– С Джо.
– Ты ублюдок! – воскликнула Фрэнк, искренне шокированная тем, что Росс связался с одним из настоящих голубых сторонников единобрачия, принадлежащих нашему кругу. – Ты врешь! Плати выкуп!
– Отнюдь, – возразил Росс, продолжая ухмыляться нам прямо в лицо.
Тут я заметил, как Фрэнк на него смотрит. Ее взгляд говорил вовсе не «ты ублюдок», а «ты прекрасный дьявол».
Потом она поднялась и сказала:
– С меня хватит. Я иду в кровать. – И, оглянувшись на Росса, небрежно бросила: – Ты идешь?
Росс повернулся ко мне и страшно раздражающе пожал плечами, как будто намекая, что он – всего лишь беспомощная жертва женской похоти, затем тоже встал и пошел за Фрэнк. Я же выпил еще немного красного вина и отыскал другую спальню, убеждая себя в том, что совершенно не завидую. Нисколечко, сэр.
Следующее, что я помню, как проснулся посреди ночи и подумал, что это всего лишь идиотский сон про пожар. Но мне не снился пожар, мне снилось, что я тону. Помню, как я, спотыкаясь, пробрался через полную дыма гостиную, нашел дверь и вывалился на свежий воздух, а Росс кричал: «Где девчонка, где Фрэнк?» – и всматривался в гостиную, полную дьявольского пламени и копоти, Иисус, мы не можем туда войти, где она, корова, корова, тупая корова, где же она?!
И мы ждали, пока коттедж не сгорел, а она так и не вышла. Мы уехали, прежде чем погас огонь, прежде чем кто-нибудь успел вызвать пожарных. Я вел «виву», дрожа от скорости и ужаса. Мы не сказали друг другу ни слова, пока я не остановился у станции подземки «Кэмден-Таун», в шесть тридцать утра.
Я сказал Россу:
– Увидимся.
Но, перед тем как исчезнуть в водовороте ежедневных забот и дел, он повернулся ко мне и произнес:
– Эх, Джефф. Понимаю, это не самый лучший момент, но мы берем нового саксофониста.
3. НОВАЯ РАБОТА ДЖЕФФА

Январь 1983
Только два года спустя я обнаружил, что Фрэнк по-прежнему жива. Я стоял за прилавком, глядя в окно сквозь стойки с пластинками Энтони Брэкстона, которые мой двинутый предшественник разместил здесь под предлогом завлечения клиентуры, тем самым превратив магазин в говорильню для всех безработных фри-джазовых музыкантов Лондона. Отсюда я видел витрины магазина Коллета и кафе «Кантри-энд-Вестерн» через дорогу.
Мне было двадцать три, и мой «ежик» отрос до прямых, свисающих прядей. Я носил темно-зеленый камуфляж, стоивший три фунта в «Помощи престарелым», и нашел первую приличную работу в своей жизни. То есть, конечно, работу в магазине звукозаписей нельзя назвать приличной. Но это какой-никакой компромисс для тех, кто вроде меня не может окончательно завязать с музыкой. Кроме того, по крайней мере, в тот день, назвать мою деятельность работой было бы преувеличением. Больше бы подошло «прослушивание пластинок Банни Вэйлера и размышления о людях, которым можно позвонить, чтобы выпить вечером».
Тут дверь открылась, и вошла личность. Личность звалась то ли Дэнни, то ли Энди, то ли Иэн, то ли еще черт знает как, и с его безумными черными волосами могли тягаться лишь еще более безумные глаза. Он явно смутился, увидев только меня. Видите ли, обычно Дэнни/Энди/ Иэн входил – и видел Невилла. Если же внутри был я, оба моментально отправлялись на улицу. Что-то намечается, понимал я – с большинством из знакомых Невилла всегда что-то намечалось. Поэтому я научился быть крутым.
Дэнни/Энди/Иэн, однако, про крутость забыл. Он спросил, на месте ли Нев. Я сказал «нет», и он осведомился:
– Не хочешь купить баркликард, приятель?
– Почем? – осведомился я. Крутой, как видите. И он ответил:
– Семьдесят пять, приятель. А я возразил:
– Пятьдесят. И он произнес:
– По рукам, дружище! Хочешь выпить? Я согласился:
– О'кей, почему бы и нет? – повесил в окне записку «вернусь через 10 минут», запер дверь и отправился в забегаловку, которую какой-то ужасный модернист запихнул в самый конец Сентер-Пойнт, «Горностаево гнездо» или что-то типа того. Он отдал мне кредитную карту и сказал, что прошлой ночью поужинал в «Ритце». Сам.
– Иисус всемогущий! – заметил я. – Тогда почему же ты еще не в тюрьме?
Он рассмеялся, а я отдал ему деньги и решил, что был крут.
