Уже ушла? А я хотел хорошенько ее рассмотреть.— Ну при чем тут какая-то служанка? — веселым голосом воскликнула Катарина. — Рассматривайте лучше картину.Я вышла наружу и села на скамейку рядом с Таннеке, которая не произнесла ни слова. Мы молча занялись манжетами, прислушиваясь к доносившимся сверху голосам.Когда они спустились, я ушла за угол дома и так стояла, прижавшись к теплой кирпичной стене, пока они не ушли.Позже пришел слуга Ван Рейвенов и поднялся в мастерскую. Я не видела, как он уходил, потому что пришли девочки и попросили меня развести в очаге огонь — они собирались печь яблоки.На следующее утро картины в мастерской не было. Мне так и не удалось взглянуть на нее в последний раз.
Придя в то утро в мясной ряд, я услышала, как какой-то мужчина сказал, что карантин сняли. Я поспешила к палатке Питера. Оба, отец и сын, были там, и несколько человек стояли в очереди. Не обращая на них внимания, я подошла к Питеру-младшему и спросила:— Вы можете меня быстро обслужить? Мне надо пойти узнать, что делается дома. Три фунта языка и три фунта сосисок.Несмотря на негодование пожилой женщины, которую он обслуживал, Питер стал взвешивать мне язык. Когда он протянул мне пакеты, она сердито сказала:— Небось если бы я была молода и улыбнулась тебе, ты и меня обслужил бы без очереди.— Она мне не улыбалась, — ответил Питер.Он глянул на отца и вручил мне еще один пакет — поменьше.— Подарок вашим родным, — тихо сказал он. Даже не поблагодарив его, я схватила пакет и пустилась бежать.Говорят, что бегают только дети и воры. Я бежала всю дорогу до дому. Мои родители сидели на скамейке с опущенными головами. Подбежав, я взяла руку отца и прижала ее к своим мокрым щекам. Потом села рядом. Мы молчали. Что можно было сказать?
После этого мне все стало безразлично. Все, что придавало жизни интерес — чистота белья, каждодневные походы за продуктами, тихая мастерская, — все утратило смысл, хотя и не исчезло, как синяки на теле, которые, светлея, не исчезают, но оставляют на своем месте болезненное затвердение.Сестра умерла в конце лета. Осенью непрерывно шли дожди. У меня уходила уйма времени на просушку белья в кухне. Я перевешивала сырые вещи поближе к огню, пока они не заплесневели, но приходилось все время следить, чтобы их и не подпалило пламя. Узнав о смерти Агнесы, Таннеке и Мария Тинс отнеслись ко мне с сочувствием. В течение нескольких дней Таннеке старалась сдерживать раздражение, но вскоре опять начала прикрикивать на меня и подолгу дуться. И мне же приходилось к ней подольщаться. Мария Тинс выражала свое сочувствие главным образом тем, что одергивала Катарину, когда та принималась меня бранить. Сама Катарина словно и не слыхивала о смерти моей сестры — во всяком случае, делала такой вид. Срок родов приближался, и, как предсказала Таннеке, она большую часть времени проводила в постели, поручив Иоганна заботам Мартхе. Малыш уже научился ходить, и за ним требовался глаз да глаз.Девочки вообще не знали, что у меня была сестра, и я не считала нужным говорить им, что она умерла. Только Алейдис как будто заметила, что со мной что-то творится. Она иногда садилась рядом и плотно прижималась ко мне, как щенок, который хочет согреться у теплого бока матери. И эта безыскусная ласка согревала мне душу.Как-то Корнелия вышла во дворик, когда я там развешивала белье, и протянула мне старую куклу.— Мы больше с ней не играем, — заявила она. — Даже Алейдис не играет. Хочешь, отдай ее своей сестре.Она смотрела на меня широко открытыми невинными глазами, и я поняла, что она прослышала о смерти Агнесы.У меня сжалось горло.— Спасибо, не надо, — с трудом выговорила я. Корнелия улыбнулась довольной улыбкой и убежала.Мастерская оставалась пустой. Хозяин не начинал работу над новой картиной. Большей частью его не было дома. Он или уходил в Гильдию, или сидел в харчевне своей матери по другую сторону площади. Я по-прежнему убиралась в мастерской, но мне это больше не доставляло радости — просто еще одна комната, в которой надо протереть пыль и вымыть пол.