Я, видишь ли, встречаюсь с одним… Только он в Америке живет.
Если повторять одну и ту же неправду много раз подряд, она уже становится как бы и правдой. Сам себя, во всяком случае, убеждаешь. Так в траве зарождается тропа, когда по ней ежедневно топчется множество копыт.
– Здрасьте, приехали. В Америке. – Барнси хлопнул обеими ладонями по полу, припечатав к нему американского любовника Энни.
– Мы не в таких отношениях.
– Подумать только!
– И думать нечего, Барнси.
– А вот я думаю, что ты глубоко заблуждаешься.
– Да о чем тут думать?
– Я тебе не про раздумья толкую, – пылко возразил Барни.
– Вот и я о том же. Не о чем тут думать.
– Разведусь, бля буду, разведусь, зуб даю. Я уже давно собирался развестись, а как тебя встретил, решился.
– Так ты еще и женат? К дьяволу, Барнси, ну ты и наглый тип!
– Да тьфу на нее, ты только послушай, с ней жить невозможно. Ночные клубы она ненавидит. Соул на дух не переносит. Ей подавай только всяких косматых коров по телику из «Эй, ты, мы ищем таланты». – Барнси на секунду замолк, как будто обдумывая сказанное. – Ну ее нах-х… У нас с ней ничего общего. Я только что понял, что мы с ней друг другу не подходим. Все, развод, развод! И я не просто тебе лапшу на уши вешаю, точно разведусь.
– Посмотрим, что ты запоешь, когда вернешься домой.
– И смотреть нечего, я твердо решился.
– Вряд ли нам с тобой это поможет.
– Почему нет? Ты ведь повеселилась сегодня ночью.
– Ну да, немножко повеселилась. Только не с тобой – большую часть вечера я провела с Гэвом. С Роз. С Терри Джексоном. А ты развлекался сам по себе.
– Ну дык я так пляшу. Партнерша мне не нужна. На танцполе, чтобы крутить стойки и всякие такие штуки, я должен быть весь в себе. А если мы с тобой, скажем, телик глядим, я совсем не такой.
– То есть весь из себя? Или ты имеешь в виду, что не станешь крутить стойки во время моей любимой передачи?
– Да. Нет. Не знаю. На рыбалке я тоже весь в себе. Просто предупреждаю.
– Хорошо, когда люди друг с другом искренни с самого начала.
– Стебаешься, – криво ухмыльнулся Барнси.
– Есть немножко.
– Что ж, и ладно. Много я тут херни намолол, да? – Он встал. – Ну, мне пора, пожалуй.
– Да оставайся, диван удобный.
– Спасибо, спасибо, ценю заботу. Но у меня, знаешь, свои правила игры: или секс, или на выход.
– И куда теперь?
– Обратно в клуб. Я так рано никогда оттуда не сваливал. Дань уважения тебе, можно сказать. – На прощание Барнси пожал ей руку: – Рад был познакомиться. Конечно, радости можно было б и подбавить, да ладно, и так сойдет. Всех не загребешь.
На следующее утро ей уже казалось, что Барнси персонаж ее сновидения. Его некрупная мускулистая фигура, упаковка с тальком, его прыжки и стойки на руках явно подлежали психоанализу с целью определения индивидуальных особенностей восприятия ею мужской сексуальности.
Нет, не следовало ей описывать события этой ночи на следующее утро, во время встречи с Малкольмом. Хмель еще не выветрился у нее из головы, когда она в назначенное время направилась на прием, и потому ей захотелось поупражняться на беззащитном старике, использовать его беспросветную затхлость в качестве оселка для оттачивания своей просветленной прогрессивности. Беседовать с Малкольмом о сексе – все равно что обстреливать его из водяного пистолетика, но Энни это не остановило. Основательно подмокший Малкольм выглядел невесело, и она уже недоумевала, с чего ей в голову пришла такая идиотская идея.
– Сексуальный план… – горестно пробормотал Малкольм. – Значит, вы встретились с лесбиянкой, чтобы стать проституткой.
Что на такое ответишь?
– То, что она лесбиянка, не имеет никакого значения.
Нет, не то. Все не то и не так.
– Не знал, что в Гулнессе есть лесбиянка.
Совершенно определенно не то. Однако не мог же Малкольм оставить сексуальную ориентацию Роз необследованной.
– В Гулнессе проживают по крайней мере две лесбиянки. Но это не…
– И куда они ходят?
– То есть как – куда ходят?
– Понимаю, что я не в курсе событий. Никогда не слышал о клубах или барах для лесбиянок в Гулнессе.
