При виде ее он выпрямился и протянул руку за ее спортивной сумкой.
— Холли сказала, что ты сначала поехал в Кентукки. Не разумнее ли было с географической точки зрения сначала приехать сюда? — спросила она.
— Возможно.
Она недоумевала, почему он здесь. Может, это и не важно. Так чудесно видеть его! Пока они ждали лифт, она взяла его за руку.
Не снимая своей сумки с его плеча, она достала из бокового кармашка ключи и открыла дверь квартиры. Джек вошел следом.
— Мне надо принять душ, — сказала она. — Я быстро. Но сначала я приготовлю что-нибудь для тебя. Поесть? Пиза? У меня, правда, ничего нет, но я могу позвонить в кафе, и они принесут. — Она не могла остановиться. Она была так счастлива видеть его!
— Я принесу все сам, — ответил Джек. — Лучше я сам все сделаю, чем буду ждать, пока доставят. Ты что-нибудь хочешь?
Эми покачала головой, тут зазвонил телефон.
— Эми? Милая, это мы.
Звонили ее отец и Гвен. Странно, они никогда не ездили в город по вечерам.
Но это же двадцатое августа, день, когда они возвращаются в Айову! У Эми все вылетело из головы.
— Вы дома? Вы, должно быть, только что вошли.
В другом конце комнаты Джек замотал головой и скрестил перед лицом руки — его здесь нет.
Эми внезапно опомнилась. Джек не сказал им, что едет в Денвер.
— Мы уехали с озера сегодня утром, — говорила Гвен. — И потратили на весь путь чуть больше десяти часов. Путешествие было легким.
— Джек убрал мостки и закрыл два других дома, — вмешался Хэл. — Поэтому нам было так просто уезжать.
— Это хорошо. — Эми не знала, что еще сказать.
— Гвен рассказала тебе о световых люках? — продолжал он. — Тебе они наверняка понравятся.
— Она тоже так считает. — Какой ужас! Она не может сказать им, что он здесь, — Твои записи были уже здесь, когда мы приехали, — продолжил ее отец. — Я сгораю от нетерпения. Постараюсь прослушать их завтра.
Он не постарается прослушать их завтра, он это сделает. По тому, что она отправила посылку ночной почтой, точно рассчитав время их приезда, он догадался, что она все еще работает над аранжировкой и ей нужен быстрый ответ.
Какая же она эгоистка! Взяла и послала кассеты, требуя его немедленного внимания, когда завтра ему надо будет заниматься миллионом всяких дел, распаковать все вещи, просмотреть тонны скопившейся в кабинете почты…
Не об этом ли говорила Феба?
— Как продвигается твое катание? — спросила Гвеи.
— Отлично, — ответила Эми. Она отвечала слишком отрывисто. Но как она могла говорить о том, что делает, о новых элементах своей программы, когда рядом стоял Джек, притворяясь, что его нет?
— Над чем ты работаешь? — продолжала Гвен — Составляешь новые программы?
Гвен хотелось поболтать, это было понятно — последние две недели она общалась только с Хэлом и Джеком. Теперь она приехала домой, но дом был незнакомым, это все еще был дом Элеоноры. Разумеется, ей хотелось бы подольше поговорить с наиболее близким для нее членом семьи Хэла.
А Эми отвечала кратко и отстраненно, как будто ее совсем не волнует семья, когда она работает.
Феба говорила и об этом тоже.
Гвен сменила тему: дом показался ей очаровательным, и она предвкушает, как обоснуется здесь. Но Эми только невнятно бормотала что-то в ответ, и минуту спустя разговор окончился.
Она отключила телефон.
— Как же это мерзко, — сказала она.
Джек стоял, засунув руки в карманы и слегка ссутулившись.
— Мне очень неприятно, что я поставил тебя в такое положение.
— Почему ты не хочешь, чтобы они знали, что ты здесь? — спросила она. Ведь он всегда считал, что секретов быть не должно.
— Не хочу объясняться со всеми и каждым.
— А мне ты объяснишь?
Он вынул было руки из карманов, но снова сунул их назад, — То, что ты делаешь на льду, просто потрясающе.
— Тебя удивила скорость?
Он наморщил лоб.
— Не особенно… а что, должна была?
— Нет. Но обычно люди говорят именно это, когда видят нас живьем, — как быстро мы катаемся. Когда смотришь по телевизору, скорость не заметна. Но кажется, тот кусок, над которым я работала, помедленнее.
— Понятия не имею. Я был потрясен, насколько ты сексуальна.
