Спасибо.
Она положила коробочку на столик, даже в нее не заглянув, и с девической живостью схватила его под руку.
— Пойдем, пойдем. Не сопротивляйся…
— Мама, я ненадолго. Утром уезжаю в Нью-Йорк, — пробовал протестовать он, но Луиза не слушала. Она потащила его через весь зал, и сразу, как всегда, началось перешептывание, головы повернулись в его сторону, смолкло на миг жужжание голосов.
Наталья. Женевьева. Сара. Моника. Консуэла — изысканная, яркая, экзотичная, настоящая орхидея. Шарлотта из племени вездесущих Кавендишей, великолепный образчик англосаксонской Афины, рослая, статная, белокурая.
Эдуард сразу вошел в роль; не так уж трудно после долгой практики. Он был вежливо-внимателен, изображая приличествующий ситуации интерес. Сбегу через полчасика, подумал он, пока Шарлотта журила его за то, что он не поехал зимой в Гстаад, заставил всех скучать… Полчаса, и ни минутой больше, пусть даже ему достанется от Луизы.
Между тем Луиза ловко подталкивала его, направляя в дальний конец огромного зала.
«…Слушайте, Эдуард, вы действительно выиграли в дерби?..»
«…Давненько вас не видели. Уезжаете в Нью-Йорк? Вы должны непременно с нами поужинать…»
«…Эдуард, я жутко на вас сердита. Вчера мы слушали „Фигаро“, ну да, с Жаклин де Варенж, я так надеялась вас увидеть. Ну-ка отвечайте, только без шуток. Вы обещали, что летом…» «…На эти выходные…» «…В следующем месяце».
Обратный путь к дверям был нелегок. Как только он делал рывок вперед, предвкушая свободу, рядом вырастала Луиза с очередной чаровницей, непременно богатой, молодой, красивой, породистой. Эдуард смотрел на мать, на чужие, меняющиеся точно в калейдоскопе лица и в который раз вспоминал прозатравленным видом в вестибюле у Полины Симонеску, и пол качался у него под ногами, а Полина с улыбкой перечисляла ему своих девиц…
Он взглянул на ту, которую звали Консуэлой, она уже в третий раз «случайно» оказывалась рядом и все рассказывала, как долго она пробудет в Париже и в каком отеле остановится; между прочим, муж этой «орхидеи» находился буквально в двух шагах от них, к тому же Эдуард чуть не задохнулся от ее духов.
— Позвольте пожелать вам и вашему супругу приятного путешествия. А я, к сожалению, уже должен…
Двери были совсем близко, еще усилие — он на свободе; Луизу очень кстати отвлекли какие-то, много ее моложе, кавалеры. Эдуард, ликуя, вывернулся из толпы и в самых дверях столкнулся с Жислен Бельмон-Лаон.
— Ах Эдуард, Эдуард, — она улыбнулась. — Вас же видно насквозь, голубчик. Мне еще не приходилось видеть, чтобы так откровенно отсюда убегали. Не волнуйтесь, Я вас не выдам. Бегите, пока не поймали. — Она состроила гримаску. — Только дайте мне сначала прикурить, хорошо? Я где-то посеяла свою зажигалку.
— Прошу… — Эдуард зажег ее сигарету, почему-то сразу успокоившись. Не то чтобы Жислен особенно ему нравилась, но он, по крайней мере, знал ее. Они вместе работали, у них были легкие, ровные отношения.
— Как дела у Жан-Жака?
Жислен, наклонив голову, раскуривала сигарету, но при этих словах резко выпрямилась и жадно затянулась. Она предостерегающе на него посмотрела, давая понять, что вопрос не слишком уместен, но, так и быть, ради старой дружбы она готова обратить его в шутку.
— Зачем спрашивать об этом меня? Его дела, как всегда, достояние окружающих.
— В самом деле, я как-то не подумал. Ну а у вас? Жислен расхохоталась.
— Вы не слишком деликатны, Эдуард. Пользуетесь моим расположением. У меня все замечательно. Работы выше головы, вы знаете. А теперь еще и Луиза просит меня привести в божеский вид дом в Сен-Тропезе — она вам не говорила?
— В Сен-Тропезе? Ничего не говорила. Я думал, она продала его. Она же там совсем не бывает.
— Значит, собирается бывать, — она искоса на него посмотрела, будто знала что-то пока ему неизвестное. Потом пожала плечами.
— Впрочем, она еще сто раз может передумать, ведь так?
