Об этом открытии он не поведает своему дневнику. Тому самому дневнику, что, как отлично известно Джошу, читает Мартин. Дневнику, который он пишет по вечерам с нескрываемой целью — возбуждать Мартина по утрам.
Если Джош и слышит колокола тревоги, то полагает, что это сработала сигнализация в адвокатской конторе по соседству. Он не замечает мигалок, и сирена не режет ему слух.
Но Мартин видит и слышит все, и проклинает себя за то, что привел эту женщину в дом.
Мартин и Джош прощаются с гостями, усаживая их далеко за полночь на такси. Когда они перемывают и перетирают посуду, долго собиравшаяся гроза разражается мощным ливнем.
— Похоже, ты отлично провел время. — Мартин запихивает тарелки в хромированную подставку.
— А ты против? — Джош подает ему винные бокалы, их тонкие ножки едва не гнутся в пальцах Мартина.
— Она тебе понравилась?
— Полагаю, ты имеешь в виду Кушлу? Да, мне было с ней интересно.
— Это все поняли.
Стекло хрустит в руке Мартина. Джош забирает у него треснувший бокал и выбрасывает в мусор. Каждый шепчет заклятие, адресованное богине примет. Но шепчут слишком тихо, богиня их не слышит. Она снимает макияж, готовясь ко сну, под громкое пение Кэрол Кинг. У богини выдался отвратительный вечер, и она пребывает в растерзанных чувствах.
Нытье Джоша отдается звоном в голове Мартина:
— Она ведь твоя знакомая, Мартин, это ты ее пригласил. Я был всего лишь вежлив с ней. Мы разговорились. А что, было бы лучше, если бы я счел ее тупой занудой и предоставил тебе наслаждаться ее обществом?
— Было бы лучше, если бы ты не игнорировал других гостей и не выделял Кушлу среди прочих.
— Вряд ли Сунита обиделась бы, даже если бы я вытолкал ее за дверь, чтобы без помех побеседовать с новой гостьей. К девяти часам наша актриса была уже в стельку.
— Как обычно.
— И что, я должен был общаться с Сунитой, только потому, что она надралась? Ладно тебе, Мартин, по большому счету ей глубоко на все плевать, она не могла дождаться, чтобы отвалить с Мелиссой.
— Не совсем так. Она не могла дождаться, чтобы отвалить.
— Неважно.
— Я лишь хочу сказать, что все это с моей точки зрения выглядело несколько странно.
— Странно?
— Да.
— Черт, да ты ревнуешь!
Раздражение Мартина находит выход в резком и чересчур затасканном:
— Что ты сказал?
Джош пожимает плечами, отказываясь принимать всерьез гнев любовника — Мартин ведет себя, как ребенок.
— Ты познакомился с девушкой, решил, что она может стать хорошим другом, исключительно твоим другом, и теперь бесишься, потому что мы с ней отлично провели время.
— В ущерб остальным.
— А тебе бы хотелось оказаться на моем месте? Мартин, не надо злиться на меня за то, что ты сам хотел сделать.
Джош принимает мудрое решение — хранить благоразумное спокойствие. Он не заглотнет наживку, не поддастся возмущению. И почему он должен защищаться? Он пока ни в чем не виноват.
— Наши гости остались вполне довольны, — делает он попытку к примирению.
Мартин морщится и не желает успокаиваться, тарелки гремят с пущим неистовством. Джош оборачивает спокойствие склокой:
— Только ты и дулся весь вечер.
— Ага! Значит, ты заметил, что мне было не весело?
— Заметил. Все заметили. Не сомневаюсь, Питер уже строчит в своей колонке: «Ревнивый ислингтонский муж тычет вилкой в морские язычки, в чьих пупырышках отражается его всепожирающая ярость.»
Мартин пренебрежительно усмехается попытке Джоша подражать Питеру, известному фельетонисту. Мартин прекрасно знает: Джош обидится, если ему намекнуть, что он не дотягивает до стилистического уровня бывшего любовника.
Джош оскорблен кривой ухмылкой Мартина и продолжает атаковать:
— По тебе было отлично видно, что ты дико злишься. Но я нарочно не стал ублажать твое самолюбие и потакать смехотворной детской ревности.
