До выборов ещё год – через год о них все забудут! – сказал мужчина, стоящий возле меня.
Они ошибались.
Я смотрел на свою одноклассницу. Она смотрела немного в сторону и, казалось, меня не замечала. Я ведь тоже на неё не всё время смотрел. Прибежали девочки из нашего класса, взволнованно говорили о ней, но уже немного, как о посторонней. Белая черта сильно действует на людей.
– У вас даже нет правдивых богов! – говорила её мать. – Ваши лживые боги, как и политики, придумывают законы для других, а сами им никогда не следуют. Разве это боги?!
Обстановка вокруг скалы накалялась, сбегался народ.
– Я никогда не хитрила ради собственной выгоды – это противно моему духу! А что делаете вы? Я насквозь вижу все ваши хитрости и хитрости тех, кто хитрее вас. На что вы размениваете свой дух?! И те, кого вы считаете героями, – вовсе не герои, а всего лишь жалкие наглецы! Поклоняйтесь и дальше деньгам и пиратам! Дух покидает эту землю!
Пиратство на море в то время было разрешено. Закон запрещал преследовать пиратов, сошедших на берег, в порту их корабли с чёрными флагами находились под охраной закона о пиратской неприкосновенности. Нельзя было даже вслух назвать пирата пиратом, если это не было доказано правительственному суду и подтверждено судьёй. Для такого доказательства требовался протокол, составленный и подписанный тремя добропорядочными гражданами в присутствии пирата, личность которого установлена, непосредственно во время совершения им убийства или разбойного нападения на корабле, взятом пиратами на абордаж.
Один рыжий парень из старшего класса, разговаривая со своим другом, слишком громко назвал пиратом человека, сходящего с пиратского корабля. Но тот оказался видным сенатором и заявил о своих правах. Вместо обычного для такого случая подзатыльника рыжего выпороли перед всей школой два солдата.
Я подошёл ближе. По её щеке текла слеза, но она не обращала на это внимания. Мне казалось, что вот-вот что-то произойдёт, что-то из ряда вон выходящее, и они не прыгнут. Это невозможно!
– Мы честнее вас и ваших богов! – сказала напоследок её мать.
И они прыгнули. До этого момента я представлял себе мир как-то иначе, в моём прежнем мире такого произойти не могло. Все мудрые боги, о которых мне с детства твердили, оказались тупыми, равнодушными животными, и ночью, когда сторожа собираются на берегу у костров, прокравшись в школу, я разбил статую главного бога.
После сильного самоубийства над скалой всякий раз нависает какая-то тяжесть, и обычно в этот день, а иногда и в несколько последующих никто больше не заходит за белую черту. Может быть, потому, что слабые по духу самоубийства, совершаемые по ничтожному поводу, никого не могут впечатлить.
Все ждали непонятно чего, но ясно было, что люди просто так теперь не разойдутся. Пришёл пожилой чиновник из мэрии с трясущимися щеками. Пришёл, чтобы успокаивать народ. Было ему от чего трястись! Он как будто зажигал спички над бочкой с порохом. Неверно сказанные слова в таких случаях выливаются в беспорядки, бунты, смену власти, влекут за собой длинную цепь убийств.
Уже был избит «жирная свинья», просто чтобы не мешался – он был тупым и не чувствовал того, что чувствовали все: «Истина есть! Можно жить совсем по-другому!» И в этом проблеске все видели кошмарный гнёт бессмысленной жизни и наполнялись ненавистью к тому бездарному цинизму, который заставляет людей каждый день возвращаться к своим малоприятным делам. Мне казалось, что я в жизни всё понял, как будто я тоже прыгнул вместе с ними.
Чиновник был обречён. Меня позвали домой. В тот день жгли пиратские корабли, и ещё месяц, пока шли беспорядки, скала пустовала. Потом всё пошло своим чередом.
– Пропустите меня, пожалуйста, я тоже самоубийца, – старушка в большой соломенной шляпе неверной походкой шла к белой черте.
Перед ней охотно расступались, но она не собиралась пересекать белую черту, а пошла к нижней трибуне.
Есть две трибуны: верхняя – за белой чертой и та, что пониже, – перед белой чертой. Нижнюю называют трибуной попрошаек.
Старушка сначала просто порыдала, потом заголосила:
– Дом у меня сгорел, со всем добром! Всю жизнь копила, наживала – и нет ничего! Что делать на старости лет, не знаю! Хоть в пропасть прыгай! Ничего мне больше не остаётся!
