на недолгие месяцы орбиты этих комет схлестнулись с моей и навсегда изменили ее течение.
Не подрывая интереса к дальнейшим моим воспоминаниям, должен поставить вас в известность (если вы еще не догадались сами), что ни процветающего торговца, ни выдающегося государственного деятеля, ни даже поэта или видного живописца из меня не вышло. Фортуна не сулила мне также получить хоть какую-нибудь материальную поддержку из рук моего родственника сэра Генри Полликсфена. Можно подумать, вся моя жизнь ушла на то, чтобы опровергнуть пророчество цыганки. Я — убийца, должен признаться в этом с самого начала, и даже те, кто ведать не ведает о моем преступлении (за которое я наказан разве что собственной совестью), признают, что из меня вышел моральный урод, подонок, поносимый каждым, кто хотел бы зваться добродетельным человеком. Однако я попрошу вас повременить с суждением, а сперва послушать мою историю — или историю леди Боклер, или историю Тристано — смотря с какой стороны к ней подступить.
Глава 2
При иных обстоятельствах я пошел бы пешком, ведь от моей квартиры над лавкой мистера Шарпа было рукой подать до дома лорда У*** на Сент-Джеймской площади. Но поскольку приглашение исходило от Топпи, он счел себя обязанным нанять перевозочное средство (свой всем известный не в меру пышный экипаж он приобрел позднее), и вот в девять часов мы шумно двинулись по Хеймаркет в двух портшезах, несомых коренастыми потными носильщиками.
Надобно оговорить сразу, что, пробыв в Лондоне два месяца, я тогда впервые выбрался в приличное общество. Этим, наверное, можно объяснить, хотя и не оправдать, то, о чем будет рассказано далее. Правда, я несколько раз посетил Рейнла-Гарденз в Челси, где заплатил полкроны за удовольствие обойти вокруг Ротонды и наблюдать фейерверк в присутствии Достойных Особ, а на прошлой неделе мне довелось пить за здоровье короля в обществе Топпи и его новых друзей после концерта в Воксхолл-Гарденз. Однако преимущественным образом я вынужден был довольствоваться более скромным и трезвым обществом, каковое составляли мистер Шарп и его семейство, количеством восполнявшее то, что проигрывало в качестве. Эту дружескую привязанность не одобрял Топпи, который часто напоминал мне, что у изготовителя париков, обремененного семью голодными ртами, едва ли возникнет когда-либо желание заказать живописцу портрет или пейзаж.
На подходе к дому (среди залитой лунным светом площади, где теснились со всех сторон коляски, фаэтоны, портшезы и глянцевые, запряженные четверками кареты в брызгах загородной грязи), Топпи принялся сыпать уверениями, что на сегодняшнем сборище круг моих знакомых дам может существенно пополниться. Я не всегда был так уродлив, как теперь, и в глубине души лелеял робкую надежду на женитьбу, потому увлеченно слушал описания различных мисс и леди. Превознося компанию, с которой нам предстояло встретиться, Топпи дал понять, что мне нужно только произвести благоприятное впечатление и вскоре меня начнут осаждать заказчики своих карандашных и живописных портретов. Дальше он повел рассказ о знаменитом портретисте, соучредителе Королевской академии, сэре Эндимионе Старкере, который, как он предполагал, собирался почтить собрание своим присутствием. Едва ли найдется в Европе видная персона, уверял он, не перенесенная на полотно искусной кистью сэра Эндимиона; лорд Норт, герцог Графтон, Эдмунд Берк, лорд Рокингем, маркиз де Помбаль, мадам де Помпадур, даже сам король Георг — все они, а также многие прочие, послужили в свое время моделью этому отмеченному славой джентльмену.
— Я встречался с сэром Эндимионом раз или два, — добавил Топпи, — и не сомневайся, Джордж, если увижу его сегодня, непременно вас познакомлю.
К тому времени, как мы вышли на бодряще-прохладный воздух (стоял ранний сентябрь), эти слова, как в свое время пророчество цыганки, представились мне твердым обещанием, не исполнить которое невозможно.
