Болван болваном. Он нашел вазу, налил её до краев и запихнул в неё цветы. Гадость какая, уже вянут. Им так и предназначено было остаться бутонами. У них, наверное, и нет сердцевины. И тут он увидел висевшее за дверью пальто Линдзи.
Это его ошеломило. Он глядел на пальто и строил догадки, не успевая облекать их в слова. Как могла Линдзи уехать без своего пальто? А может, она не уехала? Но открытку-то он получил! Погода теплая, она могла и не взять пальто, захватить только легкий плащик. Потом возникла бредовая мысль, что Линдзи где-то здесь, в квартире, прячется. Она где-то здесь и ждет, когда Эмма весело велит ей выходить, как девочка, которую волшебник превратил в куклу. Или ждет и не намерена показываться. Он поставил вазу на стол.
Он вышел в переднюю и огляделся. Дверь в гостиную закрыта. Он заглянул в столовую, потом тихонько отворил дверь в комнату Линдзи. Пусто. Но тикают часы, и кажется, будто кто-то здесь есть. Рэндл поежился и отступил. Сделал два шага, отделявшие его от спальни Эммы, и открыл дверь. Большая, вещая комната с итальянским освещением и широкой кроватью под красным покрывалом и не шелохнулась. Не было Линдзи, не было безмятежного ангела в углу. Он ещё впитывал в себя эту настороженную пустоту, когда заметил, что Эмма наблюдает за ним с порога гостиной.
Рэндл встретил её взгляд, прикрыл дверь и пошел за розами. Когда он вернулся в гостиную, она уже опять сидела в кресле.
— Вы не думайте, её здесь нет, — сказала Эмма тихо.
Мысль, что Эмма разгадала его сомнения, была невыносима. Он почувствовал наконец, что на помощь ему поднимается слепая ярость. Сказал почти грубо:
— А я и не думаю!
— Так зачем же было заглядывать в мою спальню?
— Послушайте, Эмма, — начал Рэндл. — Я пришел сказать вам, что вашей с Линдзи жизни пришел конец. Я забираю Линдзи. — Он не вполне сознавал, какие слова произносит, и, сказав их, не был уверен, получилась ли у него связная фраза.
— Да? — сказала Эмма, точно ожидая продолжения.
Значит, смысла не получилось? Он начал ещё раз:
— Я пришел сказать…
— Но разве Линдзи вам не говорила?
— О чем? — захлебнулся Рэндл.
— О нашем уговоре.
— Каком ещё уговоре?
— Относительно вас.
— Черт! — Рэндл встал и ухватился за спинку своего стула. Сбитый с толку, испуганный, он смутно сознавал, что у него отнимают центральную роль в этой сцене. — Никакого уговора не может быть. Теперь не вы с Линдзи решаете, как будет, а мы, Линдзи и я. Уж в этом-то я уверен.
Эмма спокойно на него посмотрела.
— Сейчас вы, по-моему, ни в чем особенно не уверены. Но вы не волнуйтесь, Рэндл, все будет хорошо.
— Это _вы мне_ советуете не волноваться? — Голос его зазвучал громче.
— Понимаете, когда я увидела, как обстоит дело в Грэйхеллоке…
— При чем это здесь? Если вы, черт возьми, ездили туда обследовать мои семейные обстоятельства…
— Ну что вы, лучше выразить это как-нибудь по-другому, — сказала Эмма просто. — Да сядьте вы, милый, не нервируйте меня. Смотрите, вы и к стакану не притронулись.
Рэндл стоял перед ней раскрыв рот. Он думал: эта женщина говорила с Энн, говорила с Энн обо мне. Она ползала по всему Грэйхеллоку, оставляя следы, как улитка. Она даже до Энн добралась, даже Грэйхеллок у меня украла. Он сказал, почти крикнул:
— Да вы понимаете, что говорите? Или вы с ума сошли?
— Это неважно, Рэндл, и очень вас прошу, не кричите. Это неважно. Не следует брать на себя роль провидения в чужой судьбе. Все равно из этого ничего не выходит. — Она говорила разочарованно, но как-то безразлично.
— Эмма, — сказал Рэндл и, приподняв стул, трахнул его передними ножками об пол, — не притворяйтесь, что это ваших рук дело. Это сделал я.
— Да-да, — сказала Эмма успокаивающе. — Во всяком случае, не будем из-за этого ссориться. Сядьте, сын мой, ведите себя приличнее и не портите мне вечер.
Рэндла обуяло бешенство. Есть что-то, в чем её необходимо убедить, в чем необходимо убедить себя. Есть что-то, чего нельзя дать ей украсть. Он сказал:
— Лишитесь вы теперь своей забавницы. Это вам не понравится!