Старушке сочувственно поддакивали, давали деньги и советы, показывали пальцами на сгоревший дом, находящийся высоко на холме. Пришёл чиновник из префектуры, и старушку куда-то увели, пообещав уладить вопрос.
Вот человек, который потерял всю свою семью:
– Ничего мне больше не надо. Моя жизнь опустела. К чему мне такая жизнь?! Я же человек, а не животное!
Штатный психолог нехотя вступает с ним в диалог. Мы знаем, о чём он с ним будет говорить, выучили уже наизусть – неинтересно! И мы шли послушать философа-парикмахера. Он всегда ходил со складным табуретом и стриг прямо здесь. Я и сейчас как будто слышу его голос:
– Подожди! Ты не готов к смерти! Куда ты спешишь? Ты боишься, что у тебя отнимут твою смерть? Почему бы не отнестись к ней с уважением?! У тебя нет ничего, кроме твоей смерти, – так предстань перед ней в лучшем виде! Можно не любить жизнь и презирать богов, но стоит ли пренебрегать своей смертью?! Смерть не исправит того, что ты должен исправить сам! Подари ей хотя бы что-нибудь совершенное – пусть это будет причёска, которую я сделаю!
Он никогда никого не отговаривал от прыжка в пропасть – он учил людей «правильной смерти».
– Если ты тревожишься здесь, – говорил он, – то там тебя ждёт тревожность в чистом виде, без конца и без края, от которой негде скрыться и не с кем её разделить! Мертвые не знают покоя, поэтому они возвращаются вновь к своим брошенным делам и тревогам.
– Разумом-то я понимаю, что не нужно тревожиться…
– Твой разум, как воин-наёмник, предаст тебя, если увидит, что ты слаб. Он не будет сражаться с твоей тревожностью! А если ему бросить кость надежды – он впадёт в другую крайность и завиляет хвостом. Подлый пёс – пёс-предатель!
Вокруг него всё время собирались люди, некоторые приходили издалека, чтобы его о чём-нибудь спросить или просто послушать его.
– Где находится вечность?
– Здесь! Там, за белой чертой, её не найти! Я пребываю в вечности! Ты – нет! Так где же она?
– Но как её найти?
– Не прячься от неё! Ты спрятался за её противоположность – за однообразные повторения одного и того же. Какое жалкое подобие вечности ты выбрал!
– Могу ли я сейчас правильно умереть?
– Нет! У тебя слишком кислое лицо! Ты не нашёл в себе радость. Что может быть хуже тоскливой смерти?!
Но я так ни разу не увидел ни одного радостного самоубийцы. Парикмахер был первым и последним. Но самоубийцей он не стал. Однажды он серьёзно заболел, и врач сказал, что дни его сочтены. Со всех концов страны в наш город приезжали ученики и последователи философа. Но он так и не вышел из своей хижины и не бросился в пропасть.
Недруги говорили, что перед самой смертью он сказал: «Я ещё не готов!» Ученики же утверждали, что он сказал: «Я умираю каждое мгновение и каждое мгновение рождаюсь вновь. Мне не нужно выходить из дома для того, чтобы броситься в пропасть, – я бросаюсь туда каждый миг».
Но что бы он ни сказал – ожидавшие были разочарованы. Называвшие себя учениками и последователями разъехались, никто из них в пропасть не бросился, школа «правильной смерти» перестала существовать.
Потом что-то произошло. Время изменилось или люди, но всё стало не таким, как раньше. Была война, и о скале самоубийц все забыли. Была кампания против традиции, и скалу самоубийц оградили высокой каменной стеной, вдоль которой ходили часовые. Но такие кампании были всегда, и скалу закрывали много раз.
Я был тогда уже студентом. Мой приятель, который пошёл по церковной линии, сказал, что за восстановление традиции тайно выступила церковь. Вернувшиеся из-за белой черты хорошо чувствуют за собой вину, они очень добросовестные прихожане, и от них большие доходы.
Есть странное древнее пророчество, оно гласит: «Когда люди не будут слушать тех, кто за белой чертой, – они перестанут слышать друг друга, каждый будет сам за себя, и жизнь потеряет силу».