— А, это!.. — Она улыбнулась. — Поражены все, включая меня. Это нечто абсолютно новое. — Это ты меня изменил. Это ты открыл мне столько нового во мне и в моем теле. Если бы не ты, я бы никогда так не каталась.
Но он не поэтому пришел. Она знаком предложила ему сесть на диван, села напротив и в одной из медных колонн увидела свое искаженное отражение.
Он сложил руки на коленях.
— Я уже говорил, что не умею выражать свои чувства.
Эми кивнула.
— И ты должна попять, — продолжал он, — что мне ничего от тебя не надо, что я не думаю, будто то, что я собираюсь сказать, изменит что-то в наших отношениях, потому что все, что касается семьи, пока остается в силе.
Она не понимала смысла его слов.
— Что ты хочешь сказать?
— Что я тебя люблю.
Эми замерла. Каждый ее нерв, каждая мышца, каждая жилочка застыли.
Джек поднялся с дивана и, нервничая, подошел к окну, его движения были непривычно резкими и неловкими.
— Я никогда не говорил этих слов. Думаю, что я никогда даже не задумывался над этим, не задавался вопросом, люблю ли я кого-то, но когда ты уехала с озера, я только об этом и думал. Люблю ли я тебя? Тогда зачем я ставил эти световые люки в бревенчатом доме и сколотил новые-лавки для сауны? Я хотел, чтобы тебе там было приятнее. Я хотел, чтобы ты поняла, что я тебя люблю. Я подумал, что, может, ты приедешь туда в следующий раз, увидишь световые люки и поймешь, что я тебя люблю. Но потом все это показалось мне жуткой глупостью. Во-первых, ты могла приехать только через четыре года, а во-вторых, увидев световые люки, ты могла подумать, что они просто сделали светлее темный дом. И поэтому, хотя я обычно так не делаю, я решил приехать сюда и все тебе сказать.
— О, Джек…
Она сидела, схватившись рукой за горло. И не знала, что сказать. Мы же не любим друг друга. Так она заявила его сестре.
— Может, мне не стоило говорить, раз это ничего не меняет в наших с тобой отношениях, но я не знаю… твоя карьера… то, как тебя любят зрители… Я подумал, что, может, тебе приятно будет узнать, что вдобавок к ним есть еще простой парень, который тоже тебя любит. Не знаю, где я буду, что я буду делать, но ты всегда можешь быть уверена, что любима.
Он любит ее. Эми показалось, будто внезапно под ней исчез пол и она валится вниз так быстро, что ничего не видит и не слышит.
Он любит ее.
Джек поднялся.
— Я хотел, чтобы ты это знала. А теперь мне надо идти.
— Идти? Ты уезжаешь?
— Я не могу здесь оставаться.
— Ты приехал из Кентукки в Колорадо, — Эми даже не представляла, сколько ему потребовалось на это времени, — и уже уезжаешь? Так нельзя.
— Можно. И я сказал тебе, что это ничего не меняет. Это ничего не решает.
О чем он говорит? Это должно все изменить.
— Пожалуйста, переночуй здесь! — взмолилась она. — Опасно снова садиться за руль.
— Я далеко не поеду. Остановлюсь за городом.
— Тогда останься здесь. — Может, утром она найдет слова. — Тебе не нужно быть со мной, здесь есть комната для гостей.
Он покачал головой:
— Я знаю, что произойдет, если я останусь, и скажу честно, что, увидев, как ты катаешься, я ни о чем другом не думал. Но этот мамин звонок все расставил по своим местам. У меня не может быть секретов от семьи.
Он был прав. Эми понимала, что в этот самым момент Гвен там, в Айове, составляет список покупок или сортирует белье, и у нее остался неприятный осадок от того, как немногословна была с ней Эми.
— Эми, я много об этом думал. В твоей жизни для меня нет никакой роли, кроме как любить тебя, а это я могу делать, находясь где угодно.
— Куда ты едешь? Чем собираешься заняться?
Он уже стоял у двери.
— Вернусь в Кентукки, наверное, хотя что буду делать, понятия не имею. Вероятно, думать о тебе.
— О, Джек…
Он уже взялся за дверную ручку.
— Только помни… каждый раз, когда ты наденешь коньки, каждый раз, когда откроешь дверь и защелкает сотня камер, — помни, что ты любима.
Входная дверь уже была открыта, и мгновение спустя Эми тупо смотрела, как закрывается дверь лифта. Она бросилась в гостиную, к окнам, и, отведя рукой легкую занавеску, стала ждать, когда он выйдет из-под навеса, прикрывающего тротуар от дверей до проезжей части дороги. Но она его не увидела. Должно быть, Джек вышел через черный ход.
