Свечи согласно пощелкивали, напоминая, что теперь заботу об освещении они взяли на себя, а мы можем больше не тратить силы на поединок с мраком и заняться чем-нибудь другим.
— Поль…
— Что?
Он улыбнулся, и я с интересом проследила за движением его губ: они открылись, закрылись, стали улыбкой. Я не удержалась и потрогала их рукой, и он тут же поцеловал мои пальцы.
— Что? — повторил он, и его губы прижались к моей ладони, ощутившей теплое дыхание Поля.
Но это было совсем не то, что чувствовала я, когда в темноте губами прикасалась к его губам. Я обняла его, с интересом обнаружив, что мне очень приятно касаться его волос, и было так странно трогать его и одновременно видеть свои руки, а внутри груди чувствовать радость рук от этих прикосновений. Я хотела поделиться с Полем своим открытием, но расстояние между нашими лицами вдруг исчезло, и мои губы встретились с его губами, и ни света, ни темноты вокруг нас не стало, потому что снова я ощутила то самое потрясающее сияние нашего общего сердца, сразу же обрадованно заструившееся откуда-то изнутри. И мне захотелось прорваться туда, откуда шло это сияние.
— Клео, пожалуйста, — простонал Поль, отстраняя меня. — Давай поговорим. — Он буквально скинул меня со своих колен и, встав в полный рост, метнулся к воде, яростно умылся и с шумом отпил из чаши. — Прости, — виновато сказал он. — Мне кажется, что мы заходим слишком далеко. Я не хочу, чтобы ты жалела об этом потом… когда мы выберемся отсюда… Я не имею права пользоваться твоей беспомощностью. Даже, если у тебя уже был мужчина… Я не могу, не хочу… Я живой человек, я…
Проклятые ноги! Мне хотелось вскочить, обнять Поля. Я не могла видеть его муку. Сейчас во всем мире не существовало человека, который был бы мне более дорогим и родным! Чего он боится? При чем здесь какие-то другие мужчины? Что мне до них, если есть Поль? Самый лучший, самый смелый, самый мой!
— Клео, родная, милая, ну не плачь! — Он уже стоял передо мной на коленях и гладил по плечам. — Я не хотел тебя обидеть. Ну ведь правда, я же не знаю, может быть, у тебя есть кто-то. Так вышло, что сейчас оказался рядом я, а не он…
— А если бы здесь была другая девушка, что ты тогда сделал бы?
— Но ведь это ты. — Он растерянно смотрел мне в глаза.
— А это ты. — Я взяла в руки его лицо. — Кроме тебя у меня никогда никого не было и не будет! Не будет! Понимаешь, не будет! Никогда не будет!
Он снял мои руки и крепко сжал их.
— Клео, мы выберемся отсюда! У тебя все еще будет! Обязательно, верь мне!
Он решил, что я сказала это, потому что потеряла надежду выбраться! Но ведь я говорила совсем о другом!
— Ты меня не так понял. Я просто не хочу никого, кроме тебя. И мы обязательно выберемся. Скоро здесь будут люди. Который час?
— Около трех. Нет, этого не может быть. — Он постучал по своим часам. — Около трех было, когда мы… — Он в ужасе посмотрел на меня.
— Часы сломались. Всего-то. Ведь время не могло остановиться. Наступит утро, и нас кто-нибудь найдет. А потом мы будем вспоминать, как познакомились под землей, и никто не захочет нам верить. — Я старалась ободрить его, но и себя не меньше. — Расскажи мне какую-нибудь историю, и вообще, я же ничего не знаю про тебя. Ты действительно учишься в Оксфорде?
— Да. — Он вздохнул. — Остался год магистратуры.
— А чем ты занимаешься?
— Иностранными языками.
— Ну я тоже знаю английский, разве это профессия?
— Я владею пятью европейскими языками, как родным итальянским, и еще латынью. Могу даже переводить стихи с одного на другой.
— Стихи? Моя мама писала стихи. Так ты итальянец?
— Да, из Вероны.
— Почему же ты решил учиться в Англии, а не дома? Разве в Италии нет университетов?
— Так решил мой отец. А я хотел стать профессиональным спортсменом, пловцом… Но он считал это «забавой в хлорированной водичке». — Поль замолчал.
— А кто твой отец? Почему он не хотел, чтобы ты стал спортсменом?
Глава 42,
в которой злился отец
Как же злился отец, что его единственный сын тратит время на «забаву в хлорированной водичке», вместо того чтобы учиться! Но учеба давалась Паоло играючи, а вот плавание… Коренастый Паоло был едва по плечо своим сверстникам, длинноногим и длинноруким высоченным парням, но в юношескую сборную страны пригласили именно его, обладателя самых выносливых легких.