Когда я вернулся в магазин, кто-то ждал меня, сгорбившись в дверном проеме от непогоды.
– Я стою здесь уже полчаса, ослиная задница! – сказала она.
Я не взглянул на нее, ничего не сказал, просто отпер дверь и вошел внутрь, по дороге поправив стойку с пластинками. Неприятности, вот что получаешь за работу в Уэст-Энде. Одни неприятности.
Женщина подошла к прилавку и спросила:
– Ты что, не помнишь меня?
Я поднял голову, готовый ответить «нет». Я вообще плохо запоминаю лица. Могу пройти на улице мимо родной сестры. Я запоминаю имена, не лица. Вот почему мне легко дается эта тупая работа. Спросите у меня что-нибудь про рок-н-ролл, с древнейших времен до нынешних, и я отвечу. Я помню саксофониста «Gong», на каких альбомах Мингус играет на пианино и кто продюсировал первый сингл «Lurkers». Спросите меня, ну попробуйте! Но если мы виделись сегодня на вечеринке, войдите завтра в магазин – и я вас не узнаю.
Только Фрэнк я помнил. До сих пор помню, как впервые увидел ее. Мы были в «Дингуоллсе», слушали сборище каких-то пост-панков, а она обсуждала с моим другом Питом, на что похожи девчонки, флиртовала с ним, говорила про «Spurs», вела себя, точно прожженная рок-герла, из рабочего класса и все такое.
И, конечно, я помню нашу последнюю встречу. И был бы рад сказать, что мое сердце подпрыгнуло, когда я увидел ее, восставшую из мертвых. Но это не так, оно съежилось от страха и стыда. Естественно, я не выдал себя. Я был крутым, и она тоже. Спросила, найдется ли у меня минутка, чтобы выпить после работы. Я ответил «да» и закрыл магазин пораньше. Рисуясь, сказал ей про кредитную карточку. Мы пошли есть карри через дорогу, в «Пенджаб», и я все ждал, когда же она расскажет мне, что произошло, или сообщит о своих планах. Но она этого не сделала. У нее они просто отсутствовали. В ту ночь мы оказались у меня – судя по всему, ей некуда было идти.
Так все началось. Она ничего не говорила, но явно наслаждалась моей неумелой поддержкой, я же удивлялся. Я не ходил на работу три дня. Дела. Фрэнк забрала мой матрас. Я спал на ворохе подушек рядом с газовой горелкой.
На третье утро я проснулся на матрасе, ноги Фрэнк упирались мне в лицо. Было шесть утра, и я сразу понял, что снова заснуть мне не удастся. Фрэнк, без макияжа, с разметавшимися по подушке волосами выглядела лет на двенадцать. Подумалось – эх, влюбиться бы в нее… Но, пожалуй, нас не ждет ничего, кроме огорчений. И без того проблем хватает.
После трех дней жизни на украденную кредитную карточку мои нервы были на взводе. Плохие новости: этот ублюдок продал мне карточку с женским именем. Я слишком сосредоточился на своей крутости, чтобы заметить это. Хорошие новости: Фрэнк с такими вещами справлялась в тысячу раз лучше, чем я. Поэтому она подписывала счета, купила себе новую одежду, а мне – пару боксерских бутсов, точно таких, какие сама носила два года назад, заказала несколько приличных обедов и ящик водки в подпольной лавочке.
Все это, несомненно, прекрасно. Проблема состояла в том, что я понятия не имел, что происходит. Фрэнк, женщина, которую я почти не знал, не видел два года и, что немаловажно, считал мертвой, захватила мою жизнь. Это тоже не казалось проблемой – захватывать особенно было нечего. Конечно, пропуская работу, я чувствовал определенную неловкость, но Невилл задолжал мне пару дней и не возникал, когда я звонил после полудня и ссылался на недомогание.
Сейчас же только светало, и я нервничал. Я слышал, как на кухне возится мой сосед по квартире, сигнальщик, орудует тостером, который мама подарила ему на Рождество. «Бревилль» в том году вошел в моду. «Засунь его себе в задницу!» – подумал я и начал щекотать пятки Фрэнк, пока она не проснулась.
– Ты, урод! – пробормотала она и попыталась меня ударить. Но я увернулся и быстро скатился на пол.
– Фрэнк, – спросил я, – что происходит?
Она посоветовала мне отвалить и снова заснула, завернувшись в перину, точно в спальный мешок. Но через пару часов мы оба встали и сидели за столом, грея руки о чашки с чаем и разглядывая снег на Примроуз-Хилл.
– Слушай, – сказала она, – если я тебе мешаю, просто скажи. Идет?
