Rosa rugosa или rosa virginiana?
Куда ни глянь, повсюду дикие розы. В цвету. Красиво обрамляют серовато-коричневый берег.
А их плоды, похожие на крошечные сливы, тоже красивые, они словно налиты кровью, в их облике есть что-то неуловимо чувственное. Келли потрогала и их, ощупала кончиками пальцев, вонзив поглубже ноготки.
Ягоды роз, сказал Сенатор. Он говорил о них с видимым удовольствием, его бабушка настаивала эти плоды и поила семью душистым чаем, а Келли любит такой чай? цветочный чай теперь становится все популярнее, так, кажется? бабушка, как ему помнится, варила из розовых лепестков варенье, а из розовых плодов джем. Впрочем, может, он что-то путает.
Из роз, а может, из смородины. Или из черники.
На кухне Баффи, высыпав с легкой гримаской в сосуд лед, проговорила:
— А вы с Сенатором поладили, — и усмехнулась. Келли Келлер тоже улыбнулась, почувствовав при этом, что вся заливается краской, и пробормотала «ну как сказать» и замолчала; в тишине зазвенела, ударяясь о дно пластикового сосуда, новая порция ледяных кубиков, а затем Баффи сказала одну вещь совершенно в ее духе, с Баффи никогда толком не ясно, куда она гнет, то ли это озорная шутка лукавой сообщницы, то ли предупреждение, то ли ядовитый укол, что уразумеешь лишь с запозданием, то ли всего лишь констатация факта. — Не забудь, — сказала она, — что он голосовал за помощь контрас.

29
Келли? Келли? Иди сюда.
Она вдруг стала слышать его голос.
Он кричал где-то совсем близко, дергал дверцу со стороны водителя, автомобиль сотрясался от его толчков.
Она хотела ответить, но рот тут же заполнила вода, она затрясла головой, отплевываясь, я здесь, я здесь, помоги мне, пыталась подтянуться, дрожа от напряжения, на левой руке с небольшой, но хорошо развитой мускулатурой предплечья, тело ее сотрясала дрожь от этого усилия, сколько это продолжалось? минуты? часы? время тонуло в черной воде, о том, что оно не стоит на месте, можно было догадываться только по неуклонному подъему уровня воды, методичному и безжалостному, и еще слышалось тиканье ручных часов, сможет ли Сенатор разглядеть ее? в этой кромешной тьме?.., в этой западне, ловушке, гробу, как это называлось, она уже не помнила, ее здесь всю сжало, смяло, стиснуло, иначе она бы не поместилась в этом закутке, ее позвоночник скрючило.
Теперь, когда она очнулась, боль в голове стала нестерпимой. Светящиеся пятна расползались у нее перед глазами, словно раковые опухоли. Похоже, кожа лица потеряла чувствительность, она уже давно сложила губы трубочкой — судорожно тянулась к воздуху, заглатывала его, а пузырь, наполненный живительным газом, уносило тем временем все дальше, он дразнил ее, словно был живым и жестоким упрямцем, и, покачиваясь, плыл то в одну сторону, то в другую, потом снова возвращался, и она из последних сил с рыданиями тянулась к нему.
Я здесь. Я здесь. Здесь!
Он нырял за ней в черную воду, но нырял где-то поодаль, темнота была кромешная, хоть глаз выколи. А она помнила, что обидела его, и ей нет прощения.
Игриво сжав губы, она остановила напор его языка, она думала, что все это шуточки, они почувствовали взаимное расположение, уважение, он действительно уважал ее, она знала это, знала и потому неохотно раскрыла губы, но его огромный язык тут же заполнил ее рот, трепеща от жгучего желания.
И как же стыдно: она так яростно вцепилась в его брючину, а потом в туфлю! А он просто отшвырнул ее! А разбухшая туфля осталась в ее руке.
Его туфля!
О Келли, подруги будут хохотать как одержимые, а Баффи так и закатится смехом, утирая выступившие на глазах слезы — о боже, его туфля!
Прихрамывая, он бежал в одной туфле по безымянной дороге назад к шоссе, к тому месту, где они свернули и где совершенно точно находился придорожный магазинчик, а также бензоколонка, бар и рядом телефон-автомат.
Нет. Ничего еще не произошло. Солнце ярко светило, не собираясь опускаться за горизонт, а этот долгий шумный день весело раскручивался дальше, как колесо точильщика, рассыпая во все стороны огненные искры.