Ссора длится, пока они моют посуду. Когда тарелки вымыты и высушены, бокалы, отполированные мягкой тряпочкой, сверкают в темноте шкафа, а кухонный пол выметен, Мартин обнимает Джоша и целует его. На кухне тепло от горячей воды и злости. Из гостиной просочился застоявшийся сигаретный дым, и Джош открывает дверь в сад. Пролившийся дождь очистил небо, и теперь мороз тщится заманить зимний месяц на постой, впечатывая в иней отражение луны пустой.
Мартин босиком ступает на холодную траву, Джош следует за ним. Они целуются под замерзшими звездами, и Джош изо всех сил старается отдаться поцелую. Честно старается.
Они трахаются наверху, на мягком красном хлопке, и — по всей видимости — с легким сердцем желают друг другу спокойной ночи. Но новая луна висит вверх ногами, проливая свет судьбы, и Джош ворочается во сне. Они с Мартином спят спиной друг другу, в узкой, двухдюймовой щели меж их спинами разливается лунное море.
17
Через весь Лондон Кушла летит домой на своих прелестных ножках, скользит по льду с волшебным озорством. Этим вечером она не станет тратиться на уличный флирт. Миссия в самом разгаре, тело и разум сконцентрированы на одной цели. Прядка длинных черных волос надежно утоплена в раковине ванной Мартина и Джоша, уложена колечком под затычкой. Блеск хромированного фильтра обманчив, за ним не видно темно-зеленой плесени, нарастающей двумя сантиметрами ниже, и никакая Рози с ее хваленым домохозяйственным усердием не справится с этой зеленью. Волосок укладывается в изгибе, обещая превратиться в затор. Кушла заперла Джоша и Мартина, теперь у них нет выхода. Отныне Кушлу не смоешь, не сотрешь — ни любовью, ни силой. Серебряная сережка, незаметно оставленная на выбеленной березовой колоде для разделки мяса, напряженно прислушивается к обрывкам крикливой ссоры, улавливает шипение горячечных поцелуев и посылает раскатистые сигналы чистой победы через спящий город, в гнездо Кушлы из слоновой кости. Густо обмазанная тушью ресничка, которую Кушла уронила на чистую наволочку Джоша, увеличивает, как на фотоснимке, его беззащитное лицо во время яростного секса, а потом медленно подмигивает его крепко закрытым глазам. За Джошем и Мартином шпионят, но они сознают это обстоятельство не более, чем матерый олень, который со слепой верой в могущество Бемби приходит к идиотскому выводу, будто ребенок-охотник не выстрелит. Олень умирает медленно, удивленный и окровавленный. Любовь освободила Мартина и Джоша, она выкрасила стены их чудесного дома нежностью и светом, но не научила осторожности.
Из святилища холодной девственной постели Кушла наблюдает, как мужчины занимаются любовью; наблюдает, как они лепят любовь из злости. Алхимия акта впечатляет, но вечно она продолжаться не может. Искусство превращения жизни в золото требует постоянных усилий и сосредоточенности. Кушла откроет им топорность их методов. После секса наступает некое подобие покоя, и вспотевшие мужчины соскальзывают в сон. Джош ворочается, погружаясь в неопределенность, и летучая ресница Кушлы утыкается в его глаз — краткий, но эффективный контакт мгновенно вызывает раздражение. И приязнь. Кушла продолжает наблюдать. Их сон длится, она не отдыхает. Утром Джош не свеж и бодр, как обычно, — его зеленые глаза покраснели и болят, словно от слез. Или от вздохов. Или от того, и другого. Немудрено, что Джош устал, ведь ему всю ночь снилось, как он трахает Кушлу. Всю ночь он трахал Ее. Его солнечное сплетение натружено от приснившихся толчков. Никогда ничего подобного Джошу не снилось, и он просыпается с алым подростковым румянцем на щеках. Мартин ошибочно списывает жар друга на жару в комнате и подумывает уменьшить нагрев. Их дом, похоже, чересчур хорошо отапливается. Вполне достаточно любви, чтобы оставаться поджаристо теплыми всю предстоящую карнавальную зиму.
О нет, не достаточно .
День Мартина расписан по минутам: написать эссе, которое будет опубликовано в новом году; собрать материалы для статьи в «Обзервере», поразмыслить над будущим фильмом. Он верит обещаниям успешной молодой жизни. Мартин целует Джоша на прощанье и беззаботно отчаливает из тихого белого особняка, пребывая в убеждении, что каждая сегодняшняя встреча творит их совместное счастливое будущее. Его любимый проведет день в творческих раздумьях. Мартин вернется домой к вечеру, Джош спустится навстречу ему из чердачной студии — оба будут утомлены созиданием, и оба изголодаются друг по другу — в равной степени.