Она улыбнулась ему открытой доброй улыбкой, дружески-спокойной улыбкой независимой творческой женщины, давней его знакомой, для которой, после стольких лет работы, он просто коллега. Как всегда, очень элегантна, отметил Эдуард. Облегающее черное платье, скорее всего от Диора, хотя напоминает «Мэнбочер». Сумела ведь найти свой стиль — женщины под сорок, ей не откажешь во вкусе и умении себя держать. И какая изящная брошь на плече: замершая перед прыжком пантера из золота с ониксом.
— Вижу, что узнали, — она перехватила взгляд, брошенный Эдуардом на ее плечо. — Одна из последних работ Влачека. Из коллекции де Шавиньи, разумеется. Увы, не моя. Мне ее только одолжили.
Легонько хлопнув его по руке, она окинула взглядом зал с гостями, потом снова посмотрела на него со странно-многозначительной улыбкой.
— Если вы решили незаметно сбежать, самое время, — небрежно бросила она, — думаю, Луиза не заметит вашего ухода — в данный момент.
Пожелав ей спокойной ночи, он повернулся, чтобы уйти, и только в эту секунду до него дошел смысл ее загадочных слов и улыбки.
Поворачиваясь, он увидел, какое у его матери сияющее лицо. Она не отрывала глаз от дверного проема, где только что возник Филипп де Бельфор.
Де Бельфор расправлял рукава безупречно сидящего на нем смокинга. Это невозможно, подумал Эдуард, но, увидев лицо де Бельфора, понял, что очень даже возможно. У них с матерью разница в тридцать лет, но когда Луизу останавливали подобные мелочи? Столкнувшись в дверях, Эдуард и де Бельфор весьма прохладно друг с другом раскланялись.
Он хотел сразу поехать к себе в Сен-Клу. Но, сев за руль, уже знал, что поедет совсем в другом направлении, вдоль quai туда, где бывал много-много раз, туда, где он впервые встретил Элен.
Он несся по почти безлюдным улицам, слева темно поблескивала Сена. На углу улицы Святого Юлиана он заглушил мотор, было начало первого; дальше он пошел пешком.
Остановившись перед церквушкой, где впервые ее увидел, он смотрел то на саму церквушку, то на сквер, где играла тогда детвора, то на quai.
Кругом не было ни души, только шорох проезжавших вдалеке машин изредка тревожил тишину. Он знал, что бессмысленно сюда приезжать, бессмысленно поддаваться этому глупому порыву, и все же ему тут было хорошо. Спокойнее, легче становилось на душе, отступали прочь шум и суета, мучившие его лишь час назад. Боль почти уходила. Почему-то казалось, что Элен близко. Всякий раз он не мог избавиться от этого наваждения, от уверенности, что однажды он услышит ее шаги, и поднимет навстречу этим шагам голову, и увидит ее…
Он простоял так минут пять или десять. В воздухе уже ощущалось весеннее тепло; ни одной машины в этот миг, полная тишина над Парижем.
Когда десять минут истекли, он заставил себя повернуться и пойти к своему «Астон-Мартину». Разогрев мотор, он развернулся и быстро поехал прочь.
Часы показывали ровно час ночи; утром ему лететь в Нью-Йорк.
— Ты в своем уме? Почти час ночи. Кто в такое время шляется по Парижу?
Льюис нервно опорожнил стакан. Разговор происходил в их гостиничном номере, в «Ритце»; в этот вечер он пил коньяк.
— Я знаю, сколько времени. Неважно. Я скоро вернусь. Немного пройдусь, и только. Мне не хочется спать, пойду подышу.
Она была уже у двери; а вдруг он захочет пойти с ней, и его невозможно будет отговорить? Вряд ли, две порции виски, бутылка кларета, три порции коньяку. Нет, не захочет, вот только утром будет дуться, если вспомнит этот разговор.
должна считать, сколько он выпил. Не должна, это похоже на слежку». А Льюис снова подливал себе коньячку. Гордо вскинув красивую голову, он с ироничной церемонностью поднял стакан: салют! Салютовал он, прямо скажем, в неподходящую минуту.
— Ладно, поступай как знаешь. Я тебя предупредил.
Элен уже отворяла дверь.
В гостинице еще не все легли спать; она подняла воротник, не желая, чтобы кто-нибудь ее узнал или увидел, как она выйдет через боковой выход.
На улице Элен ускорила шаг. Идти было довольно далеко, но как долго — она не знала, ведь Эдуард возил ее на машине. Она шла уже двадцать минут… У собора Парижской Богоматери ей пришлось перевести дух. Бегом до серединки моста, Элен остановилась, глянула на воду. На другом берегу кто-то заводил мотор, его рев, отраженный водной полосой, бил по ушам.
