изо дня в день ведут борьбу за выживание с современным бизнесом и его законами. Они не привыкли раскрашивать свои лодки в яркие цвета или вешать льняные занавески на окна своих старых домов. У них нет времени засаживать палисадник настурциями или встречать каждого любопытного гостя как старого друга. Они старомодны и прямолинейны, они такие, какие есть, и не привыкли беспокоиться о том, как выглядят и какое впечатление производят.
Социальные различия между этими двумя группами настолько заметны, что никак не способствуют примирению. Впрочем, летом, когда доходы с рыбалки растут, напряжение не так заметно. Старожилы ворчат по поводу понаехавших туристов, но чаще про себя. Все чаще и чаще «туристов» берут на борт, чтобы показать китов или свозить с аквалангами к месту кораблекрушения, а лодки загружают чем угодно, только не сетями с серебристой рыбой.
Есть и те, кого нельзя отнести ни к тому, ни к другому лагерю. Коксуэллы и Салливаны относились именно к таким семьям. Может, именно это сблизило нас с Ником. Мы никогда не общались с детьми из того или иного социального пласта.
Коксуэллы считались скорее старожилами в силу если не рода занятий, так времени заселения. На рубеже веков мой прадед купил землю. Тогда модно было вкладывать деньги в пригородные коттеджи у моря. Семейная легенда гласила, что прадед не хотел тратить деньги на восстановление «Грей Гейбл», хотя дом достался нам от местного доктора и находился в плачевном состоянии. Однако он был слишком мал для амбиций моей прабабушки. Она не желала слышать никаких доводов, она была сражена домом, видела, каким он должен быть, и перечить было бессмысленно.
Хотела бы я с ней пообщаться.
Генри Коксуэлл, будучи преуспевающим бостонским адвокатом, имел достаточно денег, чтобы раскошелиться на блажь жены, несмотря на легендарную жадность. Впрочем, у них было четверо детей, так что нельзя назвать их брак неудачным.
Именно мой отец из всех потомков переехал за город на постоянное место жительство. Его пугали перемены шестидесятых и то, как они могли сказаться на трех его сыновьях подросткового возраста. В его представлении жизнь маленького городка, свежий воздух и мандат республиканца со стажем решали все проблемы. Мама всегда ненавидела старый дом, но с ее мнением никто не считался.
То, что мамин голос никогда ни на что не влиял, замечала, казалось, только я. Стоит ли говорить, что она никогда не роптала, во всяком случае, в моем присутствии. Впрочем, я думаю, и мать, и отца это устраивало, как бы дико ни казалось это мне самой. Может, мама была из той эпохи, когда женщины и не думали бороться за свои права. Однако растущий год от года расход хереса в доме говорил об обратном. Одним словом, мои родители являлись этаким плакатом о том, какой не должна быть супружеская жизнь.
В этот раз я не свернула к родительскому дому. Я, признаться, испытала чувство вины и потому решила вовсе не говорить им, что была в Розмаунте. «Грей Гейбл» стоит в старой части города, там, где каштаны в три обхвата, а у каждого дома припаркован новый спортивный автомобиль рядом с развалюхой похлеще моего Зверя, как напоминание о другой эпохе.
Вместо этого я поехала в другую часть города, которую называла не иначе как «неверной», где «новые деньги» воздвигли большие дома. Именно там инвесторы, вкладывающие деньги в китобойные суда, и купцы колониальной эпохи застроили побережье домами, которые занимали не один акр земли и окнами выходили всегда на море. Именно там люди, сделавшие состояние в двадцатых, построили свои особняки, которые вскоре с тем же успехом продавались с торгов. И именно здесь – хотя и ближе к магистрали – выросли пригороды, когда Розмаунт окончательно стал тем, чем он стал – бедным городком под боком у мегаполиса.
Именно там обосновались Салливаны. На самом деле они перебрались туда всего чуть-чуть позже моей семьи, но история скрывает, как они вживались в среду и где жили до этого.
Дом Салливанов казался пережитком, словно его перетащили из района старожилов. Все в городе знали, что дед Ника купил дом у мошенника с дурной репутацией, который умер, проматывая свое неизвестным путем нажитое состояние. Несмотря на скоропостижный конец мошенника, его супруге пришлось продавать дом, чтобы оплатить похороны. Имя его стерлось в истории, Салливаны затмили славой прежних владельцев.
В городе не было ни единой души, кто не высказался бы по поводу того, как предки Ника сколотили состояние. Во времена «сухого закона» они нелегально торговали алкоголем.
Дом располагался на самом видном месте самой большой улицы. Не заметить его было просто нельзя. Порой даже казалось, что вся улица – это лишь подъезд к дому Салливанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31