— Правда? Но я чувствую, что я здесь для того, чтобы глаголить истину.
— Ну еще бы. Только не сейчас.
Трудно понять, как я представлял себе работу каменотеса, но вот что наверняка: уже через неделю Джошуа жалел, что не стал плотником. Тесать огромные валуны крохотным зубилом — работа не из легких. Но кто ж знал?
— «Оглядись, ты видишь вокруг деревья? — дразнился Джошуа. — Камни, Джош, камни».
— Трудно лишь потому, что мы толком не понимаем, что делаем. Потом станет легче.
Джошуа посмотрел на моего отца: голый по пояс, тот обтесывал камень величиной с целого осла. Дюжина рабов ждала, когда глыбу можно будет поднять на место. Отец был весь в серой пыли, а между напряженными мышцами по спине и рукам текли темные ручьи пота.
— Алфей, — окликнул его Джошуа, — а когда мы научимся, работать станет проще?
— Легкие забиваются каменной пылью, глаза начинает резать от солнца и крошки из-под зубила. Все силы и саму кровь свою вкладываешь в каменные постройки для римлян, а они отбирают твои заработанные деньги как налоги, чтобы кормить своих солдат, которые приколачивают к крестам твоих собратьев, поскольку те хотят быть свободными. Ты срываешь себе спину, кости скрипят, жена пилит, дети разевают голодные рты, будто птенцы в гнезде. Каждую ночь падаешь без сил в постель, усталый и избитый, молишь Господа, чтобы послал тебе ангела смерти и тот забрал бы тебя во сне, чтоб тебе не пришлось встречать новое утро. Но есть и свои минусы.
— Спасибо, — ответил Джошуа и посмотрел на меня, вопросительно воздев бровь.
— А мне, к примеру, нравится. Я готов камней потесать. Посторонись, Джош, у меня аж зубило горит. Перед нами вся жизнь разлеглась нескончаемым базаром, и я жду не дождусь, когда смогу вкусить всех сластей, что она сует нам прямо в рот.
Джош склонил голову набок, словно очень удивленная собака.
— Из ответа твоего отца я этого не понял.
— Это сарказм, Джош.
— Сарказм?
— От греческого «саркасмос». Кусать губы. Означает, что ты говоришь не то, что думаешь на самом деле, но люди тебя понимают. Изобрел я, назвал Варфоломей.
— Ну, если это назвал деревенский дурачок — штука стоящая, в этом я убежден.
— Вот видишь, ты все понял.
— Что понял?
— Сарказм.
— Да нет же, это я и хотел сказать.
— Ну еще бы.
— И это сарказм?
— Думаю, ирония.
— А какая разница?
— Понятия не имею.
— Так ты сейчас иронизируешь, да?
— Нет. Вообще-то не знаю.
— Может, лучше дурачка спросим?
— Во-от, теперь-то уж точно понял.
— Что?
— Сарказм.
— Шмяк, ты уверен, что тебя сюда не дьявол прислал, чтоб меня злить?
— Фиг знает. И как, у меня получается? Ты злишься?
— Ага. И руки болят от зубила и молотка. — И он дерябнул по зубилу деревянным молотком так, что нас обсыпало градом каменных осколков.
— Может, меня сюда послал Господь, чтобы я убедил тебя стать каменотесом, а тебя бы так достало камни тесать, что ты бы поскорее пошел и сделался Мессией.
Он снова ударил по зубилу, после чего долго отплевывался от каменной крошки.
— Я не умею быть Мессией.
— И что с того? Неделю назад мы не умели тесать камни, а погляди на нас теперь. Как только поймешь, что делаешь, все станет легче.
— Опять иронизируешь?
— Господи, надеюсь, что нет.
Грека, нанявшего моего отца строить дом, мы увидели только месяца через два. Низенький мягкотелый человечек в тоге такой же белой, как у жрецов-левитов, а по краю золотом выткан орнамент из сплетающихся прямоугольников. Грек прибыл на паре колесниц, за которыми своим ходом следовали два раба-прислужника и полдюжины телохранителей — похоже, финикийцев. На паре колесниц — потому что в первой с возничим ехал он сам, а к ней была прицеплена вторая, и в ней стояла десятифутовая мраморная статуя голого мужика. Грек выбрался из повозки и направился прямо к моему отцу. Мы с Джошуа месили раствор, но остановились посмотреть.
— Кумир, — сказал Джошуа.
— Вижу, — сказал я. — Но если уж речь зашла о кумирах, Венера у городских ворот мне больше нравится.
— Нееврейская статуя, — сказал Джошуа.
— Явно нееврейская. — Мужское достоинство статуи, хоть и внушительное, осталось необрезанным.
— Алфей, — сказал грек, — почему ты еще не настелил пол в гимнасии? Я специально привез эту статую, чтобы стояла в гимнасии, а вместо гимнасия только яма в земле.
