«Россия. Двадцатый век. Входить осторожно». Но это будет позже, когда историки и архивариусы проделают свою рутинную работу – задокументируют, пронумеруют и скрепят печатями события и факты. А пока порядок не установлен и обывателям дозволено многое, воспользуемся случаем и прошмыгнём в комнату, «1986 год».
* * *
Февраль. После этих слов так и хочется сказать: «Достать чернил и плакать».
Ибо не успел петух прокукарекать три раза, как Регина собралась замуж. Конечно, двадцать четыре года – не тот возраст, когда надо куда-то спешить, но если появился мальчик из приличной еврейской семьи, то почему бы его не взять? Тем более что летом Славик заканчивает Киевский институт инженеров гражданской авиации. А то, что он работает простым электриком на Школьном аэродроме, ему только в плюс – дурака не валяет и труда не боится. Нет, нет, таких женихов надо брать обеими руками и не задумываться.
Всё это Слава Львовна ненавязчиво пояснила Регине, для верности добавив, что если она и дальше будет перебирать харчами, то в результате останется старой девой. Как Роза, из тринадцатой квартиры. Переспелая ягода годится лишь на вино.
– Брала бы лучше пример с Дины, Осиной дочки, которая хоть и моложе тебя на три месяца, а уже год как замужем за зубным техником. А довод, что у жениха нос с горбинкой и он немного сутулится, спрячь в карман. Для семейной жизни нос не самое главное. Нечего привередничать… Ты тоже, – и тут бабушка для пользы дела слукавила, – неписаная красавица.
Регина колебалась, сравнивая Славика с другим претендентом, преподавателем курсов иностранных языков, который настолько нравился Шелле и Изе, что когда приходил в дом, неизменно получал приглашение остаться на обед. До тех пор, пока не признался, что женат, имеет двухлетнего сына, но ради брака с Регишей намерен подать на развод.
Суббота, 22 февраля 1986 года. Всевышний, как обычно, в этот день отдыхал, иначе бракосочетание отменил бы. Или перенес на другой день.
Не стыдясь слез, Изя протирал платком глаза и с грустью глядел на ликующих жену и дочь: как ни старался он отложить свадьбу хотя бы до майских торжеств – им приспичило ко Дню Советской Армии.
Свадьба, как и похороны, – время, когда собирается вся семья.
Даже если с соседями и друзьями наберется человек семьдесят, впоследствии обе стороны будут утверждать, что гостей было не менее ста, особо гордясь звонком дяди Яши из Нью-Йорка и тети Фриды из Чикаго, ибо с ними, то есть с их семьями, если бы они сидели за столом, было бы все сто пятьдесят.
– Но что делать? – рассуждала мама Славика. – Когда мы так разбросаны по свету! Зато Сёмочка, какой молодец, позвонил кому-то в Израиле, и мне занесли десять долларов… Что с ними делать, ума не приложу. Если их найдут, это же уголовное дело. Найти бы кому продать… Доллар, говорят, идёт один к пяти. Десятка – не бог весть какие деньги, но Сёме они легко не достаются. И если он сумел их от себя оторвать, то это о чём-то говорит. У вас нет, случайно, надёжного покупателя? – заговорщически поинтересовалась она напоследок, и тяжело вздохнула, услышав в ответ: «А кому эти доллары нужны?». – Да, вы правы. Я тоже так считаю. С ними кашу не сваришь.
Свадьба. К ней готовятся с трёх сторон. Третья, наиболее многочисленная, названная Славиком “массовка”, предпочитает в день свадьбы только лёгкий завтрак.
– Ты не очень наедайся, – напоминает Муся Тенинбаум Осе, как только открывает он утром холодильник, – не забудь, что вечером мы идём к Изе на свадьбу.
Бьюсь об заклад: подобную фразу в этот день повторяют во многих семьях, понимая, что большую часть денег, выделенных на свадебный подарок, необходимо в тот же вечер отъесть.