Вчерашние напряжение и злость забудутся, и они встретятся в сердце дома, поцелуются, перекусят теплым хлебом и выпьют холодного вина. Их поцелуи будут пахнуть желанием — прошлым, будущим и настоящим. Мартин уверен, что так оно и случится — ведь так было всегда. Он слишком молод, слишком мало испытал разочарований и потому не знает, что у радости, пережитой в прошлом, нет гарантии на будущее. Но он узнает. Ссора забыта в свете серого доброго утра. Мартин не вспоминает о своей вчерашней ревности, а если и вспоминает, то как о пьяном наваждении. Мартин любит Джоша и верит, что их любовь в безопасности. Он уходит из дома в темно-синем костюме от Пола Смита и пальто от кутюрье Довольства.
Джош взбирается по лестнице в студию. Девять тридцать утра стекают дождем по застекленной крыше. Он не знает, с чего начать, что-то пытается вырваться из него, но он не понимает, что именно. Джош пробует рисовать, но краска не желает выдавливаться из тюбиков, пускаясь на хитрые уловки. Синяя слишком бледна, красная — отвратительна, словно разжиженная аспирином кровь. Джош оставляет двухмерность на другой день. В углу стоит глыба мутирующего известняка. Сыпучий материал требует острожного обращения. Джош начал скульптуру две недели назад, но черты Мартина не желают держаться на подвижном молодом углероде. Однако сегодня четкие контуры головы быстро формируются под длинными пальцами Джоша. Спустя три часа так и не проявившиеся губы Мартина срезаны, на их месте выточена идеальная линия девичьего рта. Ее рта.
Четыре часа спустя Кушла усмехается, глядя на Джоша из своего поднебесья. Лондон омывает окна снаружи, и Джош облизывает губы. Облизывает ее губы. Известняк должен быть сухим и отдавать мелом, но, к изумлению Джоша, минерал влажен и податлив. Вырезанный рот Кушлы — теплый. С зимней быстротой опускаются сумерки, и Джош видит свое отражение в наклонной плоскости стеклянной крыши; видит, как целует девушку из сна. Подражая дождю, ползущему по стеклу, уголки ее губ змеятся, и голова Кушлы смеется над ним. Джош не понимает, чем все это кончится. Джош лишь знает, что кончает, накрывая ухмыляющуюся голову своим телом. Джош так захвачен происходящим, что ничему не удивляется; на голых стенах студии лишь мелькает легкая тень сожаления об утрате самоконтроля. В конце концов, это помещение предназначено для искусства. Час спустя Джош снова благоразумен и больше озадачен, чем смущен. Он признает, что в его поведение, возможно, вкралась неправильность, но однозначно дурным его назвать нельзя. Будучи носителем более древней веры в их иудейско-католическом союзе, Джош отвергает самообслуживание исповеди, но совершает омовение, как символ отпущения грехов. Он скоблит себя овсяным мылом и обливает в наказание холодной водой. К возвращению Мартина Джош снова чист, готов и ждет — как и предполагалось. Но хотя он и чист, новую скульптуру Мартину он не покажет.
Бо?льшую часть дня Кушла тратит на то, чтобы освежить свои знания. Короткая пробежка по галерее Тейт, Сейнсбери Уинг, Королевской академии. Кушла позволяет себе лишь улыбнуться на бегу охраннику. После чего тот уходит с работы, бросает жену и садится в первый же поезд на Париж. Торопливое перелистывание тридцати девяти книг по искусству двадцатого века и долгая минутка обеденного перерыва, выхваченная меж двух дождей, — Кушла стоит на мосту Ватерлоо, наблюдая, как мутная Темза течет под ее ногами. Мимо бредут старик и одинокая молодая женщина. Старик раздумывает, не утопиться ли, и спешит обратно на работу — все лучше, чем глядеть в глаза правде своего убогого существования. Женщина сберегает порыв до моста Бэттерси, где ее вялая попытка самоубийства оканчивается погребением в платной психиатрической клинике — по настоянию богатой родни — и наградой за храбрость молодому констеблю, уговорившему ее слезть с перил.
Кушла продолжает образовательную программу. Все это она изучила еще во дворце. Сегодняшние занятия — повторение пройденного. Дворец предлагает очень качественное образование, превосходные наставники исполнены творческой энергии и только рады передать ее ученикам. И вот наступает момент, когда Кушла готова набрать темп — старушке Темзе теперь за ней не угнаться. Кушла готова стартовать к объекту под названием Джош.
