Их кожа была кофейного цвета, а волосы часто оказывались совсем не курчавыми. У них были волнистые волосы, широкий нос и толстые губы, что выдавало в них полукровок. Однако англоиндийцы в Калькутте обычно имели очень тонкие, правильные черты лица.
Впрочем, у большинства индийцев были прекрасные лица. Англоиндийцы хоть и отличались более темной кожей и говорили по-английски с акцентом, но многие из них выглядели весьма неплохо и были высокорослыми. Некоторых можно было бы принять за чистокровных англичан.
Со своей подругой Викки я познакомилась на базаре. В центре Калькутты располагалось два английских магазина, которые я из-за надменности персонала и высоких цен не терпела.
Индийские базары, напротив, были восхитительны. Фрукты, овощи, мясо и рыбу, шелковые сари и хлопчатобумажную ткань можно было купить чрезвычайно дешево.
Особенно недорого можно было приобрести интересующие вас ткани в лавках Ганди. Эти лавки возникли в результате движения М. Ганди; в них продавали в пику производимым фабричным способом тканям англичан индийские ткани ручной выработки из сученных вручную ниток. Большинство тканей делались с расчетом на сари, и поэтому в ширину составляли около 1,2 метра. Один рулон ткани был длиной по меньшей мере пять метров, и при верном раскрое из него выхолило аккурат два платья.
На базаре я и познакомилась с юной англоинди-анкой Викки, почти моей ровесницей. Она была замужем, и у нее было миловидное круглое личико, как у американской актрисы Голди Хоун.
Ее муж также был англоиндиец и работал на автозаправочной станции, принадлежащей некоему англичанину. Они жили в славной небольшой двухкомнатной квартире, устроенной в английском стиле, где не сидят — как бывает обычно в Индии — на полу.
Она заступилась на базаре за меня, когда индийские торговцы немилосердно подняли цену. Так эта отзывчивая молодая женщина стала моей подругой. Не будет преувеличением сказать, что той радости, которую доставила мне моя жизнь в Калькутте, я обязана главным образом ей.
Тем временем прибыл новый генеральный консул Окадзаки Кацуо. Встречали его все. Это был типичный выходец из Токио, который был весьма почитаемым клиентом среди гейш. Он мог прекрасно подражать знахарям, торгующим жабьим маслом, выкликая: «Два по два дают четыре, два по четыре дают восемь, два по восемь дают шестнадцать — посмотрите, как остр клинок».
То, что именно он оказался начальником моего мужа, было редкой удачей. Когда мы отправились с визитом в его резиденцию, то его наполовину обескураженный, наполовину любопытствующий взгляд сказал мне: «Так, Кихару, что ты тут делаешь? »
Мы вежливо поклонились, и мне пришлось сдержаться, чтобы не сказать: «Пожалуйста, изобразите-ка торговца жабьим маслом».
Я не открылась мужу, что на своих выступлениях часто встречала его. Генеральный консул и супруга его подчиненного, которые, как нарочно, вновь повстречались в Калькутте, улыбнулись при виде друг друга.
Его жена происходила из знатного рода и всегда выражалась очень изысканно. Она была весьма приятной дамой, и это казалось немного странным при виде простецких манер господина Окадзаки. В моем представлении он оставался «торговцем жабьим маслом». Он всегда отличался прямотой и откровенностью и, когда мы были одни, сказал, обращаясь ко мне:
— Черт возьми, Кихару, ну и напугала ты меня.
Заместителем генерального консула Окадзаки был господин Иида Сиро, непосредственный начальник моего мужа. Тогда я ближе познакомилась с его женой Иида Миюки и крайне дорожу этой дружбой, которая связывает нас уже на протяжении более сорока лет. Поскольку я практически выросла в «мире цветов и ив» и о многих вещах у меня не было ни малейшего представления, госпожа Иида взяла меня под свое крылышко. Я очень ей благодарна.
В распоряжении генерального консула было два автомобиля. Один предназначался лично ему, другим могли пользоваться, помимо вице-консула, и нижестоящие дипломаты, но когда он требовался какой-нибудь важной особе, нам, более молодым, приходилось ездить на такси. Езда на такси в Калькутте представлялась сравнительно рискованным занятием, так как большинство водителей были сикхи и отличающиеся свирепым видом парни. Они выглядели как разбойники, и подобное путешествие вовсе не было удовольствием.