И тут она заплакала, чем окончательно меня добила. Я безрезультатно похлопал ее по спине и, заикаясь, произнес:
– Извини. Я имел в виду, я просто хотел узнать, чего ты хочешь. То есть, после всего того, что случилось.
Услышав эти слова, она повернулась ко мне:
– А что? Что случилось?
Я не знал, что сказать, но пришлось:
– Ну… мы думали, что ты… ну, знаешь… погибла. Или что-то в таком роде.
– Что?
– Ну, когда мы выбрались из коттеджа, и был пожар, а ты так и не вышла, а мы… – я смущенно помедлил, боясь закончить предложение единственно правдивыми словами: – … не вошли и не спасли тебя. – Но Фрэнк перестала плакать и теперь выглядела сконфуженной.
– О, – произнесла она через некоторое время. – Значит, был пожар?
И я объяснил ей, и старался говорить так, как будто все это в порядке вещей, но, конечно же, никакого порядка не было. И тогда она рассказала, что из-за спида не спала всю ночь, и что пришел Скотт, который боялся, что мы разнесем дом. Они поговорили, и Скотт предложил ей отправиться в Лондон, и, посмотрев на бессознательного Росса на кровати, она согласилась.
Не уверен, что Фрэнк поверила, что мы считали ее погибшей, но она рассмеялась и заметила, что, должно быть, погибли ее мозги, раз она согласилась сбежать со Скоттом.
– О, – сказал я. – Так ты сбежала со Скоттом?
– Да, – ответила она. – Утром мы вернулись в Лондон, и он выглядел таким серым и унылым, а Скотт спросил, не хотелось ли мне когда-нибудь поехать в Индию. В полдень мы сели на «Волшебный Автобус». Скотт по-прежнему там. В Гоа. Продает дурь на пляже. Говорит, теперь он буддист. Идиот.
Днем мы отправились на каток. Не на ближайший, в Холлоуэе, мрачное муниципальное место, полное двенадцатилетних психопатов, а на Куинзуэй, на старомодный каток с рождественской атмосферой. Было просто чудесно. Выйдя на станции Бэйсуотер, мы тут же попали в снежную бурю. Фрэнк держала меня за руку, пока мы пробирались по дороге, сражаясь с порывами ветра, дующего с Гайд-парка. Позже, на катке, когда мы, облачившись в плохо подходящие коньки, взволнованно выписывали осторожные круги, диджей поставил записи Фила Спектра, «Crystals», поющих «Winter Wonderland», и «Ronettes» с их «Walking in the Rain». He знаю, слышал ли я когда-нибудь музыку, так прекрасно подходящую к обстановке. Фрэнк не отпускала мою руку, а я вел ее по льду, и Дарлин Лав пела «Christmass (Baby Please Come Home)». И я начал мечтать.
Мои мечтания оборвались, когда диджей решил, что хватит с него золотых стариков, пора насладиться современным хит-парадом: «Culture Club», «The Human League», «Kool and the Gang». А потом раздался слишком хорошо знакомый нам голос – Росс, со вступлением а капелла к его последнему синглу, стилизация под Стиви Уандера под названием «Me Oh My (Misogyny)». Ему нравились скобки в названиях, это точно.
И тут Фрэнк скисла. Она начала жаловаться на липкость льда и на несносных подростков, с пугающей скоростью проносящихся мимо. Давай, сказала она, пойдем в паб, есть разговор. Я не возражал. В словах «есть разговор» звучала смутная угроза, но я почувствовал, что наконец-то между нами хоть что-то происходит.
Итак, мы пошли в кэмденский бар «Йорк и судья» в начале Парквэя. Я пил «Пилс». Фрэнк пила тающие снежки, просто чтобы позлить бармена. Но, как оказалось, беседовать она собиралась не о нас. Первыми ее словами были:
– Как думаешь, Росс тоже считает меня погибшей? Вторыми:
– Как думаешь, он чувствует себя виноватым?
Росс больше среди нас не появлялся, по крайней мере, лично, но если ты шел выпить с кем-нибудь со старой сцены, его имя обязательно всплывало. В частности, со мной, с парнем, которого он вышиб из группы. Мы все говорили о нем, особенно женщины. Обычно меня сильно раздражал их треп об особых отношениях с Его Гениальностью, особых отношениях, преимущественно сводившихся к одной ночи после концерта.
И Росс, черт побери, конечно же, не приходил, чтобы разоблачить их. Он появлялся впереди и сверху. Он возникал снова и снова, всегда с новой девчонкой на буксире, девчонкой с дорогим акцентом и шикарными наркотиками. Может, мы и были его истоком, но, судя по всем признакам, он больше не собирался светиться в нашем обществе.