– Вот видите, стена! – видный учёный выступал у стены перед телекамерой. – А мы с вами прекрасно слышим друг друга! Нам тёмные пророчества не нужны! Общество наше процветает, оно стало стабильным – его не могут расшатать выступления безумцев-самоубийц! Самоубийство – это болезнь! Нами уже найдены невидимые глазу мельчайшие червячки, вызывающие это заболевание, и мы уже научились излечивать таких больных горькими пилюлями.
В то время тюрьмы были переполнены людьми, которые попадали туда за неосторожно сказанные слова. За пределами тюрем их никто и никогда больше не услышал.
Постепенно произошла странная перемена: то ли люди поглупели, то ли слова потеряли свою силу – просто никто уже не мог сказать ничего такого, что было бы опасно для власти. Некоторые, недовольные властью, очень старались, но слушали их равнодушно.
Правительство опять сменилось, стену снесли, и опять появились самоубийцы…
Проходило время. Бездарно проходила и моя жизнь. В ней не было ничего особо хорошего и ничего особо плохого. Время то тянулось невыносимо медленно, неизвестно отчего, то пролетало – не успеешь оглянуться.
Никакого шанса на другую жизнь у меня нет. Можно как-то изменить условия своей жизни, но по большому счёту жизнь не изменишь. Смысла нет. Всё равно что переставить мебель в квартире.
И чем больше я думал о своей жизни, тем всё отчётливее понимал, почему она так бездарно проходит. Я упустил свой шанс. Мне нужно было перейти черту вслед за моей одноклассницей, пока они ещё не успели прыгнуть в пропасть.
Я сотни раз потом представлял, как я это делаю. В разных вариантах, по-разному я говорил, по-разному мне отвечали, по-разному разворачивались потом события. Но всё это было уже после. Будь я хотя бы немного взрослее! Почему боги так рано решили меня испытать?
Я спрашивал себя, не навязчивость ли это? Нет, всё нормально. Всё слишком нормально! Только не хватает в жизни чего-то такого, ради чего человеку стоит жить, но можно прожить и без этого. Если бы время вернулось назад, я без сомнения перешёл бы белую черту. А сейчас уже всё равно.
Пожилая женщина, стоя на белой трибуне, показывала всем какие-то многочисленные бумажки. Я подошёл поближе, чтобы было слышно.
– Вот посмотрите, какой я была раньше, – женщина показала пожелтевшую от времени фотографию молодой красотки. – А что теперь? Вы видите! За последнее время они мне сделали десять операций. За эти деньги можно было десять человек вылечить, а я не могу сказать о своём здоровье ничего хорошего! Они только выбивают из меня деньги! Я никак не удовлетворена своим самочувствием! Мне надоело писать жалобы!
– Вы должны были в десятидневный срок предъявить в департамент квитанции за предыдущую операцию, – вежливо отвечает ей представитель госпиталя, – без них гарантия вашего здоровья в соответствии с принятыми нормами составляет 12 процентов. Ваше самочувствие по объективным параметрам вполне соответствует 12-процентной гарантии. Мы имеем нотариально заверенные результаты ваших анализов…
– А то, что после шестой операции вы не обеспечили меня здоровьем в соответствии с приложением к договору, – это вы как объясните?!
– Ничего подобного! Наши рекламные обязательства мы всегда строго выполняем…
Эта женщина собиралась покончить с собой, чтобы доказать своё плохое самочувствие и насолить врачам. Госпиталь в случае её самоубийства должен был заплатить крупный штраф, а врачи лишались надбавок за профессиональное мастерство.
И всё это никому не казалось абсурдным – всё было в порядке вещей.
После всех препирательств женщина с достоинством выпила две таблетки, чтобы ей не было страшно, и шагнула в пропасть.
– Ну, наконец-то! – это говорит другая женщина, ожидающая своей очереди.
Она пришла сюда со своим мужем. Они вместе переходят белую черту. Сразу слышится ругань, они оскорбляют друг друга. В чём дело – понять сложно. Они пришли разобраться «кто кому испортил жизнь», а говорят в основном о том, кто из них «кружку не туда поставил». Они объясняют, что вот так они каждый день друг с другом общаются и это невыносимо. Каждый день – невыносимо! У них уже взрослые дети, которые не пришли сюда. Детям всё равно, прыгнут мать и отец в пропасть или нет. Детям это всё, видимо, надоело, и тошно им от своих родителей.
– Нет, я не буду прыгать, я ни в чём не виноват! Прыгай сама, если хочешь!
