Но как может быть иначе, когда и на входе у них столь же сумбурно? Наша задача в клинике Линсейда проста, но нелегка. Нам нужно регулировать вход, остановить поток образов. Перекрыть кран. Пусть собака видит кролика. Настоящего кролика, а не его изображение. Я доходчиво излагаю?– Кажется, да, – сказал я.– Мы имеем десять пациентов с различными формами сумасшествия. Их объединяет то, что они видели слишком много образов. Поэтому в первую очередь мы оберегаем их от источника безумия. Поймите, мы не против визуальных раздражителей как таковых. Мы не возражаем, если наши пациенты будут смотреть в окно, но мы не позволяем им смотреть на картины и фотографии видов из окна. Наши пациенты могут сколько угодно смотреть на цветы, но натюрморты с цветами у нас под запретом.– И этикетки на консервных банках, – добавил я. Кое-что встало на свое место.– Именно. Таким образом мы создаем среду, свободную от образов. Никакого телевизора, никаких фильмов, никаких книг с картинками, никаких журналов в глянцевых обложках, никаких расписных рубашек или обоев и так далее.– И из газет вырезаются фотографии.– Вы очень наблюдательны. Наверное, это отличительное свойство писателей. Меня обвиняли в мещанском отношении к культурным ценностям. Но это не так. Мы не против изобразительного искусства, мы против предметно-изобразительного искусства. С исламским искусством никаких проблем нет. Джексон Поллок – все нормально. Ротко, возможно, тоже. Хокни – однозначно нет Марк Ротко (1903 – 1970) – американский абстракционист русского происхождения; излюбленный мотив – квадраты и прямоугольники. Дэвид Хокни (р. 1937) – английский художник, график, фотограф.
. Цветовая мешанина – пожалуйста, портреты – ни в коем случае; в отношении кубистов я не уверен, но, думаю, лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Да и, честно говоря, что такое немножко мещанства рядом со столь благой целью? В любом случае, вы сами пришли к такому выводу.– Разве?– Да. Мне кажется, что изложенная мною дилемма является сутью “Воскового человека”. Разве нет?Я уклончиво хмыкнул, допуская возможность такого толкования.– Видите ли, самая первая задача методики Линсейда – оградить пациентов. Оградить от образов. И подобная стратегия приносит значительное улучшение. Но, возвращаясь во внешний мир, они тем самым возвращаются к исходному состоянию. Мы должны каким-то образом сделать так, чтобы они стали менее восприимчивы к образам, научить их ограждать себя. Для этого нам нужен язык: язык – последняя перегородка, защищающая нас от анархии образов. Мы ставим заслон входящим образам, мы заменяем их языком. Затем мы переворачиваем полюса; понуждаем пациентов посредством сочинительства создать собственную перегородку. Понятно?– Перегородку, – повторил я.– Я знал, что вы поймете.Понял ли я? Не знаю. Я прекрасно сознавал свое невежество в психологии, и все же теория Линсейда показалась мне не очень убедительной. Естественно, вслух я ничего не сказал. Я не стал спорить. Я все равно не знал как.– Я понимаю, о чем вы думаете, – сказал Линсейд. – Вы думаете, все так просто, что в это трудно поверить. Доверьтесь нам, Грегори, – очень скоро вы сами во всем убедитесь.– Да, убедитесь, – поддакнула Алисия.– Хорошо, – согласился я.– Да, очень хорошо, Грегори, – похвалил Линсейд. – Я знал, что методика Линсейда не может быть выше вашего понимания.Он издевается надо мной? Точно я не знал. Меня, как и всякого истинного либерала, тошнило от того потока жидкой кашицы, которую выдавали средства массовой информации (их уже тогда так называли). Кое-кто из нас читал Маршалла Маклюэна Герберт Маршалл Маклюэн (1911 – 1980) – канадский социолог, теоретик медиа-культуры, автор книги “Medium is the message” о средствах массовой коммуникации.
