посмотрите, как я умен, как тонок, ироничен?! А может, с тем, что нам стыдно признаваться в своих сомнениях? В собственной слепоте или в глупости, наконец?
За почти четыре десятилетия нашей дружбы Руди стал для меня даже не другом, а чем-то вроде существующей отдельно, но моей собственной половины. Мы ведь не только понимали друг друга даже не с полуслова – с полужеста, но и думали и чувствовали в одном ключе. При всей своей непохожести не контрастировали один с другим, а дополняли. Не подавляли, а давали возможность куда лучше разобраться в самом себе. Иногда я думаю, что, не будь мы рядом, мы бы оба гляделись куда более серо и невыразительно. И хотя старше я его всего на полтора месяца, он иногда напоминал мне рано повзрослевшего ребенка. Таким, с неизгладимой печатью детскости, он и останется для меня до конца своих дней.
В нашу жестокую и несентиментальную эпоху Руди занесло случайно. Изнеженный южанин по духу, он оказался в суровой Антарктике чувств. Таким людям чаще всего тяжело, просто невыносимо приспособиться к жизни. Они слишком доверчивы и бескорыстны. Ищут и не находят. Ждут и не могут дождаться. Ступают босыми ногами по льду равнодушия и думают, что жжет их пламя непонимания. Грезят о тропиках любви, но замерзают от одиночества.
Порой я его искренне жалел. Порой – чуточку завидовал. Мне казалось – он способен видеть и слышать те краски и звуки, которые мне недоступны.
– Знаешь, – а ведь я тебя, порой, ревную…
– Ты о возрасте?
Я усмехнулся. Чувства выражать труднее, чем желания. В отличие от однозначного «хочу» они куда многозначней.
– Нет, Руди, – не о нем. О возможностях, которые перед тобой открылись.
– Тогда ты завидуешь не мне, – довольно быстро возразил он, – а Времени. Это оно делает с человеком все, что ему вздумается.
Я так и знал: он все поймет и переиначит по-своему.
– Руди, – сказал я, – время – лишь только дорога, путь. Мы, люди, двигаемся по ней, но в разные стороны. Все зависит от нас самих.
– Ты всегда был чересчур самонадеянным. Переубеждать его не имело никакого смысла. Это бы ни к чему не привело. Надо было возвратить его к знакомым ориентирам:
– А знаешь, ведь ты прав Лола действительно была похожа на женщину с ренуаровского полотна. Только такую надо было бы писать не маслом, а пастелью.
Он замолчал. Я задел старую, но все еще ноющую рану.
– Я не художник, – глухо откликнулся он. – У них глаз иначе устроен.
– Ты никогда не задумывался? Может, ты везде и повсюду инстинктивно ищешь именно ее?
Мне показалось, я услышал глухой, тоскливый вздох.
– Сравниваешь с ней. Представляешь, как бы она поступила в том или ином случае.
– Чарли! – В голосе его зазвучала задумчивая нежность. – Никто другой так не способен меня чувствовать, как ты.
Но я возвратился к тому, с чего начал:
– Да, но она ведь давно уже совсем не та, какой ты ее помнишь. Значит, охотишься ты за миражом…
Вместо того чтобы удержать его на весу, я заскользил вместе с ним к обрыву в пропасть. Мгновенно спохватившись, я взял себя в руки: ну нет, старик, тебе это не удастся! Сейчас ты разозлишься на меня так, что сразу придешь в себя. Поверь мне, уж я на это мастер.
– Скажи, – продолжил я. – Ты оставил ее из-за ее ребенка или потому, что не она о тебе, а ты о ней должен был заботиться?
Тут его прорвало:
– Да пошел ты! Я, по крайней мере, не превращаю нелегальных эмигранточек в одалисок и прислужниц. Сколько лет ты морочишь голову Селесте?
– Скоро десять, – покаялся я, чтобы он выдал мне индульгенцию.
– А ведь ей, кажется, уже тридцать шесть…
– Она меня уже наказала, – усмехнулся я.
– Ты шутишь! – оторопел он.
– Вроде нет. Все слишком взаправду и всерьез…
– Что случилось? – зазвучала в его голосе тревога.
Я побарабанил пальцами по столу:
– Она ушла от меня…
– Как ушла? Ты ее выставил, что ли?
– Нет, Руди, – сообщил я роковую новость. – Она беременна. Я сказал, чтобы она сделала аборт, и она меня оставила.
Он так свистнул в трубку, что я от неожиданности вздрогнул.
– Вернется!
Я промолчал. Другому всегда легче справляться с твоими трудностями. Чтобы переменить тему, он спросил:
– Тебе что-нибудь известно о моем семействе?