– Ну скажите вы все: кто из нас виноват?
От зрителей, конечно, однозначных ответов нет. Я ухожу оттуда – что тут скажешь?! Чем бы всё ни закончилось – всё одинаково ужасно.
Заходят за белую черту и очень злобные и неприятные люди. Они наговорят обо всех столько гадостей, что возвращаться обратно уже неприлично. Они прыгают в пропасть, не вызвав к себе ни малейшего сочувствия.
Теперь это уже не слухи. Самоубийства стали случаться не только на скале самоубийств. Они ничего не хотят говорить и не ждут ни от кого ни сочувствия, ни понимания. Слова, произносимые за белой чертой, потеряли силу.
Я стал ездить по стране и с удивлением узнал, что есть тихие и спокойные города, где жизнь течёт размеренно и неторопливо. Там ничего не знают ни о белой черте, ни о самой традиции. В других городах я обнаружил то, чего никогда не было в нашем городе, – это нищие: уродливые от рождения, калеки, слабоумные и просто жалкие и беспомощные. В наш город они не приходят, даже самые сумасшедшие, даже случайно. В каждом из них живёт страх перед белой чертой, неизвестно откуда взявшийся.
Теория «червячков» долго не продержалась, её вскоре разоблачили, а потом и вовсе забыли о ней, но мнение о том, что самоубийство – это болезнь, осталось. Скалу самоубийств никто специально не запрещал, но «больных» теперь никто не слушал. Их побаивались, никто не знал, что делать в том случае, если, послушав «больного», самому захочется прыгнуть в пропасть. Как такому желанию противостоять – неизвестно. Кто может быть в себе уверен? Только врачи! Они не относятся серьёзно к словам больных, к тому же это их профессиональный риск.
Прошли годы. Я один из старейших жителей в нашем городке. На скале достоинства разместился парк аттракционов. Там есть аттракцион «Прыжок в пропасть». Так на моих глазах перестала существовать традиция, которая поддерживалась много тысячелетий. Теперь уже можно считать, что дух окончательно покинул нашу землю.
Я люблю смотреть, как прыгают в пропасть. Белую черту я никогда не пересекал и не пересекаю – я смотрю снизу со скамеечки. Молодёжь любит прыгать – захватывает дух! У всех прыгнувших сияющие счастливые лица. Я сижу и думаю: может быть, дух и не покидал землю, а совсем наоборот? Разве жизнь можно понять?!
Однажды я как-то сказал о том, что раньше здесь действительно прыгали в пропасть для того, чтобы разбиться, – мне не поверили, подумали, что это шутка такая чудная.
Начался век развлечений и недостоверной информации. Дети теперь не ходят в школу, а сидят по домам перед многочисленными экранами. Появились развлекательные науки, и никто по-настоящему не знает, что вымысел, а что было и есть в действительности, и никого это особо не беспокоит.
Завтра мой юбилей. Меня будет поздравлять мэр нашего города, и происходить это будет в парке аттракционов. Завтра я наконец-то перейду через белую черту. Я сказал организаторам, что в свои годы я ещё остроумен, во мне не иссякло чувство юмора, и даже пообещал пошутить.
Храм
Строительство храма началось с купола. Весть об этом необычном строительстве быстро разнеслась по всей Многоголосой. Любопытные приезжали со всех краёв, чтобы своими глазами увидеть диковинное сооружение из строительных лесов, увенчанное разноцветным куполом.
– То, что строится снизу вверх, – это не храм, а бытовое сооружение. Храм должен строиться сверху! – говорил Арихитек, строитель храма – человек неординарный, известный странными высказываниями.
Учёные, архитекторы, строители, математики, механики, скульпторы, художники и просто люди, стремящиеся ко всему незаурядному, съезжались сюда как на праздник. Они подсказывали решения сложных технических проблем, спорили, рассчитывали устойчивость, изобретали оригинальные конструкции по замене временных опор, механизмы для вдавливания фундамента, предлагали свои конструкции башен для поднятия и опускания храма. Прямо здесь создавались и опробовались новые строительные технологии.
Каждый камень, каждая деталь вначале поднимались выше купола, а затем опускались вниз. Все строители и художники, начавшие расписывать купол, каждое утро также поднимались выше храма, а затем уже опускались вниз и приступали к своей работе.
Казалось, что конструкция, имеющая колоссальный вес, парит в воздухе над причудливыми подъёмными сооружениями и вот-вот рухнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Они ошибались.