и пытался проникнуться идеей, что средства – это цель, что наше общество вскоре вновь разделится по племенному признаку, но не думаю, чтобы многие воспринимали его идеи всерьез. Даже если нам нравились определенные направления рок-музыки, определенные фильмы и телепередачи, большинство по-прежнему считало, что мир с каждой минутой становится все тупее и нелепее и что средства массовой информации, перегруженные образами, несут за это немалую долю ответственности.Выходит, в идеях Линсейда, возможно, что-то есть. Что-то. Диагноз его вполне мог быть верным. С другой стороны, определение “методика Линсейда” представлялось мне слишком напыщенным для процесса, сводившегося к тому, чтобы запихнуть человека в пустую комнату с выключенным телевизором. А также к уродованию книг.Кроме того, у меня имелись сомнения, что нескольких сочинений хватит, чтобы научить пациентов защищаться в иллюстрированном мире. С одной стороны, я испытывал огромное облегчение от того, что в методе Линсейда нет ничего зловещего – оргий, например; но, с другой стороны, я хотел знать, все ли мне рассказали. А еще я очень хотел знать, чем же занимаются больные в кабинете Линсейда за опущенными жалюзи, – да, если на то пошло, и Алисия.– Вам нужно время, чтобы переварить все, что я вам рассказал, – произнес Линсейд. – Вам нужно упаковать книги, которые я уже проверил, и перенести их в библиотеку, а я займусь остальными.Я вовсе не был уверен, что мне это нужно, но подчинился. Занятие было тяжелым и утомительным, но я с радостью покинул и кабинет Линсейда, и его самого. То, что рассказал доктор, было удивительно и одновременно до ужаса очевидно. Возможно, мне следовало самому до всего дойти. Почему я не обратил внимания, что в клинике нет ни одной картинки? Примерно так же я чувствовал себя, когда мне впервые рассказали о сексе: это было так странно и невероятно, но в то же время объясняло все. Но если начинал об этом думать, то все становилось еще более странным и невероятным и вопросов возникало даже больше, чем ответов.Наиболее очевидный вопрос, который первым приходил на ум (о методике Линсейда, а не о сексе), такой: действительно ли десять обитателей клиники видели больше образов, чем все остальные люди? Если весь мир сходит с ума от избытка образов, то чем эти десять отличаются от всех остальных? Может, весь мир повсеместно и в равной степени безумен? Несомненно, причины безумия этих людей гораздо разнообразнее и сложнее. А если одинаковый диагноз представляется сомнительным, то еще сомнительнее выглядит одинаковое лечение. Но с другой стороны, мне ли об этом судить?Был уже поздний вечер, когда Линсейд изувечил последнюю книгу, а я перетащил остатки в библиотеку. Я достал книги из коробок и хаотично расставил их по полкам. Завтра разберу их и расставлю по алфавиту, быть может призвав на помощь пару пациентов. Я даже подумал, не назначить ли кого-нибудь библиотекарем. Несмотря на запредельную усталость, я еще немного посидел в библиотеке, с гордостью разглядывая заполнившиеся стеллажи. Немаленькую работу я сегодня провернул. Конечно, подборка книг получилась весьма странная, и странность эта усугублялась вырванными страницами и отсутствием обложек, но это гораздо, гораздо лучше, чем ничего.Я уже собирался вернуться к себе в хижину и лечь спать, но, выглянув в окно, увидел, что в саду что-то происходит. Там орудовал Линсейд. Из вырванных страниц и обложек он развел небольшой костер и теперь стоял перед танцующим пламенем. Выглядел Линсейд зловеще и величественно. В нем угадывались возбуждение и веселье, он переминался с ноги на ногу, словно желая сплясать вокруг огня. Глядя на него, я подумал, уж не безумен ли сам доктор. Но затем отбросил эту мысль, сказав себе, что я просто насмотрелся дурного кино. 15 На следующее утро я проснулся в хорошем настроении, и на то опять были все основания. Я решил остаться в клинике. Я заключил с больными сделку – точнее, они заключили сделку со мной, – и, главное, мне наконец рассказали, в чем суть методики Линсейда.Для хорошего расположения духа имелось несколько причин, но, думаю, главная заключалась в том, что у меня появилось дело. Сегодня я приведу в порядок библиотеку. Наверное, глупо радоваться такому занятию, но в сравнении с праздностью последних двух недель оно казалось дьявольски увлекательным. К тому же у меня была цель. Как только я разберу книги, смогу наконец то почитать. Даже в этой помойке из третьеразрядного и искалеченного чтива наверняка найдется то, что хоть как-то сумеет отвлечь и развлечь такого ненасытного читателя, как я, – и тогда моя жизнь станет еще лучше.