Ей следовало бы освежить еще кое-какие знания, но она чересчур увлечена собственными планами, чтобы оглядываться назад.
18
Если лондонская блудница с готовностью раскорячила ляжки для Кушлы, то город Лондон не торопится подпустить поближе принца Дэвида. Принц ведь не какой-нибудь Дик Уиттингтон, явившийся пытать счастья. Для начала Дэвид терпеть не может кошек. И, кроме того, принц уже познал счастье, он носит его в сердце, и без подсказки трепетной невесты знает, что нет лучше места на земле, чем дом родной. Принц стойко вынесет ссылку, но сдаваться на милость городу не намерен. Хотя он от рождения обладает умением превращать булыжник в золото, лишь ступив на камень, принц предпочитает ходит по земляным дорожкам, а не по красным мостовым. Дэвид всегда предпочитал деревенскую пастораль, его окна во дворце выходят на поля и реку. Полупрозрачная сетчатка на его левом глазу более приспособлена к звездному свету, чем к мельтешению огней, загрязняющих окружающую среду. Его правый глаз, выбирающий на что смотреть по своему усмотрению, теперь постоянно настроен на фильм, коим является жизнь его сестры. Принц сканирует глазом чердак, откуда Кушла наблюдает за уличным движением; сканирует уличное движение, наблюдая, как она гуляет, работает. Принц ждет ее следующего шага. Он мог бы, если б захотел, смотреть, как она ложится спать или принимает ванну, но с врожденным благородством принц закрывает глаза перед прекрасной наготой, которую брату видеть не годится. Очень современный принц, худой, бледный и утонченно красивый, бродит ночами по городским улицам, куря одну сигарету за другой, мурлыча странный мотив и невольно моргая, когда мимо проносится минитакси или миниюбка.
Дэвид изучает Лондон. Первый семестр — словарь, фразы, времена, причастие. Хотя он поначалу и пытался, искренне пытался, собрав в кулак все свое мужество, нырнуть с разбега под землю, но от метро пришлось отказаться. Полное и неизбежное отчуждение от четырех стихий ранит его по-королевски фермерскую душу, и Дэвид предпочитает пережидать дорожные пробки в толкучке на крыше автобуса № 13, чем париться под землей в жарком дыхании миллиона пассажиров. Чувствительная душа, этот маленький принц.
После языка наступает черед географии. Новую землю принц наносит на карту собственными ногами со свежими мозолями, совершая долгие прогулки от Хэкни до Стоук Ньюингтон, затем в Хайбери, Ислингтон, Кингз Кросс, Юстон и снова в город. Словно все, что находится за пределами Вест-Энда, — деревня. Принц удаляется от центра-спрута, не нуждаясь ни в банках, ни в счастливом случае, но его правый глаз неизменно нацелен на жизнь сестры.
Когда Дэвид разглядывает Кушлу через глазную линзу, окаймленную длинными ресницами, он смотрит на нее не с упреком, но скорее с антропологическим интересом. Его сестра — инородный элемент; пришелица, разгуливающая среди расы людей, неспособных уразуметь ее непохожесть. Люди жадно вдыхают ее чужой заморский запах и, тем не менее, обманывают себя, уверяя, что она — одна из них. Что она может принадлежать одному из них. Дэвид заворожен их глупостью и ее дерзостью. В его детских воспоминаниях нет сестры; в памяти не осталось ни тайных признаний, сделанных глубокой ночью в общей спальне, ни воспоминаний о рождественских подарках, в которых они украдкой рылись, а потом торопливо заклеивали смесью слюны и вины. Но Кушла — его сестра, потому он чувствует ее за три мили; и даже воздух, загрязненный выше всякого предела, ему не помеха. Кушла всего лишь оказалась с ним в одном городе, но этого хватило, чтобы спровоцировать легкое брожение в его ДНК.
Никогда ранее Дэвид не жил среди чужих, и это возбуждает его, он смакует их иностранности. В Хайбери Филдс принц снимает модные ботинки и ступает по серой подмороженной траве, желая ощутить следы, оставленные теми, кто ходил здесь до него. Он удивляется, когда его чуткая подошва опознает лишь вмятины от «Доктора Мартина», кед, «Катерпиллера» и «Найк». Там, где он вырос, трава оказывает столь радушный прием босым ногам, что воздержаться от прогулки по траве просто немыслимо. Впрочем, принц ведь не принадлежит к породе взъерошенных лондонцев, гуляющих без поводка, — что противозаконно — по урбанистическим паркам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Если Джош и слышит колокола тревоги, то полагает, что это сработала сигнализация в адвокатской конторе по соседству. Он не замечает мигалок, и сирена не режет ему слух.