В дверях Топпи назвал наши имена, и мы были пропущены внутрь ливрейным лакеем, которому вручили свои шляпы. Пожилой страж склонился в почтительном поклоне, однако мне показалось, что отцовская треуголка, украшенная перьями, а также ряд других деталей моего туалета не произвели на него того впечатления, какое он постарался обозначить. Ради такого случая Топпи одолжил мне один из своих кафтанов, а также пару башмаков с золочеными пряжками — Томас, его лакей, немало потрудился, наводя на них глянец. Но вот мои камзол и штаны не отвечали требованиям момента; более того, они регулярно служили мне по воскресным утрам уже год или два, что, на мой взгляд, отразилось на их состоянии чересчур заметно.
Наверху мы обнаружили гостей в великолепной гостиной, с резными карнизами и богато декорированными стенами: в витых листья аканта, золотых снопах и венках из жимолости. Топпи представил меня нескольким значительным особам женского пола, которые, низко присев, принялись с опущенными веками благосклонно выслушивать мои комплименты. Я собрался было ангажировать одну из них на менуэт, однако Топпи, извинившись, повлек меня в восьмиугольную комнату, со стенной отделкой из красного бархата и антикварными мраморными бюстами на консолях. Там только что собрала обильную дань аплодисментов за исполненную арию певица, обладательница красивого меццо-сопрано, и слушатели взялись за карты, чтобы возобновить ломберную партию.
— Она не пришла, — убитым голосом пробормотал Топпи в свой кружевной галстук.
На вечеринку он явился из-за леди Сакариссы Ласселлз — а вернее, его привела сюда надежда вновь ее здесь увидеть. Он познакомился с ней прошлым вечером на Тоттнем-Корт-роуд, где мы в «Чайных садах Адама и Евы» играли в голландские кегли. Я тут же заподозрил, что леди Сакарисса, дочь недавно провозглашенного пэра, оставила в душе моего друга неизгладимый отпечаток: в ее присутствии он заиграл вдохновенно, исполнившись необычной жажды победы.
Я последовал за Топпи в переполненную гостиную, где мы отведали пунша. За пуншем Топпи просвещал меня насчет имен и званий сановных гостей, но, завидев наконец личико леди Сакариссы (она оживленно беседовала в другом конце комнаты с группой игроков), тут же умолк. Извинившись, он поспешил в уголок под канделябр, где вскоре у них с леди Сакариссой начался обмен приседаниями и поклонами.
Я же перевел взгляд на других гостей — Достойнейших Особ, как назвал их почтительным шепотом Топпи, когда мы взбирались по парадной лестнице, похожей на мраморный каскад, текущий меж парами каннелированных колонн. Это были самые богатые, родовитые, блестящие фигуры бомонда, сплошь надушенные и напудренные; их шляпы украшали золотые кружева, шпаги — серебряные рукоятки, тела облекали наинаряднейшие придворные туалеты, парчовые, в гофрированных оборках. На чьей-то белой груди сияло бриллиантовое ожерелье — дар Индии или Аравии; в чьей-то высокой, искусно сплетенной прическе играли при свечах рубины, меж тем как носительница этого сооружения заливалась смехом в компании красивого юного джентльмена с мушкой на нарумяненной щеке. На декольтированных лифах некоторых дам, в красивых каскадах их волос я с изумлением обнаруживал детали моды, поистине из ряда вон выходящей: букеты свежих цветов, виноградные гроздья и даже мелкие овощи, словно бы там и произраставшие, или же крошечные модели карет, в которые были впряжены игрушечные лошадки. Что подумали бы обо всем этом добродетельные и здравомыслящие матроны Аппер-Баклинга, спросил я себя.
Но — вот уж чудо из чудес — иные джентльмены не уступали дамам в необузданной эксцентричности нарядов, далеко перешагнувших границы привычной моды. Туго стянутые камзолы и штаны поражали глаз смелым узором, наподобие африканской зебры, или же яркими цветами, заимствованными у павлинов и канареек; из часовых карманчиков свешивались неимоверной длины золотые или серебряные цепи, на которых болтались блестящие часы (а то и две пары) явно несообразного размера. Каждый из этих франтов в одной руке сжимал крошечный бинокль, через который довольно критически озирал собравшихся, а в другой — гигантскую трость, декорированную желтыми кисточками. Попеременно он откладывал эти предметы в сторону, чтобы пригладить шелковый галстук, завязанный большим бантом под подбородком, или поправить миниатюрную треуголку, которая покоилась не совсем на его голове, а скорее — на труднодосягаемых высотах парика. Уравновесив таким образом композицию своего туалета и узрев в бинокль какую-либо интересную для себя особу, франт пускался в противоположный угол помещения чудной, на цыпочках, походкой, выдававшей, как можно было заподозрить, страшные муки из-за не в меру узких штанов и тесных, малюсеньких башмаков.