Она перебежала мост, пересекла quai, вот наконец поворот на улицу Святого Юлиана: Элен замерла на месте…
А ведь она была уверена, что встретит его, поняла она, увидев пустую улицу. Неведомая сила заставила ее мчаться сюда, и, убедившись, что предчувствие оказалось напрасным, она остро ощутила — его нет, и едва не упала с рыданиями на колени.
Она никогда сюда не приходила. Хотя часто бывала по делам в Париже. Но сюда, на самую желанную парижскую улицу, — никогда. Не решалась очутиться на заветном месте: оно вошло в ее плоть и кровь, в самое ее сердце, но только с ним вместе; нет, невозможно представить, что его нет, он здесь, он ждет, когда она появится…
Она стала подниматься к церковке, на которую они тогда любовались. Остановилась точно на том месте, откуда увидела его в тот августовский день, и невидящим взглядом посмотрела на церковный фасад.
Что, если бы он действительно оказался тут? Элен не думала об этом, ни о мгновении, когда увидит его, ни о том, что скажет или сделает. Одно она знала точно: как только она взглянет на его лицо, ей ничего больше не будет нужно.
У церкви она провела минут пять или десять. Какое-то шестое чувство упрямо ей внушало, что сейчас она услышит его шаги. Через десять минут она заставила себя повернуться: дойдя до quai, она остановила такси.
«С этим покончено. Теперь уже совсем», — сказала она самой себе. Потом посмотрела на часы: половина второго; столько дел по рекламе нового их фильма; утром ей предстоит целых три интервью, да еще нужно позировать для фото…
Жан-Жак Бельмон-Лаон вышел из просмотрового зала в семь вечера. Ангелини сделал новый фильм, «Короткая стрижка», с этой своей новоявленной звездой Элен Харт, которая вмиг стала сенсацией.
Теперь он понял почему; конечно, фильму справедливо пророчат «Золотую пальмовую ветвь» и приз за лучшую женскую роль, это само собой. Ясное дело, фильм хорош, хотя ему и не очень понравился. Хороша она, очень, то-то редактор самого популярного их журнала сделал стойку — хочет тиснуть о ней статейку; ладно, пусть тиснет. Но это все чепуха, профессиональный, так сказать, ракурс. Этих звезд на один сезон пруд пруди, они исправно тискают о них статейки. А тут случай особый. Эта Харт ни на кого не похожа. Совершенно. Она вызвала в нем странные ощущения, впрочем, с вполне очевидным физиологическим эффектом: он был крайне возбужден — и чем? — картинками на экране, которые ему показали в прокуренном, набитом мужиками зале. Такого с ним отродясь не приключалось. Даже фильмы с Бардо и Монро не будили его вожделения. Жан-Жак был весьма неравнодушен к женщинам, что да, то да, усмехнулся он, но в натуральном их, так сказать, виде… А помирать от страсти у экрана? Впервые его проняло, да еще так крепко. Он просто не мог терпеть: женщину, скорее!
Он потрогал свой готовый к бою, пульсирующий член. А та сцена с раздеванием — чертовщина какая-то! Ангелини тут явно подражает Вадиму. Эта сцена его и доконала, но почему? Вроде она там не делала ничего особенного, да и ракурсы самые обычные; есть что-то в ее лице: в глазах, в линии рта… Да, рот у нее потрясающий… он явственно представил эти кадры, и в тот же миг дразнящие образы Элен точно пули вонзились в разгоряченное воображение.
Божья Матерь. Затор на дороге. Жан-Жак сходил с ума. Как жаль, что он дал отставку последней своей симпатии, сейчас бы к ней и завалиться. Не беда, авось недолго ему поститься. Что ж, придется поработать дражайшей половине. Только бы Жислен оказалась дома, ведь ее вечно где-то носит.
Ну окажись, молил Жан-Жак. Ну будь дома.
Жислен, к счастью, была дома, Жан-Жак решил не тратить времени на предварительные антимонии — жена она ему, черт возьми, или не жена? Жислен умела его понимать; у нее тоже были свои прихоти, одну из которых, в отличие от ее чувствительных любовников, он умел ублажить: он знал, что она любила секс, не подслащенный нежностями.
Жислен догадалась сразу, как только увидела его лицо, а он, увидев, как она замерла, сразу почуял ответное желание. Он нашел ее на кухне; подойдя к ней сзади, он прижался бедрами к ее ягодицам — чтобы не сомневалась в его намерениях.