Но Мартин видит и слышит все, и проклинает себя за то, что привел эту женщину в дом.
Мартин и Джош прощаются с гостями, усаживая их далеко за полночь на такси. Когда они перемывают и перетирают посуду, долго собиравшаяся гроза разражается мощным ливнем.
— Похоже, ты отлично провел время. — Мартин запихивает тарелки в хромированную подставку.
— А ты против? — Джош подает ему винные бокалы, их тонкие ножки едва не гнутся в пальцах Мартина.
— Она тебе понравилась?
— Полагаю, ты имеешь в виду Кушлу? Да, мне было с ней интересно.
— Это все поняли.
Стекло хрустит в руке Мартина. Джош забирает у него треснувший бокал и выбрасывает в мусор. Каждый шепчет заклятие, адресованное богине примет. Но шепчут слишком тихо, богиня их не слышит. Она снимает макияж, готовясь ко сну, под громкое пение Кэрол Кинг. У богини выдался отвратительный вечер, и она пребывает в растерзанных чувствах.
Нытье Джоша отдается звоном в голове Мартина:
— Она ведь твоя знакомая, Мартин, это ты ее пригласил. Я был всего лишь вежлив с ней. Мы разговорились. А что, было бы лучше, если бы я счел ее тупой занудой и предоставил тебе наслаждаться ее обществом?
— Было бы лучше, если бы ты не игнорировал других гостей и не выделял Кушлу среди прочих.
— Вряд ли Сунита обиделась бы, даже если бы я вытолкал ее за дверь, чтобы без помех побеседовать с новой гостьей. К девяти часам наша актриса была уже в стельку.
— Как обычно.
— И что, я должен был общаться с Сунитой, только потому, что она надралась? Ладно тебе, Мартин, по большому счету ей глубоко на все плевать, она не могла дождаться, чтобы отвалить с Мелиссой.
— Не совсем так. Она не могла дождаться, чтобы отвалить.
— Неважно.
— Я лишь хочу сказать, что все это с моей точки зрения выглядело несколько странно.
— Странно?
— Да.
— Черт, да ты ревнуешь!
Раздражение Мартина находит выход в резком и чересчур затасканном:
— Что ты сказал?
Джош пожимает плечами, отказываясь принимать всерьез гнев любовника — Мартин ведет себя, как ребенок.
— Ты познакомился с девушкой, решил, что она может стать хорошим другом, исключительно твоим другом, и теперь бесишься, потому что мы с ней отлично провели время.
— В ущерб остальным.
— А тебе бы хотелось оказаться на моем месте? Мартин, не надо злиться на меня за то, что ты сам хотел сделать.
Джош принимает мудрое решение — хранить благоразумное спокойствие. Он не заглотнет наживку, не поддастся возмущению. И почему он должен защищаться? Он пока ни в чем не виноват.
— Наши гости остались вполне довольны, — делает он попытку к примирению.
Мартин морщится и не желает успокаиваться, тарелки гремят с пущим неистовством. Джош оборачивает спокойствие склокой:
— Только ты и дулся весь вечер.
— Ага! Значит, ты заметил, что мне было не весело?
— Заметил. Все заметили. Не сомневаюсь, Питер уже строчит в своей колонке: «Ревнивый ислингтонский муж тычет вилкой в морские язычки, в чьих пупырышках отражается его всепожирающая ярость.»
Мартин пренебрежительно усмехается попытке Джоша подражать Питеру, известному фельетонисту. Мартин прекрасно знает: Джош обидится, если ему намекнуть, что он не дотягивает до стилистического уровня бывшего любовника.
Джош оскорблен кривой ухмылкой Мартина и продолжает атаковать:
— По тебе было отлично видно, что ты дико злишься. Но я нарочно не стал ублажать твое самолюбие и потакать смехотворной детской ревности.
Ссора длится, пока они моют посуду. Когда тарелки вымыты и высушены, бокалы, отполированные мягкой тряпочкой, сверкают в темноте шкафа, а кухонный пол выметен, Мартин обнимает Джоша и целует его. На кухне тепло от горячей воды и злости. Из гостиной просочился застоявшийся сигаретный дым, и Джош открывает дверь в сад. Пролившийся дождь очистил небо, и теперь мороз тщится заманить зимний месяц на постой, впечатывая в иней отражение луны пустой.