– Малкольм, зачем им какие-то специальные клубы? Вам же не нужен специальный клуб или паб для гетеросексуалов.
– Ну, полагаю, я бы чувствовал себя неуютно в негетеросексуальном пабе.
– Они ходят в кино. В любые рестораны, пабы. Ходят в гости к знакомым.
– Ах да, к знакомым. – Физиономия Малкольма еще больше помрачнела. Ясно, что он подумал: у знакомых, за закрытыми дверьми…
– Может быть, вам стоит поговорить с Роз, если вас так интересуют лесбиянки нашего города?
Малкольм покраснел:
– Это не праздное любопытство, это профессиональный интерес.
– Не хочу показаться эгоисткой, но, может быть, займемся мною?
– Я не знаю, о чем вы хотите побеседовать.
– О моих проблемах.
– Я как-то запутался в ваших проблемах. Они, кажется, меняются каждую неделю. О своем длительном моногамном партнерстве вы уже не упоминаете. Похоже, что все прошедшие годы для вас ничего не значат. Вас больше интересует посещение ночных клубов с целью подцепить мужчин.
– Малкольм, о том, что было прежде, мы говорили прежде. Если вы становитесь в позицию судьи, то мне лучше вообще вас больше не посещать.
– Мне кажется, вы собираетесь совершить много такого, на что мне захочется смотреть с позиции судьи. Из чего следует, как мне кажется, что вам как раз не следует прекращать визиты ко мне.
– И на что же вам захочется смотреть с позиции судьи?
– Ну, на то, что вас тянет спать с кем попало.
Энни вздохнула:
– Можно подумать, что вы меня совсем не знаете.
– В теперешнем обличье – не знаю. Такую, которая готова отдаться первому встречному Тому, Дику и/или Гарри, – не знаю.
– С той только разницей, что я именно не отдалась первому встречному.
– Этой ночью, вы имеете в виду?
– Я вполне могла переспать с Барнси, но не стала этого делать.
Она пожалела, что не знает полного имени Барнси. Это придало бы ее словам больше достоинства, особенно в такой двусмысленной ситуации.
– А почему?
– Потому что, что бы вы обо мне ни думали, я все же не полностью законченная шлюха.
Конечно, от шлюхи в ней вообще ничего не было. В течение пятнадцати лет она не слишком регулярно спала с одним-единственным мужчиной, по большей части без особого воодушевления. Но, даже произнося фразу, что она «не полностью законченная шлюха», она ощутила, как крепнет ее уверенность в себе, в своем сексуальном достоинстве. Вчера она такого и выговорить-то не смогла бы.
– И чем он вам не угодил?
– Дело не в нем. Он славный парень. Странноватый, но в полном порядке.
– Так в чем же дело?
– Я точно представляю, кого я ищу.
– Неужто?
– Да. Определенно. Моего возраста или старше. Чтобы умел держать в руках книгу. Неплохо, если с какой-нибудь творческой жилкой. Собственный ребенок или дети – пожалуйста. Мне нужен кто-то, кто жил, хоть немного.
– Вижу, кого вы описываете.
Вот в этом Энни как раз весьма сомневалась. Появилось, правда, у нее подозрение, что Малкольм сейчас извлечет из рукава жестом фокусника своего недавно разведенного сына или племянника, поэта-любителя и профессионала-музыканта манчестерской филармонии.
– Неужто?
– Вы ищете противоположность.
– Чью?
– Противоположность Дункана.
Второй раз за последнее время Малкольма можно было возвести в ранг ясновидца, пусть и несколько поспешно. Такер – во всем полная противоположность Дункана, у которого ни детей, ни творческой жилки, ни жизни своей не было. Он никогда не швырял камни в окна записных красоток, никогда не страдал алкоголизмом, не колесил по Америке и Европе, не втаптывал в грязь данного Господом таланта. Даже такеровский отрыв от жизни можно было трактовать как жизнь, если подходить с позиции его фанатов. Что ж получается, она влюбилась в Такера, потому что он полная противоположность Дункана? И сам Дункан влюбился в Такера, потому что он его собственная противоположность? Стало быть, Энни и Дункан образовали в головоломке своих отношений зияние сложных очертаний, с причудливыми выступами, зубцами, уголками, а Такер заполнил это зияние?
– Чушь, – выдохнула она еле слышно.
– Что ж, рассматривайте это как одну из возможных гипотез.
Дорогая Энни!