Эмма только произнесла чуть слышно:
— Рэндл, Рэндл, сдается мне, что вы пьяны. Что скажет Линдзи, когда узнает?
Рэндл поднял стакан с явным намерением швырнуть его об пол. Слово «уговор» мигало перед ним, как неоновая вывеска. Он шваркнул стакан на стол и выбежал из комнаты, выбежал из квартиры на улицу и бежал до самого угла.
Запыхавшись, он пошел шагом, говорил сам с собой и ругался. Он ещё не совсем понимал, что случилось, но знал, что потерпел поражение. Эмма сумела создать видимость, будто и это решили, и это устроили она и Линдзи. Даже тут его оттерли, даже этот его поступок украли. Он, разумеется, понимает, что это только видимость, дешевый трюк. На самом-то деле все не так. А может быть, так? До чего хитро, до чего искусно Эмма посеяла в его душе сомнение! Он никогда не поймет, никогда не узнает правду, никогда не будет спокоен.
Странное душевное равновесие, которое он ощущал утром, было разрушено. Дикие сомнения и страхи нахлынули на него, закружили. Надо сейчас же позвонить Линдзи, надо повидаться с ней любым способом, сегодня же. Нельзя допустить, чтобы она вернулась в квартиру Эммы. Или она, в конце концов, вообще ему не достанется? Вся кровь в нем леденела от ужаса, а в голове вихрем крутились планы — скорей, скорей, сломя голову лететь в Лестер.
И среди всего этого, шагая теперь уже медленнее, он в силу какой-то адской механики испытывал ещё и совсем иную, новую боль. Эмма разрушила его покой не только в связи с Линдзи, но и в связи с Энн. Как будто этому ужасу его сейчас впервые заставили посмотреть прямо в лицо, и он со стоном вспомнил о том, от чего до сих пор отворачивался, что откладывал до этого времени, времени своей преступной свободы. Вспомнил о Миранде.
22
Миранда уже ждала его. Сеновал был залит неярким светом, тусклым светом, испещренным золотыми точками, а через открытую дверь, в которую стремительно влетали и вылетали ласточки, солнечный квадрат ложился на источенный червями пол.
Миранда сидела, свесив длинные ноги, на балке в дальнем конце сеновала. Рядом с ней сидели две куклы, Рэндл быстро подошел к ней и в неудержимом порыве прижался головой к её коленям.
— Птичка моя!
Балка приходилась на уровне его груди, так что Миранда немного возвышалась над ним. Она положила руки ему на плечи, прильнула головой к его макушке, потом легонько его оттолкнула.
После поражения, нанесенного ему Эммой, Рэндл некоторое время не находил себе места. Он не сразу дозвонился в Лестер и уже успел навоображать всяких ужасов, но с третьего раза его соединили с Линдзи. По телефону Линдзи была безупречна — разумная, властная, любящая. Последнее было ему сейчас нужнее всего. Когда он попросил её не возвращаться в квартиру Эммы, она ответила вполне резонно, что нужно же ей когда-нибудь забрать свои вещи. И они договорились, что на время она все-таки вернется в Ноттинг-Хилл. Но теперь и она считала, что это последняя фаза, и дала это понять без слов, что было особенно хорошо. И это она с обычной своей прозорливостью и с твердостью полководца, разрешающего стоящие перед ним задачи в должном порядке, подняла вопрос о Миранде. Рэндл согласился, что пора ему наконец поговорить с дочерью. Про деньги он Линдзи не сказал. Но он знал, что она знает.
О свидании с Мирандой Рэндл условился тайно через Нэнси Боушот. Он шел со станции пешком полями и через посадки хмеля и благополучно добрался до служебных построек, расположенных на опушке леса. Он смертельно боялся, как бы не встретиться с Энн, а когда вдалеке показался дом, сердце его охватили ужас, жалость и давняя неистребимая нежность. Но при мысли о Миранде, при виде Миранды все это куда-то ушло.
— А ты выросла! — сказал Рэндл. Она и правда изменилась. На ней был тонкий свитер и брючки. Прямо перед его глазами свитер слегка топорщился у неё на груди. Он стоял рядом с ней, прислонясь к балке.
— Как долго тебя не было! — сказала Миранда.
Он с радостью убедился, что она совершенно спокойна, как всегда, владеет собой. Он страшился её эмоций, уповал на её благоразумие.
— Мне очень стыдно, — сказал он. — Но у меня было трудное время. — В присутствии дочери ему вдруг стало ужасно жаль себя.
— Бедный папочка!
— Послушай, Миранда, — начал Рэндл. Он почувствовал, что медлить нельзя, хотя едва ли им могли помешать в этом сарае, куда редко кто заходил. — Послушай, девочка, мне нужно с тобой серьезно поговорить о том, что я решил сделать. Ты уже почти взрослая, я и говорить с тобой буду, как со взрослой. И ты должна мне помочь.
