Выставка не пользовалась успехом. Лишь несколько человек бродили по залам, пока фотограф, покончив с Рембрандтом, брал в кадр одну из картин Ван Гога. Рослая миловидная девушка, предлагавшая посетителям теплое белое вино и заветренные бутерброды, толкнула Эда в бок и произнесла:
— Не выставляйте себя на посмешище. Это подделка. Фальшивка.
В те дни сильный норфолкский акцент Мэрион можно было резать ножом, в чем было свое преимущество: выставка кочевала по провинциям, а банк переживал ту самую фазу становления, когда кредитная центрифуга и низкая процентная ставка успешно вытягивают деньги из рядовых клиентов, чтобы потом изменить направление вращения и отдать деньги тем, кому они принадлежат по праву, — влиятельным и богатым. Помимо привлечения клиентов, выставка имела цель продемонстрировать, что знаменитые художники тоже были людьми и сталкивались с простыми человеческими проблемами, и тем самым сделать искусство более понятным широким массам. По крайней мере банк рассчитывал именно на такой результат. Руководство искало в филиалах девушек, готовых сопровождать выставку, и Мэрион вызвалась взять на себя эту задачу, а поскольку она была миловидна и общительна, ее начальство согласилось. За сверхурочные ей не полагалось никакой платы, в то время она работала шестьдесят восемь часов в неделю. Об этой детали Мэрион не забывала ни на минуту.
— Фальшивка? Что вы имеете в виду? Откуда вы знаете? — опешил Эд.
— Посмотрите сами, — предложила Мэрион. — Даже полуслепому ясно, что картина поддельная.
Эд посмотрел, но ничего не заметил. Впрочем, живопись не по его части.
— Она слишком зализана по краям, — объяснила Мэрион. — Выписана чересчур тщательно для человека, зарабатывающего обед. А взгляните, как свет расходится от лампы! Лучи вроде азбуки Морзе — точка-точка-тире, точка-точка-тире. Слишком правильно. Нет, это подделка. А рядом, слева, настоящий Ван Гог. Тема одна, художники разные, и разница в возрасте картин — около ста лет.
И она прошла мимо с тарелкой бутербродов.
Фотограф сказал:
— На всякий случай сниму ту, что слева. — И принялся переставлять аппаратуру.
Эд последовал за Мэрион в служебное помещение, где хранили вино, и спросил, знает ли она толк в живописи. Мэрион ответила отрицательно: в чем может разбираться банковский клерк, кроме снижения реальной стоимости банкнот и того, как раз и навсегда отказать в кредите недостойному клиенту? В этот момент вошел директор выставки, серьезный мужчина с ноздреватой кожей, и посоветовал Мэрион работать, а не тратить время на разговоры с посетителями. Этот диалог мне известен со слов Эда.
Мэрион. Этот посетитель сам обратился ко мне. Я с ним не заговаривала. К тому же за эту неделю я уже отработала на выставке сорок восемь часов, а сегодня еще четверг. Думаю, я имею право хотя бы поговорить?
Директор. «Видимо, у вас сложилось превратное представление о своих обязанностях, Мэрион. Вам выпала великая честь — работать с нами, среди этих прекрасных, известных всему миру произведений искусства.
Мэрион. Почти все они — грубые подделки, Бастер. Вас обманули. Как, по-вашему, почему картины застрахованы на такую ничтожную сумму? Сведущие люди исподтишка посмеиваются над вами.
Директор. Вы пьяны?
Мэрион. Нет, просто устала как собака. Вам не по карману платить деньги, которые запрашивают национальные галереи, вот вы и собрали картины из частных коллекций, и вам всучили кучу дряни. Эти гравюры — дешевка; пластины, должно быть, собирали по кусочкам. Бедным художникам приходилось при жизни терпеть притеснения банкиров, и вы не перестаете мучить их даже после смерти!
Директор. Едва ли вы вправе высказывать свое мнение об искусстве. Немедленно отправляйтесь в зал и займитесь тем, за что вам платят, больше вы ни на что не годитесь. Разносите вино.
Мэрион. Мне стыдно предлагать его. Оно теплое. Даже мне известно, что белое вино положено подавать холодным. К тому же оно приторно-сладкое. Посетителям обеспечена головная боль. Хуже, чем от тонизирующего бальзама моей матери!
Директор. В таком случае немедленно покиньте зал и не трудитесь возвращаться.
Мэрион. Вы хотите сказать, я уволена?
Директор. Да. (Мэрион уходит.) Жаль, что все так вышло. Руководство настояло, чтобы я выбрал помощников из числа младших служащих банка. Я твердил, что этого лучше не делать, и оказался прав.