Вы спрашиваете, что делать, потеряв пятнадцать лет жизни. Издеваетесь или шутите? Не знаю, говорил ли вам кто-нибудь об этом, но меня можно считать крупным специалистом по потерянным годам. Я потерял куда больше пятнадцати лет, но разницей можете пренебречь и рассматривать меня как родственную душу, а ежели желаете, то и как своего наставника.
Прежде всего, постарайтесь откорректировать эту цифру. Составьте список прочитанных вами интересных книг, просмотренных фильмов, бесед с интересными людьми и так далее. Присвойте всем пунктам этого списка временное эквиваленты. При помощи такого рода бухгалтерии вы, скорее всего, сможете убавить число потерянных лет до десяти. Я, во всяком случае, смог, хотя должен признать, что слегка жульничал. К примеру, я вычел из числа потерянных лет весь возраст моего сына Джексона, хотя он, например, посещает школу и спит без моего активного участия.
Конечно, так сказать, «для налоговой службы» можно списать что хочешь; другое дело совесть. Как ни списывай, а я все равно дурею, когда чувствую, сколько потеряно безвозвратно. Перед собой я отчитываюсь, по преимуществу, ночью, поэтому не могу похвастаться хорошим сном. Насчет вашего конкретного случая не берусь вынести суждение без тщательной проверки «учетных книг» вашей биографии. Если вы действительно потеряли эти годы, то утешить мне вас нечем. Они пропали окончательно и бесповоротно. Можете слегка добавить с другого конца, отодвинув этот конец, – отказаться от наркотиков, сигарет, заняться оздоровительными процедурами. Однако, что бы там ни врали о прелестях «счастливой старости», жизнь восьмидесятилетней развалины отнюдь не сахар.
По моему электронному адресу вы уже поняли о моей слабости к Диккенсу. Сейчас я читаю его письма. Их двенадцать томов, в каждом не по одной сотне страниц. Даже если бы он не написал ничего, кроме писем, его жизнь можно было бы назвать продуктивной. Но ведь он письмами не ограничился. Репортажи и публицистика – еще четыре толстых тома. Он редактировал пару журналов. Прославился неординарной личной жизнью, завидными друзьями. Что-нибудь я забыл? Ах да, конечно: дюжину сильнейших романов англоязычной литературы. С учетом всего этого начинаю подозревать, что мое почитание Диккенса объясняется – по крайней мере, частично – тем, что я его полная противоположность. Ознакомившись с его биографией, не скажешь, что он потратил годы своей жизни впустую. Логично, что меня тянет к противоположному?
Такие люди, как старик Чарли, – наперечет. Деятельность большинства не оставляет сколько-нибудь заметных следов. Они продают кольца для душевых занавесок, как персонаж Джона Кэнди из того фильма… забыл название. Кольца, конечно, могут и пережить продавца, но вряд ли, глядя на них, люди вспомнят, у кого они эти кольца купили. Так что дело не в том, чем вы занимаетесь, дело в том, каковы вы, какова сила вашей любви, как вы обращаетесь с собою и с окружающими, и здесь я позорно провалился. Кучу времени я убил, пьянствуя и валяясь перед телевизором; не любил ни жен, ни любовниц, ни детей своих, и оправдаться мне нечем. Поэтому Джексон для меня так много значит. Он моя последняя надежда, и я, старый дырявый чайник, изливаю все тепло, что во мне осталось, на макушку этого парня. Бедный Джексон, ему не позавидуешь. Ведь если он не переплюнет Диккенса, Джона Кеннеди, Джеймса Брауна и Майкла Джордана, вместе взятых, я буду считать, что он меня подвел. И я не хочу это увидеть.
Такер
Дорогая Энни,
не прошло и пяти минут, как я шлю вдогонку второе письмо. Совет мой, как мне теперь кажется, не стоит и цента, зато блещет наглостью. Я предположил, что от времени можно откупиться заботой о детях, но ведь у вас детей нет. В этом, собственно, одна из причин вашей убежденности в том, что вы потеряли время. Я не настолько испорчен и туп, как кажется, чтобы не понять, что предложить себя вам в наставники можно было бы и более убедительным способом.
На следующей неделе я прибуду в Лондон. К сожалению, по печальному поводу. Как вы отнесетесь к идее личной встречи? Если, конечно, не считаете ее преждевременной.
Конечно же, все решила та часть первого письма, где речь шла о противоположностях. Энни не имела представления, в кого или во что она влюбилась, но такой потерянной и беспомощной она себя ощущала впервые в жизни.
Глава 11
– Куда потеряли? – недоумевал Джексон. – Он же еще не родился. Ведь он же не мог никуда уйти.