Эта дуреха начала испытывать его терпение, взялась его обцеловывать, подталкивать к двери спальни, далась ей эта спальня. Ему она нужна здесь, на кухне, прямо на полу, чтобы в любой миг их могла застукать служанка… Он отнюдь не собирался трахать ее. Не этого он добивался, сатанея от горячего зуда. И никаких раздеваний, пусть станет на коленки и откроет рот. Он подтолкнул Жислен, и она опустилась на пол; потом лихорадочно рванул «молнию» на брюках, освободив исстрадавшегося пленника: пусть полюбуется, вон какой огромный…
Минет был освоен его женой не очень хорошо; он, конечно, не в претензии, у нее недурно получалось, но он знавал настоящих виртуозок. Впрочем, сейчас это неважно, только бы погрузиться во влажное тепло полуоткрытого рта. Схватив Жислен за волосы, он откинул ее голову… наконец… он стал, покачиваясь, нагнетать наслаждение — вперед-назад, и еще, и снова. Закрыв глаза, он увидел перед собой лицо Элен Харт, оно пылало в его мозгу, делая наслаждение непереносимо жгучим, он чувствовал, что его семя вот-вот изольется в этот ее рот, в эту сучью глотку…
Мысль о глотке, вернее, о «сучьей глотке» нанесла последний удар по алчущим нервам. Жан-Жак с воплем забился в упоительной судороге.
Упоение было недолгим, короткие секунды, пока длились содрогания.
…Открыв глаза, он почувствовал прилив отвращения. К медным сверкающим кастрюлям, к синему пламени конфорки. Желанный образ исчез, растаял в последнюю секунду наслаждения.
Слегка отпрянув, он неузнавающим взглядом посмотрел на Жислен. Всего лишь Жислен, а не вожделенная сука из фильма, и эта дурацкая кухня, и ублажавший его рот: все-все не то.
Жислен все еще стояла на коленях. Побледнев так, что бледность проступила сквозь пудру и румяна, она с ненавистью убийцы посмотрела на мужа.
— Кто она? — коротко бросила Жислен. — Что молчишь? Я хочу знать, о ком ты сейчас думал. — И, специально помедлив, добавила: — Ублюдок.
Жан-Жак оторопел. Вид у него был смущенный. Он был уверен, что ничем себя не выдаст, но, видно, сплоховал: она догадалась, что он не с ней.
— Да господь с тобой, Жислен… — он суетливо кинулся поднимать ее.
Под испытующим взглядом жены вдруг что-то сдвинулось в его памяти, а может, жена тут ни при чем, но он вспомнил, вспомнил, где он раньше видел Элен Харт.
И как раз в этот миг Жислен поняла, насколько она ненавидит своего Жан-Жака.
Через два дня после этой истории она обедала с Луизой де Шавиньи в любимом ее ресторанчике, они встретились, чтобы обсудить интерьер виллы в Сен-Тропезе.
Жислен совсем не хотелось тащиться в этот ресторан, она недолюбливала Луизу, у нее было гадкое настроение, настолько гадкое, что она чуть не отменила встречу, хотя Луиза очень выгодная и влиятельная клиентка. Но благоразумие победило, и она все же сюда явилась, только вот никак не могла заставить себя слушать Луизино щебетанье. Из головы ее не выходила унизительная сцена на кухне; как она стояла на коленях, как Жан-Жак вцепился в ее волосы, запрокидывая ей голову, какой красной была его рожа с похотливо открытым ртом. Жислен была вне себя от ярости и отвращения, тем более непереносимых, что она ни с кем не могла поделиться своими переживаниями. Она до сих пор не могла избавиться от вкуса спермы во рту, от ее омерзительного, похожего на рыбный, запаха. Услышав, что Луиза заказывает копченый морской язык, она почувствовала, как тошнота подкатила к горлу.
Скорее отпив вина, Жислен постаралась взять себя в руки. Оказывается, у Луизы новое опаловое ожерелье и очень элегантная, тоже новая, шляпка с вуалью. Жислен стало смешно: в ее-то возрасте нацепить вуаль, пусть даже самую коротенькую… А Луиза, ничего не замечая, вдохновенно размахивая руками, рассказывала о «чудном домике в Сен-Тропезе». Он так романтичен. Но сейчас он совершенно не смотрится, устарел безнадежно… Пусть Жислен поработает над ним, но ведь ей понадобится уйма времени?
придала ему очаровательную нерешительность, которой всегда прикрывала свою железную волю.
— Дом должен быть готов к маю, — прощебетала она, хотя раньше речь шла о конце лета. — В середине мая там хотел погостить Эдуард, — она тонко улыбнулась. Жислен понимала, что эта улыбка относится вовсе не к Эдуарду. — А ближе к лету приедут еще кое-какие знакомые. Устроимся по-домашнему. Скроемся от парижской суеты. Жислен, в последнее время я в самом деле так устала от Парижа…
Филипп де Бельфор, мгновенно догадалась Жислен, и загадочно улыбающаяся Луиза видела, что она догадалась, скорее всего это даже нравилось ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Она положила коробочку на столик, даже в нее не заглянув, и с девической живостью схватила его под руку.