Наверное, внутри самого себя он все еще не свыкся со своей новой ипостасью. Ампутированная конечность ноет еще долго и болезненно. Ничего – и это пройдет…
– Очень мало, – словно бы оправдываясь и тем самым не заставляя его испытывать смущение, вздохнул я. – Оставляю записи на автоответчике Абби, но ответа не получаю. А детям твоим я звонить не хочу…
– И не надо, – согласился он. – Слушай, а если бы действительно она родила… Селеста… Появился бы ребенок…
– Представь себе, – рассердившись, рявкнул я, – что нечто подобное произошло бы с тобой…
По-видимому, он представил.
– Ты прав, – согласился он.
– Руди, – сказал я ему, – воспринимай все, как есть. Лови минуту, как кайф. Заставь себя поверить, что такой выигрыш, как у тебя, не доставался еще ни одному человеку на земле. Ты – первый, кто получил возможность начать жить заново. Был рабом и вышел на свободу…
– Знаешь, что самое странное? – спросил меня задумчиво Руди. – Я ведь понятия не имею, что мне делать с этой своей свободой…
РУДИ
Вот уже несколько дней, как у меня испортились контактные линзы. Я зашел в магазин оптики. Аккуратненький, как подарочный сверток, китаец усадил меня в кресло и целых полчаса менял стекла, заставляя вглядываться в таблицы с буквами. И наконец, несколько растерянно произнес:
– Сколько лет вы носили их, сэр?
– Больше десяти.
– И они вам не мешали?
– Нет, конечно, – слегка раздраженно ответил я. – А в чем дело?
– У вас совершенно нормальное зрение. Контактные линзы абсолютно ни к чему.
Нервничая, я стал убеждать его, что что-то не так. Что вкралась какая-то ошибка. Но он обиженно, но решительно настаивал на своем. Внезапно меня пронзила догадка: а что, если мое зрение сейчас соответствует изменившемуся возрасту. И холодная, скользкая ящерка страха снова мелькнула в насторожившемся позвоночнике.
«Что же ты выиграл? – язвительно осведомился Виртуальный Руди. – Что из уважаемого профессора стал уличным музыкантом? Или – что из семейного человека превратился в бродягу?»
Руди-Реалиста почему-то поблизости не было, и Виртуальному Руди некому было ответить. И застегнутый на все пуговицы и добропорядочный, как аптечный шкаф, Виртуальный Руди вдруг заговорил другим языком:
«Кому ты нужен будешь потом, в твоем будущем, старый мудак? Кто вытрет тебе твою обосранную жопу? Наденет пеленку? Поднесет к твоему слюнявому и трясущемуся рту говенистую жижу каши? Споет не колыбельную, а отходную?»
По-видимому, Руди-Реалист не очень хотел попадаться ему под горячую руку. Я был в растерянности.
А вечером меня снова посетила гостья… Деревья на улице чуть припорошило, но потом пошел дождь, и по тротуарам потекли ручейки слякоти. Я торопился домой, чувствуя, как сырой и холодный ветер забирается за шиворот.
В парадной меня поджидала Ксана:
– Не выгоните?
– Ты вся мокрая, – сказал я, глядя на ее короткое вымокшее пальтишко. – Пошли… Давно ты здесь?
– Нет! Минут десять…
По щекам ее все еще ползли слезинки влаги, а под шапочкой, как всклокоченная намокшая птица, повисла прядь волос. Мы поднялись по лестнице, и я открыл дверь. Пропустил Ксану вперед:
– Почему ты не сказала, что придешь?
– Не хотела, чтобы слышали девчонки.
Я пожал плечами:
– Ладно – рассказывай!
Она чуточку помолчала:
– Руди, у меня к вам просьба…
– Не сомневаюсь, – буркнул я.
Ее серые глаза скользнули по мне и виновато уставились в пол. А я подумал, какое у нее все же чистое, приятное лицо, у этой девушки. Будь я художником…
– Будь я художником, – сказал я, – я бы, недолго думая, сел и нарисовал тебя такой, как ты сейчас есть. В дожде. Слегка растрепанную. Молодую и очень красивую…
– Руди, только вы можете мне помочь…
Я осторожно снял с нее пальто, потом шапку, смахнул дождинки на пол и потрепал ее за щеку.
– Срочно нужны деньги?
– Нет, Руди, – подняла она, наконец, на меня свой такой лучистый – или мне так показалось – взгляд.
Я оторопело уставился на нее:
– Но чем другим я могу тебе помочь, девочка? Что еще могло привести тебя в такую погодку к старому джентльмену?
Я кокетничал, но она схватила меня за руку и сказала серьезным тоном:
– Вы вовсе не старый, Руди. И молодеете от месяца к месяцу.