Когда я бывала в мясном ряду, мне было трудно встречать взгляд Питера-младшего. Его доброе отношение меня тяготило. Я должна была бы платить ему тем же, но не могла. Я должна была бы чувствовать себя польщенной, но не чувствовала. Я не нуждалась в его внимании. Я теперь предпочитала, чтобы меня обслуживал его отец, который меня поддразнивал, но ничего от меня не требовал, кроме похвалы его мясу. В ту осень мы ели очень хорошее мясо.Иногда по воскресеньям я ходила к Франсу на фабрику и звала его пойти со мной навестить родителей. Дважды он внял моим просьбам. И его приход немного отвлек отца и матушку от горьких воспоминаний. Еще год назад у них в доме было трое детей — теперь не было ни одного. Когда приходили мы с Франсом, это напоминало им прежние лучшие времена. Однажды матушка даже засмеялась. Хотя тут же осуждающе покачала головой.— Господь наказал нас за то, что мы не ценили свое счастье, — сказала она. — Мы не должны об этом забывать.Мне становилось трудно навещать родителей. За те недели, что мы были разделены карантином, их дом стал мне почти чужим. Я начала забывать, где у матушки лежало что, какой плиткой был отделан очаг, как освещались комнаты в разное время дня. Прошло всего несколько месяцев, и я уже лучше знала дом на Ауде Лангендейк, чем свой собственный.Франсу визиты домой давались особенно тяжело. После долгой и тяжелой рабочей недели ему хотелось развлечься, хотелось смеяться и шутить. Или хотя бы выспаться. Наверное, я уговаривала его ходить к родителям в надежде, что у нас все станет как прежде. Но это была тщетная надежда. После несчастного случая с отцом радость покинула нашу семью.
В одно из воскресений, вернувшись от родителей, я услышала стоны Катарины: у нее начались роды. Я заглянула в большую залу. Там было темнее, чем обычно: нижние ставни были закрыты, чтобы ей было спокойнее. С Катариной были Мария Тинс, Таннеке и акушерка. Увидев меня, Мария Тинс сказала:— Поди найди девочек — я отослала их играть на площадь. Осталось недолго. Возвращайтесь через час.Я с радостью ушла из дома. Катарина стонала и кричала, и мне было неловко ее подслушивать. К тому же она и не захотела бы, чтобы я была рядом.Я стала искать девочек в их любимом месте — на Скотном рынке за углом нашей улицы. Они играли в камушки и гонялись друг за другом. Малыш Иоганн то ковылял за ними на своих неустойчивых ножках, то полз на коленях. Нам бы в воскресенье не позволили таких игр, но у католиков свои взгляды.Устав, Алейдис подошла и села рядом со мной.— Скоро у мамы родится ребеночек? — спросила она.— Твоя бабушка сказала, что скоро. Вот еще немного подождем и пойдем на него посмотреть.— А папа обрадуется?— Наверно.— Может быть, он теперь станет рисовать быстрее?На это я не ответила. Девочка повторяла слова матери. Мне не хотелось поощрять этот разговор.Когда мы вернулись домой, хозяин стоял в дверях.— Папа! — закричала Корнелия. — Какая у тебя шляпа!Девочки подбежали к отцу и стали подпрыгивать, пытаясь сдернуть с него за свисающие ленточки ватную шляпу отцовства. У него был одновременно гордый и смущенный вид. Это меня удивило: он уже пять раз становился отцом и должен был бы к этому привыкнуть. Чего ему смущаться?Ведь это Катарина хочет, чтобы у них было много детей, догадалась я. А он предпочел бы быть один у себя в мастерской.Но, наверное, это не совсем так. Я знала, откуда берутся дети. У него была своя роль, и он, наверное, выполнял ее достаточно охотно. Как ни вздорна была Катарина, я часто видела, как он смотрит на нее, трогает за плечо, говорит с ней ласковым голосом.Мне не нравилось представлять его мужем и отцом. Мне больше нравилось думать о том, как он работает один в мастерской. И не совсем один — тут же была и я.