Все эти недели, пока она каталась как одержимая, он был на озере, мучительно раздумывая, любит он ее или нет.
Он был прав. Его любовь к ней ничего не решала. Если и могло быть какое-то решение, оно должно идти от нее. Ей надо перестать чувствовать себя Эми — младшей сестрой, она не должна больше быть такой пассивной, когда она со своей семьей. Ей нужно взять на себя больше ответственности. Нужно повзрослеть.
И что же она сделала, чтобы этого достичь? Ничего. Она была слишком занята фигурным катанием.
Когда же она наконец повзрослеет? Перестанет ли она когда-нибудь в первую очередь думать о фигурном катании?
Гвен вежливо улыбнулась.
— Если вы начнете прямо сейчас, — говорила жена одного из преподавателей музыки, — вы сможете присоединиться к нам в сентябре.
— Все получится, — добавила другая, — две с половиной недели вполне достаточно, чтобы прочитать «Анну Каренину».
Гвен не согласилась. Две с половиной недели казались ей недостаточным сроком, даже если бы она и хотела, а она не хотела.
Она не вписывалась в этот круг. Такого с ней раньше никогда не случалось, но сейчас в этом не было никаких сомнений. Она отличалась от друзей Хэла. Это были супружеские пары, знавшие друг друга более тридцати лет. Они вместе начинали преподавать, их дети выросли вместе. Эти женщины были подругами Элеоноры, и хотя все они казались очень приятными, Гвен видела, что у нее с ними мало общего. Она была единственной среди них женщиной с ухоженными ногтями, она одна из всех надела темные чулки. На ней была льняная юбка и шелковая блузка, остальные женщины предпочли не требующий сложного ухода трикотаж.
Они больше ее интересовались политикой и больше путешествовали, могли открыто обсуждать здоровье своих мужей, затрагивая вопросы, которые Гвен всегда считала личными. Они говорили об администрации колледжа в таком тоне, какого в отношении военного руководства и в мыслях не могла себе позволить жена моряка.
А теперь они приглашали ее присоединиться к факультетскому книжному клубу жен. В Вашингтоне Гвен посещала книжный клуб, и там ей нравилось. Они говорили о современной художественной литературе (кое-что из этого оказалось довольно сложным), и Гвен нравилось читать то же, что и в книжных клубах по всей стране. Но эти люди с презрением отвергали современную литературу. Для сентябрьской встречи они читали «Анну Каренину».
На военно-морской базе никогда ничего подобного не было.
Новости из Калифорнии поступали плохие. Гвен каждый раз ужасно переживала за Хэла, когда он разговаривал с Йеном по телефону.
Джойс забрала Мэгги и уехала, исчезнув из жизни Йена и младших детей. «Это очень трудное время для Мэгги, — сказала она Йену. — Я нужна ей. Со Скоттом и Эмили ничего не случится. Она полностью отождествляла себя с Мэгги. Значение имела только Мэгги. Как будто последних четырнадцати лет вообще не было и Джойс снова была брошенной матерью беспомощного младенца, неспособная видеть дальше себя и своего ребенка. Даже Скогг и Эмили стали частью внешнего мира.
Йен и Джойс выбирали свой дом из-за его близости к ее работе, поэтому теперь, если кого-то из детей необходимо было свозить к стоматологу, кто-то участвовал в школьной постановке или заболевал, Йену приходилось ехать больше часа, чтобы добраться до них. Это увеличивало и время пребывания детей в группе продленного дня.
Его работа также страдала. Но как он мог отказаться от нее? Его объекты, эти единственные пока живые носители языков индейских племен, умирали, унося с собой свои лингвистические особенности. Никому другому не выделяли средств для этих исследований. С другой стороны, дети были в отчаянии, запутавшиеся и недоумевающие, чувствуя себя отвергнутыми, потому что их мать уехала, забрав старшую сестру, а их оставила.
Наконец Йен принял решение — он должен сам возделывать свой сад — и взял отпуск до конца семестра.
Но даже этого оказалось недостаточно. Он чувствовал, что ничего не успевает, а только ходит в магазин за продуктами и старается держать чистую одежду отдельно от грязной. Они с Джойс были сторонниками государственного образования, но теперь, когда Йен посещал школьные мероприятия, он увидел, насколько школы переполнены и стеснены в средствах.
В школе царил хаос, дома — полный разгром, дети были сбиты с толку, сам он измучен.