— Меня берут в сборную! — Паоло надеялся порадовать отца, но сеньор Винченцо разъярился.
— Я не жалею денег на твое образование, твоя голова не болванка для резиновой шапочки! Я не допущу, чтобы мой сын плавал в хлорированной водичке на потеху толпе и на него делали бы ставки, как на жеребца! Я еще понял бы карьеру военного, как-никак благородное занятие в традициях рода!
— Какого еще рода?! — неожиданно заспорил с отцом покрасневший Паоло.
— Древнего, княжеского! У нас в гербе корона герцогов да Гарда и да Вилла-Нуова!
— Ты со своей короной холодильниками торгуешь! Кому нужен титул, если ни гроша за душой! — Лицо Паоло пылало, но он уже не мог сдерживаться, впервые выказывая неповиновение отцу. — Герцог! Ах-ах! Где же твое войско, где земли, дворцы?
— Щенок! Разве дело в дворцах и в войске? Главное в том, что не угас наш род! Над твоими мозгами трудились десятки поколений, они принадлежат не одному тебе, зарывать свой талант — преступление!
Паоло попытался перевести разговор в более абстрактную плоскость и заговорил о важности спорта вообще, но отец даже не слушал его, а, яростно жестикулируя перед лицом Паоло, орал:
— Потом что, в охранники или сразу в гангстеры пойдешь, спортсмен? Кровь разбойничья взыграла? Да я тебя своими руками задушу, пловец! Бездельник!
Он действительно схватил сына за горло, и, если бы мать Паоло не вбежала вовремя и не разняла железную хватку мужа, трудно предположить, чем бы закончилось родительское воспитание.
Как же ответить Клео? — растерялся Паоло. Сказать, что мой отец — последний из рода да Гарда и да Вилла-Нуова? Смешно, разорившийся торговец бытовой техникой — герцог. А я сам? Безработный недоучка или благородный сеньор? Я даже однокурсникам никогда не рассказывал о своем происхождении, хотя они неизменно потешались над двойной фамилией, а я всегда старался отшутиться: дескать, ошибка чиновника, выписавшего документы о рождении, перестарался клерк и вывел имена обоих родителей. И уж тем более признаться Клео, настоящей маркизе с замком… Но если все-таки сказать ей? Нет, не прямо, прямо очень неудобно…
Глава 43,
в которой я повторила вопрос
— Так кто же твой папа? — повторила я, потому что Поль молчал. — Он умер? Извини.
— Нет, отец жив.
Поль отодвинулся еще дальше и погрузился в свои мысли, а мне очень хотелось снова почувствовать его губы, но не просить же Поля поцеловать меня?
— Поль, тебе не холодно? Прикрыть тебя покрывалом?
Он не отреагировал на мое предложение, а, словно возвращаясь откуда-то издалека, произнес:
— Знаешь, лучше я расскажу тебе одну историю. Ладно? Время пролетит быстрее.
— Конечно!
— В давние времена в Италии было так: что ни город, то королевство, а что ни королевство, то и король. Или уж, по меньшей мере, герцогство с герцогом. Стоял замок на озере Гарда, и правил им герцог, соответственно, мессер да Гарда. Высоки были его палаты, а казна — неисчерпаема, как море. Но чудеснее всего — яблоневые сады. Весною — в цветах душистых, осенью — в плодах наливных. Однако дороже сада для герцога — единственная дочь, прекрасная герцогиня, настоящая Фанта-Гиро…
Мне нравилось, как рассказывал Поль, я и не думала, что кто-то, кроме моего папы, умеет рассказывать сказки.
— Фанта-Гиро? — не поняла я. — Что это? Имя?
— Фанта-Гиро — это значит идеальная красавица. Как ты.
Я хотела возразить, но туг свечка защелкала, зашипела, и мы вновь оказались в темноте.
— Подожди, — сказал Поль, — я зажгу новую, там еще много.
— Не надо, просто сядь ко мне поближе и рассказывай дальше. Сказкам идет темнота.
И опять в полной пустоте существовал только его голос и тепло его рук, обнимавших меня. Правда, можно было еще услышать совсем тихие шелестящие капли воды…
Глава 44,
в которой завелись разбойники
Только вот завелись на герцогских землях разбойники — атаман Кремень с шайкой. И от них, конечно, пошло всякое воровство и разорение, а воровство на своей земле всегда досадливо. И повелел герцог изловить Кремня-разбойника.
И попался Кремень. Привели его слуги к герцогу, а сами поодаль стали. Хотел было Кремень в окно кинуться, да вдруг увидал Фанта-Гиро. Огнем его волчий глаз вспыхнул. Повалился он в ноги герцогу, прощения просит, в монастырь уйти клянется. Поверил клятве герцог, отпустил Кремня. И как в воду разбойники канули. Спокойно стало.