И все же, какие прекрасные наряды то и дело выхватывал глаз! И какие благородные черты! Я узнал видного члена платы общин: он беседовал со знаменитым актером, сыгравшим недавно роль Отелло на сцене «Друри-Лейн»; поблизости старая герцогиня — приятельница короля — обменивалась сплетнями с неким адмиралом и неким послом (оба были в больших пудреных париках); слева, по соседству от меня, известный своим любвеобилием пэр склонялся в глубоком поклоне перед высокой дамой, чье лицо было скрыто черной маской.
Единственным из гостей, не способным похвалиться ни богатством, ни родословной, ни чинами, — помимо, разумеется, меня самого — был, по всей видимости, пожилой джентльмен, всецело ушедший в созерцание пряжек своих башмаков. Его пудреный парик и элегантный, вполне соответствующий случаю наряд могли бы произвести гораздо большее впечатление, если бы не иссохшие члены и увядшее лицо, которое я сравнил бы по колориту и фактуре с растрескавшейся корочкой на яично-молочном креме, когда этот последний моей матери не удавался. Густая сетка морщин и болезненный цвет кожи делали этого господина похожим на египетскую мумию. Он занимал плетеный стул у окна, к которому периодически обращал взор, когда уставал любоваться своими пряжками; можно было подумать, он тревожно ожидает чьего-то прихода.
Описанный гость выглядел не настолько выигрышно, чтобы надолго приковать к себе мое внимание, и вскоре я обратился к другим, более духоподъемным персонажам. Начались танцы, и я, осушив вторую чашу пунша, подумывал присоединиться к кружащимся на паркете парам. Однако, поскольку большая часть компании недавно прибыла из Длинного Зала в Хэмпстеде, леди не расположены были танцевать менуэты. Я попытал счастья у нескольких юных чаровниц, но все они ответили вежливым отказом, сославшись на упадок сил после предыдущей ассамблеи. При всем том я не мог не заметить, как буквально через несколько минут все они поочередно испытали новый прилив энергии (на сей раз приглашение исходило от юного лорда).
Оставив свои замыслы, я обнаружил себя в компании троих джентльменов: они заметили мой неуспех у дам и великодушно позвали к карточному столу, на партию в вист. Когда я признался, что не обучен этой игре (вспомните, что я вырос в семье священника), один из них терпеливо объяснил мне ее смысл и правила, другой же, изъяв у меня чашу, любезно наполнил ее вновь. Некоторое время мы ставили по три пенса, и я, оказавшись способным учеником, быстро наловчился и вскоре разбогател на полкроны. Новые друзья принялись поздравлять меня и расхваливать мой ум. Они просили дать им отыграться — я незамедлительно согласился, поскольку мне понравилось их общество, а кроме того, фортуна до сих пор взирала на меня благосклонно. Мы удвоили ставки и возобновили игру. Я почти не сомневался, что увеличу свой выигрыш, но после единственной удачной партии везение от меня отвернулось, а затем окончательно перешло к одному из моих соперников, мистеру Ларкинсу, джентльмену с биноклем и тростью, украшенной кисточками. Соответственным порядком я лишился не только выигранной полукроны, но и всей прочей своей наличности. Партнеры не отказывали мне в возможности восполнить потери, однако пришлось сослаться на плачевное состояние моего кошелька.
— Поймите, на сегодняшний день я всего лишь бедный художник, пока что неизвестный миру. Однако, — поспешил я добавить к этому признанию, — считаясь весьма искусным портретистом, я с немалыми надеждами смотрю в будущее.
Это заявление не оставило моих компаньонов равнодушными.