Он с неохотой снял трубку.
— Папа, Гвен, можно я привезу к вам детей?
Эми была вне себя.
— Да как он мог так поступить с Гвен? — обрушилась она на Холли, когда та позвонила ей, чтобы сказать, что Йен едет к отцу. — Это же нечестно! С чего это она должна собирать для его детей завтраки в школу?
У Йена были деньги, его доля из трастового фонда матери. Эми отдала свою в счет затрат на обучение фигурному катанию. Он мог бы нанять экономку и отдать детей в частную школу.
— Мама не против, — ответила Холли. — Она любит помогать людям.
Но через два часа Холли перезвонила, и ее голос звучал совсем по-другому.
— Что случилось? — тут же спросила Эми.
— Не знаю точно. Джек попросил меня позвонить тебе. Мы двадцать минут препирались по поводу того, почему он не может позвонить тебе сам, но кажется, он считает, что не может.
Эми вздохнула. Как все запуталось! Он любит ее, но не может ей позвонить.
— Что он хотел сказать?
— Он беспокоится за маму.
— Это понятно, — сказала Эми. — На нее вот-вот обрушится Йен.
— Дело не в этом. Она сможет с этим справиться. Она же вырастила Джека, не так ли?
Возразить было нечего. Джек, по всей видимости, был несносным мальчишкой.
— Тогда почему Джек попросил тебя позвонить мне?
Холли вздохнула:
— Эми, мне все это не нравится. Мне не хочется давить на тебя, но он был очень настойчив. У меня такое чувство, что мне приходится выбирать между вами двумя. Я не должна бы просить тебя об этом, но он мой брат, и…
Эми перебила:
— О чем он просит?
— Чтобы ты на неделю съездила в Айову. Я знаю, что это невозможно, — тут же добавила Холли. — Знаю, что в это время вы готовитесь к предстоящему году. Я ему об этом сказала, но он все равно говорит, что надо тебя попросить.
Поехать в Айову? В сентябре? Сезон у профессионалов становится с каждым годом длиннее, и ее первое большое соревнование должно состояться в начале октября. Новые программы обещают быть такими хорошими! Эми хотела, чтобы ее катание им соответствовало. Она не могла поехать в Айову.
— У меня свободна целая неделя перед Днем благодарения, Я поеду к ним тогда, а сейчас не могу.
— Я это знала. Перезвоню Джеку и все объясню.
— Нет, погоди. — Эми и сама не поняла, почему произнесла эти слова. — Не звони ему — пока. Дай мне подумать. Почему он считает, что я должна поехать? Какой от меня прок? На кухне от меня помощи мало.
— Я не уверена, что он и сам понимает. Все, что он сказал, — это что ты была на ее стороне. С ним это бывает — полная уверенность, которую он не может ни объяснить, ни доказать.
Это заставило Эми призадуматься.
— И он обычно прав, когда так себя ведет?
— Ну да.
Тогда, наверное, ей надо ехать.
В прошлое Рождество, незадолго до того как ее отец познакомился с Гвен, Эми видела, что с ним что-то не так. Он был худым и бледным. Ее это встревожило.
И что она сделала? Ничего. Она даже ни на минуту не задумалась о том, что можно сделать. Ей никогда и в голову не приходило, что она может что-то сделать.
Но это было не так. Поедем с нами в турне на неделю. Она могла предложить это. Он так много понимает в музыке, ему могло быть интересно и все остальное. У меня будет пять свободных дней в Европе. Приезжай ко мне в Англию. Покажи мне Оксфорд. Покажи, где ты познакомился с мамой.
Она сказала что-нибудь подобное? Сделана хоть малейший жест, означающий хотя бы какую-то ответственность? Нет. Если об отце надо позаботиться, если надо что-то сделать, этим, естественно, займется Феба.
Как она могла помочь Гвен? Она никогда ничего не делала для семьи. Она всегда отступала в тень и предоставляла все делать Фебе.
Но если бы Джек считал, что Феба может помочь, он позвонил бы Фебе. Вместо этого он заставил Холли позвонить ей. Разумеется, на самом деле он ничего не знал, ничего не понимал, все это только ощущения, впечатления, интуиция. Как она может нарушить расписание тренировок из-за чего-то настолько неопределенного?
Но это были ощущения, впечатления и интуиция Джека.
Глава 19
Вряд ли она могла сказать отцу и Гвен правду: «Я еду, потому что Джек считает, что я вам нужна». Гвен терпеть не может, когда кто-то за нее волнуется. Не могла она сказать и что едет помочь с детьми Йена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Холли сказала, что ты сначала поехал в Кентукки. Не разумнее ли было с географической точки зрения сначала приехать сюда? — спросила она.