— У вас появился еще один братишка, девочки, — сказал он. — Его зовут Франциск. Хотите на него посмотреть?И он повел их в дом, а я осталась на улице с Иоганном на руках.Таннеке открыла нижние ставни в окнах большой залы и высунулась наружу.— С госпожой все в порядке? — спросила я.— Само собой. Все эти стоны и крики — одна видимость. Она выщелкивает детей, как горох из стручка. Поднимайся сюда — хозяин хочет вознести благодарственную молитву.Мне не очень хотелось, но не могла же я отказаться помолиться вместе с ними. То же самое сделали бы и протестанты после благополучного разрешения от бремени. Я пришла с Иоганном в большую залу, где было теперь гораздо светлее и полно народу. Я опустила Иоганна на пол, и он заковылял к сестрам, которые стояли вокруг постели. Гардины были отдернуты, и Катарина лежала в постели, держа на руках новорожденного. У нее был утомленный вид, но лицо лучилось счастьем — что с ней случалось очень редко. Хозяин стоял возле нее и смотрел на своего новорожденного сына. Алейдис держалась за его руку. Таннеке и акушерка убирали тазы и окровавленные простыни, а новая няня уже дожидалась у постели.Мария Тинс пришла из кухни с подносом, на котором стояло вино и три бокала, и поставила поднос на столик. Хозяин отпустил руку Алейдис, отошел от постели, и они с Марией Тинс встали на колени. Таннеке и акушерка бросили свои дела и тоже встали на колени. Затем на колени встали няня, дети и я. Лисбет заставляла Иоганна сесть на пол, но он вырывался и плакал. Хозяин произнес молитву, благодаря Бога за благополучное рождение Франциска и за то, что он сохранил здоровье Катарины. Он добавил еще несколько католических фраз на латыни, которых я не поняла. Но это было не важно — мне было приятно слушать его тихий спокойный голос.Когда молитва закончилась, Мария Тинс налила вино в три бокала и они втроем выпили за здоровье младенца. После этого Катарина отдала младенца кормилице, которая тут же приложила его к груди.Таннеке махнула мне рукой, и мы пошли на кухню приготовить ужин для девочек и акушерки — копченую селедку с хлебом.— Теперь начнем готовиться справлять праздник рождения ребенка, — сказала Таннеке, пока мы собирали на стол. — Молодая хозяйка любит устраивать настоящий пир. У нас с тобой, как всегда, дел будет по горло.Праздник рождения ребенка был отмечен самым большим сборищем гостей, которое я видела в этом доме. На подготовку к нему нам дали десять дней. Десять дней мы только и знали, что чистили дом и готовили угощение. Мария Тинс наняла на неделю двух девушек, чтобы они помогали Таннеке с готовкой и мне с уборкой. Моя помощница соображала туго, но работала неплохо, если только я говорила ей, что именно надо сделать, и все время за ней приглядывала. Мы перестирали все скатерти и салфетки — и грязные и чистые, а также всю одежду — рубашки, халаты, капоры, воротники, носовые платки, шапочки и фартуки. В другой день мы стирали постельное белье. Потом мы вымыли все графины, стаканы, фаянсовые тарелки, кружки, кастрюли, сковородки, железные жаровни, вертела и половники — и не только наши, но и те, что мы одолжили у соседей. Мы надраили все, что было сделано из латуни, меди и серебра. Мы сняли шторы и вытрясли их снаружи, а также выбили все диванные подушки и ковры. Мы протерли до блеска деревянные части кроватей, буфеты, стулья, столы и подоконники. Нигде не осталось ни пылинки.К концу всей этой работы мои руки потрескались до крови.Но дом сверкал чистотой.Мария Тинс сделала праздничный заказ на баранину, телятину, языки, целого поросенка, зайцев, фазанов и откормленных каплунов. А также на устриц, омаров, икру и селедку, сладкое вино, самый лучший эль и пирожные, специально испеченные кондитером.Когда я делала заказ на мясные продукты у Питера-старшего, он потер руки.— Значит, еще один едок! — провозгласил он. — Тем лучше для нас!