Чтобы избавиться от неприятного ощущения, я опять взял на вооружение пошлость:
– Тогда ты в меня влюблена… Впрочем, будем надеяться, что нет… Слушай, сообрази что-нибудь в холодильнике?
Ксана подошла к холодильнику и стала перебирать в нем коробки.
– Если ты ищешь что-нибудь погорячее, это там, в баре, – показал я ей на небольшой, но толстозадый европейский комод.
– Руди, вы бы могли поговорить с Бобом Мортимером? – донеслось до меня глухо.
Чтобы не встречаться со мной взглядом, она наклонилась вниз.
– О чем?.. Боюсь, – хохотнул я, – ты ошиблась. Девушки его интересуют мало.
– У меня кончается виза, Руди. Я не хочу возвращаться на Украину, домой.
Я достал бутылку виски и два бокала. Неспешно почесал слегка висок, потом, вздохнув, плеснул в оба бокала.
– Льда не кладу. Холодно. Если хочешь – вот лимон.
Она закрыла глаза, чуть сжала губы, а потом выпила все залпом. А я – по старой привычке тянул.
– Там тяжело сейчас, – сказала она и посмотрела на меня вопросительно.
– Конечно! – пообещал я ей. – Поговорю завтра же…
– Руди… поймите меня правильно. К другому бы я не пошла…
Я удивился:
– Это еще почему?
– Потому что вы добрый и сильный. И бескорыстный. Думаете, мы не ценим, что вы делите все, что получаете от Боба, на равные части?
У меня защемило в глазах и в носу.
– Моя мама – учительница музыки, а папа – ученый, доцент. Сейчас на Украине университетская зарплата – как подаяние нищему. Я посылаю им отсюда деньги. Я ведь единственная дочь в семье.
Я напрягся, чтобы не дать ей почувствовать, что ощутил внезапно сам. У нужды есть свои достоинства. Она пробуждает в людях человечность и делает их мягкими и сердечными.
– Поговорю во что бы то ни стало, – заверил я ее. – Завтра же…
Ксана глубоко уселась в кресло, скрестила руки и внезапно стала похожа на большую и несчастную птицу. Сам не зная почему, я присел на коврике перед ней и опустил ладони на ее колени. Клянусь – у меня в мыслях не было ничего, связанного с сексом.
– У них никого, кроме меня, нет, Руди. Я должна была им помочь… – гладила она в ответ мою руку.
– Ты говоришь таким тоном, – сказал я, – словно сделала что-то плохое…
Мне вдруг показалось, что я – воришка, забравшийся в чужую спальню.
– Если только там, откуда я сбежала, узнают, где я…
– Сбежала? Что значит – сбежала? Почему? От кого? И с чего вдруг ты должна их бояться?
– От них…
Я молчал, ждал, что она объяснит сама.
– Эти люди способны на все, – голос у нее был тусклый и чуточку истеричный.
Мы гладили друг друга: я – ее, она – меня. Чулки у нее тоже были мокрые.
– Я приехала в Чикаго по объявлению. Нашла его у нас в украинской газете.
– Ты вовсе не одна такая.
– Там было написано, что нужны молодые женщины, которые готовы заниматься с детьми или стариками. А они попытались упечь меня в публичный дом. Не знаю даже, как мне удалось вырваться, убежать. Я уже полгода в Нью-Йорке. И знаю, что они меня ищут…
Я вздрогнул и прижал ее к себе крепче. Мне было так жаль ее.
– Руди, – наклонилась она ко мне близко-близко. – Вы такой мужественный, благородный. И еще – таинственный… Девчонки из-за вас совсем рассорились. Сунами даже хотела уйти от Лизелотты и переселиться ко мне.
– Ты шутишь! – Я не знал – смеяться ли мне или плакать.
– Нисколько… А теперь еще Лизелотта решила доказать нам, что не она за вами, а вы за ней бегаете. И позвонила этому – Джимми Робертсу.
Меня распирал смех.
– Ну помните, того телевизионщика, который снимал про нас сюжет?
Я захохотал, как сумасшедший. На лице Ксаны появилась лукавая улыбка.
– Это не совсем так, правда? – спросила она с удовлетворением.
– Совсем не так, – заверил я ее. – Я не то, что не бегаю – не хожу за ней. И мне все равно, где она и с кем.
– Я так и думала. Иначе я не пришла бы к вам домой.
Она придвинулась ко мне. Ее грудь находилась теперь точно на уровне моего лица.
– Не думайте обо мне плохо. Я не такая…
– Эй, девочка! – наклонил я ее голову к себе, впитывая ее губы. – Спасибо тебе за все… Никакая ты не «такая»! Ты просто прекрасная!