— Возможно.
Она недоумевала, почему он здесь. Может, это и не важно. Так чудесно видеть его! Пока они ждали лифт, она взяла его за руку.
Не снимая своей сумки с его плеча, она достала из бокового кармашка ключи и открыла дверь квартиры. Джек вошел следом.
— Мне надо принять душ, — сказала она. — Я быстро. Но сначала я приготовлю что-нибудь для тебя. Поесть? Пиза? У меня, правда, ничего нет, но я могу позвонить в кафе, и они принесут. — Она не могла остановиться. Она была так счастлива видеть его!
— Я принесу все сам, — ответил Джек. — Лучше я сам все сделаю, чем буду ждать, пока доставят. Ты что-нибудь хочешь?
Эми покачала головой, тут зазвонил телефон.
— Эми? Милая, это мы.
Звонили ее отец и Гвен. Странно, они никогда не ездили в город по вечерам.
Но это же двадцатое августа, день, когда они возвращаются в Айову! У Эми все вылетело из головы.
— Вы дома? Вы, должно быть, только что вошли.
В другом конце комнаты Джек замотал головой и скрестил перед лицом руки — его здесь нет.
Эми внезапно опомнилась. Джек не сказал им, что едет в Денвер.
— Мы уехали с озера сегодня утром, — говорила Гвен. — И потратили на весь путь чуть больше десяти часов. Путешествие было легким.
— Джек убрал мостки и закрыл два других дома, — вмешался Хэл. — Поэтому нам было так просто уезжать.
— Это хорошо. — Эми не знала, что еще сказать.
— Гвен рассказала тебе о световых люках? — продолжал он. — Тебе они наверняка понравятся.
— Она тоже так считает. — Какой ужас! Она не может сказать им, что он здесь, — Твои записи были уже здесь, когда мы приехали, — продолжил ее отец. — Я сгораю от нетерпения. Постараюсь прослушать их завтра.
Он не постарается прослушать их завтра, он это сделает. По тому, что она отправила посылку ночной почтой, точно рассчитав время их приезда, он догадался, что она все еще работает над аранжировкой и ей нужен быстрый ответ.
Какая же она эгоистка! Взяла и послала кассеты, требуя его немедленного внимания, когда завтра ему надо будет заниматься миллионом всяких дел, распаковать все вещи, просмотреть тонны скопившейся в кабинете почты…
Не об этом ли говорила Феба?
— Как продвигается твое катание? — спросила Гвеи.
— Отлично, — ответила Эми. Она отвечала слишком отрывисто. Но как она могла говорить о том, что делает, о новых элементах своей программы, когда рядом стоял Джек, притворяясь, что его нет?
— Над чем ты работаешь? — продолжала Гвен — Составляешь новые программы?
Гвен хотелось поболтать, это было понятно — последние две недели она общалась только с Хэлом и Джеком. Теперь она приехала домой, но дом был незнакомым, это все еще был дом Элеоноры. Разумеется, ей хотелось бы подольше поговорить с наиболее близким для нее членом семьи Хэла.
А Эми отвечала кратко и отстраненно, как будто ее совсем не волнует семья, когда она работает.
Феба говорила и об этом тоже.
Гвен сменила тему: дом показался ей очаровательным, и она предвкушает, как обоснуется здесь. Но Эми только невнятно бормотала что-то в ответ, и минуту спустя разговор окончился.
Она отключила телефон.
— Как же это мерзко, — сказала она.
Джек стоял, засунув руки в карманы и слегка ссутулившись.
— Мне очень неприятно, что я поставил тебя в такое положение.
— Почему ты не хочешь, чтобы они знали, что ты здесь? — спросила она. Ведь он всегда считал, что секретов быть не должно.
— Не хочу объясняться со всеми и каждым.
— А мне ты объяснишь?
Он вынул было руки из карманов, но снова сунул их назад, — То, что ты делаешь на льду, просто потрясающе.
— Тебя удивила скорость?
Он наморщил лоб.
— Не особенно… а что, должна была?
— Нет. Но обычно люди говорят именно это, когда видят нас живьем, — как быстро мы катаемся. Когда смотришь по телевизору, скорость не заметна. Но кажется, тот кусок, над которым я работала, помедленнее.
— Понятия не имею. Я был потрясен, насколько ты сексуальна.
