– Наверное, немного.
– Ни одного!
– Джек, давай оставим эту тему, – уговаривал Такер. – Мне пятьдесят пять. Тебе шесть. Я еще долго-долго проживу. Ты уже вырастешь, когда я… Тебе самому лет сорок стукнет. Я еще тебе надоесть успею.
Такер не испытывал чрезмерной уверенности в собственном прогнозе. Тридцать лет с сигаретой в зубах, десять лет запойного алкоголизма… Тут до семидесяти дожить – и то подвиг.
– Откуда ты знаешь про мои сорок… Ты можешь помереть прямо завтра.
– Не собираюсь.
– Но ведь можешь.
К черту логику в такого рода дискуссиях. Проку от нее ни на грош. Такер мог бы сказать, что он, разумеется, и завтра умереть в состоянии, но только не теперь, когда всплыла перспектива стать дедом. Вместо этого он ляпнул явную ахинею, от которой всегда толку больше:
– Не могу.
В глазах Джексона засветилась надежда:
– Правда?
– Никак не могу. Смотри сам: сегодня я чувствую себя хорошо. До завтра заболеть не успею. Чтобы умереть, надо какое-то время.
– А вдруг на машине столкнешься?
Ага, влип, идиот… Автокатастрофа прерывает жизнь в любом возрасте и состоянии здоровья.
– Не-а.
– Почему?
– А некуда завтра выезжать.
– А послезавтра?
– И послезавтра.
– А за продуктами?
– У нас тонна продуктов.
О смерти от истощения в случае невыезда за продуктами Такер не хотел думать. Думал он о своем возрасте и о своей близкой смерти, думал, что жизнь унеслась прочь, а он и не заметил.
Давным-давно Такер обещал себе засесть с листом бумаги и попытаться осмыслить десятка два последних лет жизни. Записывать слева годы, а напротив – словцо-другое о том, чем занимался, чем интересовался в течение этих двенадцати месяцев. Конец 80-х отметит слово «пьянка» с прочерками в остальных строках. В те времена он иногда еще хватался за гитару или авторучку, но чаще тупо глазел в телеэкран да заливал в глотку скотч – до посинения, затемнения, отключения… Затем появились бы другие, более здоровые слова: «рисунок, живопись», «Купер и Джесси», «Кэт», «Джексон»… Но их недостаточно, чтобы оправдать такое множество пролетевших месяцев. Сколько времени он провел в крохотной квартирке-студии в «живописный» период? Полгода? А когда родились сыновья… Он гулял с ними, да, конечно, но куда больше времени с ними занималась мать или они спали… а он наблюдал. Что ж, наблюдение – тоже какое-то занятие. Полезная деятельность. Несовместимая с иными занятиями.
Иногда он задумывался над тем, что написал бы его отец, если б сел с авторучкой перед листом с перечнем прожитых лет. Долгую жизнь прожил, насыщенную. Трое детей, здоровая семья, прочный брак, собственное дело (химчистка). Что бы он написал напротив, скажем, лет с 1961-го по 1968-й? «Работа»? Одно слово, предельно точно отражающее семь лет жизни. И Такер знал, что напротив 1980-го он написал бы: «Европа». Может быть, даже «ЕВРОПА!». Долго он ждал этих каникул всей жизни, длившихся всего месяц. Четыре недели из пятидесяти двух. Такер не пытался сгладить различия, отца он однозначно ставил выше себя. Но каждый, кто пытается таким образом подвести итог, удивляется тому, сколько месяцев и лет незаметно проходят впустую.
Плаксивое настроение не покидало Джексона всю вторую половину дня и начало вечера. Разревелся, проиграв Лиззи в крестики-нолики, ревел по поводу мытья головы, ныл, когда родители не дали размазать мороженое в шоколадном сиропе, и без конца оплакивал Такера. Ему хотели разрешить поужинать со взрослыми, но он настолько измотался, что заснул чуть ли не стоя. Уложив Джексона, Такер понял, что использовал его в качестве живого щита, маленького, но весьма эффективного, и что теперь он этого щита, увы, лишился. Спустившись вниз и подходя к Кэт и Лиззи, сидевшим в саду, он услышал, как Кэт сурово изрекла:
– Да, от него этого вполне можно ожидать.
– Чего и от кого? – бодренько спросил Такер.
– Лиззи как раз рассказала мне, как ее мать угодила в больницу после того, как ты ее бросил.
– Гм…
– Ты мне об этом не рассказывал.
– Речь не заходила.
– Смешно…
– Не очень, – возразила Лиззи.