Над домом Эдгара Сент-Джона развевается американский флаг из великолепного красно-бело-синего шелка. Удерживающий его флагшток самый высокий на Дерри-роуд, а может, и на всем Грейлинг-Айленде.
Мой папа — патриот, сказала Баффи. Двадцать лет работал на ЦРУ и все еще не выпустил весь пар.
Ничего еще не произошло, потому что перед ее глазами снова оказалась Баффи, на сей раз та усаживала гостей, желая их сфотографировать. На ней были джинсы и верх от бикини, темные, блестящие, собранные в «хвост» волосы доходили до пояса, ее пальчики с длинными, вызывающе зелеными ноготками обхватили камеру, кончик языка от усердия застыл меж белых блестящих зубов. Пожалуйста, не шевелитесь и смотрите сюда… вы тоже, Сенатор, м-мм?.. вот так! Отлично!
Сенатора щелкнули еще несколько раз — у стола, накрытого на воздухе, — он стоит в небрежной позе, одна нога на скамейке, локоть — на колене, обтянутом легкой полосатой тканью, а рядом из-под его руки смеется в объектив Келли, и камера зафиксировала ее улыбку, Сенатор тоже улыбается, но более сдержанно, как бы про себя, почти застенчиво, эта полуулыбка исчезает, не успев появиться, глаза тоже посерьезнели, он будто размышляет, какую подпись могут поставить под этой легкомысленной фотографией телеграфные агентства Соединенных Штатов и многих других стран, как откомментируют ее в телевизионных новостях?
Но нет, знать будущее нельзя. Даже, если оно твое.
В одной туфле, хромая на одну ногу. Вымокший до нитки, он весь дрожал, бормоча вслух: о боже, о боже, о боже.

30
…В настоящее время в Соединенных Штатах сохранилось пять видов смертной казни. Последние постановления Верховного суда, автономия отдельных штатов. Подавляющее большинство опрошенных высказываются за сохранение смертной казни. Почему? Потому что это сдерживающий фактор. Закон тем самым утверждает: жизнь — величайшая ценность. Из пяти видов самый древний — казнь через повешение. Последний раз имела место в Канзасе в 1965 году. Приговоренному потребовалось шестнадцать минут, чтобы умереть, иногда такая казнь длится еще дольше. В Монтане ей до сих пор отдают предпочтение. Видите ли, только так можно воздействовать на этих зверей. В Юте практикуется расстрел. С 1890 года в штате Нью-Йорк применяют электрический стул. Это считается более «гуманной» альтернативой повешению или расстрелу: приговоренного (мужчину или женщину) накрепко привязывают к стулу, к ногам и наголо выбритой голове подводят медные электроды. Включают на тридцать секунд ток от 500 до 2000 вольт. Речь идет о закоренелых преступниках — убийцах. Умственных и нравственных уродах. Если за указанное время смерть не наступает, ток включают снова. И так два, три, четыре раза подряд. У некоторых исключительно выносливое сердце. При этом случаются всякие неожиданности. Иногда тело начинает дымиться, иногда даже вспыхивает синевато-оранжевым пламенем. Начинает попахивать жареным мясом. Бывает, что глаза вылезают из орбит и болтаются на щеках, как при повешении. Случаются непроизвольная рвота, мочеиспускание, дефекация. Кожа краснеет, покрывается пузырями, вздувается и начинает лопаться, как переваренная сосиска. Иногда ток подается слабее, чем нужно, и тогда смерть наступает не сразу, она растягивается во времени. Узника медленно замучивают. Все это не для обычных, цивилизованных людей, вроде нас с вами, а для тех, кто представляет явную угрозу обществу, кого нужно раз и навсегда остановить. Если этого не сделать, ограничившись мягким судебным приговором, они, выйдя на свободу, снова возьмутся за старое!
В 1924 году в Неваде впервые ввели в обращение газовую камеру. Новшество приветствовали как «гуманную» альтернативу. Приговоренного к смерти (мужчину или женщину) привязывают к стулу, под которым стоит сосуд со смесью серной кислоты и дистиллированной воды, туда кидают цианистый натрий, в результате чего выделяется цианистый водород. В мозг заключенного перестает поступать кислород, и он задыхается, испытывая ужас. Расовый вопрос здесь ни при чем, поверьте мне, все эти домыслы — отвлекающий маневр, возможно, они возникают потому, что в Соединенных Штатах к смертной казни чаще приговаривают цветных, возможно, согласно статистике, убивший негра белый имеет меньше шансов получить смертный приговор, чем совершивший такое же преступление чернокожий американец, конечно, в каждом штате, округе, городе, в той или иной сельской местности и даже у каждого прокурора свое отношение к этой проблеме, кое-кто может быть даже расистом, но, помилуйте, нельзя же приспосабливать уголовное право к проблемам общества. Начинаются жуткие судороги, как при эпилептическом припадке. Глаза вылезают из орбит. Кожа приобретает багровый цвет. Причиной смерти становится не мгновенная интоксикация всех жизненно важных органов, а мучительное удушье. «Это наиболее жестокий способ лишения жизни» (мнение врача).