— Пойдем, пойдем. Не сопротивляйся…
— Мама, я ненадолго. Утром уезжаю в Нью-Йорк, — пробовал протестовать он, но Луиза не слушала. Она потащила его через весь зал, и сразу, как всегда, началось перешептывание, головы повернулись в его сторону, смолкло на миг жужжание голосов.
Наталья. Женевьева. Сара. Моника. Консуэла — изысканная, яркая, экзотичная, настоящая орхидея. Шарлотта из племени вездесущих Кавендишей, великолепный образчик англосаксонской Афины, рослая, статная, белокурая.
Эдуард сразу вошел в роль; не так уж трудно после долгой практики. Он был вежливо-внимателен, изображая приличествующий ситуации интерес. Сбегу через полчасика, подумал он, пока Шарлотта журила его за то, что он не поехал зимой в Гстаад, заставил всех скучать… Полчаса, и ни минутой больше, пусть даже ему достанется от Луизы.
Между тем Луиза ловко подталкивала его, направляя в дальний конец огромного зала.
«…Слушайте, Эдуард, вы действительно выиграли в дерби?..»
«…Давненько вас не видели. Уезжаете в Нью-Йорк? Вы должны непременно с нами поужинать…»
«…Эдуард, я жутко на вас сердита. Вчера мы слушали „Фигаро“, ну да, с Жаклин де Варенж, я так надеялась вас увидеть. Ну-ка отвечайте, только без шуток. Вы обещали, что летом…» «…На эти выходные…» «…В следующем месяце».
Обратный путь к дверям был нелегок. Как только он делал рывок вперед, предвкушая свободу, рядом вырастала Луиза с очередной чаровницей, непременно богатой, молодой, красивой, породистой. Эдуард смотрел на мать, на чужие, меняющиеся точно в калейдоскопе лица и в который раз вспоминал прозатравленным видом в вестибюле у Полины Симонеску, и пол качался у него под ногами, а Полина с улыбкой перечисляла ему своих девиц…
Он взглянул на ту, которую звали Консуэлой, она уже в третий раз «случайно» оказывалась рядом и все рассказывала, как долго она пробудет в Париже и в каком отеле остановится; между прочим, муж этой «орхидеи» находился буквально в двух шагах от них, к тому же Эдуард чуть не задохнулся от ее духов.
— Позвольте пожелать вам и вашему супругу приятного путешествия. А я, к сожалению, уже должен…
Двери были совсем близко, еще усилие — он на свободе; Луизу очень кстати отвлекли какие-то, много ее моложе, кавалеры. Эдуард, ликуя, вывернулся из толпы и в самых дверях столкнулся с Жислен Бельмон-Лаон.
— Ах Эдуард, Эдуард, — она улыбнулась. — Вас же видно насквозь, голубчик. Мне еще не приходилось видеть, чтобы так откровенно отсюда убегали. Не волнуйтесь, Я вас не выдам. Бегите, пока не поймали. — Она состроила гримаску. — Только дайте мне сначала прикурить, хорошо? Я где-то посеяла свою зажигалку.
— Прошу… — Эдуард зажег ее сигарету, почему-то сразу успокоившись. Не то чтобы Жислен особенно ему нравилась, но он, по крайней мере, знал ее. Они вместе работали, у них были легкие, ровные отношения.
— Как дела у Жан-Жака?
Жислен, наклонив голову, раскуривала сигарету, но при этих словах резко выпрямилась и жадно затянулась. Она предостерегающе на него посмотрела, давая понять, что вопрос не слишком уместен, но, так и быть, ради старой дружбы она готова обратить его в шутку.
— Зачем спрашивать об этом меня? Его дела, как всегда, достояние окружающих.
— В самом деле, я как-то не подумал. Ну а у вас? Жислен расхохоталась.
— Вы не слишком деликатны, Эдуард. Пользуетесь моим расположением. У меня все замечательно. Работы выше головы, вы знаете. А теперь еще и Луиза просит меня привести в божеский вид дом в Сен-Тропезе — она вам не говорила?
— В Сен-Тропезе? Ничего не говорила. Я думал, она продала его. Она же там совсем не бывает.
— Значит, собирается бывать, — она искоса на него посмотрела, будто знала что-то пока ему неизвестное. Потом пожала плечами.
— Впрочем, она еще сто раз может передумать, ведь так?