Она раздевалась так по-домашнему, что я почувствовал себя свиньей, которая никогда не отплатит ей за эту ночь.
– Ксана, – нежно сказал я, – ты пахнешь сладким домашним печеньем и горячей плитой… Это так здорово…
Я держал в руках ее тело. Оно было шелковистым и доверчивым. А ласки – спокойными и тоже какими-то домашними.
Она накрыла меня собой. Вобрала всего, словно я был ее плодом, а не мужчиной, который лежал с ней в постели. И отдавала себя так, словно раскачивала люльку с младенцем… Впервые мне стало вдруг до боли стыдно, и я почувствовал, что не могу больше молчать. Что я должен раскаяться и рассказать о вине, которую тащу за собой, как горб, повсюду и везде.
Возможно, я сделал ошибку, но сдерживаться уже не мог.
– Ксана, – негромко сказал я. – Мне очень жаль, но я тоже совсем не тот, каким ты себе меня вообразила. Судьба всех иллюзий – в конце концов, оказаться разбитыми. Я – самый обычный человек. Наверное, даже – слишком обычный, но попавший в необычную ситуацию.
Она молчала. Много бы я дал, чтобы узнать, что думает про меня эта изящная головка.
– Если можешь – прости! – покачал я в сомнении головой, потому что не очень верил, что такое можно действительно простить.
Бедная девочка! У нее был такой растерянный вид… Если бы угрызения совести состояли из кислоты, от меня бы ничего не осталось. Я бы растворился в ней, как ржавчина.
– Моя тайна не в том, что я – фальшивомонетчик, шулер или беглый преступник: она – проще и хуже. Я – дешевый Фауст в издании для сирых. Краду время у себя и у других…
От растерянности лицо у нее стало таким, будто она вдруг увидела оживший призрак. Рот чуть приоткрылся, а глаза напряглись от неожиданности и ожидания чего-то страшного и непоправимого. Вздохнув, я полез в ящик письменного стола и, достав оттуда свой паспорт, протянул ей. Там красовалась моя старая фотография и год рождения.
Если я умею читать по лицам, на ее лице смешались испуг и сочувствие, боль и жалость.
– Пожалуйста, дай мне слово, что ты расскажешь об этом только тогда, когда я оставлю Нью-Йорк… Это уже не так далеко…
– Клянусь!
– Не надо клясться. Я верю тебе и так…
Внезапно я вспомнил, что говорил мне Чарли про магнетизм и как он действует на баб, и грустно улыбнулся. Неужели Руди-Реалист стал наследником Великого Мага Постели?
В темноте Ксана тихо и нежно выцеловывала мне лицо.
Шел дождь, капли его отсчитывали секунды, как будильник, которому осталось не так уж много времени до рокового звонка.
Мы лежали и молча думали каждый о своем. Такие близкие. И такие бесконечно далекие друг от друга два существа.
Меня переполняли жалость и сострадание. «Господи, – думал я, – если бы я только мог ей помочь!»
– Перед тобой еще вся жизнь, Ксана. Ты ее только начинаешь. Поверь мне, все устроится. Ты – чистая и хорошая девушка. Тебе обязательно повезет. Клянусь тебе, я буду об этом молиться.
Я медленно и осторожно целовал ее тело. Сверху донизу. Скользил по нему, как по катку, но лед пылал, а я, впитывая в себя его домашний, сдобный запах, я сгорал вместе с ним.
ЧАРЛИ
«Я ведь понятия не имею, что мне делать с этой своей свободой», – растерянно сказал мне Руди…
Его вопрос застрял во мне, как электрод, вживленный в мозг чересчур любопытным исследователем. Я думал об этом все чаще и чаще. В любое время. И в самых разных ситуациях. Мне хотелось решить для себя эту коварную загадку рода человеческого. Но то, что не в состоянии были сделать целые поколения философов, не дано было совершить и мне.
В камере йоханнесбургской тюрьмы единственно, о чем я мечтал – о свободе. Обрел я ее заново, лишь добравшись до Америки. Причем так боялся потерять ее еще раз, что, когда меня здесь арестовали, готов был выдать всех, с кем был связан. Оказавшись перед выбором идеология или свобода, я без колебаний выбрал свободу. Жизнь дается человеку один раз, понимал я, и жертвовать ею во имя даже самой благородной идеи – глупость или фанатизм. Да была ли на свете хоть одна идеология, которая, в конце концов, не обернулась лживым и прожорливым мифом? К своему счастью, прежде чем я выдал своих единомышленников, они заложили меня сами. Меня обвинили в соучастии в убийстве полицейского. И если бы не Роза, я получил бы второй и не менее жестокий срок.