Мой муж жаловался, что автомобиль сродни паре башмаков, которые требуются ежедневно и без которых невозможно выйти, — одним словом, он непременно хотел иметь собственную машину.
Не считая самой жизни, тогда мое платиновое кольцо с бриллиантом в два с половиной карата было для меня дороже всего на свете. Я продала его, и мы на вырученные деньги приобрели восьмицилиндровый «Форд». После этого пошли разговоры о молодой, но довольно деловой новой мэм-саиб.
В приподнятом настроении муж совершал со мной прогулки на машине, а позже автомобиль пригодился и при других более важных обстоятельствах. Поэтому я и сегодня считаю, что бриллиантовое кольцо было вложено наилучшим образом.
На индийский базар я всегда отправлялась вместе с Викки, ибо она умела торговаться. Никогда не следует соглашаться на первую названную торговцем цену. Во время таких походов за покупками я наслаждалась зрелищем заклинателя змей и дрессировщика обезьян. Когда я побывала там один раз, мне хотелось не только познакомиться со степенными английскими семействами, но и окунуться в жизнь самих индийцев.
В Калькутте жила одна японка, которая была замужем за индусом и раньше работала в генеральном консульстве. Она могла печатать на машинке и со своим узлом на голове и очками в черной оправе походила на интеллектуалку.
Она сама мне об этом не рассказывала, но я узнала, что она была единственной дочерью члена правления одного известного горнорудного предприятия. Ее звали миссис Синха.
Она была эмансипированная женщина и влюбилась в молодого парня Синху, который боролся за независимость Индии. Естественно, ее родители были категорически против этого союза. Поэтому оба сбежали, поженились, а затем вернулись на родину ее мужа, в Калькутту. В то же время в Японии было несколько молодых индусов, которые, подобно господину Синху, жили в изгнании. К ним принадлежал и Раджу Бихари Бос.
После того как мы подружились, миссис Синха показала мне вака, которую прислала ей из Японии мать. Стихотворение, где та описывала свои повседневные думы о единственной дочери, глубоко меня тронуло.
— Я еще никого из японцев не приглашала к себе, но вот вам мне хотелось бы показать своего маленького сына, — сказала мне госпожа Синха и попросила навестить ее. Они жили на индийский лад в квартире, где пол был выложен грубо сплетенными циновками. Ее сыночек, четырехлетний очень темнокожий карапуз, был копией своей матери. Они назвали его в честь политика Окума Сигэнобу, которого очень чтил его японский дедушка, Нобукума.
Малыш спел своим чудным чистым голосом индийскую песенку. Когда я слушала сопрано ребенка в этом сумрачном индийском подвальном жилище, у меня непроизвольно выступили слезы.
Благодаря Викки мой хинди заметно стал лучше, и я охотно ездила с ней на индийских рикшах, которые толкали вручную, на базар. Мы ели мороженое, ходили на представление шпагоглотателя и дрессировщика обезьян, и таким образом я стала по-настоящему наслаждаться жизнью в Калькутте. И тут неожиданно меня к себе в резиденцию вызывает супруга генерального консула Окадзаки.
Похоже, ей донесли, что я, совершенно беззаботно и наслаждаясь мороженым, прогуливаюсь с Викки на индийском рикше.
— Вы общаетесь с англоиндийской девушкой, вместе едите грязное мороженое с улицы. Разве вы хотите, чтобы пострадала репутация японского генерального консульства? Вы здесь не одна. Для вашего мужа и всех нас это весьма прискорбно. Пожалуйста, больше не поступайте так и впредь ведите себя как подобает, — предупредила та меня.
Почему, собственно, я не должна встречаться с англоиндианкой ?
Почему я не могу есть с Викки мороженое?
И все же, невзирая на предупреждение, я продолжала тайком встречаться с Викки.
Когда позже, после начала войны, мы находились под домашним арестом, Викки была единственной, кто проносила нам украдкой, мимо бдительного ока полиции, еду.
Моя жизнь в Калькутте дала мне много пищи для размышлений.