— Я же тебе говорил — тут грунт непригоден для строительства. Я не могу строить на песке. Пришлось заставить рабов рыть котлован, пока не уткнулись в скальную породу. Теперь котлован нужно завалить камнями и все утрамбовать.
— Но я уже хочу поставить статую, — заныл грек. — Ее мне из самих Афин привезли.
— А ты хочешь, чтобы вокруг твоей драгоценной статуи весь дом обрушился?
— Не смей со мной так разговаривать, еврей. Я тебе хорошо плачу, чтобы ты мне строил.
— Я и строю, притом качественно, а это не значит — на песке. Поэтому убирай свою статую на склад и не мешай мне работать.
— Все равно выгружайте. Эй, рабы, помогите выгрузить мою статую. — Грек обращался к нам с Джошуа. — Все вы, помогайте выгружать. — Он ткнул в рабов, которые с его прибытия только делали вид, что работают: они пока не сообразили, стоит ли им выглядеть частью проекта, которым недоволен заказчик. Все подняли головы с удивленным выражением на лицах: «Кто, я?» — а на всех языках, я заметил, это звучит одинаково.
Рабы сгрудились у колесницы и принялись развязывать веревки. Грек посмотрел на нас с Джошем:
— Вы оглохли, рабы? Помогите им! — Он подскочил к своей колеснице и вырвал у возничего хлыст.
— Они не рабы, — сказал отец. — Это мои подмастерья.
Грек молнией развернулся к нему:
— А мне какое дело? Шевелитесь, сопляки! Ну?
— Нет, — ответил Джошуа.
Мне показалось, что грек сейчас лопнет. Он поднял хлыст.
— Что ты сказал?
— Он сказал — «нет». — Я шагнул к Джошуа.
— Мой народ считает, что статуи — кумиры. Это грех, — сказал отец, и в голосе его звучала паника. — Мальчики просто хранят верность нашему Богу.
— А это — статуя Аполлона, единственного подлинного бога, и они сейчас помогут ее выгрузить, да и ты вместе с ними, или я найду себе другого строителя.
— Нет, — повторил Джошуа. — Мы не станем.
— Во-во, лепрозная банка верблюжьих соплей, — подтвердил я.
Джошуа глянул на меня с отвращением:
— Господи, Шмяк…
— Что, перебор?
Грек завизжал и взмахнул хлыстом. Перед тем как прикрыть голову руками, я успел заметить только, что отец мой кинулся к греку. Я бы принял удар за Джоша, только без глаза оставаться не хотелось. Я уже внутренне съежился, но хлыст меня не ужалил. Раздался глухой стук, потом что-то лязгнуло, а когда я отнял руки от лица, грек уже валялся на спине, вся тога в пыли, и рожа его побагровела от злости. Хлыст вытянулся за ним во всю длину, и на самом кончике утвердился подкованный сапог центуриона Гая Юстуса Галльского. Грек перекатился по земле, уже готовый обрушить весь свой гнев на того, кто посмел остановить его руку, но, увидев римлянина, сник и сделал вид, что его просто одолел кашель.
Один из телохранителей ринулся было на выручку хозяину, но Юстус ткнул в него пальцем:
— Шаг назад — или ты хочешь, чтобы сапог Римской империи обрушился на твой затылок?
Телохранитель резво шагнул в строй.
Римлянин осклабился, точно хрумкающий яблоком мул: его совершенно не волновало, что грек ударил лицом в грязь.
— Так что, Кастор, верно ли я тебя понял? Тебе нужно больше римских рабов, чтобы закончить строительство? Или же правда то, что люди о греках болтают: бичевать мальчиков для них — развлечение, а не наказание?
Поднимаясь на ноги, грек отхаркивался пылью.
— Алфей, тех рабов, что у меня есть, тебе хватит? — Он повернулся к отцу с мольбою во взгляде.
Отец, кажется, попал между двух зол и никак не мог решить, какое из них меньше.
— Вероятно, — наконец выдавил он.
— Вот и славно, — сказал Юстус. — Я рассчитываю получить премию за те сверхурочные, что им приходится на тебя работать. Продолжайте.
Юстус прошелся по стройплощадке, не обращая ни малейшего внимания на то, что все не сводят с него глаз. Перед нами с Джошем он остановился.
— Лепрозная банка верблюжьих соплей, значит? — вполголоса переспросил он.
— Древнееврейское благословение, — отважился я.
— Вам, ребятки, самое место в горах, с другими мятежниками. — И римлянин хохотнул, взъерошил нам волосы и ушел.
В тот вечер — по пути домой в Назарет — закат снова красил холмы розовым. Помимо того, что Джоша вымотала работа, он, казалось, был раздосадован происшествием.