В дом привозили большие круги сыра гауда и эдам, артишоки, апельсины, лимоны, виноград, сливы, миндаль, орехи. Богатый приятель Марии Тинс даже прислал ананас. Я никогда раньше не видела ананаса, и его жесткая колючая кожура не вызвала у меня особенного желания его попробовать. Да мне на это и не приходилось рассчитывать. Никаких яств мне не доставалось, разве что Таннеке иногда даст кусочек. Она дала мне попробовать икру, но та мне не особенно понравилась, хотя и считалась роскошью. Зато мне понравилось сладкое вино с чудесным запахом корицы. Во двор завезли запас торфа и дров, и там же лежала целая куча вертелов, которые одолжил сосед. Во дворе также хранились бочки эля, и там же жарили кабанчика. Мария Тинс наняла мальчика смотреть за кострами, которые мы поддерживали целую ночь после того, как водрузили кабанчика на вертел. Пока шли все эти приготовления, Катарина оставалась в постели вместе с Франциском, за которым ухаживала кормилица. Катарина казалась безмятежной, как лебедь. И так же, как у лебедя, у нее была длинная шея и острый клюв. Я старалась держаться подальше от большой залы.— Вот так бы ей и хотелось жить всегда, — бурчала Таннеке, готовя рагу из зайца. Я была на кухне и кипятила воду, чтобы мыть окна. — Чтобы все были у нее на побегушках. Королева на перине!Я посмеялась вместе с ней, зная, что не должна критиковать хозяев, но все же получая удовольствие, когда это делала она.Все это время хозяин держался вдали от праздничной суеты — или запирался в мастерской, или сбегал в Гильдию. Я видела его только один раз — за три дня до праздника. Мы с моей помощницей драили подсвечники на кухне, когда за мной пришла Лисбет и сказала:— Тебя спрашивает мясник. Он там, на улице.Я положила фланель, вытерла руки о фартук и пошла за ней по коридору. Я была уверена, что это Питер-младший. Он никогда не видел меня в Квартале папистов. По крайней мере мое лицо не было красным, как это бывало после возни с прокипяченным бельем. Питер-младший приехал на тележке, где были сложены заказанные Марией Тинс продукты. Тут же стояли девочки, заглядывая в тележку. Только Корнелия оглянулась, когда я вышла из дому. Питер улыбнулся мне. Я сохранила спокойствие и не покраснела. Корнелия не спускала с нас глаз.И не одна она. Я почувствовала, что за спиной стоит хозяин — я слышала позади его шаги, когда шла по коридору. Обернувшись, я увидела, что он заметил улыбку Питера и скрытую в ней надежду.Он перевел свои серые глаза на меня. От них дышало холодом. У меня закружилась голова — словно я слишком быстро вскочила со стула. Оглянувшись на Питера, я увидела, что улыбка сползла с его лица. Он заметил, как я покачнулась.Я почувствовала себя в западне, и мне это совсем не понравилось.Я уступила дорогу хозяину. Он повернул к Моленпорту, не взглянув на меня и не произнеся ни слова. Питер и я молча глядели ему вслед.— Я привез ваш заказ, — сказал Питер. — Куда все это складывать?
Когда я в воскресенье пошла навестить родителей, я не хотела им говорить, что у Вермеров родился еще один ребенок. Я боялась, что это еще усугубит их грусть по умершей Агнесе. Но матушка уже слышала эту новость на рынке, так что мне пришлось рассказывать им и про роды, и про молитву, в которой я участвовала вместе с семьей, и про приготовления к празднику. Матушку огорчило состояние моих рук, но я успокоила ее, сказав, что все худшее уже позади.— А новую картину он начал писать? — спросил отец. Он всегда надеялся, что я опишу ему еще одну картину.— Нет, не начал, — ответила я. В предыдущую неделю я почти не бывала в мастерской. Там ничего не изменилось.— Может быть, он ленится, — предположила матушка.— О нет, — поспешила я опровергнуть это предположение.— Может быть, ему не нужны глаза, — сказал отец.— Не знаю я, что ему нужно, — довольно резко ответила я.Матушка удивленно посмотрела на меня. Отец поерзал на стуле.Больше я о хозяине не сказала ни слова.