Брови Джексона поползли вверх. Чувствовалось, что сам он высоко ценит свою шутку и ждет такой же оценки от родителя, готовый залиться звонким смехом при малейшем к тому сигнале.
– Ну… Когда люди говорят, что они потеряли ребенка… – Такер смолк, раздумывая, как бы смягчить новость, подсластить горькую пилюлю. К черту, нечего тянуть. – Когда люди говорят, что они потеряли ребенка, это значит, что он умер.
Джексон моментально насупился:
– Умер?
– Да. Это иногда бывает. Даже часто бывает. Лиззи не повезло, потому что обычно это случается рано, когда ребенок еще очень маленький, еще не по-настоящему человек. Но у нее был уже почти настоящий.
– А Лиззи тоже умрет?
– Нет-нет. С Лиззи все в порядке. Просто она сейчас горюет, плачет.
– Значит, маленькие тоже умирают? Даже такие, которые еще не родились? Жуть какая.
– Да. Жуть.
– Только… Только ты ведь тогда не будешь дедом.
– Нет. Пока что нет.
– И сто лет нет! А если не будешь дедом, то и не умрешь. Ур-ра-а! – И Джексон принялся носиться взад-вперед и подпрыгивать.
– ДЖЕКСОН! ПРЕКРАТИ!
Такер повышал на него голос крайне редко, поэтому его вопль произвел немедленное воздействие. Джексон замер, зажал уши ладонями, втянул голову в плечи и заревел:
– Слышать такого не хочу! Лучше б ты умер вместо этого малыша!
– Послушай, ты ведь так не думаешь.
– В этот раз думаю.
Такер понимал, почему он наорал на мальчика: заедало чувство вины. Не то чтобы сам он, услышав от матери Лиззи об утрате, сразу же подумал о том, что не станет, как предполагалось, дедом. Но можно сказать, что он подумал об этом почти сразу. И, на его взгляд, слишком скоро подумал. Он получил отсрочку. Кому-то там, наверху, вздумалось продлить его – не молодость, конечно, но преддедовское состояние. Сам он об этом не просил. Он хотел, чтобы Лиззи благополучно родила здорового ребенка, желал ей счастья и всяческих благ… Но, как говорится, нет дыма без огня.
Всхлипывание Джексона тем временем утратило ожесточенность и горечь, приобрело жалостный, смиренный оттенок.
– Извини, пап. Я не хотел. Я просто обрадовался, что маленький умер вместо тебя.
Все-таки у парня в мозгах ералаш.
– Нам надо съездить в Лондон и утешить Лиззи, да, пап?
Еще чего не хватало!
– Нет-нет. Она не захочет, – уверенно заявил Такер.
У него самого такая мысль почему-то не зародилась.
Плохо это? Возможно. «Возможно» – обычный ответ на вопрос к самому себе, если исходить из личного опыта Такера Кроу. Там, в Лондоне, у Лиззи есть Натали, да и с отчимом она в прекрасных отношениях. Зачем еще и Такеру сидеть у ее постели, не зная, что сказать.
– Она наверняка хочет, чтобы ты приехал, пап. Я бы хотел, если б заболел.
– Ну, мы с тобой – другое дело. А Лиззи я почти не знаю.
– Так узнаешь.
Кэт зашла за Джексоном, увела кормить пиццей. Она и Такера пригласила, но тот скромно отказался. Парень нуждается в передышке, ему надо и с матерью пообщаться. Кроме того, Такер пока что не созрел играть роль в современной фрагментарной семье. По отсталости либо по простоте своей он считал, что если мужчина и женщина преломляют пиццу, то и постель им полагается общая. Бросив взгляд вслед своей бывшей, он, однако, понял, что все же смог бы запросто сидеть с ней где-нибудь в кабачке, смеяться и трепаться, как будто ничего не случилось. Еще недавно он воспринял бы это как признак морально-психологического прогресса, но сейчас осознал, что получил еще одно печальное доказательство, что на окружающий мир во всех его проявлениях ему все более начхать. Неплохо она выглядит, Кэт, ничего не скажешь, но, хоть убейся, не мог он припомнить, что его в ней привлекло, что их столкнуло. Не помнил он и того, каким образом дошло до свадьбы, до появления на свет Джексона и даже до штормовых предупреждений последнего их совместного года.
– Тебе надо лететь в Лондон, – сразу же решила Кэт, когда услышала от него новость о Лиззи.
– О, нет, – тут же отозвался Такер, и даже для него самого это «О» прозвучало неестественно, надуто. Он тут же пустился в пояснения: – Не думаю, что идея хорошая. Лиззи наверняка меня не ждет.
Надо было ему сразу начать с доводов и обоснований.