Я могу его понять. Времена изменились. Мы все тогда были такими искренними, такими непреклонными. Ненавижу признавать это, но я могу его понять. Надо разрушить систему изнутри. Остроумие и элегантность, крутой костюм и раскрашенный вручную галстук, сухой мартини в одной руке и Ролан Барт в другой. Таким был курс Росса, и я не возражал. Если он собрался стать первой иронической поп-звездой, удачи ему.
Я даже понимал, почему он уволил меня. Тогда он нашел мальчишку по имени Байрон Томас, девятнадцатилетнего сопляка, который играл на саксе лучше, чем я когда-либо смог бы. Не то чтобы меня это особенно волновало. Через пару недель после того дня я нашел работу в магазине звукозаписей, и она меня вполне устраивала. Я знаю собственные пределы. Я не переживал. Честно.
Но, должен признать, слегка завидовал. А кто нет? Мы все хотели его славы, и его любовниц, и тех денег, что он, несомненно, делал, поэтому, когда Фрэнк спросила: «Как думаешь, он чувствует себя виноватым?» – у меня начала вырисовываться идея. Идея, которая, возможно, была у меня в голове все это время. Я бы хотел сказать, что идея принадлежала Фрэнк, и, думаю, действительно именно она заронила ее, но, в любом случае, я легко развил эту мысль.
– Вряд ли его блистательная карьера выиграет, если люди узнают, что он бросил свою девушку умирать, – сказала Фрэнк.
– Ну, Чаппакуиддик не особенно помог Тедди Кеннеди, это точно. Но я не уверен. Росс не политик. Кому какое дело, что он творит?
– Мне, черт побери, есть дело, вот кому! – ответила она и внезапно по-настоящему разозлилась. Я попробовал разрядить ситуацию, объяснить ей, что еще утром она даже не знала о пожаре, а теперь обвиняет Росса в том, что он бросил ее умирать, но было слишком поздно. Она произнесла целую речь – чертовы мужики, как это похоже на чертовых мужиков, чертовы эгоистичные ублюдки. И тому подобное.
Я кивал и всячески старался выразить свою поддержку, пока она не вернулась к предмету обсуждения.
– Конечно, ему будет до этого дело. Он же не может разочаровать своих маленьких девочек-фанаток. Ему будет дело, мерзкому ханже!
– О'кей, о'кей, – сказал я, поднимая руки. – И что же ты собираешься предпринять?
Она не знала. Я тоже не знал, но медленно из алкогольных паров и обиды сформировался зародыш плохой идеи. Таблоиды как раз начали интересоваться скандалами с участием поп-звезд. Если Фрэнк будет угрожать пойти в «Мировые новости» или еще куда-нибудь и рассказать историю о секс-наркотической оргии со смертельным исходом и позорным сокрытием – и все с участием Росса, – то он, несомненно, захочет это предотвратить. Заплатит, чтобы предотвратить это.
4. ДЖЕФФ ЗВОНИТ СТАРОМУ ДРУГУ
На следующее утро Фрэнк поднялась рано. Во сколько точно – не знаю, но в семь часов она разбудила меня шумом пылесоса и песнями Смоки Робинсона. Его голос звучал монотонно – и в то же время резко. Несколько секунд я лежал, размышляя, где она добыла пылесос, потом решил, что это был еще один подарочек от матери сигнальщика. Должно быть, он прятал его в буфете.
Я решил пойти на работу к девяти, и мы позавтракали, если можно так назвать мою кружку чая и ее чашку кофе с парой сигарет.
– И кто займется делом? – спросила она.
– Каким? – начал я, не сразу сообразив, о чем речь, потом, осознав – весьма быстро и в полном ужасе – что, во-первых, она говорила серьезно, а, во-вторых, я не мог ей отказать.
Вместо этого я сказал следующее:
– Ну, не думаю, что этим стоит заниматься кому-то из нас. Надо найти кого-нибудь, кто разбирается в таких вещах. Журналиста или вроде того.
– Нам не нужен журналист, придурок. Нам нужен негодяй, – ответила она.
– Ах, да. Точно.
Выбор кандидатуры не отнял у меня много времени. Мак был негодяем. Точнее, он был вором, но это тоже подходило. Мак не испытывал угрызений совести. И не гордился. Он просто занимался этим. Он всегда был вором, более или менее. Впервые я встретил его вернувшимся из Манчестера, он продавал из-под полы пару гитар, украденных с витрины музыкального магазина. Он не был утонченным вором, Мак. Он просто подъехал к магазину около четырех утра, бросил в витрину кирпич, схватил парочку симпатичных гитар и сделал ноги.
С тех пор прошло четыре года, с нашей первой встречи то ли в «Марки», то ли в «Нэшвилле», то ли еще в каком-то рок-н-ролльном сортире. Тогда он тоже являлся своего рода знаменитостью, по крайней мере, для людей, видевших такое количество выступлений Джона Пила, как я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15