Эд, художественный редактор и фотограф решили подвезти Мэрион до вокзала на такси. Машину удалось поймать сразу.
Мэрион объяснила, что у нее нет ни денег, ни жилья. Нет, к родителям она не вернется. Опускать руки она не намерена. В банк вряд ли ее примут обратно, а если и предложат вернуться, она не согласится. В атмосфере банка она задыхалась, продвижение по служебной лестнице ей не светило. Умение оперировать цифрами в лучшем случае обеспечивает женщине место кассира, но не бухгалтера. Мэрион бесила необходимость выполнять распоряжения тех, кто глупее ее. Нет, уж лучше она пойдет на панель.
Счетчик такси продолжал щелкать. Издательский коллектив рисковал опоздать на поезд. Мэрион согласилась сесть в такси и отправиться с новыми знакомыми в Лондон, откуда Эд привез ее к нам домой, на Брамл и Террас. У нас не было свободной комнаты, но мы нашли ей жилье в подвале дома Лесли Бека. По вечерам Мэрион присматривала за Хоуп и Сереной, а также за моими сыновьями Ричардом и Бенджамином, за Кэтрин, дочерью Розали, и за Барни, сыном Сьюзен, днем училась на курсах при «Куртолде», объединяла нашу компанию, переходила из одного дома в другой, впитывала принципы тех, кого сейчас в попытке принизить называют «болтливым классом», а я бы назвала «сознательным классом», — людей, подобных этим, мир вряд ли когда-либо увидит вновь, они исчезают, как французская провинциальная кухня.
Мы составляли особый слой общества, располагаясь где-то между уличными протестантами и буржуазным истеблишментом. Мы служили амортизаторами нации, от нас зависел исход голосования: когда наше терпение иссякало, мы переходили на другую сторону. Это было наше единственное преимущество — если не считать ощущения явного могущества благонамеренного общества и праведного негодования, которое оказывало некое волшебное воздействие на ход событий. Мы бывали в театрах, читали романы, беседовали о политике, укреплялись в своем возмущении, следили за новостями, слушали радио, проявляли активность на родительских собраниях, воспитывали детей в духе отрицания расизма и полового шовинизма — когда всем нам стало ясно, что он существует, — и симпатизировали окружающим. («Колин, почему Джордж подрался с тобой на детской площадке? Нет, не надо давать ему сдачи. Поговори с ним. Постарайся попять и простить его. Подружись с ним».) Мы разочаровались в своем поколении, наконец осознав наше бессилие и ограниченность, словно непреодолимые силы мира захлестнули и потопили пас, как океанские волны захлестывают тихую бухту среди камней. Мы возлагали надежды на будущее, которое создадут наши дети, если только мы правильно воспитаем их. Думаю, эти убеждения были и остаются благородными. И я продолжаю верить в Аманду и Колина, которые сидят у меня на кухне, — в обнаженную, жизнерадостную, чуждую стеснения Амапду с металлической скобкой на зубах и в Колина с полотенцем вокруг талии. Дети будут лучше нас.
Эд привез Мэрион к нам домой; мы полагали, что она достойна лучшей участи. Мы относились к ней как к машине с неисправным двигателем, считали, что если будем стараться изо всех сил, втащим ее на гребень холма и спустим оттуда, то двигатель пробудится к жизни и дальше машина поедет сама. Беда заключалась в том, что она скатилась с холма и попала в колею, которую выбрала не она, а мы, а двигатель так и не завелся. Мэрион стояла у кухонной раковины и чистила огурцы, надев резиновые перчатки, пока Винни не заставлял снять их; в свои почти тридцать лет она была незамужней и бездетной, жила в одной комнате, спала на диване, работала ассистентом то в одной, то в другой галерее, пока однажды не высказывала начальству все, что о нем думает, и либо уходила, либо бывала уволена. Мир. галерей тесен, репутация Мэрион вскоре стала всем известна. «Какая Мэрион? Мэрион Лоуз? Нет, она нам не подходит». Впрочем, с нами она никогда не бывала резка и груба. Мы оставались ее надеждой и опорой.
Она доверяла нам и тем усугубляла лежащую на наших плечах ответственность.
«Шофер» Лесли прошлась по дорожке, «на каждом шагу давя муравьев», как позднее выразилась Розали. На вид ей было лет сорок пять, она держалась томно, словно устала от продолжительной битвы, ее рост превышал шесть футов. Эта женщина явно не могла оценить ни приготовленный Винни ленч из пяти блюд, ни деревенскую грубоватость местного вина. Ленч был непоправимо испорчен, безмятежность дня улетучилась.