Мартин босиком ступает на холодную траву, Джош следует за ним. Они целуются под замерзшими звездами, и Джош изо всех сил старается отдаться поцелую. Честно старается.
Они трахаются наверху, на мягком красном хлопке, и — по всей видимости — с легким сердцем желают друг другу спокойной ночи. Но новая луна висит вверх ногами, проливая свет судьбы, и Джош ворочается во сне. Они с Мартином спят спиной друг другу, в узкой, двухдюймовой щели меж их спинами разливается лунное море.
17
Через весь Лондон Кушла летит домой на своих прелестных ножках, скользит по льду с волшебным озорством. Этим вечером она не станет тратиться на уличный флирт. Миссия в самом разгаре, тело и разум сконцентрированы на одной цели. Прядка длинных черных волос надежно утоплена в раковине ванной Мартина и Джоша, уложена колечком под затычкой. Блеск хромированного фильтра обманчив, за ним не видно темно-зеленой плесени, нарастающей двумя сантиметрами ниже, и никакая Рози с ее хваленым домохозяйственным усердием не справится с этой зеленью. Волосок укладывается в изгибе, обещая превратиться в затор. Кушла заперла Джоша и Мартина, теперь у них нет выхода. Отныне Кушлу не смоешь, не сотрешь — ни любовью, ни силой. Серебряная сережка, незаметно оставленная на выбеленной березовой колоде для разделки мяса, напряженно прислушивается к обрывкам крикливой ссоры, улавливает шипение горячечных поцелуев и посылает раскатистые сигналы чистой победы через спящий город, в гнездо Кушлы из слоновой кости. Густо обмазанная тушью ресничка, которую Кушла уронила на чистую наволочку Джоша, увеличивает, как на фотоснимке, его беззащитное лицо во время яростного секса, а потом медленно подмигивает его крепко закрытым глазам. За Джошем и Мартином шпионят, но они сознают это обстоятельство не более, чем матерый олень, который со слепой верой в могущество Бемби приходит к идиотскому выводу, будто ребенок-охотник не выстрелит. Олень умирает медленно, удивленный и окровавленный. Любовь освободила Мартина и Джоша, она выкрасила стены их чудесного дома нежностью и светом, но не научила осторожности.
Из святилища холодной девственной постели Кушла наблюдает, как мужчины занимаются любовью; наблюдает, как они лепят любовь из злости. Алхимия акта впечатляет, но вечно она продолжаться не может. Искусство превращения жизни в золото требует постоянных усилий и сосредоточенности. Кушла откроет им топорность их методов. После секса наступает некое подобие покоя, и вспотевшие мужчины соскальзывают в сон. Джош ворочается, погружаясь в неопределенность, и летучая ресница Кушлы утыкается в его глаз — краткий, но эффективный контакт мгновенно вызывает раздражение. И приязнь. Кушла продолжает наблюдать. Их сон длится, она не отдыхает. Утром Джош не свеж и бодр, как обычно, — его зеленые глаза покраснели и болят, словно от слез. Или от вздохов. Или от того, и другого. Немудрено, что Джош устал, ведь ему всю ночь снилось, как он трахает Кушлу. Всю ночь он трахал Ее. Его солнечное сплетение натружено от приснившихся толчков. Никогда ничего подобного Джошу не снилось, и он просыпается с алым подростковым румянцем на щеках. Мартин ошибочно списывает жар друга на жару в комнате и подумывает уменьшить нагрев. Их дом, похоже, чересчур хорошо отапливается. Вполне достаточно любви, чтобы оставаться поджаристо теплыми всю предстоящую карнавальную зиму.
О нет, не достаточно .
День Мартина расписан по минутам: написать эссе, которое будет опубликовано в новом году; собрать материалы для статьи в «Обзервере», поразмыслить над будущим фильмом. Он верит обещаниям успешной молодой жизни. Мартин целует Джоша на прощанье и беззаботно отчаливает из тихого белого особняка, пребывая в убеждении, что каждая сегодняшняя встреча творит их совместное счастливое будущее. Его любимый проведет день в творческих раздумьях. Мартин вернется домой к вечеру, Джош спустится навстречу ему из чердачной студии — оба будут утомлены созиданием, и оба изголодаются друг по другу — в равной степени.
