— Нора, ты работаешь у нас последнюю неделю, — сообщил он.
— Вот как? — Я растерялась.
— В выходные приезжает из отпуска Хлоя, — объяснил Лесли Бек, — жизнь фирмы возвращается в привычное русло. Но все мы благодарны тебе за помощь. Думаю, мистер Эджи не откажется вознаградить тебя. Я настоятельно посоветую ему.
Что я могла сделать? Во-первых, расплакаться, сознавая, что мое сердце разбито. Во-вторых, изрезать одежду Лесли, как сделана Джослин. И в-третьих, я могла бы уехать к маме, как дважды делала Анита, — скрыться от всех и страдать в одиночестве, перестав уважать себя. Но я выбрала другой вариант — вернее, так получилось. Я просто разлюбила Лесли Бека, раз и навсегда.
— Ну что ж, — отозвалась я, — раз никто не удосужился известить меня заранее, я ухожу немедленно.
— Но не можешь же ты бросить нас на произвол судьбы! — воскликнул Лесли.
— Могу, — возразила я и сделала это. Я направилась прямиком домой, сожгла пояс с резинками и все кружевные трусики в камине. Когда вернулся муж, я сообщила ему: — Эд, больше я не работаю у Лесли. Он домогается меня прямо в офисе Это некрасиво, ведь его жена беременна Его нельзя назвать порядочным человеком, больше я никогда не приглашу его на ужин, а если он пригласит нас, откажусь, сказав, что мы заняты.
— Жаль, что ты так долго медлила с решением, — отозвался Эд. — Мы могли бы успеть где-нибудь отдохнуть.
И я поняла, что действительно вернулась домой, что теперь я в безопасности.
Кары не последовало Ни ребенка, ни венерической болезни, ни разоблачения, ни развода, ни остракизма, ни позора, ни ненависти к себе. Ничего, если не считать чудесного и беспокойного лета и отложенного отпуска. Мы уехали отдыхать в сентябре.
Когда я вернулась от Розали, успев подробно рассказать ей о моем романе с Лесли Беком, был час ночи, в кухне еще горел свет. Я мгновенно встревожилась. Эд все знает! Я разговорилась с Розали, а он подслушал нас. Мои мысли пропутешествовали по Долримпл-стрит, через Госсамер-роуд и вверх по Хоттай-лейн к дому, подчиняясь непознанному феномену супружеского осмоса, и вот теперь Эд поджидает меня, чтобы убить.
Я сразу прошла в спальню. К счастью, Эд уже спал. Досадный эпизод остался в прошлом. Эд прекрасно выглядит, когда спит, являя собой наглядный пример спокойствия мирного обитателя Ричмонда, регулярно, но умеренно упражняющего ум, убежденного, что в книгах описана реальная жизнь, а события в мире — не что иное, как истерическое трепыхание по ту сторону телевизионного экрана. Благодаря привязанности к детям он не замечает их проказ и доверяет мне, а сам спит с безмятежностью обожаемого ребенка.
Я решила, что свет на кухне оставил включенным кто-то из детей. Просунув руку в щель кухонной двери, я щелкнула выключателем и услышала испуганный возглас. Посреди кухни стояла совершенно голая девушка, крепкая, белокожая, с рыжим кустиком на лобке, кудрявыми рыжими волосами и поблескивающими скобками на передних зубах. Она поедала огромный ломоть, отрезанный от булки. Булка лежала на столе. Стоит уйти на несколько часов, и все в доме забывают о порядке. Голой девушкой была Аманда, дочь Сьюзен. Ко мне сзади подошел Колин, из приличия обернувший вокруг талии полотенце.
— Ты не против? — осведомился Колин. — Аманда останется у нас. Она опоздала на последний автобус в Кью.
— Конечно, я не против, — отозвалась я. — Рада видеть тебя, Аманда.
Я и вправду обрадовалась Аманде, внебрачной дочери Лесли. Детям свойственно обживать ниши, вырубленные их родителями в твердой породе городов, жениться и размножаться в них. Безжалостный и самозваный феодал Лесли, установивший для обитателей ниши свои правила, породил прекрасную незаконнорожденную Аманду, и у Колина, симпатичного местного паренька, хватило смелости ухаживать за ней.
— Надеюсь, хлеба хватит к завтраку, — произнесла Аманда, ничуть не стыдясь наготы. — Видите ли, по ночам на меня часто нападает голод.
— Охотно верю, — кивнула я.