— А, это!.. — Она улыбнулась. — Поражены все, включая меня. Это нечто абсолютно новое. — Это ты меня изменил. Это ты открыл мне столько нового во мне и в моем теле. Если бы не ты, я бы никогда так не каталась.
Но он не поэтому пришел. Она знаком предложила ему сесть на диван, села напротив и в одной из медных колонн увидела свое искаженное отражение.
Он сложил руки на коленях.
— Я уже говорил, что не умею выражать свои чувства.
Эми кивнула.
— И ты должна попять, — продолжал он, — что мне ничего от тебя не надо, что я не думаю, будто то, что я собираюсь сказать, изменит что-то в наших отношениях, потому что все, что касается семьи, пока остается в силе.
Она не понимала смысла его слов.
— Что ты хочешь сказать?
— Что я тебя люблю.
Эми замерла. Каждый ее нерв, каждая мышца, каждая жилочка застыли.
Джек поднялся с дивана и, нервничая, подошел к окну, его движения были непривычно резкими и неловкими.
— Я никогда не говорил этих слов. Думаю, что я никогда даже не задумывался над этим, не задавался вопросом, люблю ли я кого-то, но когда ты уехала с озера, я только об этом и думал. Люблю ли я тебя? Тогда зачем я ставил эти световые люки в бревенчатом доме и сколотил новые-лавки для сауны? Я хотел, чтобы тебе там было приятнее. Я хотел, чтобы ты поняла, что я тебя люблю. Я подумал, что, может, ты приедешь туда в следующий раз, увидишь световые люки и поймешь, что я тебя люблю. Но потом все это показалось мне жуткой глупостью. Во-первых, ты могла приехать только через четыре года, а во-вторых, увидев световые люки, ты могла подумать, что они просто сделали светлее темный дом. И поэтому, хотя я обычно так не делаю, я решил приехать сюда и все тебе сказать.
— О, Джек…
Она сидела, схватившись рукой за горло. И не знала, что сказать. Мы же не любим друг друга. Так она заявила его сестре.
— Может, мне не стоило говорить, раз это ничего не меняет в наших с тобой отношениях, но я не знаю… твоя карьера… то, как тебя любят зрители… Я подумал, что, может, тебе приятно будет узнать, что вдобавок к ним есть еще простой парень, который тоже тебя любит. Не знаю, где я буду, что я буду делать, но ты всегда можешь быть уверена, что любима.
Он любит ее. Эми показалось, будто внезапно под ней исчез пол и она валится вниз так быстро, что ничего не видит и не слышит.
Он любит ее.
Джек поднялся.
— Я хотел, чтобы ты это знала. А теперь мне надо идти.
— Идти? Ты уезжаешь?
— Я не могу здесь оставаться.
— Ты приехал из Кентукки в Колорадо, — Эми даже не представляла, сколько ему потребовалось на это времени, — и уже уезжаешь? Так нельзя.
— Можно. И я сказал тебе, что это ничего не меняет. Это ничего не решает.
О чем он говорит? Это должно все изменить.
— Пожалуйста, переночуй здесь! — взмолилась она. — Опасно снова садиться за руль.
— Я далеко не поеду. Остановлюсь за городом.
— Тогда останься здесь. — Может, утром она найдет слова. — Тебе не нужно быть со мной, здесь есть комната для гостей.
Он покачал головой:
— Я знаю, что произойдет, если я останусь, и скажу честно, что, увидев, как ты катаешься, я ни о чем другом не думал. Но этот мамин звонок все расставил по своим местам. У меня не может быть секретов от семьи.
Он был прав. Эми понимала, что в этот самым момент Гвен там, в Айове, составляет список покупок или сортирует белье, и у нее остался неприятный осадок от того, как немногословна была с ней Эми.
— Эми, я много об этом думал. В твоей жизни для меня нет никакой роли, кроме как любить тебя, а это я могу делать, находясь где угодно.
— Куда ты едешь? Чем собираешься заняться?
Он уже стоял у двери.
— Вернусь в Кентукки, наверное, хотя что буду делать, понятия не имею. Вероятно, думать о тебе.
— О, Джек…
Он уже взялся за дверную ручку.
— Только помни… каждый раз, когда ты наденешь коньки, каждый раз, когда откроешь дверь и защелкает сотня камер, — помни, что ты любима.
Входная дверь уже была открыта, и мгновение спустя Эми тупо смотрела, как закрывается дверь лифта. Она бросилась в гостиную, к окнам, и, отведя рукой легкую занавеску, стала ждать, когда он выйдет из-под навеса, прикрывающего тротуар от дверей до проезжей части дороги. Но она его не увидела. Должно быть, Джек вышел через черный ход.