Японская Мата Хари
Тогда многие молодые люди не разделяли идеи Махатмы Ганди о ненасилии и пассивном сопротивлении. Их целью была независимость Индии любой ценой. Невозможно было подавить их стремление к свободе. Это было время еще молодого, исполненного жаром любви к родине борца за свободу Субха-са Чандры Боса.
С самых юных лет он посвятил себя делу независимости Индии, и неоднократно за это его бросали за решетку в Калькутте. Он был политическим заключенным, а тюрьма тогда вовсе не походила на дом отдыха. У него был старший брат, Сарат Бос, у которого был дом на берегу Ганга. У этого брата жила их старая, больная мать.
Ее состояние было тяжелым, и она захотела перед смертью еще раз повидать Чандру. Сарат и другие родственники составили прошение британским властям, чтобы Чандре было разрешено провести день рядом с умирающей матерью. Только по этой причине ему было позволено покинуть тюрьму и поехать в дом к брату.
Чандра Бос был крупным, грузным мужчиной. Как я уже говорила, дамы высших слоев индийского общества большей частью оказывались очень полными. Этим обстоятельством он и воспользовался, когда, закутавшись в белое сари, предстал в образе женщины и в царящей среди собравшихся родственников сутолоке смешался с прислугой и сумел бежать.
Естественно, все важные политзаключенные находились под неусыпным наблюдением, но сами стражники — что обычно для Индии — к своим обязанностям относились крайне халатно.
Симпатичные молодые девушки-родственницы, угощая вином приставленных стражей, которые сами были довольно молодыми, так их напоили, что те совершенно забыли о Чандре. В невообразимой круговерти то прибывающих, то убывающих родственников ему удалось ускользнуть и бежать через Тибет в Берлин, где он на первых порах остановился, а Гитлер предоставил ему убежище. Гитлер многим ему помог, когда тот пробирался через Тибет. (О самом побеге существует много версий. Свою я услышала в Калькутте от мужа.)
Когда Чандра Бос находился в Берлине, ему нужно было передавать различные поручения и указания своим сторонникам. Эти указания он хотел передавать через брата Сарата. Таким образом, шифрограмма из японского посольства в Германии приходила в Токио. Оттуда она тотчас переправлялась в генеральное консульство в Калькутте, которое, в свою очередь, должно было обеспечить передачу ее Сарату Босу.
Тогда в Калькутте царила столь безмятежная обстановка, что я, как было уже сказано, каждый день вместе с Викки могла преспокойно есть мороженое на улице.
Однажды мой муж с серьезным видом обратился ко мне:
— У меня есть просьба, которую только ты можешь исполнить.
В дальнейшем я должна была с тайным поручением посещать дом Сарата Боса, когда потребуется передать сообщения. Поскольку я не была в курсе, то муж объяснил мне, что это связано с Чандрой Босом. Отныне я должна буду передавать Сарату Босу шифрограммы. Посчитали, что в таком щекотливом деле в качестве курьера лучше всего подойдет женщина, так как та меньше бросается в глаза. Кроме того, она должна знать английский и хинди. Да еще она должна быть храброй и ловкой.
Мой муж посчитал, что я отвечаю всем этим требованиям.
Однажды мы отправились на площадку для игры в гольф, где как раз развлекался этой игрой генеральный консул.
— Муж вам сообщил? — мимоходом поинтересовался он.
Я утвердительно кивнула.
— Ну и как? Справитесь? У нас больше никого нет…
— Конечно, не беспокойтесь.
Молодая супруга дипломата вновь почувствовала себя Кихару, словно перенеслась в то прежнее время, когда генеральный консул приглашал ее участвовать в предстоящем застолье. Мне нужно было ему просто подмигнуть.
Так родилась японская Мата Хари.
Прежде всего я закутывалась в индийское сари. В Индии говорят, что женщины из Симлы, Дарлжи-линга или Кашмира светлокожи и красивы. Некоторые даже светлее нас. Я могла бы сойти за уроженку Дарджилинга, ведь сари, красная отметина на лбу и большие серьги мне так же шли, как и этим женщинам.
Вечером, когда смеркалось (мы выбирали безлунную ночь), мой муж и я на восьмицилиндровом «Форде» через предместье выезжали из Калькутты. Английские газовые фонари в городе как-то разгоняли сумрак ночи, но, стоило покинуть город, воцарялась такая темень, хоть глаз выколи.