Лесли Бек тоже вставал по ночам и жевал белый хлеб. предпочитая корочку. К утру от батона оставался только неприглядный мякиш. Об этом рассказала мне Сьюзен, которой однажды выпала честь провести в обществе Лесли всю ночь.
В последний раз я видела Аманду двенадцатилетней девочкой-дурнушкой с крупными чертами лица. Теперь ей было лет восемнадцать, она стала скорее привлекательной, нежели миловидной, и вполне уверенной в себе девушкой, о чем свидетельствовали металлические скобки у нес на зубах. Мало кто соглашается носить их в таком возрасте, несмотря на рекомендации ортодонтов. От Лесли Аманда унаследовала жизненную силу, и ее тело расцвело, кожа стала нежной. Колину повезло, подумала я, оставила их вдвоем и ушла в спальню. Я смертельно устала.
Другое время, другое место. Середина семидесятых, Дордонь, Франция. Винни и Сьюзен сняли там фермерский дом — приземистое каменное строение, окруженное широким двором, с неровными стенами, низкими потолочными балками, простое, деревенское, удобное, бесподобно вписавшееся в ландшафт. В кухне было темно и прохладно, поскольку стояло лето, обитатели дома чаще всего ели на свежем воздухе, за длинным дощатым столом в тени виноградных лоз. К завтраку подавали свежий хлеб, бруски местного масла, сливовый джем и кофе, к ленчу — снова хлеб, местный сыр, фрукты и вино, а ужин, если только на Винни не нападала охота похозяйничать, проходил в каком-нибудь ресторане по соседству, где предлагали блюда французской провинциальной кухни, каких больше не попробуешь нигде в мире. Убирать в доме приходила из деревни Мари — молодая, свежая, смышленая, но не слишком жалующая приезжих. Дважды в неделю появлялся Жан-Поль, чтобы взрыхлить грядки с овощами, полить из шланга двор, увезти мусор. Мы жили в одном из самых дорогих домов, какие значились в списке местного агентства. Водопровод был исправен.
Фермерский дом стоял на холме, откуда открывался живописный вид: на юге — высокий утес на берегу реки и черные устья доисторических пещер на склоне утеса, на западе — холмы и виноградники, а чуть поодаль — желтоватые каменные стены средневековой крепости. Дети помешались на динозаврах, в полуденную жару никому не хотелось спорить и ссориться, по вечерам все купались в тихой речной заводи. Утром кто-нибудь отправлялся на рынок в Периге: изобилие слив, персиков, баклажанов, мясистых помидоров, паштетов, сыров, птицы (битой и живой) не удивляло сельских жителей, но неизменно вызывало радостное восхищение у горожан.
В фермерском доме хватало места двенадцати обитателям В том году Винни и Сьюзен пригласили нас с Эдом, Уоллеса с Розали, Мэрион Лоуз и Энтони Спарвински — издателя Винни, от которого только что ушла жена. Все мы надеялись, что тридцатилетний Спарвински, возвышенная натура, к тому же иностранец, найдет общий язык с Мэрион. Мы уже начинали беспокоиться за нее, считали, что на нас лежит ответственность за ее судьбу. Ведь это мы выхватили ее из естественной среды обитания, пообещали лучшую жизнь и теперь подозревали, что она несчастна.
Когда Мэрион чистила огурцы для салатов Винни, на ее лбу прорезалось несколько морщинок недовольства. Винни считал, что огурцы следует есть с кожурой, в которой содержатся ферменты, помогающие переваривать остальные, даже самые плохоусвояемые, овощи, но заявлял, что нежный вкус мелко нарезанного очищенного огурца стоит незначительных возможных проблем с пищеварением. Мы охотно соглашались. Винни был нашим авторитетом в области вкуса и культуры. Если он говорил, что можно примириться с неудобствами — к примеру, необходимостью чистить и резать свежий, только что выкопанный на огороде хрен — ради натурального аромата и вкуса, мы даже не пытались спорить: он заражал нас энтузиазмом, увлекал за собой, утверждал, что лучше подавать еду на выщербленном и потрескавшемся двухсотлетнем белом, с голубым, фаянсе «Минтон», чем на новом фабричном веджвудском фарфоре, и мы не возражали.
Винни любил старину, все повое нервировало его, и потому наши дома переполнял антиквариат. Даже полотенца мы покупали у антикваров. Винни объяснял, что старые ткани лучше впитывают влагу, и был прав. Только благодаря Винни в наших ванных комнатах белое мыло лежало на простых белых фарфоровых подставочках, а ванны стояли на ножках, что позволяло мыть под ними пол. Винни считал, что функциональные вещи красивы — при условии, что им больше пятидесяти лет. Никто из нас не осмеливался объяснять покупку тех или иных предметов практичностью — пластмасса постепенно завоевывала наши дома. Одно время Сьюзен хранила средство для мытья посуды в глиняном кувшине. Теперь, когда мужчины стали брать на себя часть работы по дому, даже Винни соглашается пользоваться стиральной или посудомоечной машиной.