– Ты так считаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Если повторять одну и ту же неправду много раз подряд, она уже становится как бы и правдой. Сам себя, во всяком случае, убеждаешь. Так в траве зарождается тропа, когда по ней ежедневно топчется множество копыт.
– Здрасьте, приехали. В Америке. – Барнси хлопнул обеими ладонями по полу, припечатав к нему американского любовника Энни.
– Мы не в таких отношениях.
– Подумать только!
– И думать нечего, Барнси.
– А вот я думаю, что ты глубоко заблуждаешься.
– Да о чем тут думать?
– Я тебе не про раздумья толкую, – пылко возразил Барни.
– Вот и я о том же. Не о чем тут думать.
– Разведусь, бля буду, разведусь, зуб даю. Я уже давно собирался развестись, а как тебя встретил, решился.
– Так ты еще и женат? К дьяволу, Барнси, ну ты и наглый тип!
– Да тьфу на нее, ты только послушай, с ней жить невозможно. Ночные клубы она ненавидит. Соул на дух не переносит. Ей подавай только всяких косматых коров по телику из «Эй, ты, мы ищем таланты». – Барнси на секунду замолк, как будто обдумывая сказанное. – Ну ее нах-х… У нас с ней ничего общего. Я только что понял, что мы с ней друг другу не подходим. Все, развод, развод! И я не просто тебе лапшу на уши вешаю, точно разведусь.
– Посмотрим, что ты запоешь, когда вернешься домой.
– И смотреть нечего, я твердо решился.
– Вряд ли нам с тобой это поможет.
– Почему нет? Ты ведь повеселилась сегодня ночью.
– Ну да, немножко повеселилась. Только не с тобой – большую часть вечера я провела с Гэвом. С Роз. С Терри Джексоном. А ты развлекался сам по себе.
– Ну дык я так пляшу. Партнерша мне не нужна. На танцполе, чтобы крутить стойки и всякие такие штуки, я должен быть весь в себе. А если мы с тобой, скажем, телик глядим, я совсем не такой.
– То есть весь из себя? Или ты имеешь в виду, что не станешь крутить стойки во время моей любимой передачи?
– Да. Нет. Не знаю. На рыбалке я тоже весь в себе. Просто предупреждаю.
– Хорошо, когда люди друг с другом искренни с самого начала.
– Стебаешься, – криво ухмыльнулся Барнси.
– Есть немножко.
– Что ж, и ладно. Много я тут херни намолол, да? – Он встал. – Ну, мне пора, пожалуй.
– Да оставайся, диван удобный.
– Спасибо, спасибо, ценю заботу. Но у меня, знаешь, свои правила игры: или секс, или на выход.
– И куда теперь?
– Обратно в клуб. Я так рано никогда оттуда не сваливал. Дань уважения тебе, можно сказать. – На прощание Барнси пожал ей руку: – Рад был познакомиться. Конечно, радости можно было б и подбавить, да ладно, и так сойдет. Всех не загребешь.
На следующее утро ей уже казалось, что Барнси персонаж ее сновидения. Его некрупная мускулистая фигура, упаковка с тальком, его прыжки и стойки на руках явно подлежали психоанализу с целью определения индивидуальных особенностей восприятия ею мужской сексуальности.
Нет, не следовало ей описывать события этой ночи на следующее утро, во время встречи с Малкольмом. Хмель еще не выветрился у нее из головы, когда она в назначенное время направилась на прием, и потому ей захотелось поупражняться на беззащитном старике, использовать его беспросветную затхлость в качестве оселка для оттачивания своей просветленной прогрессивности. Беседовать с Малкольмом о сексе – все равно что обстреливать его из водяного пистолетика, но Энни это не остановило. Основательно подмокший Малкольм выглядел невесело, и она уже недоумевала, с чего ей в голову пришла такая идиотская идея.
– Сексуальный план… – горестно пробормотал Малкольм. – Значит, вы встретились с лесбиянкой, чтобы стать проституткой.
Что на такое ответишь?
– То, что она лесбиянка, не имеет никакого значения.
Нет, не то. Все не то и не так.
– Не знал, что в Гулнессе есть лесбиянка.
Совершенно определенно не то. Однако не мог же Малкольм оставить сексуальную ориентацию Роз необследованной.
– В Гулнессе проживают по крайней мере две лесбиянки. Но это не…
– И куда они ходят?
– То есть как – куда ходят?
– Понимаю, что я не в курсе событий. Никогда не слышал о клубах или барах для лесбиянок в Гулнессе.