Мой муж предварительно изучил маршрут, и мы, громыхая, катились по продуваемой со всех сторон проселочной дороге.
Я складывала шифрограмму как можно плотнее и прятала ее в крохотный амулет из тонкой парчи, что принесла для меня перед отъездом из храма На-рита бабушка, приколов его английской булавкой к нижней рубашке. Это была скорее небольшая записка, чем телеграмма, которую я в случае необходимости могла бы проглотить.
Мы проехали примерно пятьдесят километров по темным дорогам. Неожиданно перед нами замаячил неяркий свет.
На муже была рубашка с открытым воротом, выпущенная на индийский манер поверх брюк. Он выглядел как индийский господин и говорил на хинди, словно индус. Я не могла сравниться в этом с ним, хотя, по мнению Викки, говорила я прекрасно.
Если бы нас задержали, мы могли бы вдвоем своим хинди ввести в заблуждение проверяющих по меньшей мере на некоторое время.
Итак, мы увидели свет и, когда приблизились, увидели на дороге машину с несколькими индийцами, которые подавали нам знак фонариком. Мы последовали за машиной в некотором отдалении. Это походило на фильм с Джеймсом Бондом. Мы быстро катили вдоль Ганга. Через восемьдесят километров мы достигли небольшой деревушки и остановились в одном доме, где, похоже, нас ждали женщины, дети и несколько стариков.
Это оказался загородный дом Сарата Боса.
Семья непринужденно собралась за столом, и к нам отнеслись как к родным. Была обычная индийская еда.
Мы ели чатни, своего рода индийскую кисло-сладкую фруктово-овощную приправу, с рисом и карри. Я могла, как индийцы, очень проворно есть пальцами.
Естественно, по-английски не говорили, только на хинди.
Я играла с детьми и, улучив момент, передала Сарату записку.
Наше напряжение прошло, и после еды, шумно попрощавшись со всеми, мы отправились в обратный путь.
При втором посещении мы решили вернуться тем путем, что и приехали, но неожиданно натолкнулись на поставленное заграждение.
К нам подошли два индийских полицейских.
— Куда направляетесь?
— К родственникам на ужин, — ответили мы, разумеется, на хинди.
Мы дали каждому по рупии и как можно любезней сказали:
— Ведь уже довольно поздно, а вам еще работать и работать.
Они поблагодарили и, довольные, голыми руками протерли нам стекла, поскольку за время пути там прилипли всевозможные мошки и мешали обзору.
Поначалу, когда нас останавливали полицейские, мое сердце готово было выскочить из груди, но затем, освоившись со столь безотказным способом, подобные маленькие происшествия меня более не беспокоили.
В этом отношении со всеми индийскими властями можно легко договориться.
Мой муж напугал меня тем, что нас расстреляют, если все выйдет наружу, и поначалу я чуть с ума не сходила от страха. Но уже со второго раза я была совершенно спокойна.
Когда мы после начала войны вновь вернулись в Японию, моего мужа тотчас направили в Бирму, а я с ребенком осталась жить в нашем доме на Гиндзе. И вот однажды мне позвонили из Императорского отеля. В Японию прибыл Чандра Бос, и он хотел непременно со мной встретиться. Императорский отель находился от нас поблизости, так что я взяла малыша и отправилась туда.
Чандра Бос все еще был представительным мужчиной и в своей форме выглядел просто замечательно. Он дружелюбно посмотрел на меня и приказал своему адъютанту снять меня на фото с ребенком на руках.
— Я передам его вашему мужу, когда встречу его в Бирме. — Затем он вручил мне большую собственную фотографию и в моем присутствии подписал: «Прекрасной и храброй миссис Ота в знак благодарности, Чандра Бос».
Он погиб в авиационной катастрофе. Узнав об этом, я отдала ему почести, совершив поминальное бдение возле его фотографии.
Он отличался кипучей натурой, оставаясь при этом участливым и милым человеком, о чьей гибели я очень сожалею. Ради блага Индии, а также Японии ему следовало бы жить. К сожалению, его снимок, который был мне, конечно, очень дорог, сгорел при воздушном налете.