Сначала я отчаянно стыдился самого себя: ты – не только не герой, Чарли, ты – человек без хребта и принципов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
За почти четыре десятилетия нашей дружбы Руди стал для меня даже не другом, а чем-то вроде существующей отдельно, но моей собственной половины. Мы ведь не только понимали друг друга даже не с полуслова – с полужеста, но и думали и чувствовали в одном ключе. При всей своей непохожести не контрастировали один с другим, а дополняли. Не подавляли, а давали возможность куда лучше разобраться в самом себе. Иногда я думаю, что, не будь мы рядом, мы бы оба гляделись куда более серо и невыразительно. И хотя старше я его всего на полтора месяца, он иногда напоминал мне рано повзрослевшего ребенка. Таким, с неизгладимой печатью детскости, он и останется для меня до конца своих дней.
В нашу жестокую и несентиментальную эпоху Руди занесло случайно. Изнеженный южанин по духу, он оказался в суровой Антарктике чувств. Таким людям чаще всего тяжело, просто невыносимо приспособиться к жизни. Они слишком доверчивы и бескорыстны. Ищут и не находят. Ждут и не могут дождаться. Ступают босыми ногами по льду равнодушия и думают, что жжет их пламя непонимания. Грезят о тропиках любви, но замерзают от одиночества.
Порой я его искренне жалел. Порой – чуточку завидовал. Мне казалось – он способен видеть и слышать те краски и звуки, которые мне недоступны.
– Знаешь, – а ведь я тебя, порой, ревную…
– Ты о возрасте?
Я усмехнулся. Чувства выражать труднее, чем желания. В отличие от однозначного «хочу» они куда многозначней.
– Нет, Руди, – не о нем. О возможностях, которые перед тобой открылись.
– Тогда ты завидуешь не мне, – довольно быстро возразил он, – а Времени. Это оно делает с человеком все, что ему вздумается.
Я так и знал: он все поймет и переиначит по-своему.
– Руди, – сказал я, – время – лишь только дорога, путь. Мы, люди, двигаемся по ней, но в разные стороны. Все зависит от нас самих.
– Ты всегда был чересчур самонадеянным. Переубеждать его не имело никакого смысла. Это бы ни к чему не привело. Надо было возвратить его к знакомым ориентирам:
– А знаешь, ведь ты прав Лола действительно была похожа на женщину с ренуаровского полотна. Только такую надо было бы писать не маслом, а пастелью.
Он замолчал. Я задел старую, но все еще ноющую рану.
– Я не художник, – глухо откликнулся он. – У них глаз иначе устроен.
– Ты никогда не задумывался? Может, ты везде и повсюду инстинктивно ищешь именно ее?
Мне показалось, я услышал глухой, тоскливый вздох.
– Сравниваешь с ней. Представляешь, как бы она поступила в том или ином случае.
– Чарли! – В голосе его зазвучала задумчивая нежность. – Никто другой так не способен меня чувствовать, как ты.
Но я возвратился к тому, с чего начал:
– Да, но она ведь давно уже совсем не та, какой ты ее помнишь. Значит, охотишься ты за миражом…
Вместо того чтобы удержать его на весу, я заскользил вместе с ним к обрыву в пропасть. Мгновенно спохватившись, я взял себя в руки: ну нет, старик, тебе это не удастся! Сейчас ты разозлишься на меня так, что сразу придешь в себя. Поверь мне, уж я на это мастер.
– Скажи, – продолжил я. – Ты оставил ее из-за ее ребенка или потому, что не она о тебе, а ты о ней должен был заботиться?
Тут его прорвало:
– Да пошел ты! Я, по крайней мере, не превращаю нелегальных эмигранточек в одалисок и прислужниц. Сколько лет ты морочишь голову Селесте?
– Скоро десять, – покаялся я, чтобы он выдал мне индульгенцию.
– А ведь ей, кажется, уже тридцать шесть…
– Она меня уже наказала, – усмехнулся я.
– Ты шутишь! – оторопел он.
– Вроде нет. Все слишком взаправду и всерьез…
– Что случилось? – зазвучала в его голосе тревога.
Я побарабанил пальцами по столу:
– Она ушла от меня…
– Как ушла? Ты ее выставил, что ли?
– Нет, Руди, – сообщил я роковую новость. – Она беременна. Я сказал, чтобы она сделала аборт, и она меня оставила.
Он так свистнул в трубку, что я от неожиданности вздрогнул.
– Вернется!
Я промолчал. Другому всегда легче справляться с твоими трудностями. Чтобы переменить тему, он спросил:
– Тебе что-нибудь известно о моем семействе?