Лесли Бек представил свою спутницу как леди Анджелу Петтифер. «Ролле» принадлежал ей, она направлялась в Бордо через Каор и согласилась подвезти Лесли. Скоро мы поняли, что ошиблись насчет нее. Лесли Бек попытался было принести шампанское, но она прогнала его вместе с бутылкой.
— Шампанское не сочетается со свининой и бобами, — заявила она. Одна из пас! Ее заинтересовала судьба Мэрион, она разузнала все подробности прежде, чем мы успели преломить свежий хрустящий хлеб и доесть салат из помидоров и базилика. — Вам бы надо иметь собственную галерею, — заявила леди Анджела. — Вам необходим спонсор.
Мы с надеждой обратили на нее взоры. Титул, «ролле»…
— Не я, — продолжала гостья. — Я вечно прогораю. Но у меня есть друзья…
И мы стали с ней еще любезнее, чем прежде.
— Кстати, на всякий случай: я не любовница Лесли, — неожиданно заявила она.
Мы с Розали обрадовались. Наличие жены еще можно вытерпеть, появление других наложниц внушает тревогу.
Читатель, можно напомнить тебе кое-что? К тому моменту Лесли уже успел побывать в интимных отношениях со мной и Розали; его восьмилетняя дочь Кэтрин пила «оранжину» вместе с другими детьми, сидя за дальним концом стола, вежливо игнорируя гостей — точно так же, как почти всех посторонних взрослых. Дети не вспоминают о родителях до тех пор, пока те выглядят счастливыми. Посматривал ли Лесли на Кэтрин, пытался ли разглядеть среди детей свою дочь? На этот вопрос Розали отвечала утвердительно. Я — нет.
Сьюзен была не в настроении. Она лучше всех нас умела выказывать недовольство. Уоллес мог помрачнеть, но в этом не было ничего личного. Винни внезапно взрывался и становился агрессивным, а потом искренне раскаивался. Эд бледнел, начинал говорить ледяным тоном, а потом спохватывался и брал себя в руки. Мы с Розали были миротворцами. Мэрион умела притворяться обиженной и часто делала это, но когда раздражалась Сьюзен, даже солнце, казалось, переставало греть. В том году она коротко подстригла свои прямые каштановые волосы — попыталась вернуться из мира молодых матерей в мир женщин, и обнаружила, что это нелегко.
Тем летом ее выводил из себя наш образ жизни, раздражали поглощенность Винни приготовлением пищи и увлечение стариной. Со мной и Розали Сьюзен разговаривала, словно с идиотками, и мы уже были готовы поверить, что мужья, поддерживающие нашу связь с внешним миром, за которыми мы послушно брели, хлопоча и болтая чепуху, заменяют нам матерей. По-настоящему Сьюзен нравился только Эд: они часто увлекались беседами о Геродоте и социологии, пока мы с Розали пытались вникнуть в суть их разговора, Уоллес грезил о горах, а Винни подливал себе вина. Я думала, что Эду следовало бы жениться на Сьюзен. Но это не означало, что мы с Винни — удачная пара. Для него я слишком придирчива и педантична. Впрочем, я не подходила никому, даже Лесли Беку, хотя и провела с ним почти целое лето.
Помню, за время этого ленча Сьюзен успела высказаться, обращаясь к Винни: «Пусть Лесли откроет шампанское. Все лучше, чем та кислятина, которая так нравится вам. Неужели люди с возрастом теряют не только слух, но и вкус?»
К Мэрион: «Скажи, Мэрион, тебе нравится Энтони? Мы пригласили его специально для тебя. Смотри же, не подведи нас».
К Энтони: «Как ты находишь Мэрион, Энтони? У нее британское гражданство…»
Ко мне: «Я пригласила Эда на открытие новой галереи при Музее истории человечества. Надеюсь, ты не против».
К Лесли: «Ну, сколько прекрасных старинных зданий вы снесли в этом году?»
Но кульминацией стало ее обращение к леди Анджеле Петтифер: «В вашем „роллсе“ найдется место для меня? Здесь мне все осточертело. Если бы вы довезли меня до Бордо, я смогла бы самолетом вернуться в Лондон и взяться за работу. А Винни пусть занимается машиной и детьми. Им это пойдет на пользу…»
Именно так она и поступила. Сложила вещи в сумку и уехала вместе с Лесли и леди Анджелой, даже не оглянувшись на Винни, застывшего с разинутым ртом. Эта унизительная сцепа потрясла всех пас, не только меня.