Однако вернемся в Калькутту. Через некоторое время за нами стали следить. Два индуса ходили за нами по пятам, причем делали это весьма неловко, так что заметить это не составляло труда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Впрочем, у большинства индийцев были прекрасные лица. Англоиндийцы хоть и отличались более темной кожей и говорили по-английски с акцентом, но многие из них выглядели весьма неплохо и были высокорослыми. Некоторых можно было бы принять за чистокровных англичан.
Со своей подругой Викки я познакомилась на базаре. В центре Калькутты располагалось два английских магазина, которые я из-за надменности персонала и высоких цен не терпела.
Индийские базары, напротив, были восхитительны. Фрукты, овощи, мясо и рыбу, шелковые сари и хлопчатобумажную ткань можно было купить чрезвычайно дешево.
Особенно недорого можно было приобрести интересующие вас ткани в лавках Ганди. Эти лавки возникли в результате движения М. Ганди; в них продавали в пику производимым фабричным способом тканям англичан индийские ткани ручной выработки из сученных вручную ниток. Большинство тканей делались с расчетом на сари, и поэтому в ширину составляли около 1,2 метра. Один рулон ткани был длиной по меньшей мере пять метров, и при верном раскрое из него выхолило аккурат два платья.
На базаре я и познакомилась с юной англоинди-анкой Викки, почти моей ровесницей. Она была замужем, и у нее было миловидное круглое личико, как у американской актрисы Голди Хоун.
Ее муж также был англоиндиец и работал на автозаправочной станции, принадлежащей некоему англичанину. Они жили в славной небольшой двухкомнатной квартире, устроенной в английском стиле, где не сидят — как бывает обычно в Индии — на полу.
Она заступилась на базаре за меня, когда индийские торговцы немилосердно подняли цену. Так эта отзывчивая молодая женщина стала моей подругой. Не будет преувеличением сказать, что той радости, которую доставила мне моя жизнь в Калькутте, я обязана главным образом ей.
Тем временем прибыл новый генеральный консул Окадзаки Кацуо. Встречали его все. Это был типичный выходец из Токио, который был весьма почитаемым клиентом среди гейш. Он мог прекрасно подражать знахарям, торгующим жабьим маслом, выкликая: «Два по два дают четыре, два по четыре дают восемь, два по восемь дают шестнадцать — посмотрите, как остр клинок».
То, что именно он оказался начальником моего мужа, было редкой удачей. Когда мы отправились с визитом в его резиденцию, то его наполовину обескураженный, наполовину любопытствующий взгляд сказал мне: «Так, Кихару, что ты тут делаешь? »
Мы вежливо поклонились, и мне пришлось сдержаться, чтобы не сказать: «Пожалуйста, изобразите-ка торговца жабьим маслом».
Я не открылась мужу, что на своих выступлениях часто встречала его. Генеральный консул и супруга его подчиненного, которые, как нарочно, вновь повстречались в Калькутте, улыбнулись при виде друг друга.
Его жена происходила из знатного рода и всегда выражалась очень изысканно. Она была весьма приятной дамой, и это казалось немного странным при виде простецких манер господина Окадзаки. В моем представлении он оставался «торговцем жабьим маслом». Он всегда отличался прямотой и откровенностью и, когда мы были одни, сказал, обращаясь ко мне:
— Черт возьми, Кихару, ну и напугала ты меня.
Заместителем генерального консула Окадзаки был господин Иида Сиро, непосредственный начальник моего мужа. Тогда я ближе познакомилась с его женой Иида Миюки и крайне дорожу этой дружбой, которая связывает нас уже на протяжении более сорока лет. Поскольку я практически выросла в «мире цветов и ив» и о многих вещах у меня не было ни малейшего представления, госпожа Иида взяла меня под свое крылышко. Я очень ей благодарна.
В распоряжении генерального консула было два автомобиля. Один предназначался лично ему, другим могли пользоваться, помимо вице-консула, и нижестоящие дипломаты, но когда он требовался какой-нибудь важной особе, нам, более молодым, приходилось ездить на такси. Езда на такси в Калькутте представлялась сравнительно рискованным занятием, так как большинство водителей были сикхи и отличающиеся свирепым видом парни. Они выглядели как разбойники, и подобное путешествие вовсе не было удовольствием.