Наверное, внутри самого себя он все еще не свыкся со своей новой ипостасью. Ампутированная конечность ноет еще долго и болезненно. Ничего – и это пройдет…
– Очень мало, – словно бы оправдываясь и тем самым не заставляя его испытывать смущение, вздохнул я. – Оставляю записи на автоответчике Абби, но ответа не получаю. А детям твоим я звонить не хочу…
– И не надо, – согласился он. – Слушай, а если бы действительно она родила… Селеста… Появился бы ребенок…
– Представь себе, – рассердившись, рявкнул я, – что нечто подобное произошло бы с тобой…
По-видимому, он представил.
– Ты прав, – согласился он.
– Руди, – сказал я ему, – воспринимай все, как есть. Лови минуту, как кайф. Заставь себя поверить, что такой выигрыш, как у тебя, не доставался еще ни одному человеку на земле. Ты – первый, кто получил возможность начать жить заново. Был рабом и вышел на свободу…
– Знаешь, что самое странное? – спросил меня задумчиво Руди. – Я ведь понятия не имею, что мне делать с этой своей свободой…
РУДИ
Вот уже несколько дней, как у меня испортились контактные линзы. Я зашел в магазин оптики. Аккуратненький, как подарочный сверток, китаец усадил меня в кресло и целых полчаса менял стекла, заставляя вглядываться в таблицы с буквами. И наконец, несколько растерянно произнес:
– Сколько лет вы носили их, сэр?
– Больше десяти.
– И они вам не мешали?
– Нет, конечно, – слегка раздраженно ответил я. – А в чем дело?
– У вас совершенно нормальное зрение. Контактные линзы абсолютно ни к чему.
Нервничая, я стал убеждать его, что что-то не так. Что вкралась какая-то ошибка. Но он обиженно, но решительно настаивал на своем. Внезапно меня пронзила догадка: а что, если мое зрение сейчас соответствует изменившемуся возрасту. И холодная, скользкая ящерка страха снова мелькнула в насторожившемся позвоночнике.
«Что же ты выиграл? – язвительно осведомился Виртуальный Руди. – Что из уважаемого профессора стал уличным музыкантом? Или – что из семейного человека превратился в бродягу?»
Руди-Реалиста почему-то поблизости не было, и Виртуальному Руди некому было ответить. И застегнутый на все пуговицы и добропорядочный, как аптечный шкаф, Виртуальный Руди вдруг заговорил другим языком:
«Кому ты нужен будешь потом, в твоем будущем, старый мудак? Кто вытрет тебе твою обосранную жопу? Наденет пеленку? Поднесет к твоему слюнявому и трясущемуся рту говенистую жижу каши? Споет не колыбельную, а отходную?»
По-видимому, Руди-Реалист не очень хотел попадаться ему под горячую руку. Я был в растерянности.
А вечером меня снова посетила гостья… Деревья на улице чуть припорошило, но потом пошел дождь, и по тротуарам потекли ручейки слякоти. Я торопился домой, чувствуя, как сырой и холодный ветер забирается за шиворот.
В парадной меня поджидала Ксана:
– Не выгоните?
– Ты вся мокрая, – сказал я, глядя на ее короткое вымокшее пальтишко. – Пошли… Давно ты здесь?
– Нет! Минут десять…
По щекам ее все еще ползли слезинки влаги, а под шапочкой, как всклокоченная намокшая птица, повисла прядь волос. Мы поднялись по лестнице, и я открыл дверь. Пропустил Ксану вперед:
– Почему ты не сказала, что придешь?
– Не хотела, чтобы слышали девчонки.
Я пожал плечами:
– Ладно – рассказывай!
Она чуточку помолчала:
– Руди, у меня к вам просьба…
– Не сомневаюсь, – буркнул я.
Ее серые глаза скользнули по мне и виновато уставились в пол. А я подумал, какое у нее все же чистое, приятное лицо, у этой девушки. Будь я художником…
– Будь я художником, – сказал я, – я бы, недолго думая, сел и нарисовал тебя такой, как ты сейчас есть. В дожде. Слегка растрепанную. Молодую и очень красивую…
– Руди, только вы можете мне помочь…
Я осторожно снял с нее пальто, потом шапку, смахнул дождинки на пол и потрепал ее за щеку.
– Срочно нужны деньги?
– Нет, Руди, – подняла она, наконец, на меня свой такой лучистый – или мне так показалось – взгляд.
Я оторопело уставился на нее:
– Но чем другим я могу тебе помочь, девочка? Что еще могло привести тебя в такую погодку к старому джентльмену?
Я кокетничал, но она схватила меня за руку и сказала серьезным тоном:
– Вы вовсе не старый, Руди. И молодеете от месяца к месяцу.