— Ты уезжаешь? — спросила Миранда и поболтала ногами. За её головой быстрой тенью мелькнула ласточка. Из гнезда под крышей донесся оживленный щебет.
— Да, — сказал Рэндл, — к сожалению, так. — Он не смотрел на нее. Стоял, как подсудимый перед вынесением приговора. — Понимаешь, Миранда… я не знаю, что тебе об этом известно… но я полюбил одну женщину, не здесь — в Лондоне, и я решил уйти от мамы и жениться на этой женщине. — Сказать это оказалось очень трудно. Сейчас, когда рядом была Миранда, все это представилось ему нереальным.
— Я знаю.
— Знаешь? Откуда? — Он поднял голову и встретился с ней глазами. Бледное веснушчатое личико под спутанной шапкой рыжих осенних листьев. Она становится похожа на Энн, какой Энн была, когда он на ней женился. Только мысль эту надо от себя гнать.
— Ну, — протянула Миранда, — такие вещи всегда знаешь. — И добавила: — Мама, конечно, тоже знает.
— Так, — сказал Рэндл. — И ты на меня не сердишься?
— Конечно, нет, глупенький ты. Мало ли что бывает в жизни.
До чего взрослая, даже страшно!
— Понимаешь, — сказал он, — я бы не ушел, если б… если б ты этого не захотела. — После её последних слов он чувствовал, что сказать это не опасно, а сказать было очень соблазнительно.
— Ты что, спрашиваешь моего разрешения? — Вопрос был поставлен до жесткости четко.
— В общем, да, — сказал Рэндл и опять испугался.
— Конечно, ты должен уйти!
Быстро они договорились, ничего не скажешь. Рэндл протяжно вздохнул, взял руку Миранды и прижался к ней лбом.
— Ты что думаешь, — продолжала она, — мне очень приятно было, когда вы с мамой все время ссорились, при мне устраивали сцены? Уж лучше разбитая семья, чем постоянные склоки. — Это прозвучало как свидетельское показание в полицейском суде.
— О господи, — сказал Рэндл. — Мне ужасно стыдно, Миранда. — Я был никудышным отцом, подумал он, но мысль эта была так же искусственна, как слова Миранды. Бедная Энн, подумал он. Но и эти слова были мертвые. Они не решались дотянуться до той, к кому относились. Наконец уже вполне убежденно он подумал: бедный я.
— А ты не стыдись, — сказала Миранда. — Я же тебе говорю, мне будет легче, если ты уйдешь, если все как-то утрясется.
У Рэндла появилось странное ощущение, точно его спешат спровадить. Он сказал:
— Я, конечно, всегда буду поддерживать с тобою связь, это ты знаешь. Если захочешь, можешь жить со мной и с Линдзи. Ты её полюбишь, она милая. Ты могла бы жить то с нами, то… здесь. Это все можно устроить. — А сам подумал: едва ли.
На вид Миранда спокойна, но какие мысли бродят в её головке? Когда он уйдет, окончательно уйдет, насколько сильно будет её горе? От мысли о страданиях Миранды он отшатнулся как от предмета слишком священного и слишком страшного для лицезрения. И ему пришло в голову, что она ведь всегда оберегала его от этого зрелища. Когда умер Стив, когда конец наступил так внезапно и он сказал ей, она вырвалась из его объятий, убежала к себе и заперлась. И в комнате её стояла тишина — страшнее всяких рыданий. Вот и теперь она будет страдать молча. Она выживет, подумал он. У детей это скоро проходит. Жизнь берет свое. А все-таки гнусно.
— Ты будешь жить за границей? — спросила Миранда. — Я бы к тебе приехала за границу. Она поболтала ногами. Говорит как будто весело, точно предвкушая пикник.
— Скорей всего, — сказал Рэндл. — Мы, наверно, будем много жить за границей. — Будут они жить за границей? Он ещё не успел об этом подумать. Преграды между ним и Линдзи казались такими высокими, что воображение через них ещё не перебиралось. Как же сложится их жизнь? Он поднял голову и прямо над собой увидел прилепленное к стропилам ласточкино гнездо, из которого выглядывали птенцы — смешная семейная группа. Они напомнили ему кукол Миранды.
— Ты обо мне не беспокойся, папочка, — сказала она. — И о маме тоже. Она обойдется.
— О господи, надеюсь, — сказал Рэндл. Это прозвучало бездарно. Он посмотрел на дочь. Да, изменилась. Это уже самостоятельная личность, возможный судья.
— Ты знаешь, маме тоже будет легче, — сказала Миранда. — Лучше, чтобы что-то плохое уже случилось, чем когда оно висит над тобой. А мама справится. Она ведь очень крепкая. Она все время что-то напевает. Я сначала думала, она плачет, а она напевает.