Кончилась зима. Зазеленели, зацвели яблони. Соловьи запели. Пошла раз Фанта-Гиро в сад гулять. Вдруг, откуда ни возьмись, является перед ней Кремень-разбойник.
— Давно я тебя поджидаю, — говорит. — Как в первый раз тебя увидел, так и решил — моей будешь.
Герцогине бы закричать — да не может, со страху язык отнялся. А Кремень медлить не стал — накинулся как дикий зверь. Жемчужное ожерелье порвал, руки заломил и в момент обесчестил. Встал, отряхнулся, усы подкрутил и говорит: «Жди, говорит, завтра сватов. Сколько захочу за тобой приданого возьму».
Заплакала Фанта-Гиро. Страшен ей Кремень-разбойник. Не такого жениха ждала. Узнал про все герцог, опечалился. Черные мысли одолевают, но все же спрашивает дочку:
— Может, правда за Кремня пойдешь?
— Умереть мне лучше, чем такое от вас, отец, слышать.
Долго думал герцог и решил ждать завтрашнего дня. Если Кремень свататься придет, схватить его и в подвалах на хлебе и воде до смерти держать. А не придет — ловить посылать. Как с дочкой быть — видно будет. С тем и задремал перед рассветом.
Утром, глядь, едут к воротам всадники, богато одеты. Не поверил бы, что разбойники, если бы впереди не Кремень. Едет, усы крутит, латы серебряные, шелковый плащ развевается. Едет, о богатстве герцогском мечтает.
А герцог позвал своих людей с мечами да пиками и в соседней комнате спрятал, а сам на резное кресло сел.
Заходит первым Кремень, за ним сваты шпорами позванивают. И разбойник гордо так говорит:
— За своим я, мессер, пришел.
Герцог тоже не спешит. Велел вина принести, закусок, за стол зовет. Не успели гости по чарке выпить, как выскочили герцоговы слуги, всех схватили, связали, в подвал затолкали. Бегут докладывать: все, дескать, мессер, готово.
Успокоился герцог, спать улегся. Ну, думает, поплачет дочка, да успокоится. А от себя он ее не отпустит. Одна ведь она у него, кровиночка. А герцогине не спится. Плакала она, плакала и решила в сад пойти. Позвала тихонько свою нянюшку и пошла. Дух от яблонь чудесный. Соловей поет. На небе звездочки перемигиваются. Покойно так, тепло.
А разбойники тем временем через стену перелезли и к покоям герцогским подобрались. Имели они наказ: не вернется атаман до вечера — в полночь поджечь все герцоговы постройки. Порубили они всех караульщиков да собак. Кремня выпустили, а все двери закрыли и бревнами заложили. Соломы накидали и подожгли. Погода тихая, безветренная была. Полыхнул огонь до самого неба.
Проснулись люди. Женщины кричат, дети плачут — да не выйти никому, а кто в окно выпрыгнет — того разбойники режут.
Проснулся герцог, да поздно. Во второй раз его разбойники обманули. Кинулся он к дочери — а ее нет в комнате.
— Унес, окаянный, доченьку, не жить мне теперь!
И в окно герцог прыгнул. Разбился или нет, только разбойники всего его изрубили. И всех истребили разбойники, кого ножом, кого огнем. И на сад пожар перекинулся.
Увидала огонь Фанта-Гиро, побежала назад к дому, отца спасать. Да только поздно уже — крыша проваливаться начала. И такой страх вокруг творится, что и не видать бы лучше. А разбойники веселятся, на конях гарцуют, факелами да ножами окровавленными размахивают. И спрятаться бы девушке — да некуда; Все огнем освещено. Видит она — несется на нее разбойник, клинком замахнулся. И вдруг ожгло ей лицо. Это головня летящая ей в глаз ударила. Упала она на землю, а всадник обезумевший дальше помчался.
На рассвете нашла ее нянюшка. Всю ночь она в озере просидела, от огня спасалась. Очнулась Фанта-Гиро. Слышит, нянюшка плачет, причитает. А сама глаз раскрыть не может. Рассказала ей все нянюшка, подняться помогла, отвела к озеру. Ведет, а на герцогову дочь взглянуть боится: вместо лица — сплошной ожог, глаз вытек, волосы клоками висят. И кругом пепелище да мертвые валяются. А страшнее всего сад — деревья черные, обугленные. Только у одной яблони возле озера несколько веток целых, да на том месте, где Кремень Фанта-Гиро бесчестил, — трава зеленая.