Она улыбнулась ему открытой доброй улыбкой, дружески-спокойной улыбкой независимой творческой женщины, давней его знакомой, для которой, после стольких лет работы, он просто коллега. Как всегда, очень элегантна, отметил Эдуард. Облегающее черное платье, скорее всего от Диора, хотя напоминает «Мэнбочер». Сумела ведь найти свой стиль — женщины под сорок, ей не откажешь во вкусе и умении себя держать. И какая изящная брошь на плече: замершая перед прыжком пантера из золота с ониксом.
— Вижу, что узнали, — она перехватила взгляд, брошенный Эдуардом на ее плечо. — Одна из последних работ Влачека. Из коллекции де Шавиньи, разумеется. Увы, не моя. Мне ее только одолжили.
Легонько хлопнув его по руке, она окинула взглядом зал с гостями, потом снова посмотрела на него со странно-многозначительной улыбкой.
— Если вы решили незаметно сбежать, самое время, — небрежно бросила она, — думаю, Луиза не заметит вашего ухода — в данный момент.
Пожелав ей спокойной ночи, он повернулся, чтобы уйти, и только в эту секунду до него дошел смысл ее загадочных слов и улыбки.
Поворачиваясь, он увидел, какое у его матери сияющее лицо. Она не отрывала глаз от дверного проема, где только что возник Филипп де Бельфор.
Де Бельфор расправлял рукава безупречно сидящего на нем смокинга. Это невозможно, подумал Эдуард, но, увидев лицо де Бельфора, понял, что очень даже возможно. У них с матерью разница в тридцать лет, но когда Луизу останавливали подобные мелочи? Столкнувшись в дверях, Эдуард и де Бельфор весьма прохладно друг с другом раскланялись.
Он хотел сразу поехать к себе в Сен-Клу. Но, сев за руль, уже знал, что поедет совсем в другом направлении, вдоль quai туда, где бывал много-много раз, туда, где он впервые встретил Элен.
Он несся по почти безлюдным улицам, слева темно поблескивала Сена. На углу улицы Святого Юлиана он заглушил мотор, было начало первого; дальше он пошел пешком.
Остановившись перед церквушкой, где впервые ее увидел, он смотрел то на саму церквушку, то на сквер, где играла тогда детвора, то на quai.
Кругом не было ни души, только шорох проезжавших вдалеке машин изредка тревожил тишину. Он знал, что бессмысленно сюда приезжать, бессмысленно поддаваться этому глупому порыву, и все же ему тут было хорошо. Спокойнее, легче становилось на душе, отступали прочь шум и суета, мучившие его лишь час назад. Боль почти уходила. Почему-то казалось, что Элен близко. Всякий раз он не мог избавиться от этого наваждения, от уверенности, что однажды он услышит ее шаги, и поднимет навстречу этим шагам голову, и увидит ее…
Он простоял так минут пять или десять. В воздухе уже ощущалось весеннее тепло; ни одной машины в этот миг, полная тишина над Парижем.
Когда десять минут истекли, он заставил себя повернуться и пойти к своему «Астон-Мартину». Разогрев мотор, он развернулся и быстро поехал прочь.
Часы показывали ровно час ночи; утром ему лететь в Нью-Йорк.
— Ты в своем уме? Почти час ночи. Кто в такое время шляется по Парижу?
Льюис нервно опорожнил стакан. Разговор происходил в их гостиничном номере, в «Ритце»; в этот вечер он пил коньяк.
— Я знаю, сколько времени. Неважно. Я скоро вернусь. Немного пройдусь, и только. Мне не хочется спать, пойду подышу.
Она была уже у двери; а вдруг он захочет пойти с ней, и его невозможно будет отговорить? Вряд ли, две порции виски, бутылка кларета, три порции коньяку. Нет, не захочет, вот только утром будет дуться, если вспомнит этот разговор.
должна считать, сколько он выпил. Не должна, это похоже на слежку». А Льюис снова подливал себе коньячку. Гордо вскинув красивую голову, он с ироничной церемонностью поднял стакан: салют! Салютовал он, прямо скажем, в неподходящую минуту.
— Ладно, поступай как знаешь. Я тебя предупредил.
Элен уже отворяла дверь.
В гостинице еще не все легли спать; она подняла воротник, не желая, чтобы кто-нибудь ее узнал или увидел, как она выйдет через боковой выход.
На улице Элен ускорила шаг. Идти было довольно далеко, но как долго — она не знала, ведь Эдуард возил ее на машине. Она шла уже двадцать минут… У собора Парижской Богоматери ей пришлось перевести дух. Бегом до серединки моста, Элен остановилась, глянула на воду. На другом берегу кто-то заводил мотор, его рев, отраженный водной полосой, бил по ушам.