– Малкольм, зачем им какие-то специальные клубы? Вам же не нужен специальный клуб или паб для гетеросексуалов.
– Ну, полагаю, я бы чувствовал себя неуютно в негетеросексуальном пабе.
– Они ходят в кино. В любые рестораны, пабы. Ходят в гости к знакомым.
– Ах да, к знакомым. – Физиономия Малкольма еще больше помрачнела. Ясно, что он подумал: у знакомых, за закрытыми дверьми…
– Может быть, вам стоит поговорить с Роз, если вас так интересуют лесбиянки нашего города?
Малкольм покраснел:
– Это не праздное любопытство, это профессиональный интерес.
– Не хочу показаться эгоисткой, но, может быть, займемся мною?
– Я не знаю, о чем вы хотите побеседовать.
– О моих проблемах.
– Я как-то запутался в ваших проблемах. Они, кажется, меняются каждую неделю. О своем длительном моногамном партнерстве вы уже не упоминаете. Похоже, что все прошедшие годы для вас ничего не значат. Вас больше интересует посещение ночных клубов с целью подцепить мужчин.
– Малкольм, о том, что было прежде, мы говорили прежде. Если вы становитесь в позицию судьи, то мне лучше вообще вас больше не посещать.
– Мне кажется, вы собираетесь совершить много такого, на что мне захочется смотреть с позиции судьи. Из чего следует, как мне кажется, что вам как раз не следует прекращать визиты ко мне.
– И на что же вам захочется смотреть с позиции судьи?
– Ну, на то, что вас тянет спать с кем попало.
Энни вздохнула:
– Можно подумать, что вы меня совсем не знаете.
– В теперешнем обличье – не знаю. Такую, которая готова отдаться первому встречному Тому, Дику и/или Гарри, – не знаю.
– С той только разницей, что я именно не отдалась первому встречному.
– Этой ночью, вы имеете в виду?
– Я вполне могла переспать с Барнси, но не стала этого делать.
Она пожалела, что не знает полного имени Барнси. Это придало бы ее словам больше достоинства, особенно в такой двусмысленной ситуации.
– А почему?
– Потому что, что бы вы обо мне ни думали, я все же не полностью законченная шлюха.
Конечно, от шлюхи в ней вообще ничего не было. В течение пятнадцати лет она не слишком регулярно спала с одним-единственным мужчиной, по большей части без особого воодушевления. Но, даже произнося фразу, что она «не полностью законченная шлюха», она ощутила, как крепнет ее уверенность в себе, в своем сексуальном достоинстве. Вчера она такого и выговорить-то не смогла бы.
– И чем он вам не угодил?
– Дело не в нем. Он славный парень. Странноватый, но в полном порядке.
– Так в чем же дело?
– Я точно представляю, кого я ищу.
– Неужто?
– Да. Определенно. Моего возраста или старше. Чтобы умел держать в руках книгу. Неплохо, если с какой-нибудь творческой жилкой. Собственный ребенок или дети – пожалуйста. Мне нужен кто-то, кто жил, хоть немного.
– Вижу, кого вы описываете.
Вот в этом Энни как раз весьма сомневалась. Появилось, правда, у нее подозрение, что Малкольм сейчас извлечет из рукава жестом фокусника своего недавно разведенного сына или племянника, поэта-любителя и профессионала-музыканта манчестерской филармонии.
– Неужто?
– Вы ищете противоположность.
– Чью?
– Противоположность Дункана.
Второй раз за последнее время Малкольма можно было возвести в ранг ясновидца, пусть и несколько поспешно. Такер – во всем полная противоположность Дункана, у которого ни детей, ни творческой жилки, ни жизни своей не было. Он никогда не швырял камни в окна записных красоток, никогда не страдал алкоголизмом, не колесил по Америке и Европе, не втаптывал в грязь данного Господом таланта. Даже такеровский отрыв от жизни можно было трактовать как жизнь, если подходить с позиции его фанатов. Что ж получается, она влюбилась в Такера, потому что он полная противоположность Дункана? И сам Дункан влюбился в Такера, потому что он его собственная противоположность? Стало быть, Энни и Дункан образовали в головоломке своих отношений зияние сложных очертаний, с причудливыми выступами, зубцами, уголками, а Такер заполнил это зияние?
– Чушь, – выдохнула она еле слышно.
– Что ж, рассматривайте это как одну из возможных гипотез.
Дорогая Энни!
Вы спрашиваете, что делать, потеряв пятнадцать лет жизни. Издеваетесь или шутите? Не знаю, говорил ли вам кто-нибудь об этом, но меня можно считать крупным специалистом по потерянным годам. Я потерял куда больше пятнадцати лет, но разницей можете пренебречь и рассматривать меня как родственную душу, а ежели желаете, то и как своего наставника.