Все эти недели, пока она каталась как одержимая, он был на озере, мучительно раздумывая, любит он ее или нет.
Он был прав. Его любовь к ней ничего не решала. Если и могло быть какое-то решение, оно должно идти от нее. Ей надо перестать чувствовать себя Эми — младшей сестрой, она не должна больше быть такой пассивной, когда она со своей семьей. Ей нужно взять на себя больше ответственности. Нужно повзрослеть.
И что же она сделала, чтобы этого достичь? Ничего. Она была слишком занята фигурным катанием.
Когда же она наконец повзрослеет? Перестанет ли она когда-нибудь в первую очередь думать о фигурном катании?
Гвен вежливо улыбнулась.
— Если вы начнете прямо сейчас, — говорила жена одного из преподавателей музыки, — вы сможете присоединиться к нам в сентябре.
— Все получится, — добавила другая, — две с половиной недели вполне достаточно, чтобы прочитать «Анну Каренину».
Гвен не согласилась. Две с половиной недели казались ей недостаточным сроком, даже если бы она и хотела, а она не хотела.
Она не вписывалась в этот круг. Такого с ней раньше никогда не случалось, но сейчас в этом не было никаких сомнений. Она отличалась от друзей Хэла. Это были супружеские пары, знавшие друг друга более тридцати лет. Они вместе начинали преподавать, их дети выросли вместе. Эти женщины были подругами Элеоноры, и хотя все они казались очень приятными, Гвен видела, что у нее с ними мало общего. Она была единственной среди них женщиной с ухоженными ногтями, она одна из всех надела темные чулки. На ней была льняная юбка и шелковая блузка, остальные женщины предпочли не требующий сложного ухода трикотаж.
Они больше ее интересовались политикой и больше путешествовали, могли открыто обсуждать здоровье своих мужей, затрагивая вопросы, которые Гвен всегда считала личными. Они говорили об администрации колледжа в таком тоне, какого в отношении военного руководства и в мыслях не могла себе позволить жена моряка.
А теперь они приглашали ее присоединиться к факультетскому книжному клубу жен. В Вашингтоне Гвен посещала книжный клуб, и там ей нравилось. Они говорили о современной художественной литературе (кое-что из этого оказалось довольно сложным), и Гвен нравилось читать то же, что и в книжных клубах по всей стране. Но эти люди с презрением отвергали современную литературу. Для сентябрьской встречи они читали «Анну Каренину».
На военно-морской базе никогда ничего подобного не было.
Новости из Калифорнии поступали плохие. Гвен каждый раз ужасно переживала за Хэла, когда он разговаривал с Йеном по телефону.
Джойс забрала Мэгги и уехала, исчезнув из жизни Йена и младших детей. «Это очень трудное время для Мэгги, — сказала она Йену. — Я нужна ей. Со Скоттом и Эмили ничего не случится. Она полностью отождествляла себя с Мэгги. Значение имела только Мэгги. Как будто последних четырнадцати лет вообще не было и Джойс снова была брошенной матерью беспомощного младенца, неспособная видеть дальше себя и своего ребенка. Даже Скогг и Эмили стали частью внешнего мира.
Йен и Джойс выбирали свой дом из-за его близости к ее работе, поэтому теперь, если кого-то из детей необходимо было свозить к стоматологу, кто-то участвовал в школьной постановке или заболевал, Йену приходилось ехать больше часа, чтобы добраться до них. Это увеличивало и время пребывания детей в группе продленного дня.
Его работа также страдала. Но как он мог отказаться от нее? Его объекты, эти единственные пока живые носители языков индейских племен, умирали, унося с собой свои лингвистические особенности. Никому другому не выделяли средств для этих исследований. С другой стороны, дети были в отчаянии, запутавшиеся и недоумевающие, чувствуя себя отвергнутыми, потому что их мать уехала, забрав старшую сестру, а их оставила.
Наконец Йен принял решение — он должен сам возделывать свой сад — и взял отпуск до конца семестра.
Но даже этого оказалось недостаточно. Он чувствовал, что ничего не успевает, а только ходит в магазин за продуктами и старается держать чистую одежду отдельно от грязной. Они с Джойс были сторонниками государственного образования, но теперь, когда Йен посещал школьные мероприятия, он увидел, насколько школы переполнены и стеснены в средствах.
В школе царил хаос, дома — полный разгром, дети были сбиты с толку, сам он измучен.
Он с неохотой снял трубку.