Я смотрел на свою одноклассницу. Она смотрела немного в сторону и, казалось, меня не замечала. Я ведь тоже на неё не всё время смотрел. Прибежали девочки из нашего класса, взволнованно говорили о ней, но уже немного, как о посторонней. Белая черта сильно действует на людей.
– У вас даже нет правдивых богов! – говорила её мать. – Ваши лживые боги, как и политики, придумывают законы для других, а сами им никогда не следуют. Разве это боги?!
Обстановка вокруг скалы накалялась, сбегался народ.
– Я никогда не хитрила ради собственной выгоды – это противно моему духу! А что делаете вы? Я насквозь вижу все ваши хитрости и хитрости тех, кто хитрее вас. На что вы размениваете свой дух?! И те, кого вы считаете героями, – вовсе не герои, а всего лишь жалкие наглецы! Поклоняйтесь и дальше деньгам и пиратам! Дух покидает эту землю!
Пиратство на море в то время было разрешено. Закон запрещал преследовать пиратов, сошедших на берег, в порту их корабли с чёрными флагами находились под охраной закона о пиратской неприкосновенности. Нельзя было даже вслух назвать пирата пиратом, если это не было доказано правительственному суду и подтверждено судьёй. Для такого доказательства требовался протокол, составленный и подписанный тремя добропорядочными гражданами в присутствии пирата, личность которого установлена, непосредственно во время совершения им убийства или разбойного нападения на корабле, взятом пиратами на абордаж.
Один рыжий парень из старшего класса, разговаривая со своим другом, слишком громко назвал пиратом человека, сходящего с пиратского корабля. Но тот оказался видным сенатором и заявил о своих правах. Вместо обычного для такого случая подзатыльника рыжего выпороли перед всей школой два солдата.
Я подошёл ближе. По её щеке текла слеза, но она не обращала на это внимания. Мне казалось, что вот-вот что-то произойдёт, что-то из ряда вон выходящее, и они не прыгнут. Это невозможно!
– Мы честнее вас и ваших богов! – сказала напоследок её мать.
И они прыгнули. До этого момента я представлял себе мир как-то иначе, в моём прежнем мире такого произойти не могло. Все мудрые боги, о которых мне с детства твердили, оказались тупыми, равнодушными животными, и ночью, когда сторожа собираются на берегу у костров, прокравшись в школу, я разбил статую главного бога.
После сильного самоубийства над скалой всякий раз нависает какая-то тяжесть, и обычно в этот день, а иногда и в несколько последующих никто больше не заходит за белую черту. Может быть, потому, что слабые по духу самоубийства, совершаемые по ничтожному поводу, никого не могут впечатлить.
Все ждали непонятно чего, но ясно было, что люди просто так теперь не разойдутся. Пришёл пожилой чиновник из мэрии с трясущимися щеками. Пришёл, чтобы успокаивать народ. Было ему от чего трястись! Он как будто зажигал спички над бочкой с порохом. Неверно сказанные слова в таких случаях выливаются в беспорядки, бунты, смену власти, влекут за собой длинную цепь убийств.
Уже был избит «жирная свинья», просто чтобы не мешался – он был тупым и не чувствовал того, что чувствовали все: «Истина есть! Можно жить совсем по-другому!» И в этом проблеске все видели кошмарный гнёт бессмысленной жизни и наполнялись ненавистью к тому бездарному цинизму, который заставляет людей каждый день возвращаться к своим малоприятным делам. Мне казалось, что я в жизни всё понял, как будто я тоже прыгнул вместе с ними.
Чиновник был обречён. Меня позвали домой. В тот день жгли пиратские корабли, и ещё месяц, пока шли беспорядки, скала пустовала. Потом всё пошло своим чередом.
– Пропустите меня, пожалуйста, я тоже самоубийца, – старушка в большой соломенной шляпе неверной походкой шла к белой черте.
Перед ней охотно расступались, но она не собиралась пересекать белую черту, а пошла к нижней трибуне.
Есть две трибуны: верхняя – за белой чертой и та, что пониже, – перед белой чертой. Нижнюю называют трибуной попрошаек.
Старушка сначала просто порыдала, потом заголосила:
– Дом у меня сгорел, со всем добром! Всю жизнь копила, наживала – и нет ничего! Что делать на старости лет, не знаю! Хоть в пропасть прыгай! Ничего мне больше не остаётся!