И пошло-поехало. Кэт решила, что она уже достаточно освоилась со своей новой падчерицей, чтобы без утайки поведать о плачевном состоянии своего брака. В обмен она получила от Лиззи столь же искреннюю оценку ущерба, причиненного Такером – точнее, его позорным дезертирством. Во время рассказа Лиззи прикрывала свое еще совершенно не изменившее объема чрево обеими руками, как будто защищая плод от возможного нападения вооруженного кинжалом Такера. Такер изображал на физиономии смесь сочувствия и запоздалого раскаяния, время от времени с мудрым видом кивал головой, а то и, когда обе женщины сурово глядели на него, смиренно опускал взгляд. Защищаться смысла не имело, да он и не представлял, какую линию защиты следовало бы избрать. В рассказываемые ими истории вкрались две-три фактические ошибки, но настолько несущественные, что не было смысла поправлять. Так, Натали рассказала Лиззи, что он спал с другой женщиной в ее квартире. Место она указала неверно, но это не аннулирует факта измены, где бы он с этой другой женщиной ни спал. Единственным объяснением, если и не оправданием, могло служить с его стороны признание: «Пьян был». Этот рефрен можно было бы повторять чуть ли не после каждой фразы, но что толку?
По завершении беседы Такер отвел Лиззи в ее комнату и пожелал спокойной ночи.
– Обиделся? – спросила та на прощание, скроив участливую мину, как будто сочувствуя мучившей его интенсивной изжоге.
– Ничего, ничего. По заслугам.
– Надеюсь, у вас с Кэт все наладится. Она хорошая женщина.
– Да-да. Спасибо. Спокойной ночи.
Такер спустился вниз, но Кэт уже ушла, воспользовалась его отсутствием, чтобы отправиться в постель без него и без объяснений. Чаще всего они спали в разных комнатах, но на данной стадии их весьма своеобразных отношений обычай этот считался неустоявшимся, и каждый вечер они мимоходом обсуждали или хотя бы упоминали этот вопрос. «Один сегодня не соскучишься?» – полувопросительно бросала Кэт, и Такер молча кивал или пожимал плечами. Пару раз, после особо бурных объяснений, казалось грозящих разрывом, он врывался за ней в их общую спальню, и в конце концов, после расшвыривания подушек или без такового, ключ общения менялся. Сегодня, однако, об общении речь не шла. Кэт просто исчезла.
Такер отправился спать, лег, почитал, выключил свет. Сон не приходил. «Это действительно вы?» – спросила та женщина. Он начал формулировать ответ, затем встал и направился вниз, к компьютеру. Энни суждено было получить больше, чем она ожидала.
Глава 5

Отправитель: Такер alfredmantalini@bluehorizon.net
Тема: Re: Re: Ваш обзор
Дорогая Энни, этот я – и вправду я, хотя не вижу надежного способа доказать это. К примеру, так: в туалете миннеаполисского рок-клуба со мной ничего не случилось. Или так: нет у меня «тайного» ребенка от Джули Битти. Или: я прервал все записи после выхода альбома «Джульетта», и поэтому нет в моих подвалах и сараях материалов на две сотни альбомов, и ничего я ни под какими псевдонимами не выпускал. Так сойдет? Возможно, и нет. Разве что вы достаточно благоразумны, чтобы понять, что любая правда разочаровывает. Особенно это верно в моем случае из-за несчастливого стечения обстоятельств. Чем дольше я бездельничал, вливая в глотку алкоголь и тупо глядя в телевизор, тем увлеченнее кучка энергичных молодых людей с богатым воображением фантазировала относительно моей бурной деятельности. То я, к примеру, в Колорадо выпускаю с Лорин Хилл хип-хоп альбомы, а то в Лос-Анджелесе со Стивом Дитко снимаю фильм. Я в восторге и от Лорин Хилл, и от Стива Дитко, с удовольствием с ними бы пообщался, да и деньжат бы заработал, но увы: не было этого! Иные из этих мифов настолько красочны, что удерживают меня от желания вернуться в мир. Похоже, людям веселее со мною отсутствующим. Воскресни я, как бы звучало мое интервью какому-нибудь музыкальному журналу, который интересуется персонами вроде меня? «Нет, не был… нет, не снимал… нет, не писал… не сочинял…» Такую пустую скукотищу о себе любой сообщить может.