— А ты это знал — что нельзя ничего на песке строить?
— Конечно. Отец про это уже давно твердит. То есть строить, конечно, можно, только все развалится.
Джошуа задумчиво кивнул:
— А на почве? На простой земле? На ней можно?
— Лучше всего на камне. Но и утрамбованная грязь, наверное, сойдет.
— Надо будет запомнить.
В те дни, начав работать у отца, с Мэгги мы виделись редко. Я поймал себя на том, что с нетерпением жду Шабата, когда мы пойдем в синагогу и я смогу потусоваться снаружи, с женщинами, пока мужчины внутри будут слушать Тору или диспуты фарисеев. Только так я смогу поговорить с Мэгги без Джошуа: хоть он и презирал фарисеев уже тогда, но понимал, что у них можно чему-то научиться, а потому собирался весь Шабат просидеть в синагоге. Мне до сих пор не дает покоя мысль: не было ли то время, украдкой проведенное с Мэгги, какой-то изменой Джошу. Но позже, когда я об этом спросил, он ответил:
— Господь не прочь извинить тебе грех того, что ты — дитя человеческое, однако ты и сам должен прощать себя за то, что некогда был ребенком.
— Наверно, так и надо.
— Конечно, так и надо, я ведь сын Божий, балбес. А кроме того, Мэгги ведь все равно хотелось только обо мне говорить, правда?
— Не всегда, — соврал я.
В Шабат перед убийством я наткнулся на Мэгги у синагоги — она сидела в одиночестве под финиковой пальмой. Я подгреб к ней поболтать, но почему-то не мог оторвать взгляда от собственных ног. Я знал, что стоит мне заглянуть в ее глаза — и я забуду, что хотел сказать, поэтому смотрел на нее лишь урывками: так смотрят на солнце в жаркий день, как бы проверяя, на месте ли источник духоты.
— Где Джошуа? — Таковы, разумеется, были первые ее слова.
— С мужчинами учится.
Ответ, похоже, ее несколько разочаровал, но спустя секунду ее лицо посветлело.
— Как ваша работа?
— Трудно. Играть мне нравилось больше.
— А на что Сефорис похож? На Иерусалим?
— Нет, поменьше. Но римлян тоже много. — Римлян она уже видела. Нужно было чем-то ее поразить. — И еще там куча кумиров — статуй разных людей.
Мэгги прикрыла рот ладошкой и хихикнула.
— В самом деле, статуи? Я бы хотела посмотреть.
— Так пойдем с нами. Выходим завтра утром, очень рано, пока никто не проснулся.
— Не могу. Что я маме скажу?
— Скажи, что идешь в Сефорис с Мессией и его корешем.
Она распахнула глаза, и я быстро отвел взгляд, чтобы не поддаться чарам.
— Нельзя так говорить, Шмяк.
— Я видел ангела.
— Ты же сам говорил, что об этом нельзя рассказывать.
— Я пошутил. Скажи маме, что я нашел пчелиный рой и позвал тебя собирать мед, пока пчелы с утра на холоде еще сонные. Сегодня полнолуние, все будет хорошо видно. Может, и поверит.
— Может, только она же поймет, что я солгала, если я меду домой не принесу.
— Тогда скажешь ей, что это оказалось осиное гнездо. Она все равно считает нас с Джошем придурками, правда?
— Джоша она считает малость тронутым, а вот тебя — да, тебя она считает придурком.
— Вот видишь, мой план действует. Ибо сказано: «Если мудрец всегда кажется глупцом, его промахи никого не разочаруют, а успехи — приятный сюрприз».
Мэгги шлепнула меня по ноге:
— Нигде такое не сказано.
— Сказано-сказано. Имбецилы, глава три, стих семь.
— Нет никакой Книги Имбецилов.
— Тогда, может, Ишакий четыре-пять?
— Ты это сам придумал.
— Пошли с нами, а в Назарет вернешься еще до того, как надо будет за водой утром идти.
— Зачем так рано? Что вы там задумали?
— Будем делать обрезание Аполлону.
Она ничего на это не сказала — лишь посмотрела так, будто у меня на лбу огненными буквами отпечаталось: «Врун».
— Это не я придумал, — сказал я. — Это все Джошуа.
— Тогда пойду, — сказала она.
Глава 5

Аллилуйя, получилось. Я наконец заставил ангела выйти из номера. Все было так.
Разиил позвонил портье и распорядился прислать в номер Хесуса. Через несколько минут наш друг-латинос стоял навытяжку возле ангельского ложа.
— Скажи ему, что мне нужен «Дайджест мыльных опер», — велел Разиил.
Я перевел на испанский:
— Добрый день, Хесус. Как ты сегодня поживаешь?
— Я поживаю хорошо, сэр, а вы?