Она перебежала мост, пересекла quai, вот наконец поворот на улицу Святого Юлиана: Элен замерла на месте…
А ведь она была уверена, что встретит его, поняла она, увидев пустую улицу. Неведомая сила заставила ее мчаться сюда, и, убедившись, что предчувствие оказалось напрасным, она остро ощутила — его нет, и едва не упала с рыданиями на колени.
Она никогда сюда не приходила. Хотя часто бывала по делам в Париже. Но сюда, на самую желанную парижскую улицу, — никогда. Не решалась очутиться на заветном месте: оно вошло в ее плоть и кровь, в самое ее сердце, но только с ним вместе; нет, невозможно представить, что его нет, он здесь, он ждет, когда она появится…
Она стала подниматься к церковке, на которую они тогда любовались. Остановилась точно на том месте, откуда увидела его в тот августовский день, и невидящим взглядом посмотрела на церковный фасад.
Что, если бы он действительно оказался тут? Элен не думала об этом, ни о мгновении, когда увидит его, ни о том, что скажет или сделает. Одно она знала точно: как только она взглянет на его лицо, ей ничего больше не будет нужно.
У церкви она провела минут пять или десять. Какое-то шестое чувство упрямо ей внушало, что сейчас она услышит его шаги. Через десять минут она заставила себя повернуться: дойдя до quai, она остановила такси.
«С этим покончено. Теперь уже совсем», — сказала она самой себе. Потом посмотрела на часы: половина второго; столько дел по рекламе нового их фильма; утром ей предстоит целых три интервью, да еще нужно позировать для фото…
Жан-Жак Бельмон-Лаон вышел из просмотрового зала в семь вечера. Ангелини сделал новый фильм, «Короткая стрижка», с этой своей новоявленной звездой Элен Харт, которая вмиг стала сенсацией.
Теперь он понял почему; конечно, фильму справедливо пророчат «Золотую пальмовую ветвь» и приз за лучшую женскую роль, это само собой. Ясное дело, фильм хорош, хотя ему и не очень понравился. Хороша она, очень, то-то редактор самого популярного их журнала сделал стойку — хочет тиснуть о ней статейку; ладно, пусть тиснет. Но это все чепуха, профессиональный, так сказать, ракурс. Этих звезд на один сезон пруд пруди, они исправно тискают о них статейки. А тут случай особый. Эта Харт ни на кого не похожа. Совершенно. Она вызвала в нем странные ощущения, впрочем, с вполне очевидным физиологическим эффектом: он был крайне возбужден — и чем? — картинками на экране, которые ему показали в прокуренном, набитом мужиками зале. Такого с ним отродясь не приключалось. Даже фильмы с Бардо и Монро не будили его вожделения. Жан-Жак был весьма неравнодушен к женщинам, что да, то да, усмехнулся он, но в натуральном их, так сказать, виде… А помирать от страсти у экрана? Впервые его проняло, да еще так крепко. Он просто не мог терпеть: женщину, скорее!
Он потрогал свой готовый к бою, пульсирующий член. А та сцена с раздеванием — чертовщина какая-то! Ангелини тут явно подражает Вадиму. Эта сцена его и доконала, но почему? Вроде она там не делала ничего особенного, да и ракурсы самые обычные; есть что-то в ее лице: в глазах, в линии рта… Да, рот у нее потрясающий… он явственно представил эти кадры, и в тот же миг дразнящие образы Элен точно пули вонзились в разгоряченное воображение.
Божья Матерь. Затор на дороге. Жан-Жак сходил с ума. Как жаль, что он дал отставку последней своей симпатии, сейчас бы к ней и завалиться. Не беда, авось недолго ему поститься. Что ж, придется поработать дражайшей половине. Только бы Жислен оказалась дома, ведь ее вечно где-то носит.
Ну окажись, молил Жан-Жак. Ну будь дома.
Жислен, к счастью, была дома, Жан-Жак решил не тратить времени на предварительные антимонии — жена она ему, черт возьми, или не жена? Жислен умела его понимать; у нее тоже были свои прихоти, одну из которых, в отличие от ее чувствительных любовников, он умел ублажить: он знал, что она любила секс, не подслащенный нежностями.
Жислен догадалась сразу, как только увидела его лицо, а он, увидев, как она замерла, сразу почуял ответное желание. Он нашел ее на кухне; подойдя к ней сзади, он прижался бедрами к ее ягодицам — чтобы не сомневалась в его намерениях.