Мужей, дабы у них не случился голодный обморок, осторожно подкармливают бутербродами и поят сладким чаем. Они мужественно переносят лишения и, дорвавшись до стола, лихорадочно заполняют ёмкости…
Свадьба… Кроме вкрапленных в тосты двух ещё не забытых в народе слов «нахыс» и «лэхаим», о том, что она еврейская, говорит не многое. Разве что тихо плачет в центре стола Слава Львовна: «Я уже могу спокойно лечь и умереть, если дожила до этого счастливого дня», – принимая, как должное, возражения Регины: «Бабуля, тебе ещё надо женить правнуков», и оркестр срывается временами на не одобряемые властями «Семь сорок».
– Ты можешь достать оцинкованные трубы? – доброжелательно улыбаясь, Ося подошёл к присевшему отдохнуть жениху. – Я – Регинин дядя, – для верности добавил он и обнял счастливчика за плечо.
– Славик, – машинально протянул тот руку, с трудом восстанавливая дыхание.
Ося пожал ее и продолжил:
– Раз у тебя появилась семья, ты должен уметь крутиться.
– Как это? – жених вытер носовым платком пот со лба и совершил оборот на триста шестьдесят градусов. – Достаточно?
Ося засмеялся:
– Начало положено. Я надеюсь, ты не собираешься жить на одну зарплату? Как говорится, моим врагам… А я мог бы тебе помочь. Мы ведь уже родственники. Не так ли? – он вновь обнял Славика.
Тот кивнул головой и растерянно стал перебирать в памяти богатства Школьного аэродрома.
– Но… Я не совсем понимаю…
– Я вижу, тебе пора на передний зуб ставить коронку, – прервал Ося мыслительный процесс жениха. – Мой зять, – и он с гордостью указал на танцующего с Диной шатена, – зубной техник. Делает качественно и берёт недорого. А тебе, как своему…
– Караул! У меня уводят мужа! – бросившись на выручку, закричала Регина и потащила Славика танцевать, вырвав из-под опеки мудрого гешефтмахера.
Что делать, если женщины не разумны и, когда мужчины говорят о делах, предпочитают плясать…
* * *
Скорая помощь, вызванная к Изе случайным прохожим, констатировала – инфаркт.
В Обсерваторный переулок, в третью горклинбольницу, Шелла примчалась через час. К Изе, правда, её допустили на вторые сутки. После перевода его из реанимации в обычную палату.
– Что с Регишей? Она звонила? – ошарашил Изя жену, когда та вошла в палату. – Когда ты с ней в последний раз разговаривала?
– Чего ты спрашиваешь? – удивилась Шелла. – Скажи лучше, как ты?
– Как видишь, – Изя скривил губы. – Лежу на нарах, как король на именинах. Но сейчас меня больше интересует Регина.
И чтобы успокоить больного, Шелла рассказала, что ничего нового с тех пор, как неделю назад Регина звонила из Израиля, не произошло. Дети работают. Бэллочка ходит в детский сад.
Изя успокоился: предсказание Камердинера не сбылось. А был ли он вообще? Может, ему померещилось? Конечно, померещилось – Камердинер отбросил копыта вскоре после смерти Сталина. А это когда было!
Мысли о Регине, однако, не отпускали. Отъезд единственной дочери в Израиль вывернул Изю наизнанку.
Через два года после Регининой свадьбы, когда приоткрылись наглухо заколоченные границы, Славика папа, Марк Шапиро, вновь решил попытать счастье. С кем-то из приятелей, по тем же хлопотам поехавшим в Москву, в голландское посольство, он передал десятилетней давности израильский вызов, получил продление, и в мае 1988 года подал документы в ОВИР. В вызов, естественно, вписаны были новые члены семьи – невестка и годовалая внучка Бэллочка.
А в сентябре – поезд тронулся – Шапиры получили зелёный свет. Сборы были недолги – вдруг власть вновь поссорится с американцами и передумает. Спустя четыре месяца обычный кружной маршрут – Одесса – Москва – Вена – Тель-Авив доставил семью Шапиро на историческую родину. Новый, 1989 год они встречали в Натании.
Шелла готова была сорваться вслед за ними. Мужчины в делах таких не столь решительны, и Изя удерживал её: «Пусть дети устроятся. Тогда и мы тронемся. Мне пятьдесят три. Тебе сорок девять. Возраст – ни вашим, ни нашим. До пенсии далеко, а найти квалифицированную работу сложно. Тем более выучить иврит. Что ты хочешь, сесть им камнем на шею? Дай молодым пожить, а там посмотрим. Они сами дадут нам знать, когда надо ехать».