О господи, подумал Рэндл, я этого не вынесу.
— Справится, говоришь? Ну что ж, я рад, что ты так думаешь. Я тоже надеюсь, что теперь она будет счастливее. Ты о ней заботься, ладно? — Скотина я, подумал он, но и эта мысль растворилась все в том же «бедный я», и к глазам подступили слезы.
— Счастливой мама не будет, это не для нее, — сказала Миранда. — Но она храбрая и, _по-моему_, хорошая, — добавила она рассудительно.
Я больше не могу, подумал Рэндл и сказал:
— Ну а вообще-то ты как, Миранда? Как дела в школе?
— Очень хорошо, папочка, спасибо.
Пародия на отца, вот что я такое, подумал Рэндл. Что-то вдруг прошумело у него за спиной, и он испуганно оглянулся, но это всего лишь голубь слетел к нагретой солнцем двери сеновала. Миранда засмеялась. Мелькнула ласточка, другая защебетала скороговоркой прямо над ухом.
— Сюда никто не придет, как ты думаешь? Никто не видел, как ты сюда шла?
— Нет. Единственный, кто мог бы прийти, — это Пенн, но я ему сказала, что иду на кладбище кормить птиц за Стива и чтобы он со мной не ходил, так что он, наверно, киснет у калитки, ждет, когда я вернусь. Он вообще по мне вздыхает. Комедия, да и только! — Она опять засмеялась.
— В самом деле? Ты, надеюсь, держишь его в строгости? — Нахальный щенок, подумал он. И оттого, что Миранда так небрежно упомянула рядом имена Пенна и Стива, у него стало тяжело на сердце. Жизнь обошлась с ним несправедливо, просто ужасно.
— О, можешь быть спокоен. Я его только извожу. Ты часто будешь мне писать, да?
— Ну ещё бы, птичка, конечно. И ты мне пиши. Да половину времени ты просто будешь у меня жить.
— По закону моим опекуном, наверно, будет мама. Но конечно, это не помешает мне с тобой видеться.
Она, видно, успела все обдумать, и Рэндл, хоть и благодарный за её хладнокровие, в то же время мысленно попенял ей за то, что она как будто недостаточно ему сочувствует.
— Мы будем много видеться. Мы ведь не можем друг без друга, правда?
— Только на Боушотов ты мне больше не пиши, — сказала Миранда. — Не надо было этого делать. Это так некрасиво. Неужели ты думаешь, что мама вскрыла бы письмо, адресованное мне?
— Да нет, я только в этот раз…
— Пиши совершенно открыто. Ты отлично знаешь: никто твоих писем не прочтет, кроме меня. А я, если хочешь, буду их сжигать.
Она так замечательно все предусмотрела, так ловко его успокаивала, что у него опять возникло странное ощущение, будто от него хотят отделаться. Он сказал:
— Ты молодец, Миранда. Я тебе бесконечно благодарен. — Он обхватил рукой её колени и вгляделся в бледное, холодное личико.
И снова она оттолкнула его, как будто отказываясь растрогаться или смягчиться.
— Ты вот теперь уедешь и не вернешься больше никогда?
Рэндл перевел дух. Изощренная пытка, что и говорить. Никогда — это большой срок! Он сказал, стараясь не вдумываться в свои слова:
— Да, видимо, так.
— Никогда-никогда?
Деваться было некуда:
— Никогда-никогда.
— Если хочешь, я упакую твои бумаги и всякие вещи.
Она и об этом подумала!
— Спасибо. Но эти дела можно и отложить.
— Я хочу тебе кое-что дать с собой. — Она достала какой-то пакет, лежавший с другого бока от нее, рядом с куклами, и вложила ему в руку.
Пакет был мягкий и легкий.
— Это что же, подарок?
— Нет… это твое. Ты разверни и посмотри. — Казалось, она очень собой довольна.
Рэндл развязал бечевку, и бумага разошлась. В пакете были игрушечные звери Тоби и Джойи. Он отвернулся и закрыл руками глаза. Игрушки упали на пол.
Миранда соскочила с балки, подобрала их, отряхнула и положила рядом с куклами.
— Ну что ты, папочка, что ты! Не надо горевать, не надо расстраиваться. Ты же и мне должен помочь не расстраиваться, верно? Ну не надо же так!
— О боже милосердный, — сказал Рэндл и прижался щекой к корявой балке. Целый мир, полный невинности, разрушен, ушел безвозвратно. Его мир. Мир его дочери. — Мне так стыдно.
— Что ты все твердишь: стыдно, стыдно. Все будет хорошо, папочка. Перестань же, а то я заплачу.