Сегодня вдруг узнал, что скоро стану дедом. Забеременевшую дочь свою я фактически не знаю – собственно, я четверых из своих пятерых детей фактически не знаю, – так что новость мне показалась разве что символичной. Особенных угрызений совести тоже не ощущаю. Какой смысл изображать радость, узнав, что какая-то едва знакомая женщина ждет ребенка? Полагаю, впрочем, что мне следует раскаиваться во многих принятых мною решениях, в результате которых моя дочь стала для меня чужой. Да уж, символично… Узнав, что я должен стать дедом, я как будто прочитал собственный некролог. И почему-то грустно стало от прочитанного. Не слишком-то много я сделал даже и с выделенными на мою долю талантами, как бы ни славословили меня неведомые друзья с сайта. И в других сферах жизни своей я не чрезмерно преуспел. Дети, которых я не знаю, – продукт испорченных мною, моими пьянством и нестерпимым характером, отношений. Ребенок, которого я знаю, мой любимый шестилетний сын Джексон, – продукт отношений, которые я как раз порчу в данный момент. Мать его содержит меня уже несколько лет, так что я в долгу перед нею по уши, но, как и следовало ожидать, терпение у нее начинает истощаться, а это, в свою очередь, делает меня еще более нетерпимым. Она полагала, что мы сможем ужиться именно потому, что сильно отличаемся друг от друга. Дама она практичная, хваткая, подкованная в финансовом отношении, занимается оптовой торговлей (натуральные продукты питания), запросто выдерживает долгие тягомотные торги с партнерами, людьми, поднаторевшими в бизнесе, но эти завидные качества отказывают, когда речь идет о контактах со мною. Я не ценю ее достоинств в должной мере, и моя непрактичность уже не подразумевает, что я зато способен сочинять песни – утратил я эту способность, ничего не сочиняю. Темперамент артиста штука бесполезная, если не сопровождается конечным продуктом. По части своей совместимости с людьми я сейчас в том же недоумении, что и всегда. Я пытался жить с женщинами, столь же взрывными, как и я сам, – последствия катастрофические, чего и следовало ожидать. Но и противоположный путь оказался столь же неудачным. Сходись хоть со своей копией, хоть с противоположностью – результат один. Пожалуй, мне нужна женщина, которой нравятся наглые бесполезные паразиты, будь она хоть членом совета директоров уоллстритского банка, хоть свободным художником, без разницы.
О существовании демовариантов «Джульетты» я напрочь забыл, но пару месяцев тому назад некто из моих бывших знакомых обнаружил их у себя на полке. Он их перебрал, перетасовал и выпустил CD, против чего у меня нет никаких возражений, хотя с каждым вашим словом насчет их сырости и недоработанности согласен на все сто. Мы хорошенько потрудились над этими песнями, я и мои ребята, и мысль, что кто-то, имеющий уши, сочтет десяток неряшливых набросков превосходящими по качеству плоды упорного труда, пота и крови, меня поражает. Если честно, я бы с удовольствием расколотил о голову этого парня всю его коллекцию бутлегов, всю ту воображаемую кучу из ста двадцати семи альбомов, и запретил бы ему слушать диски вообще. Но сам факт выхода «Голой» напомнил мне, что когда-то я на что-то годился. Кроме того, я и какой-никакой аванс получил, так что смог вручить жене хоть какую-то сумму. В течение одного вечера я ощущал себя кормильцем семьи.
Похоже, я вас завалил информацией, зато вряд ли вы теперь усомнитесь, что я это я. Это даже слишком я. Хотя сегодня меня это и не радует.
С наилучшими пожеланиями,
Такер Кроу
Ответ Такера поджидал Энни на рабочем компьютере. Она могла проверить почту и дома, перед завтраком, и, конечно, не сделала этого вовсе не по забывчивости. Просто иначе Дункан мог бы заметить письмо, а самое большое удовольствие для нее состояло в сохранении тайны. Даже вчера это было удовольствие, когда она получила два строго функциональных, но тем не менее удивительных сообщения. Теперь же речь шла об информации, к которой Дункан мог отнестись как к ключу от тайн вселенной. Энни не хотела, чтобы ему достался этот ключ. На то у нее имелись свои причины – по большей части характера низкого, подлого, постыдного.
Письмо она перечитала дважды, потом еще раз и сразу после этого отправилась за кофе. Слишком рано, но ей необходимо было собраться с мыслями, все обдумать. Точнее, ей надо было перестать думать о том, о чем она думала, чтобы освободить мозги. А сейчас, помимо Такера Кроу и его запутанной жизни, она думала о том, насколько «Голая» отравила атмосферу в ее доме.