Довод убедительный, и Шелла согласилась малость повременить.
Прошло полгода, как дети уехали. Восторженные их письма впору было вывешивать в каждом одесском дворе – Шелла с Изей ничего не скрывали. И я не удивлюсь, если выяснится (со временем, конечно), что именно письма Шапиро стали причиной массового психоза, охватившего Одессу весной 1989 года. Хотя… Есть и другая версия: зажёгся в зале свет, и изголодавшийся зритель повалил в буфет.
Так это было или иначе, но весной 1989-го ОВИРы завалило. В очереди на подачу документов на выезд записывались за несколько дней, составлялись длинные списки, ежедневно делались переклички – неявившихся безжалостно вычёркивали. Кто-то был ещё не готов, но загодя держал очередь, чтобы не оказаться в хвосте, когда все необходимые документы будут собраны. Кто-то очередь перепродавал и записывался вновь – спрос рождает предложение, и почему бы не иметь маленький бизнес, если он лежит на ладони и не тает.
В очереди знакомились и заключали браки, порой коммерческие. Делались гешефты, делились опытом и свежей, официально не подтверждённой информацией: «Я вам точно скажу, Горбачёву и Шеварднадзе хорошо за нас заплатили… А то с чего бы вдруг они стали выпускать?»
Примыкающий к ОВИРу район превратился в доску объявлений – деревья, столбы, телефонные будки обклеены были призывно-кричащими листиками: «Продаётся…» Кто-то добавлял: “Срочно“, что, однако, не меняло сути дела – Одесса распродавалась. Не успевало вывешиваться одно объявление, как на него наклеивалось следующее…
В Одессе аукнется – в Нью-Йорке откликнется. Когда страсти докатились до Вашингтона, Госдеп всполошился, всерьёз испугавшись одессизации Америки. Кто-то из местных начитался Бабеля и решил, что если вслед за уже оккупированным Брайтоном Одесса хлынет в Бей Ридж и в Бенсонхёрст, то Нью-Йорк превратится в Чикаго с Аль Капоне номер два. Госдеп занервничал и преподнёс сюрприз, взвинтив до предела чемоданные настроения.
С первого октября 1989 года вводились новые правила. Желающие присутствием своим облагодетельствовать Западное полушарие, должны заполнить пространную анкету, заручиться поддержкой проживающих за океаном родственников и переслать её в находящийся в Вашингтоне иммиграционный центр. И ждать вызова на интервью в американское посольство. Рим и Вена – залы ожидания жаждущих эмигрировать в Америку – для тех, кто не получил разрешения к указанной дате, закрываются.
Безумие, охватившее очередь, – успеть бы отметиться до первого октября – залетело и в Шеллину форточку. И она вновь принялась за Изю. Парикмахер занервничал:
– Куда ты так торопишься?! Никуда от нас Израиль не убежит. Дай мне прийти в себя и стать человеком. Клянусь тебе, я не могу уже слышать эти ежедневные разговоры об отъезде. Ты дождёшься! Это будет на твоей совести – ты доведёшь меня до второго инфаркта! До Третьего еврейского кладбища!
– Не нервничай, никто тебя в шею не гонит. Хочешь подождать полгода – мы подождём. Но не забывай, что там медицина лучше, чем здесь.
Она умолкала, на время, и Изя, оставаясь один, задумывался: почему, впервые за столько лет, привидился ему Камердинер? Есть ли в этом знак свыше? Злой умысел, сглаз, колдовство, после которого и случился инфаркт?
И чтобы развеять сомнения, в очередной визит Шеллы в больницу он невзначай обронил: «Кстати, что там слышно у Оси? Он ехать не собирается?»
И понеслось.
– Ой, я тебе не говорила – твой братец совсем умом двинулся: завёл любовницу на работе и разводится с Мусей. Представляешь? Она ему в дочки годится: на двадцать лет моложе. Кобель вонючий! Как тебе это нравится?! Прожить вместе тридцать пять лет, вырастить двух дочерей и на тебе – подарочек. А каково Мусе – в пятьдесят пять лет остаться без мужа? Кому она теперь нужна не первой свежести?!