Розали зашла в «Аккорд риэлтерс», собираясь на очередное свидание с мистером Кольером. Она купила себе новый плащ. В последнее время она одевалась в дешевое тряпье, но эта вещь выглядела более чем прилично. Мало того, плащ был подозрительно похож на тот, что я недавно видела в витрине одного магазина, на этикетке значилась цена — пятьсот двадцать три фунта. Помню, я еще задумалась, кто в наше время в состоянии позволить себе такую покупку, и заключила, что везде найдутся женщины, готовые потратить на одежду последний пенс. Но мне и в голову не приходило, что такой легкомысленной особой окажется Розали.
— В чем дело? — спросила Розали. — Что ты хмуришься?
Мистер Кольер в своем кабинете отправлял факс.
— Я думала о прошлом, — пояснила я, — и о том, как оно переплетено с настоящим. Аманда, дочь Сьюзен, танцует голышом с моим Колином у нас на кухне.
— Ну и что в этом такого? — удивилась Розали. — Лесли Бек не отец твоему Колину. Конечно, если я не ошибаюсь.
— Ты совершенно права, — подтвердила я.
— Кое-кто, — заявила Розали, — утверждает, что любовник портит женщину раз и навсегда. И что дети наследуют черты всех ее любовников.
— С научной точки зрения это невозможно, — возразила я, с трудом удержавшись, чтобы не добавить: «А кое-кто считает, что ты встречаешься с убийцей». — Помнишь, как Сьюзен уехала с Лесли Беком в Бордо? У них был роман?
— «Роман», — саркастически передразнила меня Розали. Сегодня она держалась бесцеремонно, почти нахально. — Какая ты все-таки сентиментальная! Скорее всего они переспали пару раз, не больше. Если это позволено нам с тобой, почему нельзя Сьюзен?
Я не стала напоминать, что Розали провела с Лесли Беком всего-навсего часа два и забеременела от него совершенно случайно, а мы с ним любили друг друга все лето.
Я лишь произнесла:
— Мне нравится твой плащ.
А Розали откликнулась:
— Я знаю, о чем ты думаешь, Нора, бедняжка Нора! Надеешься возродить свой роман с Лесли Беком? А если ему это ни к чему? Если ты уже слишком стара и он тебя давно забыл?
— Ты говоришь о себе, — парировала я.
— Конечно, — согласилась Розали. — Но я под защитой мистера Кольера, а у тебя есть только Эд. Знаешь, этот плащ сняли с витрины, поэтому его продали мне со скидкой пятьдесят фунтов.
— Тебе повезло, — заметила я.
— Так или иначе, — продолжала Розали, — по-моему, на вдовца Лесли Бека в первую очередь должна претендовать Мэрион. Мы обязаны уступить его ей.
— Почему это?
— Если бы не мы, сейчас она была бы замужем за каким-нибудь управляющим банка и счастливо жила в пригороде с четырьмя детьми и картинами на стенах.
— Ты заговорила совсем как я. Как будто брак — основная цель жизни. Ошибаешься! Всего того, что Мэрион имеет сейчас, она добилась бы и без нашей помощи.
— Вряд ли, — покачала головой Розали.
— Она не из тех, кто стремится замуж.
— Она была такой, — настаивала на своем Розали. — Должна была быть.
Мистер Кольер выглянул из кабинета и попросил:
— Минутку, Роззи!
— Роззи? — повторила я. — Звучит слишком интимно. А если Уоллес вернется?
— Ты просто завидуешь мне и боишься, что мне повезет, — выпалила Розали. — Ведь сама ты никогда не была счастливой.
Я почувствовала, как пол покачнулся у меня под ногами, как в тот раз, когда Сьюзен вдруг встала и уехала с Лесли Беком, а я смотрела им вслед, встревоженная, злая и измученная ревностью.
Мистер Кольер и Розали ушли — она держала его под руку. Я задумалась: почему Розали считает своим долгом противоречить мне? Должно быть, инстинктивно, чтобы изгнать чужака со своей территории, закрепить право первенства. А может, женщины остаются подругами, пока на горизонте не замаячит новый самец? В это мне не верилось, но такое объяснение позволяло не принимать слова Розали близко к сердцу. И все-таки мне хотелось плакать. Я сообщила мистеру Рендеру, что мне нездоровится, ушла из офиса и поездом доехала до станции «Грин-парк».
Я прошлась по Бонд-стрит, мимо дорогих магазинов, в которых никогда не бывала и никогда уже не побываю, вверх по Мэддокс-стрит, мимо неприметных заведений, торгующих тканями и коврами, быстро выходящими из моды, свернула за угол, где улицы становились более широкими и менее оживленными, а владения моды граничили с владениями ценителей искусства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26