Вчерашние напряжение и злость забудутся, и они встретятся в сердце дома, поцелуются, перекусят теплым хлебом и выпьют холодного вина. Их поцелуи будут пахнуть желанием — прошлым, будущим и настоящим. Мартин уверен, что так оно и случится — ведь так было всегда. Он слишком молод, слишком мало испытал разочарований и потому не знает, что у радости, пережитой в прошлом, нет гарантии на будущее. Но он узнает. Ссора забыта в свете серого доброго утра. Мартин не вспоминает о своей вчерашней ревности, а если и вспоминает, то как о пьяном наваждении. Мартин любит Джоша и верит, что их любовь в безопасности. Он уходит из дома в темно-синем костюме от Пола Смита и пальто от кутюрье Довольства.
Джош взбирается по лестнице в студию. Девять тридцать утра стекают дождем по застекленной крыше. Он не знает, с чего начать, что-то пытается вырваться из него, но он не понимает, что именно. Джош пробует рисовать, но краска не желает выдавливаться из тюбиков, пускаясь на хитрые уловки. Синяя слишком бледна, красная — отвратительна, словно разжиженная аспирином кровь. Джош оставляет двухмерность на другой день. В углу стоит глыба мутирующего известняка. Сыпучий материал требует острожного обращения. Джош начал скульптуру две недели назад, но черты Мартина не желают держаться на подвижном молодом углероде. Однако сегодня четкие контуры головы быстро формируются под длинными пальцами Джоша. Спустя три часа так и не проявившиеся губы Мартина срезаны, на их месте выточена идеальная линия девичьего рта. Ее рта.
Четыре часа спустя Кушла усмехается, глядя на Джоша из своего поднебесья. Лондон омывает окна снаружи, и Джош облизывает губы. Облизывает ее губы. Известняк должен быть сухим и отдавать мелом, но, к изумлению Джоша, минерал влажен и податлив. Вырезанный рот Кушлы — теплый. С зимней быстротой опускаются сумерки, и Джош видит свое отражение в наклонной плоскости стеклянной крыши; видит, как целует девушку из сна. Подражая дождю, ползущему по стеклу, уголки ее губ змеятся, и голова Кушлы смеется над ним. Джош не понимает, чем все это кончится. Джош лишь знает, что кончает, накрывая ухмыляющуюся голову своим телом. Джош так захвачен происходящим, что ничему не удивляется; на голых стенах студии лишь мелькает легкая тень сожаления об утрате самоконтроля. В конце концов, это помещение предназначено для искусства. Час спустя Джош снова благоразумен и больше озадачен, чем смущен. Он признает, что в его поведение, возможно, вкралась неправильность, но однозначно дурным его назвать нельзя. Будучи носителем более древней веры в их иудейско-католическом союзе, Джош отвергает самообслуживание исповеди, но совершает омовение, как символ отпущения грехов. Он скоблит себя овсяным мылом и обливает в наказание холодной водой. К возвращению Мартина Джош снова чист, готов и ждет — как и предполагалось. Но хотя он и чист, новую скульптуру Мартину он не покажет.
Бо?льшую часть дня Кушла тратит на то, чтобы освежить свои знания. Короткая пробежка по галерее Тейт, Сейнсбери Уинг, Королевской академии. Кушла позволяет себе лишь улыбнуться на бегу охраннику. После чего тот уходит с работы, бросает жену и садится в первый же поезд на Париж. Торопливое перелистывание тридцати девяти книг по искусству двадцатого века и долгая минутка обеденного перерыва, выхваченная меж двух дождей, — Кушла стоит на мосту Ватерлоо, наблюдая, как мутная Темза течет под ее ногами. Мимо бредут старик и одинокая молодая женщина. Старик раздумывает, не утопиться ли, и спешит обратно на работу — все лучше, чем глядеть в глаза правде своего убогого существования. Женщина сберегает порыв до моста Бэттерси, где ее вялая попытка самоубийства оканчивается погребением в платной психиатрической клинике — по настоянию богатой родни — и наградой за храбрость молодому констеблю, уговорившему ее слезть с перил.
Кушла продолжает образовательную программу. Все это она изучила еще во дворце. Сегодняшние занятия — повторение пройденного. Дворец предлагает очень качественное образование, превосходные наставники исполнены творческой энергии и только рады передать ее ученикам. И вот наступает момент, когда Кушла готова набрать темп — старушке Темзе теперь за ней не угнаться. Кушла готова стартовать к объекту под названием Джош.