Большую часть дня я раскладывал книги по темам и алфавиту. Я наслаждался трудоемкостью этого дела и потому старательно растягивал удовольствие. Я никого не просил мне помочь, и никто не вызвался добровольно. Лишь когда с сортировкой было покончено, в библиотеку ввалились Байрон с Андерсом. Вели они себя как гибрид университетских бонз и главарей мафии. Два дона. Они внимательно оглядели библиотеку. Казалось, их нисколько не впечатлила проделанная мною работа. Без всякого интереса Байрон спросил:– Кто ваш любимый писатель?Вопрос был неожиданным, но я честно ответил:– Шекспир.Андерс хрипло фыркнул, и я не понял, чем вызвана такая реакция – моим ответом или чем-то еще. Может, он и выказал бы меньше презрения, если бы я назвал Гарольда Роббинса или Джеки Коллинз, но я сильно в этом сомневался. Байрон повел себя не столь негативно.– Неплохой ответ, – сказал он. – Банальный, но неплохой. А самый нелюбимый?– Гарольд Роббинс? – предложил я. – Джеки Коллинз?Андерс снова фыркнул, но на этот раз без намека на литературную критику. Просто фыркнул.– Андерс не самый ревностный читатель, – сказал Байрон. – Зато он ревностный писатель.– Вы все здесь такие, разве нет? – спросил я.– Некоторые в большей степени, чем другие, но я понимаю, что вы имеете в виду, – согласился Байрон. – Значит, Линсейд изложил вам свою методику. – Интересно, откуда он это узнал. – И что вы о ней думаете?Расставляя книги, я с превеликим удовольствием вообще о ней не думал. Слишком все сложно и слишком много вопросов. Возможно, я хороший читатель, но мыслитель весьма посредственный. Поэтому я не знал, что ответить Байрону, да и в любом случае сомневался, насколько этично и разумно обсуждать доктора с его пациентами.– Думаю, это очень интересно.Я совсем не удивился, когда Андерс фыркнул.– Вы читали “Практическую критику” А. А. Ричардса? Айвор Армстронг Ричардс (1893 – 1979) – британский литературный критик, жил в США.
– поинтересовался Байрон.– Ну, – ответил я, – просматривал.“Практическая критика” – одна из тех книг, которые вызывают ощущение, будто ты ее читал, даже если это не так. В тридцатые годы Ричарде знакомил своих студентов в Кембридже с текстами некоторых стихотворений. Он не раскрыл ни названия, ни авторов, не сообщил никаких критических или исторических сведений – просто предложил студентам почитать стихи и написать на них отзывы. Сейчас такой подход представляется банальным, но в те времена был, наверное, революционным. Стихи вместе с выдержками из студенческих работ, а также отзывы Ричардса на то и другое и составили книгу. Названия стихотворений и имена авторов были напечатаны на последней странице зеркально.Эксперимент доказал, что о любом тексте можно думать все, что угодно. Например, считать великие стихи дрянными, а дрянные – великими. Разные люди найдут одно и то же стихотворение в высшей степени ясным и в высшей степени туманным. Они могут спорить, является ли стихотворение оригинальным или банальным, является ли оно занудно-христианским или язычески-безнравственным и так далее.Я действительно читал книгу в Кембридже, хотя, может, и не слишком внимательно, но по большей части наверняка уже забыл ее содержание. Байрон, этот эрудит-всезнайка, скорее всего пытается нащупать пробелы в моем образовании, чтобы затеять спор. Именно поэтому я сказал, что лишь “просматривал” книгу Ричардса, – чтобы в случае чего сослаться на забывчивость и дать задний ход. Вступать в литературную полемику с Байроном не хотелось. Тем более что я не имел ни малейшего представления, как все это связано с методикой Линсейда.– Ричарде пишет о визуализации, – сказал Байрон. – Некоторые люди читают текст и “видят” – мысленно – череду подробных и ярких образов. Они видят нарциссы Вордсворта, они видят альбатроса на шее Старого Морехода, они видят дворец в стране благословенной и тому подобное “Старый Мореход” – поэма английского поэта С. Т. Кольриджа; “дворец в стране благословенной” – искаженная цитата из его же стихотворения “Кубла хан, или Видение во сне” (перевод К. Бальмонта).