— Я еще прежде заметил, что вы неглупый юноша, — отозвался партнер мистера Ларкинса, джентльмен в красной, как кларет, жилетке, затканной серебряными нитями. Когда я назвал свою профессию, он улыбнулся с одобрительным видом и тут же поспешил мне на помощь. Под толстым слоем пудры и мышино-серыми мушками его лицо хранило выражение любезности и благорасположенности. — Уверен, вы сможете поправить свои дела, как в картах, так и в профессиональных занятиях, — продолжал он, — посему я готов ссудить вам гинею или даже две, чтобы наша игра продолжилась.
Одарив меня еще более добродушной улыбкой, он вытащил кошелек, сшитый из меха горностая, достал оттуда несколько монет, положил на стол и толкнул в мою сторону. Отказаться от столь щедрого предложения, подумалось мне, значило бы пойти против приличий; игра меня к тому же очень занимала, поэтому я без дальнейших раздумий взял монеты. Вновь, на сей раз по моей просьбе, ставки были удвоены, и, вооружившись курительными трубками и пуншем, мы весело взялись за карты. Фортуна, однако, не проявила ко мне такой благосклонности, как соперник, и две гинеи незамедлительно отправились вслед за проигранной ранее полукроной. Мне снова пришлось вывернуть свой кошелек и признаться, что проигрался в пух.
Соперники выказали предельную снисходительность. Мистер Ларкинс с партнером дружно посетовали на это — несомненно, временное — невезение и предложили воспользоваться их финансовым содействием. Сдавшись на их великодушные уговоры, я принял из того же горностаевого кошелька еще три гинеи и присоединил к прежнему долгу. Я старался как мог, но играл все так же несчастливо, и оказался неспособен выплатить как последнюю, так и предыдущую ссуду. Джентльмен в кларетовой жилетке воспринял стоически потерю пяти гиней и указал мне адрес на Сент-Олбанз-стрит, куда я могу, если сочту удобным, принести через два дня свой долг.
«Мне и днем с огнем не сыскать нигде пяти гиней», — должен был бы я признаться любезному джентльмену. Однако я боялся, что, высказав сомнение в своей платежеспособности, подведу человека, который мне поверил. Поэтому я сказал, что его предложение вполне приемлемо, вслед за чем он обменялся улыбками с мистером Ларкинсом, который складывал в кошелек свой выигрыш, и с мистером Сторчем — менее словоохотливым джентльменом, моим партнером, понесшим такие же потери, как и я.
— Теперь нам придется с вами расстаться, — произнес джентльмен с Сент-Олбанз-стрит, пока все трое дружно вытряхивали пепел из трубок, — но я с нетерпением буду ждать нашей встречи на следующей неделе, Котли, и, надо сказать, не только из-за своих заблудших пяти гиней. Спросите сэра Эндимиона Старкера, — заключил он и вместе с остальными исчез в толчее кринолинов, турнюров и тростей с кисточками.
Можете себе представить, как я был потрясен, узнав, что проиграл пять гиней не кому-нибудь, а самому сэру Эндимиону Старкеру, джентльмену, который перенес на полотно черты столь многих Достойных Особ, включая даже и короля. Не сомневаюсь: в следующие минуты мое лицо могло служить примером тесного соседства противоположных чувств — нетерпеливого предвкушения и мучительной растерянности. Но… судьба свела меня с достойнейшей из Достойных Особ, человеком, достигшим вершин в профессии, к которой я мечтал приобщиться, и, осознав это, я подумал, что, в конечном итоге, моя неудача в картах не столь уж фатальна.