Он выпрямился и снова взял игрушки. Миранда стояла рядом с ним, такая тоненькая, вытянувшаяся, повзрослевшая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Это его ошеломило. Он глядел на пальто и строил догадки, не успевая облекать их в слова. Как могла Линдзи уехать без своего пальто? А может, она не уехала? Но открытку-то он получил! Погода теплая, она могла и не взять пальто, захватить только легкий плащик. Потом возникла бредовая мысль, что Линдзи где-то здесь, в квартире, прячется. Она где-то здесь и ждет, когда Эмма весело велит ей выходить, как девочка, которую волшебник превратил в куклу. Или ждет и не намерена показываться. Он поставил вазу на стол.
Он вышел в переднюю и огляделся. Дверь в гостиную закрыта. Он заглянул в столовую, потом тихонько отворил дверь в комнату Линдзи. Пусто. Но тикают часы, и кажется, будто кто-то здесь есть. Рэндл поежился и отступил. Сделал два шага, отделявшие его от спальни Эммы, и открыл дверь. Большая, вещая комната с итальянским освещением и широкой кроватью под красным покрывалом и не шелохнулась. Не было Линдзи, не было безмятежного ангела в углу. Он ещё впитывал в себя эту настороженную пустоту, когда заметил, что Эмма наблюдает за ним с порога гостиной.
Рэндл встретил её взгляд, прикрыл дверь и пошел за розами. Когда он вернулся в гостиную, она уже опять сидела в кресле.
— Вы не думайте, её здесь нет, — сказала Эмма тихо.
Мысль, что Эмма разгадала его сомнения, была невыносима. Он почувствовал наконец, что на помощь ему поднимается слепая ярость. Сказал почти грубо:
— А я и не думаю!
— Так зачем же было заглядывать в мою спальню?
— Послушайте, Эмма, — начал Рэндл. — Я пришел сказать вам, что вашей с Линдзи жизни пришел конец. Я забираю Линдзи. — Он не вполне сознавал, какие слова произносит, и, сказав их, не был уверен, получилась ли у него связная фраза.
— Да? — сказала Эмма, точно ожидая продолжения.
Значит, смысла не получилось? Он начал ещё раз:
— Я пришел сказать…
— Но разве Линдзи вам не говорила?
— О чем? — захлебнулся Рэндл.
— О нашем уговоре.
— Каком ещё уговоре?
— Относительно вас.
— Черт! — Рэндл встал и ухватился за спинку своего стула. Сбитый с толку, испуганный, он смутно сознавал, что у него отнимают центральную роль в этой сцене. — Никакого уговора не может быть. Теперь не вы с Линдзи решаете, как будет, а мы, Линдзи и я. Уж в этом-то я уверен.
Эмма спокойно на него посмотрела.
— Сейчас вы, по-моему, ни в чем особенно не уверены. Но вы не волнуйтесь, Рэндл, все будет хорошо.
— Это _вы мне_ советуете не волноваться? — Голос его зазвучал громче.
— Понимаете, когда я увидела, как обстоит дело в Грэйхеллоке…
— При чем это здесь? Если вы, черт возьми, ездили туда обследовать мои семейные обстоятельства…
— Ну что вы, лучше выразить это как-нибудь по-другому, — сказала Эмма просто. — Да сядьте вы, милый, не нервируйте меня. Смотрите, вы и к стакану не притронулись.
Рэндл стоял перед ней раскрыв рот. Он думал: эта женщина говорила с Энн, говорила с Энн обо мне. Она ползала по всему Грэйхеллоку, оставляя следы, как улитка. Она даже до Энн добралась, даже Грэйхеллок у меня украла. Он сказал, почти крикнул:
— Да вы понимаете, что говорите? Или вы с ума сошли?
— Это неважно, Рэндл, и очень вас прошу, не кричите. Это неважно. Не следует брать на себя роль провидения в чужой судьбе. Все равно из этого ничего не выходит. — Она говорила разочарованно, но как-то безразлично.
— Эмма, — сказал Рэндл и, приподняв стул, трахнул его передними ножками об пол, — не притворяйтесь, что это ваших рук дело. Это сделал я.
— Да-да, — сказала Эмма успокаивающе. — Во всяком случае, не будем из-за этого ссориться. Сядьте, сын мой, ведите себя приличнее и не портите мне вечер.
Рэндла обуяло бешенство. Есть что-то, в чем её необходимо убедить, в чем необходимо убедить себя. Есть что-то, чего нельзя дать ей украсть. Он сказал:
— Лишитесь вы теперь своей забавницы. Это вам не понравится!
Эмма только произнесла чуть слышно:
— Рэндл, Рэндл, сдается мне, что вы пьяны. Что скажет Линдзи, когда узнает?