. Они говорят, что текст доставляет им удовольствие потому, что вызывает все эти образы. Именно по этому критерию они судят, насколько хороша книга.Это рассуждение я более или менее помнил и потому с умным видом кивнул.– Но, – продолжал Байрон, – Ричардс утверждает, что эти образы не обязательно должны быть напрямую связаны с самим стихотворением. Скорее они связаны с психикой читателя. Человек “видит” те образы нарциссов, альбатросов и дворцов, которые уже сложились у него в голове. Текст просто вызывает уже существующий образ, словно он достает карточку из мысленной картотеки. При этом сам текст может не иметь к образу никакого отношения. Такие читатели видят то, что хотят увидеть. Я говорю об этом только потому, что, как мне кажется, это соображение способно подорвать теорию Линсейда, вы не находите? Он пытается оградить нас от образов, но процесс чтения и сочинения может стать средством создания образов.Это возражение не приходило мне в голову, хотя, может, мне просто не хватило времени додуматься.– Но вместе с тем, – продолжал Байрон, – Ричардс пишет, что некоторые люди в процессе чтения вообще обходятся без визуальных образов. Для них слово “корова” не ассоциируется с образом конкретной, индивидуальной коровы – чтение просто вызывает у них определенные ощущения, идеи и отношения, которые возникают при действительном контакте с действительной коровой. Естественно, я пересказываю своими словами.– Естественно, – согласился я.Я спиной ощущал, как Андерс расхаживает вдоль полок, не обращая никакого внимания на Байрона, рассматривает книги, которые я только что расставил, вытаскивает их, листает, ставит обратно на полку, наверняка – куда попало.– Ричардс утверждает, что визуальный образ – это копия объекта, изображение единичной коровы, тогда как слово может одновременно и с равным успехом обозначать множество совершенно различных коров. Так что вполне возможно, Линсейд своей методикой пытается увести нас от отдельных, индивидуализированных изображений и привести к более универсальной истине, содержащейся в словах.Ну да, может, оно и так, но тогда почему он мне об этом ничего не сказал? Почему это Байрон должен доказывать, что в теории Линсейда есть некий интеллектуальный стержень? И честно говоря, я вовсе не был уверен в правоте Байрона. Не был я уверен в том, что Линсейд делает именно это. Я подозревал, что Байрон считает Линсейда умнее, чем тот есть.Байрон вопросительно смотрел на меня, как смотрели преподаватели в университете, пытаясь добиться сколько-нибудь информативного ответа – ответа, который не всегда получали.– Звучит логично? – спросил Байрон.– Да, звучит логично, но…– Он упомянул Ротко?– Да, упомянул.– Могу поспорить, он не сказал, что картины Ротко называют телевидением для дзен-буддистов.– Нет, не сказал.Андерс, бросив разглядывать книги, листать и засовывать обратно, плюхнулся своим основательным задом на библиотечный столик.– Да почему ты прямо не скажешь? – вопросил он. – Ты ведь считаешь Линсейда говном, думаешь, что он ни хрена не ведает, что творит.– Нет, я…– Вот видите. Очень интересный пример того, о чем говорил Ричардс, – сказал Байрон. – Когда Андерс произнес слово “говно”, вряд ли у вас в голове возник образ человеческих экскрементов.