Мой муж жаловался, что автомобиль сродни паре башмаков, которые требуются ежедневно и без которых невозможно выйти, — одним словом, он непременно хотел иметь собственную машину.
Не считая самой жизни, тогда мое платиновое кольцо с бриллиантом в два с половиной карата было для меня дороже всего на свете. Я продала его, и мы на вырученные деньги приобрели восьмицилиндровый «Форд». После этого пошли разговоры о молодой, но довольно деловой новой мэм-саиб.
В приподнятом настроении муж совершал со мной прогулки на машине, а позже автомобиль пригодился и при других более важных обстоятельствах. Поэтому я и сегодня считаю, что бриллиантовое кольцо было вложено наилучшим образом.
На индийский базар я всегда отправлялась вместе с Викки, ибо она умела торговаться. Никогда не следует соглашаться на первую названную торговцем цену. Во время таких походов за покупками я наслаждалась зрелищем заклинателя змей и дрессировщика обезьян. Когда я побывала там один раз, мне хотелось не только познакомиться со степенными английскими семействами, но и окунуться в жизнь самих индийцев.
В Калькутте жила одна японка, которая была замужем за индусом и раньше работала в генеральном консульстве. Она могла печатать на машинке и со своим узлом на голове и очками в черной оправе походила на интеллектуалку.
Она сама мне об этом не рассказывала, но я узнала, что она была единственной дочерью члена правления одного известного горнорудного предприятия. Ее звали миссис Синха.
Она была эмансипированная женщина и влюбилась в молодого парня Синху, который боролся за независимость Индии. Естественно, ее родители были категорически против этого союза. Поэтому оба сбежали, поженились, а затем вернулись на родину ее мужа, в Калькутту. В то же время в Японии было несколько молодых индусов, которые, подобно господину Синху, жили в изгнании. К ним принадлежал и Раджу Бихари Бос.
После того как мы подружились, миссис Синха показала мне вака, которую прислала ей из Японии мать. Стихотворение, где та описывала свои повседневные думы о единственной дочери, глубоко меня тронуло.
— Я еще никого из японцев не приглашала к себе, но вот вам мне хотелось бы показать своего маленького сына, — сказала мне госпожа Синха и попросила навестить ее. Они жили на индийский лад в квартире, где пол был выложен грубо сплетенными циновками. Ее сыночек, четырехлетний очень темнокожий карапуз, был копией своей матери. Они назвали его в честь политика Окума Сигэнобу, которого очень чтил его японский дедушка, Нобукума.
Малыш спел своим чудным чистым голосом индийскую песенку. Когда я слушала сопрано ребенка в этом сумрачном индийском подвальном жилище, у меня непроизвольно выступили слезы.
Благодаря Викки мой хинди заметно стал лучше, и я охотно ездила с ней на индийских рикшах, которые толкали вручную, на базар. Мы ели мороженое, ходили на представление шпагоглотателя и дрессировщика обезьян, и таким образом я стала по-настоящему наслаждаться жизнью в Калькутте. И тут неожиданно меня к себе в резиденцию вызывает супруга генерального консула Окадзаки.
Похоже, ей донесли, что я, совершенно беззаботно и наслаждаясь мороженым, прогуливаюсь с Викки на индийском рикше.
— Вы общаетесь с англоиндийской девушкой, вместе едите грязное мороженое с улицы. Разве вы хотите, чтобы пострадала репутация японского генерального консульства? Вы здесь не одна. Для вашего мужа и всех нас это весьма прискорбно. Пожалуйста, больше не поступайте так и впредь ведите себя как подобает, — предупредила та меня.
Почему, собственно, я не должна встречаться с англоиндианкой ?
Почему я не могу есть с Викки мороженое?
И все же, невзирая на предупреждение, я продолжала тайком встречаться с Викки.
Когда позже, после начала войны, мы находились под домашним арестом, Викки была единственной, кто проносила нам украдкой, мимо бдительного ока полиции, еду.
Моя жизнь в Калькутте дала мне много пищи для размышлений.
Японская Мата Хари
Тогда многие молодые люди не разделяли идеи Махатмы Ганди о ненасилии и пассивном сопротивлении. Их целью была независимость Индии любой ценой. Невозможно было подавить их стремление к свободе. Это было время еще молодого, исполненного жаром любви к родине борца за свободу Субха-са Чандры Боса.