Прежде всего, постарайтесь откорректировать эту цифру. Составьте список прочитанных вами интересных книг, просмотренных фильмов, бесед с интересными людьми и так далее. Присвойте всем пунктам этого списка временное эквиваленты. При помощи такого рода бухгалтерии вы, скорее всего, сможете убавить число потерянных лет до десяти. Я, во всяком случае, смог, хотя должен признать, что слегка жульничал. К примеру, я вычел из числа потерянных лет весь возраст моего сына Джексона, хотя он, например, посещает школу и спит без моего активного участия.
Конечно, так сказать, «для налоговой службы» можно списать что хочешь; другое дело совесть. Как ни списывай, а я все равно дурею, когда чувствую, сколько потеряно безвозвратно. Перед собой я отчитываюсь, по преимуществу, ночью, поэтому не могу похвастаться хорошим сном. Насчет вашего конкретного случая не берусь вынести суждение без тщательной проверки «учетных книг» вашей биографии. Если вы действительно потеряли эти годы, то утешить мне вас нечем. Они пропали окончательно и бесповоротно. Можете слегка добавить с другого конца, отодвинув этот конец, – отказаться от наркотиков, сигарет, заняться оздоровительными процедурами. Однако, что бы там ни врали о прелестях «счастливой старости», жизнь восьмидесятилетней развалины отнюдь не сахар.
По моему электронному адресу вы уже поняли о моей слабости к Диккенсу. Сейчас я читаю его письма. Их двенадцать томов, в каждом не по одной сотне страниц. Даже если бы он не написал ничего, кроме писем, его жизнь можно было бы назвать продуктивной. Но ведь он письмами не ограничился. Репортажи и публицистика – еще четыре толстых тома. Он редактировал пару журналов. Прославился неординарной личной жизнью, завидными друзьями. Что-нибудь я забыл? Ах да, конечно: дюжину сильнейших романов англоязычной литературы. С учетом всего этого начинаю подозревать, что мое почитание Диккенса объясняется – по крайней мере, частично – тем, что я его полная противоположность. Ознакомившись с его биографией, не скажешь, что он потратил годы своей жизни впустую. Логично, что меня тянет к противоположному?
Такие люди, как старик Чарли, – наперечет. Деятельность большинства не оставляет сколько-нибудь заметных следов. Они продают кольца для душевых занавесок, как персонаж Джона Кэнди из того фильма… забыл название. Кольца, конечно, могут и пережить продавца, но вряд ли, глядя на них, люди вспомнят, у кого они эти кольца купили. Так что дело не в том, чем вы занимаетесь, дело в том, каковы вы, какова сила вашей любви, как вы обращаетесь с собою и с окружающими, и здесь я позорно провалился. Кучу времени я убил, пьянствуя и валяясь перед телевизором; не любил ни жен, ни любовниц, ни детей своих, и оправдаться мне нечем. Поэтому Джексон для меня так много значит. Он моя последняя надежда, и я, старый дырявый чайник, изливаю все тепло, что во мне осталось, на макушку этого парня. Бедный Джексон, ему не позавидуешь. Ведь если он не переплюнет Диккенса, Джона Кеннеди, Джеймса Брауна и Майкла Джордана, вместе взятых, я буду считать, что он меня подвел. И я не хочу это увидеть.
Такер
Дорогая Энни,
не прошло и пяти минут, как я шлю вдогонку второе письмо. Совет мой, как мне теперь кажется, не стоит и цента, зато блещет наглостью. Я предположил, что от времени можно откупиться заботой о детях, но ведь у вас детей нет. В этом, собственно, одна из причин вашей убежденности в том, что вы потеряли время. Я не настолько испорчен и туп, как кажется, чтобы не понять, что предложить себя вам в наставники можно было бы и более убедительным способом.
На следующей неделе я прибуду в Лондон. К сожалению, по печальному поводу. Как вы отнесетесь к идее личной встречи? Если, конечно, не считаете ее преждевременной.
Конечно же, все решила та часть первого письма, где речь шла о противоположностях. Энни не имела представления, в кого или во что она влюбилась, но такой потерянной и беспомощной она себя ощущала впервые в жизни.
Глава 11
– Куда потеряли? – недоумевал Джексон. – Он же еще не родился. Ведь он же не мог никуда уйти.
Брови Джексона поползли вверх. Чувствовалось, что сам он высоко ценит свою шутку и ждет такой же оценки от родителя, готовый залиться звонким смехом при малейшем к тому сигнале.