Вообще-то я сомневался, что это такой уж интересный пример, – и еще больше сомневался, что Ричардс имел в виду именно такую прямолинейность. Верно, в голове моей не нарисовались человеческие испражнения, как не появились у меня и чувства, идеи и образы, обязательные при контакте с дерьмом. Я сильно подозревал, что в данном случае построения Ричардса совершенно ни при чем, но никак не мог придумать сколько-нибудь путного возражения. Хотел было упомянуть Платона с его надписями и тенями на стене пещеры, но передумал.– Полагаю, единственный существенный вопрос заключается в том, действенна методика Линсейда или нет, – произнес я.Андерс снова фыркнул и сказал:– Ага, оглянись вокруг. Здесь каждый мудохлеб доволен и здоров, разве нет?Ну нет, довольных и здоровых здесь не было, да и откуда им взяться? Здесь ведь клиника, и люди тут лечатся. Если бы методика Линсейда могла полностью излечивать, их бы здесь не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
. Цветовая мешанина – пожалуйста, портреты – ни в коем случае; в отношении кубистов я не уверен, но, думаю, лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Да и, честно говоря, что такое немножко мещанства рядом со столь благой целью? В любом случае, вы сами пришли к такому выводу.– Разве?– Да. Мне кажется, что изложенная мною дилемма является сутью “Воскового человека”. Разве нет?Я уклончиво хмыкнул, допуская возможность такого толкования.– Видите ли, самая первая задача методики Линсейда – оградить пациентов. Оградить от образов. И подобная стратегия приносит значительное улучшение. Но, возвращаясь во внешний мир, они тем самым возвращаются к исходному состоянию. Мы должны каким-то образом сделать так, чтобы они стали менее восприимчивы к образам, научить их ограждать себя. Для этого нам нужен язык: язык – последняя перегородка, защищающая нас от анархии образов. Мы ставим заслон входящим образам, мы заменяем их языком. Затем мы переворачиваем полюса; понуждаем пациентов посредством сочинительства создать собственную перегородку. Понятно?– Перегородку, – повторил я.– Я знал, что вы поймете.Понял ли я? Не знаю. Я прекрасно сознавал свое невежество в психологии, и все же теория Линсейда показалась мне не очень убедительной. Естественно, вслух я ничего не сказал. Я не стал спорить. Я все равно не знал как.– Я понимаю, о чем вы думаете, – сказал Линсейд. – Вы думаете, все так просто, что в это трудно поверить. Доверьтесь нам, Грегори, – очень скоро вы сами во всем убедитесь.– Да, убедитесь, – поддакнула Алисия.– Хорошо, – согласился я.– Да, очень хорошо, Грегори, – похвалил Линсейд. – Я знал, что методика Линсейда не может быть выше вашего понимания.Он издевается надо мной? Точно я не знал. Меня, как и всякого истинного либерала, тошнило от того потока жидкой кашицы, которую выдавали средства массовой информации (их уже тогда так называли). Кое-кто из нас читал Маршалла Маклюэна Герберт Маршалл Маклюэн (1911 – 1980) – канадский социолог, теоретик медиа-культуры, автор книги “Medium is the message” о средствах массовой коммуникации.