Нашу компанию можно сравнить с тормозной колодкой. Только благодаря нелепой непрактичности, любви к старине, подозрительности к новинкам мы вклинились между немыслимым (тем, что наша история будет погребена под обломками) и неизбежным (получением прибылей) и помешали вечно спешащим новаторам окончательно лишить нас прошлого. Пока мы ползали на коленях, полируя древнюю крошащуюся каменную плитку, осторожно ремонтируя изъеденные древоточцем оконные рамы, высмеивая соседей, не отличающих старый дуб от новой сосны, они, истинные революционеры, стремились начать все заново, залить бетоном тараканьи гнезда, похоронить туберкулез вместе с сыростью и невежеством, предать прошлое огню, как в древности заживо сжигали ведьм. И мы, и они были правы. Увы, мы, со своим снобизмом, мостили дорогу (мы, пуристы до мозга костей, не могли этого не заметить) тематическим паркам и воскрешению традиций, румяным молочницам и домашней выпечке, и это теперь досаждает нам; но если наши города по-прежнему заметно отличаются, если на земле сохранились зеленые луга, то лишь потому, что мы фыркали, задирали свои культурные носы и свысока смотрели на все новое и удобное. Эта борьба истощила паши силы. Мир вырвался из-под контроля. Нам осталось только пользоваться экологически чистыми средствами для мытья посуды, которые продают в бутылках из пластмассы, не подвергающейся биологическому разложению. Винни был нашим кумиром.
А Лесли — нашим естественным врагом. Существование врагов противоречило нашим принципам, мы проповедовали братство, делали все, что могли, чтобы обратить его в свою веру. Некоторые из нас даже спали с ним, чтобы усыпить его бдительность.
Мэрион, с ее инстинктивной восприимчивостью к живописи, была нашим другом. Нашим долгом и удовольствием было оказывать ей всяческую помощь. Наряду со стариной мы ценили и берегли интеллигентность и восприимчивость. Перед ними мы распахивали двери своих домов и свои сердца. Вряд ли от этого мы стали лучше. «Достойные бедняки» — те, кто признает принципы своих благодетелей, умывается и следит за своими манерами, — преуспевают из века в век. В нашей помощи нуждаются другие бедняки — не заслуживающие похвалы, не желающие уподобляться нам и презирающие нас: нам следует обращать внимание на «недостойность» духа. К примеру, на брата Мэрион, Питера, человека без единой мысли, способного воспринимать лишь видеофильмы категории «только для взрослых».
Вообразите себе Мэрион, элегантную даже в застиранном оранжевом сарафане из хлопка, длинноногую, большеглазую, надевающую резиновые перчатки, чтобы почистить огурцы.
— Мэрион, — останавливает ее Винни, — нельзя чистить огурцы в резиновых перчатках. Как тебе это пришло в голову? Огуречный сок полезен для кожи.
Мэрион вздыхает, снимая перчатки и рискуя испортить маникюр. Она всегда покладиста и вежлива — отчасти подруга, отчасти протеже и прислуга. Мы доверяли ей наших мужей не задумываясь: предательство не в ее характере, и, кроме того, ей не свойственна опрометчивость, а может, это одно и то же. Несмотря на приятную внешность, в ней чувствуется целомудрие, отталкивающее мужчин. Она не в состоянии завладеть их воображением. Я нервничала бы, надолго оставив Эда с Розали, а тем более со Сьюзен, по Мэрион могла целое утро провести с Эдом в Периге, делая покупки, и я не испытывала ни малейшей тревоги, не чувствовала себя брошенной, не терзалась мыслью, что в нашей компании появились новые секреты: я просто знала, что она вернется с отборными, свежайшими овощами и редкостными, восхитительными сырами.