Чтобы избавиться от неприятного ощущения, я опять взял на вооружение пошлость:
– Тогда ты в меня влюблена… Впрочем, будем надеяться, что нет… Слушай, сообрази что-нибудь в холодильнике?
Ксана подошла к холодильнику и стала перебирать в нем коробки.
– Если ты ищешь что-нибудь погорячее, это там, в баре, – показал я ей на небольшой, но толстозадый европейский комод.
– Руди, вы бы могли поговорить с Бобом Мортимером? – донеслось до меня глухо.
Чтобы не встречаться со мной взглядом, она наклонилась вниз.
– О чем?.. Боюсь, – хохотнул я, – ты ошиблась. Девушки его интересуют мало.
– У меня кончается виза, Руди. Я не хочу возвращаться на Украину, домой.
Я достал бутылку виски и два бокала. Неспешно почесал слегка висок, потом, вздохнув, плеснул в оба бокала.
– Льда не кладу. Холодно. Если хочешь – вот лимон.
Она закрыла глаза, чуть сжала губы, а потом выпила все залпом. А я – по старой привычке тянул.
– Там тяжело сейчас, – сказала она и посмотрела на меня вопросительно.
– Конечно! – пообещал я ей. – Поговорю завтра же…
– Руди… поймите меня правильно. К другому бы я не пошла…
Я удивился:
– Это еще почему?
– Потому что вы добрый и сильный. И бескорыстный. Думаете, мы не ценим, что вы делите все, что получаете от Боба, на равные части?
У меня защемило в глазах и в носу.
– Моя мама – учительница музыки, а папа – ученый, доцент. Сейчас на Украине университетская зарплата – как подаяние нищему. Я посылаю им отсюда деньги. Я ведь единственная дочь в семье.
Я напрягся, чтобы не дать ей почувствовать, что ощутил внезапно сам. У нужды есть свои достоинства. Она пробуждает в людях человечность и делает их мягкими и сердечными.
– Поговорю во что бы то ни стало, – заверил я ее. – Завтра же…
Ксана глубоко уселась в кресло, скрестила руки и внезапно стала похожа на большую и несчастную птицу. Сам не зная почему, я присел на коврике перед ней и опустил ладони на ее колени. Клянусь – у меня в мыслях не было ничего, связанного с сексом.
– У них никого, кроме меня, нет, Руди. Я должна была им помочь… – гладила она в ответ мою руку.
– Ты говоришь таким тоном, – сказал я, – словно сделала что-то плохое…
Мне вдруг показалось, что я – воришка, забравшийся в чужую спальню.
– Если только там, откуда я сбежала, узнают, где я…
– Сбежала? Что значит – сбежала? Почему? От кого? И с чего вдруг ты должна их бояться?
– От них…
Я молчал, ждал, что она объяснит сама.
– Эти люди способны на все, – голос у нее был тусклый и чуточку истеричный.
Мы гладили друг друга: я – ее, она – меня. Чулки у нее тоже были мокрые.
– Я приехала в Чикаго по объявлению. Нашла его у нас в украинской газете.
– Ты вовсе не одна такая.
– Там было написано, что нужны молодые женщины, которые готовы заниматься с детьми или стариками. А они попытались упечь меня в публичный дом. Не знаю даже, как мне удалось вырваться, убежать. Я уже полгода в Нью-Йорке. И знаю, что они меня ищут…
Я вздрогнул и прижал ее к себе крепче. Мне было так жаль ее.
– Руди, – наклонилась она ко мне близко-близко. – Вы такой мужественный, благородный. И еще – таинственный… Девчонки из-за вас совсем рассорились. Сунами даже хотела уйти от Лизелотты и переселиться ко мне.
– Ты шутишь! – Я не знал – смеяться ли мне или плакать.
– Нисколько… А теперь еще Лизелотта решила доказать нам, что не она за вами, а вы за ней бегаете. И позвонила этому – Джимми Робертсу.
Меня распирал смех.
– Ну помните, того телевизионщика, который снимал про нас сюжет?
Я захохотал, как сумасшедший. На лице Ксаны появилась лукавая улыбка.
– Это не совсем так, правда? – спросила она с удовлетворением.
– Совсем не так, – заверил я ее. – Я не то, что не бегаю – не хожу за ней. И мне все равно, где она и с кем.
– Я так и думала. Иначе я не пришла бы к вам домой.
Она придвинулась ко мне. Ее грудь находилась теперь точно на уровне моего лица.
– Не думайте обо мне плохо. Я не такая…
– Эй, девочка! – наклонил я ее голову к себе, впитывая ее губы. – Спасибо тебе за все… Никакая ты не «такая»! Ты просто прекрасная!
Она раздевалась так по-домашнему, что я почувствовал себя свиньей, которая никогда не отплатит ей за эту ночь.