Рэндл поднял стакан с явным намерением швырнуть его об пол. Слово «уговор» мигало перед ним, как неоновая вывеска. Он шваркнул стакан на стол и выбежал из комнаты, выбежал из квартиры на улицу и бежал до самого угла.
Запыхавшись, он пошел шагом, говорил сам с собой и ругался. Он ещё не совсем понимал, что случилось, но знал, что потерпел поражение. Эмма сумела создать видимость, будто и это решили, и это устроили она и Линдзи. Даже тут его оттерли, даже этот его поступок украли. Он, разумеется, понимает, что это только видимость, дешевый трюк. На самом-то деле все не так. А может быть, так? До чего хитро, до чего искусно Эмма посеяла в его душе сомнение! Он никогда не поймет, никогда не узнает правду, никогда не будет спокоен.
Странное душевное равновесие, которое он ощущал утром, было разрушено. Дикие сомнения и страхи нахлынули на него, закружили. Надо сейчас же позвонить Линдзи, надо повидаться с ней любым способом, сегодня же. Нельзя допустить, чтобы она вернулась в квартиру Эммы. Или она, в конце концов, вообще ему не достанется? Вся кровь в нем леденела от ужаса, а в голове вихрем крутились планы — скорей, скорей, сломя голову лететь в Лестер.
И среди всего этого, шагая теперь уже медленнее, он в силу какой-то адской механики испытывал ещё и совсем иную, новую боль. Эмма разрушила его покой не только в связи с Линдзи, но и в связи с Энн. Как будто этому ужасу его сейчас впервые заставили посмотреть прямо в лицо, и он со стоном вспомнил о том, от чего до сих пор отворачивался, что откладывал до этого времени, времени своей преступной свободы. Вспомнил о Миранде.
22
Миранда уже ждала его. Сеновал был залит неярким светом, тусклым светом, испещренным золотыми точками, а через открытую дверь, в которую стремительно влетали и вылетали ласточки, солнечный квадрат ложился на источенный червями пол.
Миранда сидела, свесив длинные ноги, на балке в дальнем конце сеновала. Рядом с ней сидели две куклы, Рэндл быстро подошел к ней и в неудержимом порыве прижался головой к её коленям.
— Птичка моя!
Балка приходилась на уровне его груди, так что Миранда немного возвышалась над ним. Она положила руки ему на плечи, прильнула головой к его макушке, потом легонько его оттолкнула.
После поражения, нанесенного ему Эммой, Рэндл некоторое время не находил себе места. Он не сразу дозвонился в Лестер и уже успел навоображать всяких ужасов, но с третьего раза его соединили с Линдзи. По телефону Линдзи была безупречна — разумная, властная, любящая. Последнее было ему сейчас нужнее всего. Когда он попросил её не возвращаться в квартиру Эммы, она ответила вполне резонно, что нужно же ей когда-нибудь забрать свои вещи. И они договорились, что на время она все-таки вернется в Ноттинг-Хилл. Но теперь и она считала, что это последняя фаза, и дала это понять без слов, что было особенно хорошо. И это она с обычной своей прозорливостью и с твердостью полководца, разрешающего стоящие перед ним задачи в должном порядке, подняла вопрос о Миранде. Рэндл согласился, что пора ему наконец поговорить с дочерью. Про деньги он Линдзи не сказал. Но он знал, что она знает.
О свидании с Мирандой Рэндл условился тайно через Нэнси Боушот. Он шел со станции пешком полями и через посадки хмеля и благополучно добрался до служебных построек, расположенных на опушке леса. Он смертельно боялся, как бы не встретиться с Энн, а когда вдалеке показался дом, сердце его охватили ужас, жалость и давняя неистребимая нежность. Но при мысли о Миранде, при виде Миранды все это куда-то ушло.
— А ты выросла! — сказал Рэндл. Она и правда изменилась. На ней был тонкий свитер и брючки. Прямо перед его глазами свитер слегка топорщился у неё на груди. Он стоял рядом с ней, прислонясь к балке.
— Как долго тебя не было! — сказала Миранда.
Он с радостью убедился, что она совершенно спокойна, как всегда, владеет собой. Он страшился её эмоций, уповал на её благоразумие.
— Мне очень стыдно, — сказал он. — Но у меня было трудное время. — В присутствии дочери ему вдруг стало ужасно жаль себя.
— Бедный папочка!
— Послушай, Миранда, — начал Рэндл. Он почувствовал, что медлить нельзя, хотя едва ли им могли помешать в этом сарае, куда редко кто заходил. — Послушай, девочка, мне нужно с тобой серьезно поговорить о том, что я решил сделать. Ты уже почти взрослая, я и говорить с тобой буду, как со взрослой. И ты должна мне помочь.