Ей следовало бы освежить еще кое-какие знания, но она чересчур увлечена собственными планами, чтобы оглядываться назад.
18
Если лондонская блудница с готовностью раскорячила ляжки для Кушлы, то город Лондон не торопится подпустить поближе принца Дэвида. Принц ведь не какой-нибудь Дик Уиттингтон, явившийся пытать счастья. Для начала Дэвид терпеть не может кошек. И, кроме того, принц уже познал счастье, он носит его в сердце, и без подсказки трепетной невесты знает, что нет лучше места на земле, чем дом родной. Принц стойко вынесет ссылку, но сдаваться на милость городу не намерен. Хотя он от рождения обладает умением превращать булыжник в золото, лишь ступив на камень, принц предпочитает ходит по земляным дорожкам, а не по красным мостовым. Дэвид всегда предпочитал деревенскую пастораль, его окна во дворце выходят на поля и реку. Полупрозрачная сетчатка на его левом глазу более приспособлена к звездному свету, чем к мельтешению огней, загрязняющих окружающую среду. Его правый глаз, выбирающий на что смотреть по своему усмотрению, теперь постоянно настроен на фильм, коим является жизнь его сестры. Принц сканирует глазом чердак, откуда Кушла наблюдает за уличным движением; сканирует уличное движение, наблюдая, как она гуляет, работает. Принц ждет ее следующего шага. Он мог бы, если б захотел, смотреть, как она ложится спать или принимает ванну, но с врожденным благородством принц закрывает глаза перед прекрасной наготой, которую брату видеть не годится. Очень современный принц, худой, бледный и утонченно красивый, бродит ночами по городским улицам, куря одну сигарету за другой, мурлыча странный мотив и невольно моргая, когда мимо проносится минитакси или миниюбка.
Дэвид изучает Лондон. Первый семестр — словарь, фразы, времена, причастие. Хотя он поначалу и пытался, искренне пытался, собрав в кулак все свое мужество, нырнуть с разбега под землю, но от метро пришлось отказаться. Полное и неизбежное отчуждение от четырех стихий ранит его по-королевски фермерскую душу, и Дэвид предпочитает пережидать дорожные пробки в толкучке на крыше автобуса № 13, чем париться под землей в жарком дыхании миллиона пассажиров. Чувствительная душа, этот маленький принц.
После языка наступает черед географии. Новую землю принц наносит на карту собственными ногами со свежими мозолями, совершая долгие прогулки от Хэкни до Стоук Ньюингтон, затем в Хайбери, Ислингтон, Кингз Кросс, Юстон и снова в город. Словно все, что находится за пределами Вест-Энда, — деревня. Принц удаляется от центра-спрута, не нуждаясь ни в банках, ни в счастливом случае, но его правый глаз неизменно нацелен на жизнь сестры.
Когда Дэвид разглядывает Кушлу через глазную линзу, окаймленную длинными ресницами, он смотрит на нее не с упреком, но скорее с антропологическим интересом. Его сестра — инородный элемент; пришелица, разгуливающая среди расы людей, неспособных уразуметь ее непохожесть. Люди жадно вдыхают ее чужой заморский запах и, тем не менее, обманывают себя, уверяя, что она — одна из них. Что она может принадлежать одному из них. Дэвид заворожен их глупостью и ее дерзостью. В его детских воспоминаниях нет сестры; в памяти не осталось ни тайных признаний, сделанных глубокой ночью в общей спальне, ни воспоминаний о рождественских подарках, в которых они украдкой рылись, а потом торопливо заклеивали смесью слюны и вины. Но Кушла — его сестра, потому он чувствует ее за три мили; и даже воздух, загрязненный выше всякого предела, ему не помеха. Кушла всего лишь оказалась с ним в одном городе, но этого хватило, чтобы спровоцировать легкое брожение в его ДНК.
Никогда ранее Дэвид не жил среди чужих, и это возбуждает его, он смакует их иностранности. В Хайбери Филдс принц снимает модные ботинки и ступает по серой подмороженной траве, желая ощутить следы, оставленные теми, кто ходил здесь до него. Он удивляется, когда его чуткая подошва опознает лишь вмятины от «Доктора Мартина», кед, «Катерпиллера» и «Найк». Там, где он вырос, трава оказывает столь радушный прием босым ногам, что воздержаться от прогулки по траве просто немыслимо. Впрочем, принц ведь не принадлежит к породе взъерошенных лондонцев, гуляющих без поводка, — что противозаконно — по урбанистическим паркам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24