Старушке сочувственно поддакивали, давали деньги и советы, показывали пальцами на сгоревший дом, находящийся высоко на холме. Пришёл чиновник из префектуры, и старушку куда-то увели, пообещав уладить вопрос.
Вот человек, который потерял всю свою семью:
– Ничего мне больше не надо. Моя жизнь опустела. К чему мне такая жизнь?! Я же человек, а не животное!
Штатный психолог нехотя вступает с ним в диалог. Мы знаем, о чём он с ним будет говорить, выучили уже наизусть – неинтересно! И мы шли послушать философа-парикмахера. Он всегда ходил со складным табуретом и стриг прямо здесь. Я и сейчас как будто слышу его голос:
– Подожди! Ты не готов к смерти! Куда ты спешишь? Ты боишься, что у тебя отнимут твою смерть? Почему бы не отнестись к ней с уважением?! У тебя нет ничего, кроме твоей смерти, – так предстань перед ней в лучшем виде! Можно не любить жизнь и презирать богов, но стоит ли пренебрегать своей смертью?! Смерть не исправит того, что ты должен исправить сам! Подари ей хотя бы что-нибудь совершенное – пусть это будет причёска, которую я сделаю!
Он никогда никого не отговаривал от прыжка в пропасть – он учил людей «правильной смерти».
– Если ты тревожишься здесь, – говорил он, – то там тебя ждёт тревожность в чистом виде, без конца и без края, от которой негде скрыться и не с кем её разделить! Мертвые не знают покоя, поэтому они возвращаются вновь к своим брошенным делам и тревогам.
– Разумом-то я понимаю, что не нужно тревожиться…
– Твой разум, как воин-наёмник, предаст тебя, если увидит, что ты слаб. Он не будет сражаться с твоей тревожностью! А если ему бросить кость надежды – он впадёт в другую крайность и завиляет хвостом. Подлый пёс – пёс-предатель!
Вокруг него всё время собирались люди, некоторые приходили издалека, чтобы его о чём-нибудь спросить или просто послушать его.
– Где находится вечность?
– Здесь! Там, за белой чертой, её не найти! Я пребываю в вечности! Ты – нет! Так где же она?
– Но как её найти?
– Не прячься от неё! Ты спрятался за её противоположность – за однообразные повторения одного и того же. Какое жалкое подобие вечности ты выбрал!
– Могу ли я сейчас правильно умереть?
– Нет! У тебя слишком кислое лицо! Ты не нашёл в себе радость. Что может быть хуже тоскливой смерти?!
Но я так ни разу не увидел ни одного радостного самоубийцы. Парикмахер был первым и последним. Но самоубийцей он не стал. Однажды он серьёзно заболел, и врач сказал, что дни его сочтены. Со всех концов страны в наш город приезжали ученики и последователи философа. Но он так и не вышел из своей хижины и не бросился в пропасть.
Недруги говорили, что перед самой смертью он сказал: «Я ещё не готов!» Ученики же утверждали, что он сказал: «Я умираю каждое мгновение и каждое мгновение рождаюсь вновь. Мне не нужно выходить из дома для того, чтобы броситься в пропасть, – я бросаюсь туда каждый миг».
Но что бы он ни сказал – ожидавшие были разочарованы. Называвшие себя учениками и последователями разъехались, никто из них в пропасть не бросился, школа «правильной смерти» перестала существовать.
Потом что-то произошло. Время изменилось или люди, но всё стало не таким, как раньше. Была война, и о скале самоубийц все забыли. Была кампания против традиции, и скалу самоубийц оградили высокой каменной стеной, вдоль которой ходили часовые. Но такие кампании были всегда, и скалу закрывали много раз.
Я был тогда уже студентом. Мой приятель, который пошёл по церковной линии, сказал, что за восстановление традиции тайно выступила церковь. Вернувшиеся из-за белой черты хорошо чувствуют за собой вину, они очень добросовестные прихожане, и от них большие доходы.
Есть странное древнее пророчество, оно гласит: «Когда люди не будут слушать тех, кто за белой чертой, – они перестанут слышать друг друга, каждый будет сам за себя, и жизнь потеряет силу».