Гости начали прибывать около полудня. К вечеру не меньше ста человек толпились в доме, на площадке перед дверью и во дворике. Вермеры наприглашали самых разных гостей — и богатых купцов, и нашего булочника, портного, сапожника, аптекаря. Было много соседей, мать и сестра хозяина, кузины Марии Тинс. Пригласили также много художников и других членов Гильдии. Были приглашены и Ван Левенгук, и Ван Рейвен с женой.Был там даже Питер-старший, уже без забрызганного кровью фартука. Когда я остановилась около него, чтобы подлить ему ароматного вина из кувшина, он сказал:— Что ж, Грета. Мой сын будет завидовать, что я провел с тобой вечер.— С какой стати? — проговорила я и в смущении отступила от него.Все внимание гостей было сосредоточено на Катарине. На ней было зеленое шелковое платье, на котором распустили швы, чтобы оно влезло на ее еще не опавший живот. Поверх платья она надела желтую накидку, отороченную горностаем, которая была в картине на жене Ван Рейвена. Мне было странно видеть эту накидку на плечах другой женщины. Меня злило, что она ее надела, хотя, конечно, имела на это полное право. На ней также было жемчужное ожерелье и серьги, и ее светлые волосы были красиво причесаны. Она быстро оправилась после родов и была весела и приветлива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Придя в то утро в мясной ряд, я услышала, как какой-то мужчина сказал, что карантин сняли. Я поспешила к палатке Питера. Оба, отец и сын, были там, и несколько человек стояли в очереди. Не обращая на них внимания, я подошла к Питеру-младшему и спросила:— Вы можете меня быстро обслужить? Мне надо пойти узнать, что делается дома. Три фунта языка и три фунта сосисок.Несмотря на негодование пожилой женщины, которую он обслуживал, Питер стал взвешивать мне язык. Когда он протянул мне пакеты, она сердито сказала:— Небось если бы я была молода и улыбнулась тебе, ты и меня обслужил бы без очереди.— Она мне не улыбалась, — ответил Питер.Он глянул на отца и вручил мне еще один пакет — поменьше.— Подарок вашим родным, — тихо сказал он. Даже не поблагодарив его, я схватила пакет и пустилась бежать.Говорят, что бегают только дети и воры. Я бежала всю дорогу до дому. Мои родители сидели на скамейке с опущенными головами. Подбежав, я взяла руку отца и прижала ее к своим мокрым щекам. Потом села рядом. Мы молчали. Что можно было сказать?
После этого мне все стало безразлично. Все, что придавало жизни интерес — чистота белья, каждодневные походы за продуктами, тихая мастерская, — все утратило смысл, хотя и не исчезло, как синяки на теле, которые, светлея, не исчезают, но оставляют на своем месте болезненное затвердение.Сестра умерла в конце лета. Осенью непрерывно шли дожди. У меня уходила уйма времени на просушку белья в кухне. Я перевешивала сырые вещи поближе к огню, пока они не заплесневели, но приходилось все время следить, чтобы их и не подпалило пламя. Узнав о смерти Агнесы, Таннеке и Мария Тинс отнеслись ко мне с сочувствием. В течение нескольких дней Таннеке старалась сдерживать раздражение, но вскоре опять начала прикрикивать на меня и подолгу дуться. И мне же приходилось к ней подольщаться. Мария Тинс выражала свое сочувствие главным образом тем, что одергивала Катарину, когда та принималась меня бранить. Сама Катарина словно и не слыхивала о смерти моей сестры — во всяком случае, делала такой вид. Срок родов приближался, и, как предсказала Таннеке, она большую часть времени проводила в постели, поручив Иоганна заботам Мартхе. Малыш уже научился ходить, и за ним требовался глаз да глаз.Девочки вообще не знали, что у меня была сестра, и я не считала нужным говорить им, что она умерла. Только Алейдис как будто заметила, что со мной что-то творится. Она иногда садилась рядом и плотно прижималась ко мне, как щенок, который хочет согреться у теплого бока матери. И эта безыскусная ласка согревала мне душу.Как-то Корнелия вышла во дворик, когда я там развешивала белье, и протянула мне старую куклу.— Мы больше с ней не играем, — заявила она. — Даже Алейдис не играет. Хочешь, отдай ее своей сестре.Она смотрела на меня широко открытыми невинными глазами, и я поняла, что она прослышала о смерти Агнесы.У меня сжалось горло.— Спасибо, не надо, — с трудом выговорила я. Корнелия улыбнулась довольной улыбкой и убежала.Мастерская оставалась пустой. Хозяин не начинал работу над новой картиной. Большей частью его не было дома. Он или уходил в Гильдию, или сидел в харчевне своей матери по другую сторону площади. Я по-прежнему убиралась в мастерской, но мне это больше не доставляло радости — просто еще одна комната, в которой надо протереть пыль и вымыть пол.Когда я бывала в мясном ряду, мне было трудно встречать взгляд Питера-младшего. Его доброе отношение меня тяготило. Я должна была бы платить ему тем же, но не могла. Я должна была бы чувствовать себя польщенной, но не чувствовала. Я не нуждалась в его внимании. Я теперь предпочитала, чтобы меня обслуживал его отец, который меня поддразнивал, но ничего от меня не требовал, кроме похвалы его мясу. В ту осень мы ели очень хорошее мясо.Иногда по воскресеньям я ходила к Франсу на фабрику и звала его пойти со мной навестить родителей. Дважды он внял моим просьбам. И его приход немного отвлек отца и матушку от горьких воспоминаний. Еще год назад у них в доме было трое детей — теперь не было ни одного. Когда приходили мы с Франсом, это напоминало им прежние лучшие времена. Однажды матушка даже засмеялась. Хотя тут же осуждающе покачала головой.— Господь наказал нас за то, что мы не ценили свое счастье, — сказала она. — Мы не должны об этом забывать.Мне становилось трудно навещать родителей. За те недели, что мы были разделены карантином, их дом стал мне почти чужим. Я начала забывать, где у матушки лежало что, какой плиткой был отделан очаг, как освещались комнаты в разное время дня. Прошло всего несколько месяцев, и я уже лучше знала дом на Ауде Лангендейк, чем свой собственный.Франсу визиты домой давались особенно тяжело. После долгой и тяжелой рабочей недели ему хотелось развлечься, хотелось смеяться и шутить. Или хотя бы выспаться. Наверное, я уговаривала его ходить к родителям в надежде, что у нас все станет как прежде. Но это была тщетная надежда. После несчастного случая с отцом радость покинула нашу семью.