Эта дуреха начала испытывать его терпение, взялась его обцеловывать, подталкивать к двери спальни, далась ей эта спальня. Ему она нужна здесь, на кухне, прямо на полу, чтобы в любой миг их могла застукать служанка… Он отнюдь не собирался трахать ее. Не этого он добивался, сатанея от горячего зуда. И никаких раздеваний, пусть станет на коленки и откроет рот. Он подтолкнул Жислен, и она опустилась на пол; потом лихорадочно рванул «молнию» на брюках, освободив исстрадавшегося пленника: пусть полюбуется, вон какой огромный…
Минет был освоен его женой не очень хорошо; он, конечно, не в претензии, у нее недурно получалось, но он знавал настоящих виртуозок. Впрочем, сейчас это неважно, только бы погрузиться во влажное тепло полуоткрытого рта. Схватив Жислен за волосы, он откинул ее голову… наконец… он стал, покачиваясь, нагнетать наслаждение — вперед-назад, и еще, и снова. Закрыв глаза, он увидел перед собой лицо Элен Харт, оно пылало в его мозгу, делая наслаждение непереносимо жгучим, он чувствовал, что его семя вот-вот изольется в этот ее рот, в эту сучью глотку…
Мысль о глотке, вернее, о «сучьей глотке» нанесла последний удар по алчущим нервам. Жан-Жак с воплем забился в упоительной судороге.
Упоение было недолгим, короткие секунды, пока длились содрогания.
…Открыв глаза, он почувствовал прилив отвращения. К медным сверкающим кастрюлям, к синему пламени конфорки. Желанный образ исчез, растаял в последнюю секунду наслаждения.
Слегка отпрянув, он неузнавающим взглядом посмотрел на Жислен. Всего лишь Жислен, а не вожделенная сука из фильма, и эта дурацкая кухня, и ублажавший его рот: все-все не то.
Жислен все еще стояла на коленях. Побледнев так, что бледность проступила сквозь пудру и румяна, она с ненавистью убийцы посмотрела на мужа.
— Кто она? — коротко бросила Жислен. — Что молчишь? Я хочу знать, о ком ты сейчас думал. — И, специально помедлив, добавила: — Ублюдок.
Жан-Жак оторопел. Вид у него был смущенный. Он был уверен, что ничем себя не выдаст, но, видно, сплоховал: она догадалась, что он не с ней.
— Да господь с тобой, Жислен… — он суетливо кинулся поднимать ее.
Под испытующим взглядом жены вдруг что-то сдвинулось в его памяти, а может, жена тут ни при чем, но он вспомнил, вспомнил, где он раньше видел Элен Харт.
И как раз в этот миг Жислен поняла, насколько она ненавидит своего Жан-Жака.
Через два дня после этой истории она обедала с Луизой де Шавиньи в любимом ее ресторанчике, они встретились, чтобы обсудить интерьер виллы в Сен-Тропезе.
Жислен совсем не хотелось тащиться в этот ресторан, она недолюбливала Луизу, у нее было гадкое настроение, настолько гадкое, что она чуть не отменила встречу, хотя Луиза очень выгодная и влиятельная клиентка. Но благоразумие победило, и она все же сюда явилась, только вот никак не могла заставить себя слушать Луизино щебетанье. Из головы ее не выходила унизительная сцена на кухне; как она стояла на коленях, как Жан-Жак вцепился в ее волосы, запрокидывая ей голову, какой красной была его рожа с похотливо открытым ртом. Жислен была вне себя от ярости и отвращения, тем более непереносимых, что она ни с кем не могла поделиться своими переживаниями. Она до сих пор не могла избавиться от вкуса спермы во рту, от ее омерзительного, похожего на рыбный, запаха. Услышав, что Луиза заказывает копченый морской язык, она почувствовала, как тошнота подкатила к горлу.
Скорее отпив вина, Жислен постаралась взять себя в руки. Оказывается, у Луизы новое опаловое ожерелье и очень элегантная, тоже новая, шляпка с вуалью. Жислен стало смешно: в ее-то возрасте нацепить вуаль, пусть даже самую коротенькую… А Луиза, ничего не замечая, вдохновенно размахивая руками, рассказывала о «чудном домике в Сен-Тропезе». Он так романтичен. Но сейчас он совершенно не смотрится, устарел безнадежно… Пусть Жислен поработает над ним, но ведь ей понадобится уйма времени?
придала ему очаровательную нерешительность, которой всегда прикрывала свою железную волю.
— Дом должен быть готов к маю, — прощебетала она, хотя раньше речь шла о конце лета. — В середине мая там хотел погостить Эдуард, — она тонко улыбнулась. Жислен понимала, что эта улыбка относится вовсе не к Эдуарду. — А ближе к лету приедут еще кое-какие знакомые. Устроимся по-домашнему. Скроемся от парижской суеты. Жислен, в последнее время я в самом деле так устала от Парижа…
Филипп де Бельфор, мгновенно догадалась Жислен, и загадочно улыбающаяся Луиза видела, что она догадалась, скорее всего это даже нравилось ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28