и пытался проникнуться идеей, что средства – это цель, что наше общество вскоре вновь разделится по племенному признаку, но не думаю, чтобы многие воспринимали его идеи всерьез. Даже если нам нравились определенные направления рок-музыки, определенные фильмы и телепередачи, большинство по-прежнему считало, что мир с каждой минутой становится все тупее и нелепее и что средства массовой информации, перегруженные образами, несут за это немалую долю ответственности.Выходит, в идеях Линсейда, возможно, что-то есть. Что-то. Диагноз его вполне мог быть верным. С другой стороны, определение “методика Линсейда” представлялось мне слишком напыщенным для процесса, сводившегося к тому, чтобы запихнуть человека в пустую комнату с выключенным телевизором. А также к уродованию книг.Кроме того, у меня имелись сомнения, что нескольких сочинений хватит, чтобы научить пациентов защищаться в иллюстрированном мире. С одной стороны, я испытывал огромное облегчение от того, что в методе Линсейда нет ничего зловещего – оргий, например; но, с другой стороны, я хотел знать, все ли мне рассказали. А еще я очень хотел знать, чем же занимаются больные в кабинете Линсейда за опущенными жалюзи, – да, если на то пошло, и Алисия.– Вам нужно время, чтобы переварить все, что я вам рассказал, – произнес Линсейд. – Вам нужно упаковать книги, которые я уже проверил, и перенести их в библиотеку, а я займусь остальными.Я вовсе не был уверен, что мне это нужно, но подчинился. Занятие было тяжелым и утомительным, но я с радостью покинул и кабинет Линсейда, и его самого. То, что рассказал доктор, было удивительно и одновременно до ужаса очевидно. Возможно, мне следовало самому до всего дойти. Почему я не обратил внимания, что в клинике нет ни одной картинки? Примерно так же я чувствовал себя, когда мне впервые рассказали о сексе: это было так странно и невероятно, но в то же время объясняло все. Но если начинал об этом думать, то все становилось еще более странным и невероятным и вопросов возникало даже больше, чем ответов.Наиболее очевидный вопрос, который первым приходил на ум (о методике Линсейда, а не о сексе), такой: действительно ли десять обитателей клиники видели больше образов, чем все остальные люди? Если весь мир сходит с ума от избытка образов, то чем эти десять отличаются от всех остальных? Может, весь мир повсеместно и в равной степени безумен? Несомненно, причины безумия этих людей гораздо разнообразнее и сложнее. А если одинаковый диагноз представляется сомнительным, то еще сомнительнее выглядит одинаковое лечение. Но с другой стороны, мне ли об этом судить?Был уже поздний вечер, когда Линсейд изувечил последнюю книгу, а я перетащил остатки в библиотеку. Я достал книги из коробок и хаотично расставил их по полкам. Завтра разберу их и расставлю по алфавиту, быть может призвав на помощь пару пациентов. Я даже подумал, не назначить ли кого-нибудь библиотекарем. Несмотря на запредельную усталость, я еще немного посидел в библиотеке, с гордостью разглядывая заполнившиеся стеллажи. Немаленькую работу я сегодня провернул. Конечно, подборка книг получилась весьма странная, и странность эта усугублялась вырванными страницами и отсутствием обложек, но это гораздо, гораздо лучше, чем ничего.Я уже собирался вернуться к себе в хижину и лечь спать, но, выглянув в окно, увидел, что в саду что-то происходит. Там орудовал Линсейд. Из вырванных страниц и обложек он развел небольшой костер и теперь стоял перед танцующим пламенем. Выглядел Линсейд зловеще и величественно. В нем угадывались возбуждение и веселье, он переминался с ноги на ногу, словно желая сплясать вокруг огня. Глядя на него, я подумал, уж не безумен ли сам доктор. Но затем отбросил эту мысль, сказав себе, что я просто насмотрелся дурного кино. 15 На следующее утро я проснулся в хорошем настроении, и на то опять были все основания. Я решил остаться в клинике. Я заключил с больными сделку – точнее, они заключили сделку со мной, – и, главное, мне наконец рассказали, в чем суть методики Линсейда.Для хорошего расположения духа имелось несколько причин, но, думаю, главная заключалась в том, что у меня появилось дело. Сегодня я приведу в порядок библиотеку. Наверное, глупо радоваться такому занятию, но в сравнении с праздностью последних двух недель оно казалось дьявольски увлекательным. К тому же у меня была цель. Как только я разберу книги, смогу наконец то почитать. Даже в этой помойке из третьеразрядного и искалеченного чтива наверняка найдется то, что хоть как-то сумеет отвлечь и развлечь такого ненасытного читателя, как я, – и тогда моя жизнь станет еще лучше.