В одно из воскресений, вернувшись от родителей, я услышала стоны Катарины: у нее начались роды. Я заглянула в большую залу. Там было темнее, чем обычно: нижние ставни были закрыты, чтобы ей было спокойнее. С Катариной были Мария Тинс, Таннеке и акушерка. Увидев меня, Мария Тинс сказала:— Поди найди девочек — я отослала их играть на площадь. Осталось недолго. Возвращайтесь через час.Я с радостью ушла из дома. Катарина стонала и кричала, и мне было неловко ее подслушивать. К тому же она и не захотела бы, чтобы я была рядом.Я стала искать девочек в их любимом месте — на Скотном рынке за углом нашей улицы. Они играли в камушки и гонялись друг за другом. Малыш Иоганн то ковылял за ними на своих неустойчивых ножках, то полз на коленях. Нам бы в воскресенье не позволили таких игр, но у католиков свои взгляды.Устав, Алейдис подошла и села рядом со мной.— Скоро у мамы родится ребеночек? — спросила она.— Твоя бабушка сказала, что скоро. Вот еще немного подождем и пойдем на него посмотреть.— А папа обрадуется?— Наверно.— Может быть, он теперь станет рисовать быстрее?На это я не ответила. Девочка повторяла слова матери. Мне не хотелось поощрять этот разговор.Когда мы вернулись домой, хозяин стоял в дверях.— Папа! — закричала Корнелия. — Какая у тебя шляпа!Девочки подбежали к отцу и стали подпрыгивать, пытаясь сдернуть с него за свисающие ленточки ватную шляпу отцовства. У него был одновременно гордый и смущенный вид. Это меня удивило: он уже пять раз становился отцом и должен был бы к этому привыкнуть. Чего ему смущаться?Ведь это Катарина хочет, чтобы у них было много детей, догадалась я. А он предпочел бы быть один у себя в мастерской.Но, наверное, это не совсем так. Я знала, откуда берутся дети. У него была своя роль, и он, наверное, выполнял ее достаточно охотно. Как ни вздорна была Катарина, я часто видела, как он смотрит на нее, трогает за плечо, говорит с ней ласковым голосом.Мне не нравилось представлять его мужем и отцом. Мне больше нравилось думать о том, как он работает один в мастерской. И не совсем один — тут же была и я.— У вас появился еще один братишка, девочки, — сказал он. — Его зовут Франциск. Хотите на него посмотреть?И он повел их в дом, а я осталась на улице с Иоганном на руках.Таннеке открыла нижние ставни в окнах большой залы и высунулась наружу.— С госпожой все в порядке? — спросила я.— Само собой. Все эти стоны и крики — одна видимость. Она выщелкивает детей, как горох из стручка. Поднимайся сюда — хозяин хочет вознести благодарственную молитву.Мне не очень хотелось, но не могла же я отказаться помолиться вместе с ними. То же самое сделали бы и протестанты после благополучного разрешения от бремени. Я пришла с Иоганном в большую залу, где было теперь гораздо светлее и полно народу. Я опустила Иоганна на пол, и он заковылял к сестрам, которые стояли вокруг постели. Гардины были отдернуты, и Катарина лежала в постели, держа на руках новорожденного. У нее был утомленный вид, но лицо лучилось счастьем — что с ней случалось очень редко. Хозяин стоял возле нее и смотрел на своего новорожденного сына. Алейдис держалась за его руку. Таннеке и акушерка убирали тазы и окровавленные простыни, а новая няня уже дожидалась у постели.Мария Тинс пришла из кухни с подносом, на котором стояло вино и три бокала, и поставила поднос на столик. Хозяин отпустил руку Алейдис, отошел от постели, и они с Марией Тинс встали на колени. Таннеке и акушерка бросили свои дела и тоже встали на колени. Затем на колени встали няня, дети и я. Лисбет заставляла Иоганна сесть на пол, но он вырывался и плакал. Хозяин произнес молитву, благодаря Бога за благополучное рождение Франциска и за то, что он сохранил здоровье Катарины. Он добавил еще несколько католических фраз на латыни, которых я не поняла. Но это было не важно — мне было приятно слушать его тихий спокойный голос.