Изя слушал её рассеянно. О “встрече” с Камердинером он Шелле не рассказывал и тревожное предчувствие не покидало его. Хотя… Новости из Израиля продолжали поступать одна лучше другой – Славик работает, Регина осваивает курсы компьютерной бухгалтерии и берёт уроки вождения. Иврит тоже, слава Богу, двигается. Бэллочка заговорила. Путает два языка и иногда у неё очень смешно получается.
Кое в чём старик оказался прав, размышлял Изя. Но Славик? Нет, это немыслимо. Конечно, лучше быть поближе к Регине и подстраховать её, но ехать в моём состоянии – просто безумие. Надо подлечиться.
Шелла изменила тактику:
– Давай начнём оформлять. Отказаться или выехать позже мы всегда успеем. Главное – подать документы. Ты же знаешь, их ещё полгода будут рассматривать.
Капля камень точит – Изя сдался.
Переводом стрелок эмиграционных путей порой занимается случай. Яша, родной брат Славы Львовны, позвонил ей из Нью-Йорка и предложил свои услуги – если она хочет ехать, пусть пришлёт данные на всю мишпуху, а он подаст документы и обеспечит гарант – это будет надёжнее и быстрее.
С братом, уехавшим в начале семидесятых, Слава Львовна почти не общалась, опасаясь опальным родством испортить Регинино будущее, но раз наступили новые времена и стали выпускать, она запустила Шелле пробный шар: может, лучше подумать об Америке? Во-первых, там спокойнее, чем в Израиле, во-вторых, есть Яша, который поможет на первых порах, а в третьих, Нью-Йорк имеет вэлфер и эсэсай – государственные программы, которые позволят, если они не сумеют найти работу, безбедно прожить до гробовой доски. А Регину мы к себе перетащим…
Шелла, не спрашивая согласия Изи, – зачем лишний раз его волновать – дала добро и на этот вариант – пусть дядя Яша подаёт. Дальше видно будет.
***
Увы, Хуна Абович и на этот раз оказался прав. Звонок Регины вскоре после Нового Года был на грани истерики: Славик ушёл из дому. Он спутался с женой приятеля, с которым они в прошлом году подружились в ульпане. Весь год он тайно крутил с ней шуры-муры. А теперь, когда та устроилась в госпитале, она оставила мужа, сняла квартиру и увела Славика.
– Мама, я не выдержу этого! – кричала Регина в трубку. – Я сброшусь с обрыва!
– Доченька, пожалей нас с папой, – плакала в ответ Шелла. – Подумай о Бэллочке…
Она звонила родителям Славика и умоляла их повлиять на сына.
– Что мы можем сделать, – вздыхала Славика мама, – когда он нас тоже не слушает.
А папа добавлял:
– Чтобы ни произошло, мы от нашей внучки не откажемся. И Регина вправе на нас рассчитывать. Вы должны это знать и сказать ей. А может, всё ещё кончится хорошо, он погуляет, перебесится и вернётся в семью…
– И вы в это верите? – плакала Шелла. – Вы не должны пускать его в дом, раз он такой. Надо повлиять на него. В такую минуту оставить жену с двухлетним ребёнком! Когда идёт война и иракские ракеты падают на Израиль! Разве он думает о ребёнке? О её счастье?!
Она позвонила дяде Яше в Нью-Йорк и попросила поддержки. Может, он сумеет вытащить их… Неровен час, Израиль втянут в новую войну с арабами…
Тот быстро нашёл выход: он сделает Регине приглашение в гости. Пусть она приедет с Бэллочкой и останется. Так, он знает, делают многие. На первых порах они поживут у него, а когда Регина устроится, то снимет квартиру на Брайтоне.
– А если её не выпустят? – засомневалась Шелла. – Они же взяли в банке ссуду, корзину абсорбции…
– Они не первые и не последние, – успокоил её дядя Яша. – Пусть посоветуется со знающими людьми, как это делается. А нет, так я сам выясню и позвоню ей.