Новейший метод лишения государством жизни своих граждан с помощью смертоносных инъекций с энтузиазмом провозглашен самым «гуманным». Изобретен в 1977 году и впервые опробован в Оклахоме. Приговоренного к смерти (мужчину или женщину) прочно привязывают к операционному столу, затем ему делают внутривенное вливание. Сначала это раствор барбитурата, потом сто миллиграммов павулона, мышечного релаксанта, и, наконец, чтобы смерть наступила быстрее, хлористый калий. Эти скоты не заслуживают, чтобы с ними так возились, проявляя такое милосердие, ведь это же не люди, а звери. Зачем сохранять им жизнь, кормить, обслуживать, пусть они тоже страдают, как их жертвы, «око за око», «зуб за зуб», разве не так? Ответьте. Стоимость такой инъекции ничтожна, что не может не радовать озабоченную бюджетными проблемами законодательную власть и играет на руку поборникам смертной казни: ведь такая смерть безболезненна — просто погружение в вечный сон, обществу не предъявишь обвинений в варварстве, желании причинить приговоренному физические страдания, жестоко отомстить.
Поиск «гуманных» альтернатив в смертной казни ведется совсем не ради осужденного, а ради спокойствия американских граждан, чтобы преднамеренное убийство, санкционированное государством, не тревожило их совесть…
Он польстил ей, Элизабет Энн Келлер, сказав и повторив еще раз, что да, он читал ее статью в «Ситизенс инкуайери»… во всяком случае, кто-то из его команды сделал для него «выжимку».
А почему она написала статью на такую тему, полюбопытствовал Сенатор. Келли Келлер помолчала, не желая говорить, что тему предложил Карл Спейдер, а потом сказала:
— Эта проблема давно интересует меня, чем больше в нее входишь, тем большим отвращением преисполняешься. — И это было правдой.
Так же, как и ее ссоры с отцом. «Око за око, зуб за зуб» — а почему бы и нет? Пусть это жестоко, пусть примитивно, но все же подкрепляет тезис о том, что жизнь — величайшая ценность. Почему бы и нет?
Что касается Сенатора, то он, конечно, был среди тех, кто выступал за отмену смертной казни.
И конечно, храбро противопоставил себя ее сторонникам, которых хватало в его родном штате, где узаконена казнь на электрическом стуле и где в настоящее время ожидали исполнения приговора несколько осужденных, чьи просьбы о помиловании были отклонены.
И конечно, выступал с речами на эту тему. Он столь же красноречив и непреклонен в своих политических убеждениях, как и его друг Марио Куомо. Смертная казнь неприемлема для цивилизованного общества: ведь лишение человека жизни по какой бы то ни было причине безнравственно, общество в этом случае опускается до пещерного уровня самого убийцы. И особенно страшно — при несовершенстве американского законодательства, — что всегда существует опасность приговорить к смертной казни невинного (мужчину или женщину)… а эту ошибку поправить уже нельзя.

31
Я готова?
Она спешно упаковывала свои вещи, хотя только вчера вечером выкладывала их бережно и торжественно, как если бы комната на Грейлинг-Айленде с земляничными обоями и целомудренной постелью под белым кисейным покрывалом была неким священным местом, о котором она забывала между визитами, теперь же эта комната стала местом, из которого она сама себя изгоняла.
Они собирались удрать от Баффи ровно в семь, чтобы успеть к семи тридцати на паром, уходящий на Бутбей-Харбор, но тут подкатила машина с новыми гостями, и Сенатор, поглощенный беседой, потянулся за новой рюмкой, а может, им пропустить этот паром, когда там следующий? — не важно, какой-нибудь обязательно будет.
Ни на что не рассчитывай. Что будет, то и хорошо. Так рассудительно Келли Келлер наставляла сама себя.