– Вот видите, стена! – видный учёный выступал у стены перед телекамерой. – А мы с вами прекрасно слышим друг друга! Нам тёмные пророчества не нужны! Общество наше процветает, оно стало стабильным – его не могут расшатать выступления безумцев-самоубийц! Самоубийство – это болезнь! Нами уже найдены невидимые глазу мельчайшие червячки, вызывающие это заболевание, и мы уже научились излечивать таких больных горькими пилюлями.
В то время тюрьмы были переполнены людьми, которые попадали туда за неосторожно сказанные слова. За пределами тюрем их никто и никогда больше не услышал.
Постепенно произошла странная перемена: то ли люди поглупели, то ли слова потеряли свою силу – просто никто уже не мог сказать ничего такого, что было бы опасно для власти. Некоторые, недовольные властью, очень старались, но слушали их равнодушно.
Правительство опять сменилось, стену снесли, и опять появились самоубийцы…
Проходило время. Бездарно проходила и моя жизнь. В ней не было ничего особо хорошего и ничего особо плохого. Время то тянулось невыносимо медленно, неизвестно отчего, то пролетало – не успеешь оглянуться.
Никакого шанса на другую жизнь у меня нет. Можно как-то изменить условия своей жизни, но по большому счёту жизнь не изменишь. Смысла нет. Всё равно что переставить мебель в квартире.
И чем больше я думал о своей жизни, тем всё отчётливее понимал, почему она так бездарно проходит. Я упустил свой шанс. Мне нужно было перейти черту вслед за моей одноклассницей, пока они ещё не успели прыгнуть в пропасть.
Я сотни раз потом представлял, как я это делаю. В разных вариантах, по-разному я говорил, по-разному мне отвечали, по-разному разворачивались потом события. Но всё это было уже после. Будь я хотя бы немного взрослее! Почему боги так рано решили меня испытать?
Я спрашивал себя, не навязчивость ли это? Нет, всё нормально. Всё слишком нормально! Только не хватает в жизни чего-то такого, ради чего человеку стоит жить, но можно прожить и без этого. Если бы время вернулось назад, я без сомнения перешёл бы белую черту. А сейчас уже всё равно.
Пожилая женщина, стоя на белой трибуне, показывала всем какие-то многочисленные бумажки. Я подошёл поближе, чтобы было слышно.
– Вот посмотрите, какой я была раньше, – женщина показала пожелтевшую от времени фотографию молодой красотки. – А что теперь? Вы видите! За последнее время они мне сделали десять операций. За эти деньги можно было десять человек вылечить, а я не могу сказать о своём здоровье ничего хорошего! Они только выбивают из меня деньги! Я никак не удовлетворена своим самочувствием! Мне надоело писать жалобы!
– Вы должны были в десятидневный срок предъявить в департамент квитанции за предыдущую операцию, – вежливо отвечает ей представитель госпиталя, – без них гарантия вашего здоровья в соответствии с принятыми нормами составляет 12 процентов. Ваше самочувствие по объективным параметрам вполне соответствует 12-процентной гарантии. Мы имеем нотариально заверенные результаты ваших анализов…
– А то, что после шестой операции вы не обеспечили меня здоровьем в соответствии с приложением к договору, – это вы как объясните?!
– Ничего подобного! Наши рекламные обязательства мы всегда строго выполняем…
Эта женщина собиралась покончить с собой, чтобы доказать своё плохое самочувствие и насолить врачам. Госпиталь в случае её самоубийства должен был заплатить крупный штраф, а врачи лишались надбавок за профессиональное мастерство.
И всё это никому не казалось абсурдным – всё было в порядке вещей.
После всех препирательств женщина с достоинством выпила две таблетки, чтобы ей не было страшно, и шагнула в пропасть.
– Ну, наконец-то! – это говорит другая женщина, ожидающая своей очереди.
Она пришла сюда со своим мужем. Они вместе переходят белую черту. Сразу слышится ругань, они оскорбляют друг друга. В чём дело – понять сложно. Они пришли разобраться «кто кому испортил жизнь», а говорят в основном о том, кто из них «кружку не туда поставил». Они объясняют, что вот так они каждый день друг с другом общаются и это невыносимо. Каждый день – невыносимо! У них уже взрослые дети, которые не пришли сюда. Детям всё равно, прыгнут мать и отец в пропасть или нет. Детям это всё, видимо, надоело, и тошно им от своих родителей.
– Нет, я не буду прыгать, я ни в чём не виноват! Прыгай сама, если хочешь!
– Ну скажите вы все: кто из нас виноват?