Отойдя от карточного стола, я занял один из буковых стульев у окна и, притаившись в тени тяжелой камчатной занавески, стал размышлять о том, как справиться с ситуацией или даже обратить ее себе на пользу. Со временем я заметил, что выбрал себе место рядом с тем самым пожилым джентльменом, который прежде попался мне на глаза. Ни пряжки на туфлях, ни окно его больше не занимали — всеми заброшенный, он, казалось, погрузился в дремоту, давая мне случай получше его рассмотреть. Роста он был немного ниже среднего, но, при коротких конечностях, которые заканчивались совсем уже миниатюрными ладонями и ступнями, обладал внушительным брюхом, туго натягивавшим его бледно-зеленый, с желтоватым отливом камзол. На небольшом, кремового цвета личике выделялся своими размерами костистый нос — ни дать ни взять клюв ястреба-перепелятника. Кончик этого изогнутого клюва подобием клещей сходился с выпуклым бритым подбородком, почти полностью скрывая из виду крохотный рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Не подрывая интереса к дальнейшим моим воспоминаниям, должен поставить вас в известность (если вы еще не догадались сами), что ни процветающего торговца, ни выдающегося государственного деятеля, ни даже поэта или видного живописца из меня не вышло. Фортуна не сулила мне также получить хоть какую-нибудь материальную поддержку из рук моего родственника сэра Генри Полликсфена. Можно подумать, вся моя жизнь ушла на то, чтобы опровергнуть пророчество цыганки. Я — убийца, должен признаться в этом с самого начала, и даже те, кто ведать не ведает о моем преступлении (за которое я наказан разве что собственной совестью), признают, что из меня вышел моральный урод, подонок, поносимый каждым, кто хотел бы зваться добродетельным человеком. Однако я попрошу вас повременить с суждением, а сперва послушать мою историю — или историю леди Боклер, или историю Тристано — смотря с какой стороны к ней подступить.
Глава 2
При иных обстоятельствах я пошел бы пешком, ведь от моей квартиры над лавкой мистера Шарпа было рукой подать до дома лорда У*** на Сент-Джеймской площади. Но поскольку приглашение исходило от Топпи, он счел себя обязанным нанять перевозочное средство (свой всем известный не в меру пышный экипаж он приобрел позднее), и вот в девять часов мы шумно двинулись по Хеймаркет в двух портшезах, несомых коренастыми потными носильщиками.
Надобно оговорить сразу, что, пробыв в Лондоне два месяца, я тогда впервые выбрался в приличное общество. Этим, наверное, можно объяснить, хотя и не оправдать, то, о чем будет рассказано далее. Правда, я несколько раз посетил Рейнла-Гарденз в Челси, где заплатил полкроны за удовольствие обойти вокруг Ротонды и наблюдать фейерверк в присутствии Достойных Особ, а на прошлой неделе мне довелось пить за здоровье короля в обществе Топпи и его новых друзей после концерта в Воксхолл-Гарденз. Однако преимущественным образом я вынужден был довольствоваться более скромным и трезвым обществом, каковое составляли мистер Шарп и его семейство, количеством восполнявшее то, что проигрывало в качестве. Эту дружескую привязанность не одобрял Топпи, который часто напоминал мне, что у изготовителя париков, обремененного семью голодными ртами, едва ли возникнет когда-либо желание заказать живописцу портрет или пейзаж.
На подходе к дому (среди залитой лунным светом площади, где теснились со всех сторон коляски, фаэтоны, портшезы и глянцевые, запряженные четверками кареты в брызгах загородной грязи), Топпи принялся сыпать уверениями, что на сегодняшнем сборище круг моих знакомых дам может существенно пополниться. Я не всегда был так уродлив, как теперь, и в глубине души лелеял робкую надежду на женитьбу, потому увлеченно слушал описания различных мисс и леди. Превознося компанию, с которой нам предстояло встретиться, Топпи дал понять, что мне нужно только произвести благоприятное впечатление и вскоре меня начнут осаждать заказчики своих карандашных и живописных портретов. Дальше он повел рассказ о знаменитом портретисте, соучредителе Королевской академии, сэре Эндимионе Старкере, который, как он предполагал, собирался почтить собрание своим присутствием. Едва ли найдется в Европе видная персона, уверял он, не перенесенная на полотно искусной кистью сэра Эндимиона; лорд Норт, герцог Графтон, Эдмунд Берк, лорд Рокингем, маркиз де Помбаль, мадам де Помпадур, даже сам король Георг — все они, а также многие прочие, послужили в свое время моделью этому отмеченному славой джентльмену.
— Я встречался с сэром Эндимионом раз или два, — добавил Топпи, — и не сомневайся, Джордж, если увижу его сегодня, непременно вас познакомлю.
К тому времени, как мы вышли на бодряще-прохладный воздух (стоял ранний сентябрь), эти слова, как в свое время пророчество цыганки, представились мне твердым обещанием, не исполнить которое невозможно.