И все же ее руки дрожали. Дыхание участилось. В висевшем над бюро сердцевидной формы зеркале в плетеной белой раме плыл восторженный раскрасневшийся девичий лик, полный светлой надежды.
В самом деле мысли ее унеслись далеко, подобно заблудшему бумажному змею, выписывающему пьяные кренделя высоко в небе над дюнами, а ведь он, приходило ей на ум, живет врозь с женой, их супружество, по его словам, закончилось, а избиратели теперь не так уж пуритански строги к разводам.
Избегать даже видимости нарушения приличий. Даже намека на скандальную внебрачную интрижку.
Это уже другой мир, не тот, что ты знала, мама. Хотелось бы, чтобы ты это поняла.
И оставила бы меня наконец в покое!
Когда она с банкой пива в руке проходила через кухню, там тихо и раздраженно говорил по телефону Рей Энник, в его обычно изысканной речи мелькали словечки типа «задница», «мать твою», это потрясло Келли, говоривший по телефону человек был совсем не похож на добродушного, улыбчивого мужчину, романтически ухаживающего весь этот день за Баффи Сент-Джон и предупредительного по отношению к ней самой, он проводил ее взглядом (подернутые пеленой глаза, отечное лицо, он весь день пил, и проигрыш в теннисной партии его расстроил), в котором было нечто от взгляда кошки, инстинктивно, с бесстрастным хищным любопытством следящей за движущимся предметом; стоило Келли скрыться из виду, выпасть из поля его зрения, он тут же перестал о ней думать.
«Слушай, мать твою, говорю же, все уладим в понедельник. Ясно?»
Балансируя на одной ноге, Келли Келлер торопливо стаскивала с себя белый купальник, тот, что купила в прошлую субботу на сезонной распродаже в «Лорд энд Тейлор», и тут же натянула летнее трикотажное платье-рубашку в бледно-лимонную полоску, без рукавов — ее красивые плечи с гладкой бархатистой кожей оставались открытыми, а то местечко, к которому он прикоснулся губами, казалось, еще хранило их тепло.
Неужели все это было на самом деле, думала Келли Келлер.
И повторится снова. Снова.
Жизнь любишь, потому что она твоя.
Ветер шевелил метелки высокого тростника, точь-в-точь человеческие фигуры. Белесые, раскачивающиеся на ветру. Во всяком случае, если смотришь сбоку.
Ветер, холодный восточный ветер с Атлантики. Дрожащая, словно бледное пламя, рябь воды, бьющейся, разбивающейся о берег. По словам Баффи, самые высокие из дюн достигали в этих местах семидесяти футов, принимая невероятные очертания; посаженные здесь сосны не могли сдержать их тягу к миграции, пески перекатывались по острову, словно волны, чередуя гребни и впадины и двигаясь с запада на восток. Скорость — от десяти до пятнадцати футов в год, это было измерено. На Дерри-роуд с ними велась постоянная борьба, но их не сдерживали ни снегозащитные заграждения, ни трава на побережье. «Здесь, конечно, очень красиво, но, видите ли, — и с невольным содроганием, — несколько диковато для человека».
И сейчас порывы ветра сотрясали покатую крышу над ее комнатой, но внутри было так уютно, так безопасно — в постельке, где она лежала, укутанная, под бабушкиным покрывалом с вышитыми по краям маленькими медвежатами.
Ты любишь свою жизнь. Ты готова.
Она не хотела соглашаться. И одновременно хотела.
Да, на паром, в Бутбей-Харбор.
В Бутбей-Марриот на самом деле.
А что дальше? После Бутбей-Харбора, после пятого июля?..
Келли Келлер завоюет любовь этого мужчины. Она знает как.
Келли удивила эта мысль и особенно сила чувства, вложенного в нее. Да, ты готова.
В машине она включила приемник, послышалась пронзительная синтезаторная музыка — одни беспорядочные звуки, никакой организации. И как трогательно, что пятидесятилетний Сенатор с ностальгией вспоминает свою давнюю юность!
Она согласилась, хотя видела, как много Сенатор выпил, поначалу он берегся, пил только белое вино, воду «перрье» и низкокалорийное пиво, потом перешел на более крепкие напитки, его поддержал и Рей Энник: оба были самыми великовозрастными в этой молодежной компании.
Стареющие мужчины. Так оно и есть, и оба такими себя и считают, это видно невооруженным глазом.
Четвертое июля. Праздник, утративший былое значение, но один из тех, который отмечают все американцы, почти все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10