– Ксана, – нежно сказал я, – ты пахнешь сладким домашним печеньем и горячей плитой… Это так здорово…
Я держал в руках ее тело. Оно было шелковистым и доверчивым. А ласки – спокойными и тоже какими-то домашними.
Она накрыла меня собой. Вобрала всего, словно я был ее плодом, а не мужчиной, который лежал с ней в постели. И отдавала себя так, словно раскачивала люльку с младенцем… Впервые мне стало вдруг до боли стыдно, и я почувствовал, что не могу больше молчать. Что я должен раскаяться и рассказать о вине, которую тащу за собой, как горб, повсюду и везде.
Возможно, я сделал ошибку, но сдерживаться уже не мог.
– Ксана, – негромко сказал я. – Мне очень жаль, но я тоже совсем не тот, каким ты себе меня вообразила. Судьба всех иллюзий – в конце концов, оказаться разбитыми. Я – самый обычный человек. Наверное, даже – слишком обычный, но попавший в необычную ситуацию.
Она молчала. Много бы я дал, чтобы узнать, что думает про меня эта изящная головка.
– Если можешь – прости! – покачал я в сомнении головой, потому что не очень верил, что такое можно действительно простить.
Бедная девочка! У нее был такой растерянный вид… Если бы угрызения совести состояли из кислоты, от меня бы ничего не осталось. Я бы растворился в ней, как ржавчина.
– Моя тайна не в том, что я – фальшивомонетчик, шулер или беглый преступник: она – проще и хуже. Я – дешевый Фауст в издании для сирых. Краду время у себя и у других…
От растерянности лицо у нее стало таким, будто она вдруг увидела оживший призрак. Рот чуть приоткрылся, а глаза напряглись от неожиданности и ожидания чего-то страшного и непоправимого. Вздохнув, я полез в ящик письменного стола и, достав оттуда свой паспорт, протянул ей. Там красовалась моя старая фотография и год рождения.
Если я умею читать по лицам, на ее лице смешались испуг и сочувствие, боль и жалость.
– Пожалуйста, дай мне слово, что ты расскажешь об этом только тогда, когда я оставлю Нью-Йорк… Это уже не так далеко…
– Клянусь!
– Не надо клясться. Я верю тебе и так…
Внезапно я вспомнил, что говорил мне Чарли про магнетизм и как он действует на баб, и грустно улыбнулся. Неужели Руди-Реалист стал наследником Великого Мага Постели?
В темноте Ксана тихо и нежно выцеловывала мне лицо.
Шел дождь, капли его отсчитывали секунды, как будильник, которому осталось не так уж много времени до рокового звонка.
Мы лежали и молча думали каждый о своем. Такие близкие. И такие бесконечно далекие друг от друга два существа.
Меня переполняли жалость и сострадание. «Господи, – думал я, – если бы я только мог ей помочь!»
– Перед тобой еще вся жизнь, Ксана. Ты ее только начинаешь. Поверь мне, все устроится. Ты – чистая и хорошая девушка. Тебе обязательно повезет. Клянусь тебе, я буду об этом молиться.
Я медленно и осторожно целовал ее тело. Сверху донизу. Скользил по нему, как по катку, но лед пылал, а я, впитывая в себя его домашний, сдобный запах, я сгорал вместе с ним.
ЧАРЛИ
«Я ведь понятия не имею, что мне делать с этой своей свободой», – растерянно сказал мне Руди…
Его вопрос застрял во мне, как электрод, вживленный в мозг чересчур любопытным исследователем. Я думал об этом все чаще и чаще. В любое время. И в самых разных ситуациях. Мне хотелось решить для себя эту коварную загадку рода человеческого. Но то, что не в состоянии были сделать целые поколения философов, не дано было совершить и мне.
В камере йоханнесбургской тюрьмы единственно, о чем я мечтал – о свободе. Обрел я ее заново, лишь добравшись до Америки. Причем так боялся потерять ее еще раз, что, когда меня здесь арестовали, готов был выдать всех, с кем был связан. Оказавшись перед выбором идеология или свобода, я без колебаний выбрал свободу. Жизнь дается человеку один раз, понимал я, и жертвовать ею во имя даже самой благородной идеи – глупость или фанатизм. Да была ли на свете хоть одна идеология, которая, в конце концов, не обернулась лживым и прожорливым мифом? К своему счастью, прежде чем я выдал своих единомышленников, они заложили меня сами. Меня обвинили в соучастии в убийстве полицейского. И если бы не Роза, я получил бы второй и не менее жестокий срок.
Сначала я отчаянно стыдился самого себя: ты – не только не герой, Чарли, ты – человек без хребта и принципов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31