— Ты уезжаешь? — спросила Миранда и поболтала ногами. За её головой быстрой тенью мелькнула ласточка. Из гнезда под крышей донесся оживленный щебет.
— Да, — сказал Рэндл, — к сожалению, так. — Он не смотрел на нее. Стоял, как подсудимый перед вынесением приговора. — Понимаешь, Миранда… я не знаю, что тебе об этом известно… но я полюбил одну женщину, не здесь — в Лондоне, и я решил уйти от мамы и жениться на этой женщине. — Сказать это оказалось очень трудно. Сейчас, когда рядом была Миранда, все это представилось ему нереальным.
— Я знаю.
— Знаешь? Откуда? — Он поднял голову и встретился с ней глазами. Бледное веснушчатое личико под спутанной шапкой рыжих осенних листьев. Она становится похожа на Энн, какой Энн была, когда он на ней женился. Только мысль эту надо от себя гнать.
— Ну, — протянула Миранда, — такие вещи всегда знаешь. — И добавила: — Мама, конечно, тоже знает.
— Так, — сказал Рэндл. — И ты на меня не сердишься?
— Конечно, нет, глупенький ты. Мало ли что бывает в жизни.
До чего взрослая, даже страшно!
— Понимаешь, — сказал он, — я бы не ушел, если б… если б ты этого не захотела. — После её последних слов он чувствовал, что сказать это не опасно, а сказать было очень соблазнительно.
— Ты что, спрашиваешь моего разрешения? — Вопрос был поставлен до жесткости четко.
— В общем, да, — сказал Рэндл и опять испугался.
— Конечно, ты должен уйти!
Быстро они договорились, ничего не скажешь. Рэндл протяжно вздохнул, взял руку Миранды и прижался к ней лбом.
— Ты что думаешь, — продолжала она, — мне очень приятно было, когда вы с мамой все время ссорились, при мне устраивали сцены? Уж лучше разбитая семья, чем постоянные склоки. — Это прозвучало как свидетельское показание в полицейском суде.
— О господи, — сказал Рэндл. — Мне ужасно стыдно, Миранда. — Я был никудышным отцом, подумал он, но мысль эта была так же искусственна, как слова Миранды. Бедная Энн, подумал он. Но и эти слова были мертвые. Они не решались дотянуться до той, к кому относились. Наконец уже вполне убежденно он подумал: бедный я.
— А ты не стыдись, — сказала Миранда. — Я же тебе говорю, мне будет легче, если ты уйдешь, если все как-то утрясется.
У Рэндла появилось странное ощущение, точно его спешат спровадить. Он сказал:
— Я, конечно, всегда буду поддерживать с тобою связь, это ты знаешь. Если захочешь, можешь жить со мной и с Линдзи. Ты её полюбишь, она милая. Ты могла бы жить то с нами, то… здесь. Это все можно устроить. — А сам подумал: едва ли.
На вид Миранда спокойна, но какие мысли бродят в её головке? Когда он уйдет, окончательно уйдет, насколько сильно будет её горе? От мысли о страданиях Миранды он отшатнулся как от предмета слишком священного и слишком страшного для лицезрения. И ему пришло в голову, что она ведь всегда оберегала его от этого зрелища. Когда умер Стив, когда конец наступил так внезапно и он сказал ей, она вырвалась из его объятий, убежала к себе и заперлась. И в комнате её стояла тишина — страшнее всяких рыданий. Вот и теперь она будет страдать молча. Она выживет, подумал он. У детей это скоро проходит. Жизнь берет свое. А все-таки гнусно.
— Ты будешь жить за границей? — спросила Миранда. — Я бы к тебе приехала за границу. Она поболтала ногами. Говорит как будто весело, точно предвкушая пикник.
— Скорей всего, — сказал Рэндл. — Мы, наверно, будем много жить за границей. — Будут они жить за границей? Он ещё не успел об этом подумать. Преграды между ним и Линдзи казались такими высокими, что воображение через них ещё не перебиралось. Как же сложится их жизнь? Он поднял голову и прямо над собой увидел прилепленное к стропилам ласточкино гнездо, из которого выглядывали птенцы — смешная семейная группа. Они напомнили ему кукол Миранды.
— Ты обо мне не беспокойся, папочка, — сказала она. — И о маме тоже. Она обойдется.
— О господи, надеюсь, — сказал Рэндл. Это прозвучало бездарно. Он посмотрел на дочь. Да, изменилась. Это уже самостоятельная личность, возможный судья.
— Ты знаешь, маме тоже будет легче, — сказала Миранда. — Лучше, чтобы что-то плохое уже случилось, чем когда оно висит над тобой. А мама справится. Она ведь очень крепкая. Она все время что-то напевает. Я сначала думала, она плачет, а она напевает.