В то памятное утро Винни готовил ленч из пяти блюд и мобилизовал в помощь всех нас. Эд брезгливо срезал пленки с мяса, Уоллес точил ножи — «вжик-вжик», я чистила помидоры, Мэрион резала огурец, Энтони вынимал из зеленой кожуры свежие грецкие орехи. Сьюзен освободили от работы на кухне, она сидела наверху и писала для «Нового общества» статью под названием «Благотворительность: опора существующей системы или верное решение?» Чем более шумным гедонистом становился Винни, тем тверже Сьюзен следовала принципам сдержанного и отчужденного эстетизма. Дверь была открыта, в нее вливались солнечный свет, запах базилика, созревающего винограда и раскаленных солнцем холмов. Мы были счастливы, только на лице Мэрион отражалось недовольство. Внезапно в кухне потемнело — дверной проем заслонил не кто иной, как Лесли Бек. Я не видела его с тех пор, как покинула офис «Эджи, Бек и Роулендс», рассталась с ним, или, как говорил сам Лесли, бросила его на произвол судьбы. Он был едет в джинсы, белую рубашку и красный галстук и выглядел, как и полагается богатому пройдохе.
— Я случайно проезжал мимо на «роллсе», — заговорил он. — И подумал, что кто-нибудь из вас, интеллектуалов, согласится составить компанию мне, простому бизнесмену. Я еду в Каор. Пожалуй, я мог бы пригласить всех вас на ленч.
Мы были изумлены. Мы смотрели на него, вытаращив глаза. Никто не проронил ни слова. Он принялся здороваться с каждым из нас.
— Привет, Розали, — произнес он. — Привет, Нора, давно не виделись. А, Уоллес!.. Недавно я обедал с Джослин, я иногда встречаюсь с ней и девочками. Она попросила напомнить тебе о ней — ей понравилась новая программа. Привет, Эд, твоя фамилия попалась мне в разделе лучших цитат воскресной газеты. Здорово, просто здорово! Что-то лаконичное и остроумное. — И он перевел взгляд на Энтони Спарвински, невысокого, полного, нервного и энергичного: — Привет, Энтони. Знаете, Энтони издает мою книгу. Конечно, ее написали «негры» — мне объяснили, что литературных способностей у меня нет. Это издание в серии «Сделай сам». О том, как разобраться в отчете землемера. За грехи меня сослали на рынок популярной литературы, но ведь именно она приносит немалые прибыли, верно, Энтони?
Энтони подтвердил. Значит, он предатель.
— Вот уж не думал, что ты так быстро закончишь книгу, Лесли, — сказал он. — Как ты нас нашел?
— Взял и нашел, — ответил Лесли, — и привез с собой рукопись, чтобы тебе было что почитать на досуге.
— Спасибо, — кивнул Энтони, который выглядел виноватым и беспомощным. Не понимаю, почему мы решили, что он понравится Мэрион.
Затем Лесли повернулся к Винни:
— А как дела у шеф-повара? Пахнет вкусно. Жаль, Анита не умеет готовить. Дары Франции пропадают зря! А где Сьюзен?
— Наверху, работает, — пришлось ответить Винни, и нам, всем остальным, осталось только смириться с визитом Лесли и даже почувствовать себя польщенными. — Останься на ленч, Лесли, — предложил Винни. — Располагайся как дома. Анита с тобой?
— Анита в Каоре, с малюткой Полли, — объяснил Лесли, и все мы вздохнули с облегчением. — Правда, крошка уже успела подрасти. Я как раз еду к ним. Ба, Мэрион! Вижу, у тебя все по-прежнему. Тебя, как всегда, эксплуатируют вовсю? А я думал, у тебя давным-давно появилась собственная галерея.
Мэрион не побледнела от гнева, как с ней часто случалось, а спокойно ответила:
— Мне не обойтись без спонсора. Когда-нибудь я его найду. — И продолжила чистить и резать огурцы.
— Но как мне быть с проголодавшимся шофером? — осведомился Лесли. — Вы же не захотели принять мое приглашение.
Он прекрасно знал, что если он публично напомнит о наших принципах равенства, нам не останется ничего другого, кроме как следовать этим принципам.
— Позови его сюда, — решил Винни. — Еды хватит на всех.
— Ее, — поправил Лесли, и все мы опять вздохнули.
Читатель, позволь мне в этот напряженный момент предложить тебе покинуть душную, романтичную, пропитанную запахами вина, чеснока и салата, сбрызнутого оливковым маслом, французскую кухню и перенестись в сырой, холодный полдень, в Норфолк, где Эд познакомился с Мэрион и привез ее на Брамли-Террас.
Эду поручили составить альбом под названием «Художник и деньги». И он отправился вместе с фотографом и художественным редактором в Норфолк, на передвижную выставку «Банк и художник», спонсором которой был один из банков с Хай-стрит. Их задачей было сделать снимки маленькой гравюры Рембрандта «Ростовщик» и нескольких сцен в кафе, написанных Ван Гогом за обед и бокал вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26