Большую часть дня я раскладывал книги по темам и алфавиту. Я наслаждался трудоемкостью этого дела и потому старательно растягивал удовольствие. Я никого не просил мне помочь, и никто не вызвался добровольно. Лишь когда с сортировкой было покончено, в библиотеку ввалились Байрон с Андерсом. Вели они себя как гибрид университетских бонз и главарей мафии. Два дона. Они внимательно оглядели библиотеку. Казалось, их нисколько не впечатлила проделанная мною работа. Без всякого интереса Байрон спросил:– Кто ваш любимый писатель?Вопрос был неожиданным, но я честно ответил:– Шекспир.Андерс хрипло фыркнул, и я не понял, чем вызвана такая реакция – моим ответом или чем-то еще. Может, он и выказал бы меньше презрения, если бы я назвал Гарольда Роббинса или Джеки Коллинз, но я сильно в этом сомневался. Байрон повел себя не столь негативно.– Неплохой ответ, – сказал он. – Банальный, но неплохой. А самый нелюбимый?– Гарольд Роббинс? – предложил я. – Джеки Коллинз?Андерс снова фыркнул, но на этот раз без намека на литературную критику. Просто фыркнул.– Андерс не самый ревностный читатель, – сказал Байрон. – Зато он ревностный писатель.– Вы все здесь такие, разве нет? – спросил я.– Некоторые в большей степени, чем другие, но я понимаю, что вы имеете в виду, – согласился Байрон. – Значит, Линсейд изложил вам свою методику. – Интересно, откуда он это узнал. – И что вы о ней думаете?Расставляя книги, я с превеликим удовольствием вообще о ней не думал. Слишком все сложно и слишком много вопросов. Возможно, я хороший читатель, но мыслитель весьма посредственный. Поэтому я не знал, что ответить Байрону, да и в любом случае сомневался, насколько этично и разумно обсуждать доктора с его пациентами.– Думаю, это очень интересно.Я совсем не удивился, когда Андерс фыркнул.– Вы читали “Практическую критику” А. А. Ричардса? Айвор Армстронг Ричардс (1893 – 1979) – британский литературный критик, жил в США.
– поинтересовался Байрон.– Ну, – ответил я, – просматривал.“Практическая критика” – одна из тех книг, которые вызывают ощущение, будто ты ее читал, даже если это не так. В тридцатые годы Ричарде знакомил своих студентов в Кембридже с текстами некоторых стихотворений. Он не раскрыл ни названия, ни авторов, не сообщил никаких критических или исторических сведений – просто предложил студентам почитать стихи и написать на них отзывы. Сейчас такой подход представляется банальным, но в те времена был, наверное, революционным. Стихи вместе с выдержками из студенческих работ, а также отзывы Ричардса на то и другое и составили книгу. Названия стихотворений и имена авторов были напечатаны на последней странице зеркально.Эксперимент доказал, что о любом тексте можно думать все, что угодно. Например, считать великие стихи дрянными, а дрянные – великими. Разные люди найдут одно и то же стихотворение в высшей степени ясным и в высшей степени туманным. Они могут спорить, является ли стихотворение оригинальным или банальным, является ли оно занудно-христианским или язычески-безнравственным и так далее.Я действительно читал книгу в Кембридже, хотя, может, и не слишком внимательно, но по большей части наверняка уже забыл ее содержание. Байрон, этот эрудит-всезнайка, скорее всего пытается нащупать пробелы в моем образовании, чтобы затеять спор. Именно поэтому я сказал, что лишь “просматривал” книгу Ричардса, – чтобы в случае чего сослаться на забывчивость и дать задний ход. Вступать в литературную полемику с Байроном не хотелось. Тем более что я не имел ни малейшего представления, как все это связано с методикой Линсейда.– Ричарде пишет о визуализации, – сказал Байрон. – Некоторые люди читают текст и “видят” – мысленно – череду подробных и ярких образов. Они видят нарциссы Вордсворта, они видят альбатроса на шее Старого Морехода, они видят дворец в стране благословенной и тому подобное “Старый Мореход” – поэма английского поэта С. Т. Кольриджа; “дворец в стране благословенной” – искаженная цитата из его же стихотворения “Кубла хан, или Видение во сне” (перевод К. Бальмонта).