О господи, подумал Рэндл, я этого не вынесу.
— Справится, говоришь? Ну что ж, я рад, что ты так думаешь. Я тоже надеюсь, что теперь она будет счастливее. Ты о ней заботься, ладно? — Скотина я, подумал он, но и эта мысль растворилась все в том же «бедный я», и к глазам подступили слезы.
— Счастливой мама не будет, это не для нее, — сказала Миранда. — Но она храбрая и, _по-моему_, хорошая, — добавила она рассудительно.
Я больше не могу, подумал Рэндл и сказал:
— Ну а вообще-то ты как, Миранда? Как дела в школе?
— Очень хорошо, папочка, спасибо.
Пародия на отца, вот что я такое, подумал Рэндл. Что-то вдруг прошумело у него за спиной, и он испуганно оглянулся, но это всего лишь голубь слетел к нагретой солнцем двери сеновала. Миранда засмеялась. Мелькнула ласточка, другая защебетала скороговоркой прямо над ухом.
— Сюда никто не придет, как ты думаешь? Никто не видел, как ты сюда шла?
— Нет. Единственный, кто мог бы прийти, — это Пенн, но я ему сказала, что иду на кладбище кормить птиц за Стива и чтобы он со мной не ходил, так что он, наверно, киснет у калитки, ждет, когда я вернусь. Он вообще по мне вздыхает. Комедия, да и только! — Она опять засмеялась.
— В самом деле? Ты, надеюсь, держишь его в строгости? — Нахальный щенок, подумал он. И оттого, что Миранда так небрежно упомянула рядом имена Пенна и Стива, у него стало тяжело на сердце. Жизнь обошлась с ним несправедливо, просто ужасно.
— О, можешь быть спокоен. Я его только извожу. Ты часто будешь мне писать, да?
— Ну ещё бы, птичка, конечно. И ты мне пиши. Да половину времени ты просто будешь у меня жить.
— По закону моим опекуном, наверно, будет мама. Но конечно, это не помешает мне с тобой видеться.
Она, видно, успела все обдумать, и Рэндл, хоть и благодарный за её хладнокровие, в то же время мысленно попенял ей за то, что она как будто недостаточно ему сочувствует.
— Мы будем много видеться. Мы ведь не можем друг без друга, правда?
— Только на Боушотов ты мне больше не пиши, — сказала Миранда. — Не надо было этого делать. Это так некрасиво. Неужели ты думаешь, что мама вскрыла бы письмо, адресованное мне?
— Да нет, я только в этот раз…
— Пиши совершенно открыто. Ты отлично знаешь: никто твоих писем не прочтет, кроме меня. А я, если хочешь, буду их сжигать.
Она так замечательно все предусмотрела, так ловко его успокаивала, что у него опять возникло странное ощущение, будто от него хотят отделаться. Он сказал:
— Ты молодец, Миранда. Я тебе бесконечно благодарен. — Он обхватил рукой её колени и вгляделся в бледное, холодное личико.
И снова она оттолкнула его, как будто отказываясь растрогаться или смягчиться.
— Ты вот теперь уедешь и не вернешься больше никогда?
Рэндл перевел дух. Изощренная пытка, что и говорить. Никогда — это большой срок! Он сказал, стараясь не вдумываться в свои слова:
— Да, видимо, так.
— Никогда-никогда?
Деваться было некуда:
— Никогда-никогда.
— Если хочешь, я упакую твои бумаги и всякие вещи.
Она и об этом подумала!
— Спасибо. Но эти дела можно и отложить.
— Я хочу тебе кое-что дать с собой. — Она достала какой-то пакет, лежавший с другого бока от нее, рядом с куклами, и вложила ему в руку.
Пакет был мягкий и легкий.
— Это что же, подарок?
— Нет… это твое. Ты разверни и посмотри. — Казалось, она очень собой довольна.
Рэндл развязал бечевку, и бумага разошлась. В пакете были игрушечные звери Тоби и Джойи. Он отвернулся и закрыл руками глаза. Игрушки упали на пол.
Миранда соскочила с балки, подобрала их, отряхнула и положила рядом с куклами.
— Ну что ты, папочка, что ты! Не надо горевать, не надо расстраиваться. Ты же и мне должен помочь не расстраиваться, верно? Ну не надо же так!
— О боже милосердный, — сказал Рэндл и прижался щекой к корявой балке. Целый мир, полный невинности, разрушен, ушел безвозвратно. Его мир. Мир его дочери. — Мне так стыдно.
— Что ты все твердишь: стыдно, стыдно. Все будет хорошо, папочка. Перестань же, а то я заплачу.
Он выпрямился и снова взял игрушки. Миранда стояла рядом с ним, такая тоненькая, вытянувшаяся, повзрослевшая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35