От зрителей, конечно, однозначных ответов нет. Я ухожу оттуда – что тут скажешь?! Чем бы всё ни закончилось – всё одинаково ужасно.
Заходят за белую черту и очень злобные и неприятные люди. Они наговорят обо всех столько гадостей, что возвращаться обратно уже неприлично. Они прыгают в пропасть, не вызвав к себе ни малейшего сочувствия.
Теперь это уже не слухи. Самоубийства стали случаться не только на скале самоубийств. Они ничего не хотят говорить и не ждут ни от кого ни сочувствия, ни понимания. Слова, произносимые за белой чертой, потеряли силу.
Я стал ездить по стране и с удивлением узнал, что есть тихие и спокойные города, где жизнь течёт размеренно и неторопливо. Там ничего не знают ни о белой черте, ни о самой традиции. В других городах я обнаружил то, чего никогда не было в нашем городе, – это нищие: уродливые от рождения, калеки, слабоумные и просто жалкие и беспомощные. В наш город они не приходят, даже самые сумасшедшие, даже случайно. В каждом из них живёт страх перед белой чертой, неизвестно откуда взявшийся.
Теория «червячков» долго не продержалась, её вскоре разоблачили, а потом и вовсе забыли о ней, но мнение о том, что самоубийство – это болезнь, осталось. Скалу самоубийств никто специально не запрещал, но «больных» теперь никто не слушал. Их побаивались, никто не знал, что делать в том случае, если, послушав «больного», самому захочется прыгнуть в пропасть. Как такому желанию противостоять – неизвестно. Кто может быть в себе уверен? Только врачи! Они не относятся серьёзно к словам больных, к тому же это их профессиональный риск.
Прошли годы. Я один из старейших жителей в нашем городке. На скале достоинства разместился парк аттракционов. Там есть аттракцион «Прыжок в пропасть». Так на моих глазах перестала существовать традиция, которая поддерживалась много тысячелетий. Теперь уже можно считать, что дух окончательно покинул нашу землю.
Я люблю смотреть, как прыгают в пропасть. Белую черту я никогда не пересекал и не пересекаю – я смотрю снизу со скамеечки. Молодёжь любит прыгать – захватывает дух! У всех прыгнувших сияющие счастливые лица. Я сижу и думаю: может быть, дух и не покидал землю, а совсем наоборот? Разве жизнь можно понять?!
Однажды я как-то сказал о том, что раньше здесь действительно прыгали в пропасть для того, чтобы разбиться, – мне не поверили, подумали, что это шутка такая чудная.
Начался век развлечений и недостоверной информации. Дети теперь не ходят в школу, а сидят по домам перед многочисленными экранами. Появились развлекательные науки, и никто по-настоящему не знает, что вымысел, а что было и есть в действительности, и никого это особо не беспокоит.
Завтра мой юбилей. Меня будет поздравлять мэр нашего города, и происходить это будет в парке аттракционов. Завтра я наконец-то перейду через белую черту. Я сказал организаторам, что в свои годы я ещё остроумен, во мне не иссякло чувство юмора, и даже пообещал пошутить.
Храм
Строительство храма началось с купола. Весть об этом необычном строительстве быстро разнеслась по всей Многоголосой. Любопытные приезжали со всех краёв, чтобы своими глазами увидеть диковинное сооружение из строительных лесов, увенчанное разноцветным куполом.
– То, что строится снизу вверх, – это не храм, а бытовое сооружение. Храм должен строиться сверху! – говорил Арихитек, строитель храма – человек неординарный, известный странными высказываниями.
Учёные, архитекторы, строители, математики, механики, скульпторы, художники и просто люди, стремящиеся ко всему незаурядному, съезжались сюда как на праздник. Они подсказывали решения сложных технических проблем, спорили, рассчитывали устойчивость, изобретали оригинальные конструкции по замене временных опор, механизмы для вдавливания фундамента, предлагали свои конструкции башен для поднятия и опускания храма. Прямо здесь создавались и опробовались новые строительные технологии.
Каждый камень, каждая деталь вначале поднимались выше купола, а затем опускались вниз. Все строители и художники, начавшие расписывать купол, каждое утро также поднимались выше храма, а затем уже опускались вниз и приступали к своей работе.
Казалось, что конструкция, имеющая колоссальный вес, парит в воздухе над причудливыми подъёмными сооружениями и вот-вот рухнет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32