Шелла вновь звонила в Израиль:
– Доченька, перестань кушать своё сердце… На нём свет клином не сошёлся. Найдёшь себе другого, и лучше. Ты молодая, красивая… Жизнь на этом негодяе не заканчивается. Дядя Яша обещал помочь тебе и вытащить в Америку. А там глядишь, и мы приедем. И возьмём Бэллочку полностью на себя. Главное только, чтобы ты держала себя в руках. Запомни мои слова, он ещё получит по заслугам.
***
Ой… Как объяснить вам доходчиво, что такое Брайтон? Если сумеете вы представить себе Привоз в ста метрах от Ланжерона, это оно и есть. При этом пустите для полноты счастья поверху железную дорогу, а для колорита разбавьте публику детьми разных народов: китайцами, мексиканцами, пакистанцами и афроамериканцами. Только не переусердствуйте… Нашего брата должно быть больше. О, что-то стало вырисовываться…
Теперь немножечко географии. Кони-Айленд Авеню разрезает Брайтон Бич Авеню пополам. Или где-то около этого. Справа, если стоять лицом к океану, вплоть до Ошеан парквэй – проходной двор на пляж. Это как Обсерваторный и Купальный переулки. Справа, как я уже говорил вам, дети мои, Привоз в ста метрах от Ланжерона, но слева… Если мы говорим о маленькой Одессе от Кони-Айленд до Пятнадцатого Брайтона, слева – Дерибасовская.
Слева – начиная от Одиннадцатого Брайтона, выходящие на океан шикарные кондоминиумы Ошеан фронт лакшери, от трёхсот тысяч до более миллиона долларов… Напротив – театр «Миллениум», ресторан «Одесса»…
Здесь нет задрипанных домиков, заселённых преимущественно пакистанцами, турками и нелегалами из России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
* * *
Февраль. После этих слов так и хочется сказать: «Достать чернил и плакать».
Ибо не успел петух прокукарекать три раза, как Регина собралась замуж. Конечно, двадцать четыре года – не тот возраст, когда надо куда-то спешить, но если появился мальчик из приличной еврейской семьи, то почему бы его не взять? Тем более что летом Славик заканчивает Киевский институт инженеров гражданской авиации. А то, что он работает простым электриком на Школьном аэродроме, ему только в плюс – дурака не валяет и труда не боится. Нет, нет, таких женихов надо брать обеими руками и не задумываться.
Всё это Слава Львовна ненавязчиво пояснила Регине, для верности добавив, что если она и дальше будет перебирать харчами, то в результате останется старой девой. Как Роза, из тринадцатой квартиры. Переспелая ягода годится лишь на вино.
– Брала бы лучше пример с Дины, Осиной дочки, которая хоть и моложе тебя на три месяца, а уже год как замужем за зубным техником. А довод, что у жениха нос с горбинкой и он немного сутулится, спрячь в карман. Для семейной жизни нос не самое главное. Нечего привередничать… Ты тоже, – и тут бабушка для пользы дела слукавила, – неписаная красавица.
Регина колебалась, сравнивая Славика с другим претендентом, преподавателем курсов иностранных языков, который настолько нравился Шелле и Изе, что когда приходил в дом, неизменно получал приглашение остаться на обед. До тех пор, пока не признался, что женат, имеет двухлетнего сына, но ради брака с Регишей намерен подать на развод.
Суббота, 22 февраля 1986 года. Всевышний, как обычно, в этот день отдыхал, иначе бракосочетание отменил бы. Или перенес на другой день.
Не стыдясь слез, Изя протирал платком глаза и с грустью глядел на ликующих жену и дочь: как ни старался он отложить свадьбу хотя бы до майских торжеств – им приспичило ко Дню Советской Армии.
Свадьба, как и похороны, – время, когда собирается вся семья.
Даже если с соседями и друзьями наберется человек семьдесят, впоследствии обе стороны будут утверждать, что гостей было не менее ста, особо гордясь звонком дяди Яши из Нью-Йорка и тети Фриды из Чикаго, ибо с ними, то есть с их семьями, если бы они сидели за столом, было бы все сто пятьдесят.