— Лучше некуда, особенно если учесть, что вот этот человек держит меня тут заложником.
— Вели ему поторопиться, — сказал Разиил.
— Он что — по-испански не понимает? — спросил Хесус.
— Ни бельмеса, но если ты вдруг заговоришь на иврите, мне каюк.
— Вы в самом деле заложник? А я все думаю, почему вы из номера никуда не выходите. Может, полицию вызвать?
— Это не обязательно, но прошу тебя: покачай головой, как будто извиняешься.
— Чего так долго? — спросил Разиил. — Дай ему денег и пусть идет.
— Он говорит, что ему не позволено покупать для тебя печатные издания, но он может показать тебе дорогу туда, где ты их сам сможешь приобрести.
— Это курам на смех. Он слуга или кто? Пусть делает, как я сказал.
— Господи, Хесус, теперь он спрашивает, не желаешь ли ты испытать на себе всю мощь его мужской наготы.
— Он что, спятил? У меня жена и двое детей.
— К сожалению, спятил. Покажи ему, пожалуйста, что тебя его предложение оскорбило до глубины души, и в знак этого плюнь в него и выскочи из комнаты.
— Ну, я не знаю, сэр, все-таки плеваться в гостей…
Я протянул ему пачку банкнот: он уже научил меня, каким должен быть размер чистосердечной благодарности в этой стране.
— Прошу тебя — ему это лишь пойдет на пользу.
— Будет исполнено, мистер Шмяк. — И Хесус запустил впечатляющий харчок, который приземлился на грудь ангельского халата, где разлетелся брызгами и потек струйками.
Разиил вскочил на ноги.
— Хорошая работа, Хесус, теперь выругайся.
— Хуедрочка!
— По-испански, пожалуйста.
— Извините, я хвастался своим английским. Я знаю много неприличных слов.
— Молодец, но все равно будь добр — по-испански.
— Pendejo!
— Великолепно, теперь выскакивай из комнаты.
Хесус развернулся и с неистовым топотом вылетел за дверь, которой громко за собою хлопнул.
— Он в меня плюнул? — Разиил никак не мог поверить своим глазам. — В Ангела Божия? И он в меня плюнул?
— Да, потому что ты его оскорбил.
— Он назвал меня хуедрочкой. Я слышал.
— В его культуре, Разиил, смертельное оскорбление — просить кого-то купить тебе «Дайджест мыльных опер». Нам еще повезет, если он в следующий раз согласится принести нам пиццу.
— Но я хочу «Дайджест мыльных опер».
— Он сказал, что его можно купить в киоске на улице. Хочешь, я схожу?
— Придержи коней, апостол, знаю я твои штучки. Сам куплю. Ты сиди тут.
— Тебе же, наверно, деньги понадобятся? — И я протянул ему несколько купюр.
— Если выйдешь из номера, я отыщу тебя в тот же миг. Тебе это известно?
— Абсолютно.
— От меня не скроешься.
— Даже не мечтаю. Давай быстрей. Он как-то боком прошаркал к двери.
— И не пытайся от меня запираться, я возьму с собой ключ. Не то чтобы он мне требовался — я же все-таки Ангел Божий.
— А также хуедрочка.
— Я даже не знаю, что это такое.
— Иди, иди, иди, — вытолкал его я. — Бог в помощь, Разиил.
— Пока меня не будет, пиши евангелие.
— Будь спок. — Я захлопнул дверь у него перед носом и накинул на нее крючок.
К тому моменту Разиил отсмотрел несколько сотен часов американского телевидения. Мог бы и заметить, что, выходя на улицу, люди надевают обувь.
Как я и подозревал, книга — Писание, однако на этаком цветистом английском, языке, коим я пользуюсь теперь. Перевод Торы и Пророков с иврита иногда кривоват, но первая часть все равно похожа на нашу Книгу. Поразительный все-таки язык — английский. Столько слов. В наше время их было гораздо меньше — от силы сотня, мы пользовались ими все время, и тридцать служили синонимами «вины». А в этом языке можно богохульствовать часами и ни разу не повториться. Целые стаи, косяки и стада слов. Потому я и должен рассказывать историю Джошуа на этом языке.
Я спрятал книгу в ванной, чтобы можно было запираться там и читать, пока ангел сидит в комнате. У меня мало времени на чтение той части, которая называется «Новый Завет», но совершенно очевидно — это история жизни Джошуа. Или какие-то эпизоды.
Изучу ее позже, а пока — продолжаем истинную повесть.
Наверное, стоило хорошенько прикинуть, что именно мы собираемся натворить, а уж потом приглашать Мэгги. То есть имеется же, наверное, какая-то разница, кому делать обрезание — младенцу восьми дней от роду (такое она уже видела) или десятифутовой статуе греческого бога.
1 2 3 4 5 6 7 8