В дверях Топпи назвал наши имена, и мы были пропущены внутрь ливрейным лакеем, которому вручили свои шляпы. Пожилой страж склонился в почтительном поклоне, однако мне показалось, что отцовская треуголка, украшенная перьями, а также ряд других деталей моего туалета не произвели на него того впечатления, какое он постарался обозначить. Ради такого случая Топпи одолжил мне один из своих кафтанов, а также пару башмаков с золочеными пряжками — Томас, его лакей, немало потрудился, наводя на них глянец. Но вот мои камзол и штаны не отвечали требованиям момента; более того, они регулярно служили мне по воскресным утрам уже год или два, что, на мой взгляд, отразилось на их состоянии чересчур заметно.
Наверху мы обнаружили гостей в великолепной гостиной, с резными карнизами и богато декорированными стенами: в витых листья аканта, золотых снопах и венках из жимолости. Топпи представил меня нескольким значительным особам женского пола, которые, низко присев, принялись с опущенными веками благосклонно выслушивать мои комплименты. Я собрался было ангажировать одну из них на менуэт, однако Топпи, извинившись, повлек меня в восьмиугольную комнату, со стенной отделкой из красного бархата и антикварными мраморными бюстами на консолях. Там только что собрала обильную дань аплодисментов за исполненную арию певица, обладательница красивого меццо-сопрано, и слушатели взялись за карты, чтобы возобновить ломберную партию.
— Она не пришла, — убитым голосом пробормотал Топпи в свой кружевной галстук.
На вечеринку он явился из-за леди Сакариссы Ласселлз — а вернее, его привела сюда надежда вновь ее здесь увидеть. Он познакомился с ней прошлым вечером на Тоттнем-Корт-роуд, где мы в «Чайных садах Адама и Евы» играли в голландские кегли. Я тут же заподозрил, что леди Сакарисса, дочь недавно провозглашенного пэра, оставила в душе моего друга неизгладимый отпечаток: в ее присутствии он заиграл вдохновенно, исполнившись необычной жажды победы.
Я последовал за Топпи в переполненную гостиную, где мы отведали пунша. За пуншем Топпи просвещал меня насчет имен и званий сановных гостей, но, завидев наконец личико леди Сакариссы (она оживленно беседовала в другом конце комнаты с группой игроков), тут же умолк. Извинившись, он поспешил в уголок под канделябр, где вскоре у них с леди Сакариссой начался обмен приседаниями и поклонами.
Я же перевел взгляд на других гостей — Достойнейших Особ, как назвал их почтительным шепотом Топпи, когда мы взбирались по парадной лестнице, похожей на мраморный каскад, текущий меж парами каннелированных колонн. Это были самые богатые, родовитые, блестящие фигуры бомонда, сплошь надушенные и напудренные; их шляпы украшали золотые кружева, шпаги — серебряные рукоятки, тела облекали наинаряднейшие придворные туалеты, парчовые, в гофрированных оборках. На чьей-то белой груди сияло бриллиантовое ожерелье — дар Индии или Аравии; в чьей-то высокой, искусно сплетенной прическе играли при свечах рубины, меж тем как носительница этого сооружения заливалась смехом в компании красивого юного джентльмена с мушкой на нарумяненной щеке. На декольтированных лифах некоторых дам, в красивых каскадах их волос я с изумлением обнаруживал детали моды, поистине из ряда вон выходящей: букеты свежих цветов, виноградные гроздья и даже мелкие овощи, словно бы там и произраставшие, или же крошечные модели карет, в которые были впряжены игрушечные лошадки. Что подумали бы обо всем этом добродетельные и здравомыслящие матроны Аппер-Баклинга, спросил я себя.
Но — вот уж чудо из чудес — иные джентльмены не уступали дамам в необузданной эксцентричности нарядов, далеко перешагнувших границы привычной моды. Туго стянутые камзолы и штаны поражали глаз смелым узором, наподобие африканской зебры, или же яркими цветами, заимствованными у павлинов и канареек; из часовых карманчиков свешивались неимоверной длины золотые или серебряные цепи, на которых болтались блестящие часы (а то и две пары) явно несообразного размера. Каждый из этих франтов в одной руке сжимал крошечный бинокль, через который довольно критически озирал собравшихся, а в другой — гигантскую трость, декорированную желтыми кисточками. Попеременно он откладывал эти предметы в сторону, чтобы пригладить шелковый галстук, завязанный большим бантом под подбородком, или поправить миниатюрную треуголку, которая покоилась не совсем на его голове, а скорее — на труднодосягаемых высотах парика. Уравновесив таким образом композицию своего туалета и узрев в бинокль какую-либо интересную для себя особу, франт пускался в противоположный угол помещения чудной, на цыпочках, походкой, выдававшей, как можно было заподозрить, страшные муки из-за не в меру узких штанов и тесных, малюсеньких башмаков.