С самых юных лет он посвятил себя делу независимости Индии, и неоднократно за это его бросали за решетку в Калькутте. Он был политическим заключенным, а тюрьма тогда вовсе не походила на дом отдыха. У него был старший брат, Сарат Бос, у которого был дом на берегу Ганга. У этого брата жила их старая, больная мать.
Ее состояние было тяжелым, и она захотела перед смертью еще раз повидать Чандру. Сарат и другие родственники составили прошение британским властям, чтобы Чандре было разрешено провести день рядом с умирающей матерью. Только по этой причине ему было позволено покинуть тюрьму и поехать в дом к брату.
Чандра Бос был крупным, грузным мужчиной. Как я уже говорила, дамы высших слоев индийского общества большей частью оказывались очень полными. Этим обстоятельством он и воспользовался, когда, закутавшись в белое сари, предстал в образе женщины и в царящей среди собравшихся родственников сутолоке смешался с прислугой и сумел бежать.
Естественно, все важные политзаключенные находились под неусыпным наблюдением, но сами стражники — что обычно для Индии — к своим обязанностям относились крайне халатно.
Симпатичные молодые девушки-родственницы, угощая вином приставленных стражей, которые сами были довольно молодыми, так их напоили, что те совершенно забыли о Чандре. В невообразимой круговерти то прибывающих, то убывающих родственников ему удалось ускользнуть и бежать через Тибет в Берлин, где он на первых порах остановился, а Гитлер предоставил ему убежище. Гитлер многим ему помог, когда тот пробирался через Тибет. (О самом побеге существует много версий. Свою я услышала в Калькутте от мужа.)
Когда Чандра Бос находился в Берлине, ему нужно было передавать различные поручения и указания своим сторонникам. Эти указания он хотел передавать через брата Сарата. Таким образом, шифрограмма из японского посольства в Германии приходила в Токио. Оттуда она тотчас переправлялась в генеральное консульство в Калькутте, которое, в свою очередь, должно было обеспечить передачу ее Сарату Босу.
Тогда в Калькутте царила столь безмятежная обстановка, что я, как было уже сказано, каждый день вместе с Викки могла преспокойно есть мороженое на улице.
Однажды мой муж с серьезным видом обратился ко мне:
— У меня есть просьба, которую только ты можешь исполнить.
В дальнейшем я должна была с тайным поручением посещать дом Сарата Боса, когда потребуется передать сообщения. Поскольку я не была в курсе, то муж объяснил мне, что это связано с Чандрой Босом. Отныне я должна буду передавать Сарату Босу шифрограммы. Посчитали, что в таком щекотливом деле в качестве курьера лучше всего подойдет женщина, так как та меньше бросается в глаза. Кроме того, она должна знать английский и хинди. Да еще она должна быть храброй и ловкой.
Мой муж посчитал, что я отвечаю всем этим требованиям.
Однажды мы отправились на площадку для игры в гольф, где как раз развлекался этой игрой генеральный консул.
— Муж вам сообщил? — мимоходом поинтересовался он.
Я утвердительно кивнула.
— Ну и как? Справитесь? У нас больше никого нет…
— Конечно, не беспокойтесь.
Молодая супруга дипломата вновь почувствовала себя Кихару, словно перенеслась в то прежнее время, когда генеральный консул приглашал ее участвовать в предстоящем застолье. Мне нужно было ему просто подмигнуть.
Так родилась японская Мата Хари.
Прежде всего я закутывалась в индийское сари. В Индии говорят, что женщины из Симлы, Дарлжи-линга или Кашмира светлокожи и красивы. Некоторые даже светлее нас. Я могла бы сойти за уроженку Дарджилинга, ведь сари, красная отметина на лбу и большие серьги мне так же шли, как и этим женщинам.
Вечером, когда смеркалось (мы выбирали безлунную ночь), мой муж и я на восьмицилиндровом «Форде» через предместье выезжали из Калькутты. Английские газовые фонари в городе как-то разгоняли сумрак ночи, но, стоило покинуть город, воцарялась такая темень, хоть глаз выколи.