– Ну… Когда люди говорят, что они потеряли ребенка… – Такер смолк, раздумывая, как бы смягчить новость, подсластить горькую пилюлю. К черту, нечего тянуть. – Когда люди говорят, что они потеряли ребенка, это значит, что он умер.
Джексон моментально насупился:
– Умер?
– Да. Это иногда бывает. Даже часто бывает. Лиззи не повезло, потому что обычно это случается рано, когда ребенок еще очень маленький, еще не по-настоящему человек. Но у нее был уже почти настоящий.
– А Лиззи тоже умрет?
– Нет-нет. С Лиззи все в порядке. Просто она сейчас горюет, плачет.
– Значит, маленькие тоже умирают? Даже такие, которые еще не родились? Жуть какая.
– Да. Жуть.
– Только… Только ты ведь тогда не будешь дедом.
– Нет. Пока что нет.
– И сто лет нет! А если не будешь дедом, то и не умрешь. Ур-ра-а! – И Джексон принялся носиться взад-вперед и подпрыгивать.
– ДЖЕКСОН! ПРЕКРАТИ!
Такер повышал на него голос крайне редко, поэтому его вопль произвел немедленное воздействие. Джексон замер, зажал уши ладонями, втянул голову в плечи и заревел:
– Слышать такого не хочу! Лучше б ты умер вместо этого малыша!
– Послушай, ты ведь так не думаешь.
– В этот раз думаю.
Такер понимал, почему он наорал на мальчика: заедало чувство вины. Не то чтобы сам он, услышав от матери Лиззи об утрате, сразу же подумал о том, что не станет, как предполагалось, дедом. Но можно сказать, что он подумал об этом почти сразу. И, на его взгляд, слишком скоро подумал. Он получил отсрочку. Кому-то там, наверху, вздумалось продлить его – не молодость, конечно, но преддедовское состояние. Сам он об этом не просил. Он хотел, чтобы Лиззи благополучно родила здорового ребенка, желал ей счастья и всяческих благ… Но, как говорится, нет дыма без огня.
Всхлипывание Джексона тем временем утратило ожесточенность и горечь, приобрело жалостный, смиренный оттенок.
– Извини, пап. Я не хотел. Я просто обрадовался, что маленький умер вместо тебя.
Все-таки у парня в мозгах ералаш.
– Нам надо съездить в Лондон и утешить Лиззи, да, пап?
Еще чего не хватало!
– Нет-нет. Она не захочет, – уверенно заявил Такер.
У него самого такая мысль почему-то не зародилась.
Плохо это? Возможно. «Возможно» – обычный ответ на вопрос к самому себе, если исходить из личного опыта Такера Кроу. Там, в Лондоне, у Лиззи есть Натали, да и с отчимом она в прекрасных отношениях. Зачем еще и Такеру сидеть у ее постели, не зная, что сказать.
– Она наверняка хочет, чтобы ты приехал, пап. Я бы хотел, если б заболел.
– Ну, мы с тобой – другое дело. А Лиззи я почти не знаю.
– Так узнаешь.
Кэт зашла за Джексоном, увела кормить пиццей. Она и Такера пригласила, но тот скромно отказался. Парень нуждается в передышке, ему надо и с матерью пообщаться. Кроме того, Такер пока что не созрел играть роль в современной фрагментарной семье. По отсталости либо по простоте своей он считал, что если мужчина и женщина преломляют пиццу, то и постель им полагается общая. Бросив взгляд вслед своей бывшей, он, однако, понял, что все же смог бы запросто сидеть с ней где-нибудь в кабачке, смеяться и трепаться, как будто ничего не случилось. Еще недавно он воспринял бы это как признак морально-психологического прогресса, но сейчас осознал, что получил еще одно печальное доказательство, что на окружающий мир во всех его проявлениях ему все более начхать. Неплохо она выглядит, Кэт, ничего не скажешь, но, хоть убейся, не мог он припомнить, что его в ней привлекло, что их столкнуло. Не помнил он и того, каким образом дошло до свадьбы, до появления на свет Джексона и даже до штормовых предупреждений последнего их совместного года.
– Тебе надо лететь в Лондон, – сразу же решила Кэт, когда услышала от него новость о Лиззи.
– О, нет, – тут же отозвался Такер, и даже для него самого это «О» прозвучало неестественно, надуто. Он тут же пустился в пояснения: – Не думаю, что идея хорошая. Лиззи наверняка меня не ждет.
Надо было ему сразу начать с доводов и обоснований.
– Ты так считаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29