И все же, какие прекрасные наряды то и дело выхватывал глаз! И какие благородные черты! Я узнал видного члена платы общин: он беседовал со знаменитым актером, сыгравшим недавно роль Отелло на сцене «Друри-Лейн»; поблизости старая герцогиня — приятельница короля — обменивалась сплетнями с неким адмиралом и неким послом (оба были в больших пудреных париках); слева, по соседству от меня, известный своим любвеобилием пэр склонялся в глубоком поклоне перед высокой дамой, чье лицо было скрыто черной маской.
Единственным из гостей, не способным похвалиться ни богатством, ни родословной, ни чинами, — помимо, разумеется, меня самого — был, по всей видимости, пожилой джентльмен, всецело ушедший в созерцание пряжек своих башмаков. Его пудреный парик и элегантный, вполне соответствующий случаю наряд могли бы произвести гораздо большее впечатление, если бы не иссохшие члены и увядшее лицо, которое я сравнил бы по колориту и фактуре с растрескавшейся корочкой на яично-молочном креме, когда этот последний моей матери не удавался. Густая сетка морщин и болезненный цвет кожи делали этого господина похожим на египетскую мумию. Он занимал плетеный стул у окна, к которому периодически обращал взор, когда уставал любоваться своими пряжками; можно было подумать, он тревожно ожидает чьего-то прихода.
Описанный гость выглядел не настолько выигрышно, чтобы надолго приковать к себе мое внимание, и вскоре я обратился к другим, более духоподъемным персонажам. Начались танцы, и я, осушив вторую чашу пунша, подумывал присоединиться к кружащимся на паркете парам. Однако, поскольку большая часть компании недавно прибыла из Длинного Зала в Хэмпстеде, леди не расположены были танцевать менуэты. Я попытал счастья у нескольких юных чаровниц, но все они ответили вежливым отказом, сославшись на упадок сил после предыдущей ассамблеи. При всем том я не мог не заметить, как буквально через несколько минут все они поочередно испытали новый прилив энергии (на сей раз приглашение исходило от юного лорда).
Оставив свои замыслы, я обнаружил себя в компании троих джентльменов: они заметили мой неуспех у дам и великодушно позвали к карточному столу, на партию в вист. Когда я признался, что не обучен этой игре (вспомните, что я вырос в семье священника), один из них терпеливо объяснил мне ее смысл и правила, другой же, изъяв у меня чашу, любезно наполнил ее вновь. Некоторое время мы ставили по три пенса, и я, оказавшись способным учеником, быстро наловчился и вскоре разбогател на полкроны. Новые друзья принялись поздравлять меня и расхваливать мой ум. Они просили дать им отыграться — я незамедлительно согласился, поскольку мне понравилось их общество, а кроме того, фортуна до сих пор взирала на меня благосклонно. Мы удвоили ставки и возобновили игру. Я почти не сомневался, что увеличу свой выигрыш, но после единственной удачной партии везение от меня отвернулось, а затем окончательно перешло к одному из моих соперников, мистеру Ларкинсу, джентльмену с биноклем и тростью, украшенной кисточками. Соответственным порядком я лишился не только выигранной полукроны, но и всей прочей своей наличности. Партнеры не отказывали мне в возможности восполнить потери, однако пришлось сослаться на плачевное состояние моего кошелька.
— Поймите, на сегодняшний день я всего лишь бедный художник, пока что неизвестный миру. Однако, — поспешил я добавить к этому признанию, — считаясь весьма искусным портретистом, я с немалыми надеждами смотрю в будущее.
Это заявление не оставило моих компаньонов равнодушными.
— Я еще прежде заметил, что вы неглупый юноша, — отозвался партнер мистера Ларкинса, джентльмен в красной, как кларет, жилетке, затканной серебряными нитями. Когда я назвал свою профессию, он улыбнулся с одобрительным видом и тут же поспешил мне на помощь. Под толстым слоем пудры и мышино-серыми мушками его лицо хранило выражение любезности и благорасположенности. — Уверен, вы сможете поправить свои дела, как в картах, так и в профессиональных занятиях, — продолжал он, — посему я готов ссудить вам гинею или даже две, чтобы наша игра продолжилась.