Мой муж предварительно изучил маршрут, и мы, громыхая, катились по продуваемой со всех сторон проселочной дороге.
Я складывала шифрограмму как можно плотнее и прятала ее в крохотный амулет из тонкой парчи, что принесла для меня перед отъездом из храма На-рита бабушка, приколов его английской булавкой к нижней рубашке. Это была скорее небольшая записка, чем телеграмма, которую я в случае необходимости могла бы проглотить.
Мы проехали примерно пятьдесят километров по темным дорогам. Неожиданно перед нами замаячил неяркий свет.
На муже была рубашка с открытым воротом, выпущенная на индийский манер поверх брюк. Он выглядел как индийский господин и говорил на хинди, словно индус. Я не могла сравниться в этом с ним, хотя, по мнению Викки, говорила я прекрасно.
Если бы нас задержали, мы могли бы вдвоем своим хинди ввести в заблуждение проверяющих по меньшей мере на некоторое время.
Итак, мы увидели свет и, когда приблизились, увидели на дороге машину с несколькими индийцами, которые подавали нам знак фонариком. Мы последовали за машиной в некотором отдалении. Это походило на фильм с Джеймсом Бондом. Мы быстро катили вдоль Ганга. Через восемьдесят километров мы достигли небольшой деревушки и остановились в одном доме, где, похоже, нас ждали женщины, дети и несколько стариков.
Это оказался загородный дом Сарата Боса.
Семья непринужденно собралась за столом, и к нам отнеслись как к родным. Была обычная индийская еда.
Мы ели чатни, своего рода индийскую кисло-сладкую фруктово-овощную приправу, с рисом и карри. Я могла, как индийцы, очень проворно есть пальцами.
Естественно, по-английски не говорили, только на хинди.
Я играла с детьми и, улучив момент, передала Сарату записку.
Наше напряжение прошло, и после еды, шумно попрощавшись со всеми, мы отправились в обратный путь.
При втором посещении мы решили вернуться тем путем, что и приехали, но неожиданно натолкнулись на поставленное заграждение.
К нам подошли два индийских полицейских.
— Куда направляетесь?
— К родственникам на ужин, — ответили мы, разумеется, на хинди.
Мы дали каждому по рупии и как можно любезней сказали:
— Ведь уже довольно поздно, а вам еще работать и работать.
Они поблагодарили и, довольные, голыми руками протерли нам стекла, поскольку за время пути там прилипли всевозможные мошки и мешали обзору.
Поначалу, когда нас останавливали полицейские, мое сердце готово было выскочить из груди, но затем, освоившись со столь безотказным способом, подобные маленькие происшествия меня более не беспокоили.
В этом отношении со всеми индийскими властями можно легко договориться.
Мой муж напугал меня тем, что нас расстреляют, если все выйдет наружу, и поначалу я чуть с ума не сходила от страха. Но уже со второго раза я была совершенно спокойна.
Когда мы после начала войны вновь вернулись в Японию, моего мужа тотчас направили в Бирму, а я с ребенком осталась жить в нашем доме на Гиндзе. И вот однажды мне позвонили из Императорского отеля. В Японию прибыл Чандра Бос, и он хотел непременно со мной встретиться. Императорский отель находился от нас поблизости, так что я взяла малыша и отправилась туда.
Чандра Бос все еще был представительным мужчиной и в своей форме выглядел просто замечательно. Он дружелюбно посмотрел на меня и приказал своему адъютанту снять меня на фото с ребенком на руках.
— Я передам его вашему мужу, когда встречу его в Бирме. — Затем он вручил мне большую собственную фотографию и в моем присутствии подписал: «Прекрасной и храброй миссис Ота в знак благодарности, Чандра Бос».
Он погиб в авиационной катастрофе. Узнав об этом, я отдала ему почести, совершив поминальное бдение возле его фотографии.
Он отличался кипучей натурой, оставаясь при этом участливым и милым человеком, о чьей гибели я очень сожалею. Ради блага Индии, а также Японии ему следовало бы жить. К сожалению, его снимок, который был мне, конечно, очень дорог, сгорел при воздушном налете.
Однако вернемся в Калькутту. Через некоторое время за нами стали следить. Два индуса ходили за нами по пятам, причем делали это весьма неловко, так что заметить это не составляло труда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43