Срезала нянюшка с яблоньки эти ветки и повела слепую герцогиню подальше от страшного места. Одни вороны над пепелищем кружиться остались. Остановились они в лесу ночевать. Глядь — на полянке яблонька дикая стоит. Старуха к ней веточки из герцогова сада и привила. Проснулись они утром и пошли дальше, ягодами, корнями питались.
Недели через две пришли они в город большой. Нанялась старуха к купцу за свиньями ходить, и изуродованная герцогиня с ней в свинарнике живет, как может помогает. Один глаз понемножку видеть начал. Велела ей старуха себя матушкой звать, а про то, что дочка герцога да Гарда никому не сказывать. А зимой народился у нее мальчик.
А как новая весна расцвела, затосковал Кремень-разбойник. Хоть и не любил он Фанта-Гиро, а все тянет на то место взглянуть, где она ходила. Никому не сказал, один поехал.
Недолго искал, нашел то место лихое. Трава молодая едва-едва через горелое пробивается. Все голое, обугленное, на земле кости человеческие валяются. И сад черный, мертвый стоит. Не по себе даже разбойнику стало. Слез он с коня, пошел по саду. Вдруг блеснуло что-то. Наклонился он. Видит, это жемчужины из ожерелья девичьего по земле рассыпаны. Какие потемнели, а несколько штук — живые, горят. Собрал он их в ладонь, сжал кулак и заплакал. Первый раз за всю свою разбойничью жизнь заплакал. Во всем раскаялся.
Да недолгое оно, воровское раскаяние. Чуть дружков увидал, вина выпил и опять за разбой принялся. Только иногда вытащит из кармана жемчужины, вздохнет и назад положит.
Шли дни за днями, годы за годами. Стал сынок герцогинин подрастать. Красивенький, быстроглазый мальчишечка получился. Понравился он хозяевам. Хоть и богато жил купец, за морями торговал, да не было у него детей. Стали они мальчика к себе в дом пускать, читать, писать учить. А он все на лету ловит. Купчиха мальчика балует, лакомствами кормит. А он все матери унести норовит. Ласковый такой. Джованни.
Собрался купец однажды на ярмарку и решил Джованни с собой взять. И веселее, и все лишний глаз за товаром смотрит.
Ехали они долго ли, коротко ли, а дорога через те места, через горелые, страшные. Едут, купец крестится и говорит:
— Эх, какие тут сады да яблоки были, я их у герцога возами покупал да по яблочку продавал. Какой же лиходей загубил здесь все!
Съездили они на ярмарку, назад вернулись. Купец на Джованни не нарадуется. Насыпал ему полный карман денег и платок шелковый для матери дал. Джованни дома про ярмарку расспрашивают, про дорогу, не было ли разбойников.
— Разбойников мы не видели, а ехали мимо горелого места. Купец очень жалел, что сад сгорел, нет нигде теперь таких яблок.
— Как это нет?! Есть, я сохранила! — говорит нянюшка.
— Молчи, няня, совсем с ума сошла! — испугалась герцогиня.
А бабка слушать ее не стала и говорит Джованни:
— Зови купца, я ему про яблоки расскажу.
Мальчик бегом к купцу. Так, мол, и так, сеньор, бабушка вам про яблоки рассказать хочет. У купца глаза загорелись. Купцы, они прибыль за сто земель чуют. Побежал он в свинарник.
— Ты что, старая, столько лет у меня живешь, мой хлеб ешь, а такое скрываешь! Рассказывай!
— Отпишите Джованни все свое богатство в наследство, скажу.
Стали они торговаться. Как-то уж поладили. А герцогиня молчит, как бы не узнал купец, кто она такая. Стыдно.
Ну, сели они на лошадей, поехали. А там лес, пешком идти нужно. Купец сам старуху под руки ведет. Вышли они к той полянке, а ее не узнать. Сад, на деревьях яблоки крупные, налитые, огнем горят. Старуха сама удивилась: и то деревце уцелело, да еще новые повырастали. Чудо.
Купец рад-радешенек. На другой день работников послал, сад огородил, сторожей поставил. Яблоки поснимал, в сено уложил и торговать поехал. Джованни, понятно, с собой взял, а герцогине с нянюшкой дом с прислугой нанял.
Хоть Кремень-разбойник воровство свое не бросил, только его на берег озера Гарда все чаще тянуть стало. Съездит, а потом неделю с тоски пьет. Тошно ему, седой весь стал. Волк и есть волк. Ни семьи, ни детей.
А купец Джованни как родного сына любил. И доход от яблоневого сада год от году все больше. Только задумался однажды купец: откуда старуха про сад знала? Почему знала, а сама удивлялась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17