Когда молитва закончилась, Мария Тинс налила вино в три бокала и они втроем выпили за здоровье младенца. После этого Катарина отдала младенца кормилице, которая тут же приложила его к груди.Таннеке махнула мне рукой, и мы пошли на кухню приготовить ужин для девочек и акушерки — копченую селедку с хлебом.— Теперь начнем готовиться справлять праздник рождения ребенка, — сказала Таннеке, пока мы собирали на стол. — Молодая хозяйка любит устраивать настоящий пир. У нас с тобой, как всегда, дел будет по горло.Праздник рождения ребенка был отмечен самым большим сборищем гостей, которое я видела в этом доме. На подготовку к нему нам дали десять дней. Десять дней мы только и знали, что чистили дом и готовили угощение. Мария Тинс наняла на неделю двух девушек, чтобы они помогали Таннеке с готовкой и мне с уборкой. Моя помощница соображала туго, но работала неплохо, если только я говорила ей, что именно надо сделать, и все время за ней приглядывала. Мы перестирали все скатерти и салфетки — и грязные и чистые, а также всю одежду — рубашки, халаты, капоры, воротники, носовые платки, шапочки и фартуки. В другой день мы стирали постельное белье. Потом мы вымыли все графины, стаканы, фаянсовые тарелки, кружки, кастрюли, сковородки, железные жаровни, вертела и половники — и не только наши, но и те, что мы одолжили у соседей. Мы надраили все, что было сделано из латуни, меди и серебра. Мы сняли шторы и вытрясли их снаружи, а также выбили все диванные подушки и ковры. Мы протерли до блеска деревянные части кроватей, буфеты, стулья, столы и подоконники. Нигде не осталось ни пылинки.К концу всей этой работы мои руки потрескались до крови.Но дом сверкал чистотой.Мария Тинс сделала праздничный заказ на баранину, телятину, языки, целого поросенка, зайцев, фазанов и откормленных каплунов. А также на устриц, омаров, икру и селедку, сладкое вино, самый лучший эль и пирожные, специально испеченные кондитером.Когда я делала заказ на мясные продукты у Питера-старшего, он потер руки.— Значит, еще один едок! — провозгласил он. — Тем лучше для нас!В дом привозили большие круги сыра гауда и эдам, артишоки, апельсины, лимоны, виноград, сливы, миндаль, орехи. Богатый приятель Марии Тинс даже прислал ананас. Я никогда раньше не видела ананаса, и его жесткая колючая кожура не вызвала у меня особенного желания его попробовать. Да мне на это и не приходилось рассчитывать. Никаких яств мне не доставалось, разве что Таннеке иногда даст кусочек. Она дала мне попробовать икру, но та мне не особенно понравилась, хотя и считалась роскошью. Зато мне понравилось сладкое вино с чудесным запахом корицы. Во двор завезли запас торфа и дров, и там же лежала целая куча вертелов, которые одолжил сосед. Во дворе также хранились бочки эля, и там же жарили кабанчика. Мария Тинс наняла мальчика смотреть за кострами, которые мы поддерживали целую ночь после того, как водрузили кабанчика на вертел. Пока шли все эти приготовления, Катарина оставалась в постели вместе с Франциском, за которым ухаживала кормилица. Катарина казалась безмятежной, как лебедь. И так же, как у лебедя, у нее была длинная шея и острый клюв. Я старалась держаться подальше от большой залы.— Вот так бы ей и хотелось жить всегда, — бурчала Таннеке, готовя рагу из зайца. Я была на кухне и кипятила воду, чтобы мыть окна. — Чтобы все были у нее на побегушках. Королева на перине!Я посмеялась вместе с ней, зная, что не должна критиковать хозяев, но все же получая удовольствие, когда это делала она.