— Папа, Гвен, можно я привезу к вам детей?
Эми была вне себя.
— Да как он мог так поступить с Гвен? — обрушилась она на Холли, когда та позвонила ей, чтобы сказать, что Йен едет к отцу. — Это же нечестно! С чего это она должна собирать для его детей завтраки в школу?
У Йена были деньги, его доля из трастового фонда матери. Эми отдала свою в счет затрат на обучение фигурному катанию. Он мог бы нанять экономку и отдать детей в частную школу.
— Мама не против, — ответила Холли. — Она любит помогать людям.
Но через два часа Холли перезвонила, и ее голос звучал совсем по-другому.
— Что случилось? — тут же спросила Эми.
— Не знаю точно. Джек попросил меня позвонить тебе. Мы двадцать минут препирались по поводу того, почему он не может позвонить тебе сам, но кажется, он считает, что не может.
Эми вздохнула. Как все запуталось! Он любит ее, но не может ей позвонить.
— Что он хотел сказать?
— Он беспокоится за маму.
— Это понятно, — сказала Эми. — На нее вот-вот обрушится Йен.
— Дело не в этом. Она сможет с этим справиться. Она же вырастила Джека, не так ли?
Возразить было нечего. Джек, по всей видимости, был несносным мальчишкой.
— Тогда почему Джек попросил тебя позвонить мне?
Холли вздохнула:
— Эми, мне все это не нравится. Мне не хочется давить на тебя, но он был очень настойчив. У меня такое чувство, что мне приходится выбирать между вами двумя. Я не должна бы просить тебя об этом, но он мой брат, и…
Эми перебила:
— О чем он просит?
— Чтобы ты на неделю съездила в Айову. Я знаю, что это невозможно, — тут же добавила Холли. — Знаю, что в это время вы готовитесь к предстоящему году. Я ему об этом сказала, но он все равно говорит, что надо тебя попросить.
Поехать в Айову? В сентябре? Сезон у профессионалов становится с каждым годом длиннее, и ее первое большое соревнование должно состояться в начале октября. Новые программы обещают быть такими хорошими! Эми хотела, чтобы ее катание им соответствовало. Она не могла поехать в Айову.
— У меня свободна целая неделя перед Днем благодарения, Я поеду к ним тогда, а сейчас не могу.
— Я это знала. Перезвоню Джеку и все объясню.
— Нет, погоди. — Эми и сама не поняла, почему произнесла эти слова. — Не звони ему — пока. Дай мне подумать. Почему он считает, что я должна поехать? Какой от меня прок? На кухне от меня помощи мало.
— Я не уверена, что он и сам понимает. Все, что он сказал, — это что ты была на ее стороне. С ним это бывает — полная уверенность, которую он не может ни объяснить, ни доказать.
Это заставило Эми призадуматься.
— И он обычно прав, когда так себя ведет?
— Ну да.
Тогда, наверное, ей надо ехать.
В прошлое Рождество, незадолго до того как ее отец познакомился с Гвен, Эми видела, что с ним что-то не так. Он был худым и бледным. Ее это встревожило.
И что она сделала? Ничего. Она даже ни на минуту не задумалась о том, что можно сделать. Ей никогда и в голову не приходило, что она может что-то сделать.
Но это было не так. Поедем с нами в турне на неделю. Она могла предложить это. Он так много понимает в музыке, ему могло быть интересно и все остальное. У меня будет пять свободных дней в Европе. Приезжай ко мне в Англию. Покажи мне Оксфорд. Покажи, где ты познакомился с мамой.
Она сказала что-нибудь подобное? Сделана хоть малейший жест, означающий хотя бы какую-то ответственность? Нет. Если об отце надо позаботиться, если надо что-то сделать, этим, естественно, займется Феба.
Как она могла помочь Гвен? Она никогда ничего не делала для семьи. Она всегда отступала в тень и предоставляла все делать Фебе.
Но если бы Джек считал, что Феба может помочь, он позвонил бы Фебе. Вместо этого он заставил Холли позвонить ей. Разумеется, на самом деле он ничего не знал, ничего не понимал, все это только ощущения, впечатления, интуиция. Как она может нарушить расписание тренировок из-за чего-то настолько неопределенного?
Но это были ощущения, впечатления и интуиция Джека.
Глава 19
Вряд ли она могла сказать отцу и Гвен правду: «Я еду, потому что Джек считает, что я вам нужна». Гвен терпеть не может, когда кто-то за нее волнуется. Не могла она сказать и что едет помочь с детьми Йена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38