. Они говорят, что текст доставляет им удовольствие потому, что вызывает все эти образы. Именно по этому критерию они судят, насколько хороша книга.Это рассуждение я более или менее помнил и потому с умным видом кивнул.– Но, – продолжал Байрон, – Ричардс утверждает, что эти образы не обязательно должны быть напрямую связаны с самим стихотворением. Скорее они связаны с психикой читателя. Человек “видит” те образы нарциссов, альбатросов и дворцов, которые уже сложились у него в голове. Текст просто вызывает уже существующий образ, словно он достает карточку из мысленной картотеки. При этом сам текст может не иметь к образу никакого отношения. Такие читатели видят то, что хотят увидеть. Я говорю об этом только потому, что, как мне кажется, это соображение способно подорвать теорию Линсейда, вы не находите? Он пытается оградить нас от образов, но процесс чтения и сочинения может стать средством создания образов.Это возражение не приходило мне в голову, хотя, может, мне просто не хватило времени додуматься.– Но вместе с тем, – продолжал Байрон, – Ричардс пишет, что некоторые люди в процессе чтения вообще обходятся без визуальных образов. Для них слово “корова” не ассоциируется с образом конкретной, индивидуальной коровы – чтение просто вызывает у них определенные ощущения, идеи и отношения, которые возникают при действительном контакте с действительной коровой. Естественно, я пересказываю своими словами.– Естественно, – согласился я.Я спиной ощущал, как Андерс расхаживает вдоль полок, не обращая никакого внимания на Байрона, рассматривает книги, которые я только что расставил, вытаскивает их, листает, ставит обратно на полку, наверняка – куда попало.– Ричардс утверждает, что визуальный образ – это копия объекта, изображение единичной коровы, тогда как слово может одновременно и с равным успехом обозначать множество совершенно различных коров. Так что вполне возможно, Линсейд своей методикой пытается увести нас от отдельных, индивидуализированных изображений и привести к более универсальной истине, содержащейся в словах.Ну да, может, оно и так, но тогда почему он мне об этом ничего не сказал? Почему это Байрон должен доказывать, что в теории Линсейда есть некий интеллектуальный стержень? И честно говоря, я вовсе не был уверен в правоте Байрона. Не был я уверен в том, что Линсейд делает именно это. Я подозревал, что Байрон считает Линсейда умнее, чем тот есть.Байрон вопросительно смотрел на меня, как смотрели преподаватели в университете, пытаясь добиться сколько-нибудь информативного ответа – ответа, который не всегда получали.– Звучит логично? – спросил Байрон.– Да, звучит логично, но…– Он упомянул Ротко?– Да, упомянул.– Могу поспорить, он не сказал, что картины Ротко называют телевидением для дзен-буддистов.– Нет, не сказал.Андерс, бросив разглядывать книги, листать и засовывать обратно, плюхнулся своим основательным задом на библиотечный столик.– Да почему ты прямо не скажешь? – вопросил он. – Ты ведь считаешь Линсейда говном, думаешь, что он ни хрена не ведает, что творит.– Нет, я…– Вот видите. Очень интересный пример того, о чем говорил Ричардс, – сказал Байрон. – Когда Андерс произнес слово “говно”, вряд ли у вас в голове возник образ человеческих экскрементов.Вообще-то я сомневался, что это такой уж интересный пример, – и еще больше сомневался, что Ричардс имел в виду именно такую прямолинейность. Верно, в голове моей не нарисовались человеческие испражнения, как не появились у меня и чувства, идеи и образы, обязательные при контакте с дерьмом. Я сильно подозревал, что в данном случае построения Ричардса совершенно ни при чем, но никак не мог придумать сколько-нибудь путного возражения. Хотел было упомянуть Платона с его надписями и тенями на стене пещеры, но передумал.– Полагаю, единственный существенный вопрос заключается в том, действенна методика Линсейда или нет, – произнес я.Андерс снова фыркнул и сказал:– Ага, оглянись вокруг. Здесь каждый мудохлеб доволен и здоров, разве нет?Ну нет, довольных и здоровых здесь не было, да и откуда им взяться? Здесь ведь клиника, и люди тут лечатся. Если бы методика Линсейда могла полностью излечивать, их бы здесь не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38