Все это время хозяин держался вдали от праздничной суеты — или запирался в мастерской, или сбегал в Гильдию. Я видела его только один раз — за три дня до праздника. Мы с моей помощницей драили подсвечники на кухне, когда за мной пришла Лисбет и сказала:— Тебя спрашивает мясник. Он там, на улице.Я положила фланель, вытерла руки о фартук и пошла за ней по коридору. Я была уверена, что это Питер-младший. Он никогда не видел меня в Квартале папистов. По крайней мере мое лицо не было красным, как это бывало после возни с прокипяченным бельем. Питер-младший приехал на тележке, где были сложены заказанные Марией Тинс продукты. Тут же стояли девочки, заглядывая в тележку. Только Корнелия оглянулась, когда я вышла из дому. Питер улыбнулся мне. Я сохранила спокойствие и не покраснела. Корнелия не спускала с нас глаз.И не одна она. Я почувствовала, что за спиной стоит хозяин — я слышала позади его шаги, когда шла по коридору. Обернувшись, я увидела, что он заметил улыбку Питера и скрытую в ней надежду.Он перевел свои серые глаза на меня. От них дышало холодом. У меня закружилась голова — словно я слишком быстро вскочила со стула. Оглянувшись на Питера, я увидела, что улыбка сползла с его лица. Он заметил, как я покачнулась.Я почувствовала себя в западне, и мне это совсем не понравилось.Я уступила дорогу хозяину. Он повернул к Моленпорту, не взглянув на меня и не произнеся ни слова. Питер и я молча глядели ему вслед.— Я привез ваш заказ, — сказал Питер. — Куда все это складывать?
Когда я в воскресенье пошла навестить родителей, я не хотела им говорить, что у Вермеров родился еще один ребенок. Я боялась, что это еще усугубит их грусть по умершей Агнесе. Но матушка уже слышала эту новость на рынке, так что мне пришлось рассказывать им и про роды, и про молитву, в которой я участвовала вместе с семьей, и про приготовления к празднику. Матушку огорчило состояние моих рук, но я успокоила ее, сказав, что все худшее уже позади.— А новую картину он начал писать? — спросил отец. Он всегда надеялся, что я опишу ему еще одну картину.— Нет, не начал, — ответила я. В предыдущую неделю я почти не бывала в мастерской. Там ничего не изменилось.— Может быть, он ленится, — предположила матушка.— О нет, — поспешила я опровергнуть это предположение.— Может быть, ему не нужны глаза, — сказал отец.— Не знаю я, что ему нужно, — довольно резко ответила я.Матушка удивленно посмотрела на меня. Отец поерзал на стуле.Больше я о хозяине не сказала ни слова.
Гости начали прибывать около полудня. К вечеру не меньше ста человек толпились в доме, на площадке перед дверью и во дворике. Вермеры наприглашали самых разных гостей — и богатых купцов, и нашего булочника, портного, сапожника, аптекаря. Было много соседей, мать и сестра хозяина, кузины Марии Тинс. Пригласили также много художников и других членов Гильдии. Были приглашены и Ван Левенгук, и Ван Рейвен с женой.Был там даже Питер-старший, уже без забрызганного кровью фартука. Когда я остановилась около него, чтобы подлить ему ароматного вина из кувшина, он сказал:— Что ж, Грета. Мой сын будет завидовать, что я провел с тобой вечер.— С какой стати? — проговорила я и в смущении отступила от него.Все внимание гостей было сосредоточено на Катарине. На ней было зеленое шелковое платье, на котором распустили швы, чтобы оно влезло на ее еще не опавший живот. Поверх платья она надела желтую накидку, отороченную горностаем, которая была в картине на жене Ван Рейвена. Мне было странно видеть эту накидку на плечах другой женщины. Меня злило, что она ее надела, хотя, конечно, имела на это полное право. На ней также было жемчужное ожерелье и серьги, и ее светлые волосы были красиво причесаны. Она быстро оправилась после родов и была весела и приветлива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22