Вечером Дункан вернулся домой поздно, от него несло спиртным. В разговоры он не пускался, на обычные бытовые вопросы отвечал кратко, отрывисто, даже, пожалуй, грубо. Он заснул сразу, как только лег, а Энни лежала без сна, слушая его храп и раздражаясь. Любой человек иной раз испытывает неприязнь к своему партнеру, это естественно, и Энни даже где-то читала про это. Но тогда, в часы вынужденного ночного бдения, она попыталась вспомнить, нравился ли он ей хоть когда-то. Может, стоило бы все эти годы провести одной? Почему кто-то непременно должен быть рядом, когда она ест, смотрит на экран телевизора, спит? Партнер – непременно показатель успеха. Но ведь тот, с кем еженощно делишь ложе, должен что-то собой представлять, разве нет? Должен показать себя способным на что-то. А их отношения с Дунканом – показатель провала, никак не успеха. Они с Дунканом оказались вместе, потому что оба засиделись на скамейке запасных. Но все в ней протестовало против этой ситуации. Она лучше, она заслуживает большего!
– Привет, красавица, – улыбнулся ей Франко, бармен за кофейной стойкой.
– Привет. Как обычно, пожалуйста.
Неужели он сказал бы ей «Привет, красавица», если бы она не заслуживала большего? Или, может быть, она слишком наивно восприняла приветствие, повторяемое раз двадцать на дню?
– Франко, сколько раз в день вы это говорите? «Привет, красавица…» Просто интересно.
– Честно?
– Конечно честно.
– Только вам.
Она засмеялась, и Франко вскинул руки в шутливом протесте:
– Вы бы видели тех, кто сюда заходит. Конечно, я могу сказать «Привет, красавица» и семидесятилетней бабуле… и даже говорил. Раньше. Но это неестественно. И поэтому я говорю это только вам. Самой молодой своей клиентке.
Она – самая молодая клиентка этого заведения! Вот она, география. Что ж, для здешнего захолустья не такое уж и диво. Франко не назвал бы ее красавицей, будь его бар в Лондоне или Манчестере. Она не провела бы полтора десятка лет в сером полусне с Дунканом, живи она в Бирмингеме или Эдинбурге. Гулнесс… Ветер, море, старость… Запах жареной пищи пропитывал все в городке, даже когда никто ничего не жарил. Киоски продавцов мороженого казались заколоченными, даже когда возле них толклись покупатели. Тут все в прошлом. В том самом 1964-м, когда в Гулнессе играли «Роллинг стоунз» и море выкинуло под ноги праздным отпускникам дохлую акулу. Кому-то и здесь надо жить. Почему бы не ей?
На обратном пути Энни вспомнила, что сегодня четверг и что дежурит на входе, стало быть, Мойра, престарелая общественница, вбившая себе в голову, что бездетность Энни – результат какого-то внутреннего дефекта, причем дефекта излечимого. Возможно, она была права, хотя совершенно в ином смысле. Впрочем, Мойра сделала вывод, исходя из продвинутого возраста Энни, – никаких поводов для подобного умозаключения сама Энни не давала и, разумеется, ни о чем не просила эту даму, которую, собственно, едва знала. Энни терпеть не могла четвергов.
На этот раз сельдерей. Бойкая старуха, давно разменявшая девятый десяток, вытянула навстречу Энни голову, увенчанную седым пухом с лиловым оттенком, и всучила ей солидный пучок огородной травы.
– Здравствуйте, – сказала Энни.
– Вот тебе травка, милая. Надежное средство.
– Спасибо.
– Блендер-то у тебя дома есть?
– Кажется, есть.
– Покроши все в труху и дай ему выпить.
– Ему? А мне ничего? Ни чаев, ни семян, ни фруктов в молоке?
– Ну, мы для тебя все уже попробовали. Значит, в нем дело.
В общем-то, Мойра права, дело действительно в нем. И в том, что для большей надежности Дункан предохранялся с помощью презерватива.
– Хорошо, я попробую сегодня.
– И все остальное тоже сегодня. Сразу же. Выпить – и в постельку.
– Тогда лучше в субботу.
Черт, зачем она это ляпнула? Кто ее за язык тянул?
– Ага, так он по субботам…
– Сегодня работы навалом.
– Ничего-ничего, не стесняйся.
– Да я не стесняюсь.
Конечно же, она стеснялась. Стеснялась себя, своего монотонного образа жизни, а больше всего – своей неспособности послать эту старую каргу подальше.
– О, Алан! Ты у нас гость нечастый.
Мойра обратилась к старику, одетому в пальто и дождевик и намотавшему на шею два или три шарфа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29