Одарив меня еще более добродушной улыбкой, он вытащил кошелек, сшитый из меха горностая, достал оттуда несколько монет, положил на стол и толкнул в мою сторону. Отказаться от столь щедрого предложения, подумалось мне, значило бы пойти против приличий; игра меня к тому же очень занимала, поэтому я без дальнейших раздумий взял монеты. Вновь, на сей раз по моей просьбе, ставки были удвоены, и, вооружившись курительными трубками и пуншем, мы весело взялись за карты. Фортуна, однако, не проявила ко мне такой благосклонности, как соперник, и две гинеи незамедлительно отправились вслед за проигранной ранее полукроной. Мне снова пришлось вывернуть свой кошелек и признаться, что проигрался в пух.
Соперники выказали предельную снисходительность. Мистер Ларкинс с партнером дружно посетовали на это — несомненно, временное — невезение и предложили воспользоваться их финансовым содействием. Сдавшись на их великодушные уговоры, я принял из того же горностаевого кошелька еще три гинеи и присоединил к прежнему долгу. Я старался как мог, но играл все так же несчастливо, и оказался неспособен выплатить как последнюю, так и предыдущую ссуду. Джентльмен в кларетовой жилетке воспринял стоически потерю пяти гиней и указал мне адрес на Сент-Олбанз-стрит, куда я могу, если сочту удобным, принести через два дня свой долг.
«Мне и днем с огнем не сыскать нигде пяти гиней», — должен был бы я признаться любезному джентльмену. Однако я боялся, что, высказав сомнение в своей платежеспособности, подведу человека, который мне поверил. Поэтому я сказал, что его предложение вполне приемлемо, вслед за чем он обменялся улыбками с мистером Ларкинсом, который складывал в кошелек свой выигрыш, и с мистером Сторчем — менее словоохотливым джентльменом, моим партнером, понесшим такие же потери, как и я.
— Теперь нам придется с вами расстаться, — произнес джентльмен с Сент-Олбанз-стрит, пока все трое дружно вытряхивали пепел из трубок, — но я с нетерпением буду ждать нашей встречи на следующей неделе, Котли, и, надо сказать, не только из-за своих заблудших пяти гиней. Спросите сэра Эндимиона Старкера, — заключил он и вместе с остальными исчез в толчее кринолинов, турнюров и тростей с кисточками.
Можете себе представить, как я был потрясен, узнав, что проиграл пять гиней не кому-нибудь, а самому сэру Эндимиону Старкеру, джентльмену, который перенес на полотно черты столь многих Достойных Особ, включая даже и короля. Не сомневаюсь: в следующие минуты мое лицо могло служить примером тесного соседства противоположных чувств — нетерпеливого предвкушения и мучительной растерянности. Но… судьба свела меня с достойнейшей из Достойных Особ, человеком, достигшим вершин в профессии, к которой я мечтал приобщиться, и, осознав это, я подумал, что, в конечном итоге, моя неудача в картах не столь уж фатальна.
Отойдя от карточного стола, я занял один из буковых стульев у окна и, притаившись в тени тяжелой камчатной занавески, стал размышлять о том, как справиться с ситуацией или даже обратить ее себе на пользу. Со временем я заметил, что выбрал себе место рядом с тем самым пожилым джентльменом, который прежде попался мне на глаза. Ни пряжки на туфлях, ни окно его больше не занимали — всеми заброшенный, он, казалось, погрузился в дремоту, давая мне случай получше его рассмотреть. Роста он был немного ниже среднего, но, при коротких конечностях, которые заканчивались совсем уже миниатюрными ладонями и ступнями, обладал внушительным брюхом, туго натягивавшим его бледно-зеленый, с желтоватым отливом камзол. На небольшом, кремового цвета личике выделялся своими размерами костистый нос — ни дать ни взять клюв ястреба-перепелятника. Кончик этого изогнутого клюва подобием клещей сходился с выпуклым бритым подбородком, почти полностью скрывая из виду крохотный рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58