– Но что делать? – рассуждала мама Славика. – Когда мы так разбросаны по свету! Зато Сёмочка, какой молодец, позвонил кому-то в Израиле, и мне занесли десять долларов… Что с ними делать, ума не приложу. Если их найдут, это же уголовное дело. Найти бы кому продать… Доллар, говорят, идёт один к пяти. Десятка – не бог весть какие деньги, но Сёме они легко не достаются. И если он сумел их от себя оторвать, то это о чём-то говорит. У вас нет, случайно, надёжного покупателя? – заговорщически поинтересовалась она напоследок, и тяжело вздохнула, услышав в ответ: «А кому эти доллары нужны?». – Да, вы правы. Я тоже так считаю. С ними кашу не сваришь.
Свадьба. К ней готовятся с трёх сторон. Третья, наиболее многочисленная, названная Славиком “массовка”, предпочитает в день свадьбы только лёгкий завтрак.
– Ты не очень наедайся, – напоминает Муся Тенинбаум Осе, как только открывает он утром холодильник, – не забудь, что вечером мы идём к Изе на свадьбу.
Бьюсь об заклад: подобную фразу в этот день повторяют во многих семьях, понимая, что большую часть денег, выделенных на свадебный подарок, необходимо в тот же вечер отъесть.
Мужей, дабы у них не случился голодный обморок, осторожно подкармливают бутербродами и поят сладким чаем. Они мужественно переносят лишения и, дорвавшись до стола, лихорадочно заполняют ёмкости…
Свадьба… Кроме вкрапленных в тосты двух ещё не забытых в народе слов «нахыс» и «лэхаим», о том, что она еврейская, говорит не многое. Разве что тихо плачет в центре стола Слава Львовна: «Я уже могу спокойно лечь и умереть, если дожила до этого счастливого дня», – принимая, как должное, возражения Регины: «Бабуля, тебе ещё надо женить правнуков», и оркестр срывается временами на не одобряемые властями «Семь сорок».
– Ты можешь достать оцинкованные трубы? – доброжелательно улыбаясь, Ося подошёл к присевшему отдохнуть жениху. – Я – Регинин дядя, – для верности добавил он и обнял счастливчика за плечо.
– Славик, – машинально протянул тот руку, с трудом восстанавливая дыхание.
Ося пожал ее и продолжил:
– Раз у тебя появилась семья, ты должен уметь крутиться.
– Как это? – жених вытер носовым платком пот со лба и совершил оборот на триста шестьдесят градусов. – Достаточно?
Ося засмеялся:
– Начало положено. Я надеюсь, ты не собираешься жить на одну зарплату? Как говорится, моим врагам… А я мог бы тебе помочь. Мы ведь уже родственники. Не так ли? – он вновь обнял Славика.
Тот кивнул головой и растерянно стал перебирать в памяти богатства Школьного аэродрома.
– Но… Я не совсем понимаю…
– Я вижу, тебе пора на передний зуб ставить коронку, – прервал Ося мыслительный процесс жениха. – Мой зять, – и он с гордостью указал на танцующего с Диной шатена, – зубной техник. Делает качественно и берёт недорого. А тебе, как своему…
– Караул! У меня уводят мужа! – бросившись на выручку, закричала Регина и потащила Славика танцевать, вырвав из-под опеки мудрого гешефтмахера.
Что делать, если женщины не разумны и, когда мужчины говорят о делах, предпочитают плясать…
* * *
Скорая помощь, вызванная к Изе случайным прохожим, констатировала – инфаркт.
В Обсерваторный переулок, в третью горклинбольницу, Шелла примчалась через час. К Изе, правда, её допустили на вторые сутки. После перевода его из реанимации в обычную палату.
– Что с Регишей? Она звонила? – ошарашил Изя жену, когда та вошла в палату. – Когда ты с ней в последний раз разговаривала?
– Чего ты спрашиваешь? – удивилась Шелла. – Скажи лучше, как ты?
– Как видишь, – Изя скривил губы. – Лежу на нарах, как король на именинах. Но сейчас меня больше интересует Регина.
И чтобы успокоить больного, Шелла рассказала, что ничего нового с тех пор, как неделю назад Регина звонила из Израиля, не произошло. Дети работают. Бэллочка ходит в детский сад.
Изя успокоился: предсказание Камердинера не сбылось. А был ли он вообще? Может, ему померещилось? Конечно, померещилось – Камердинер отбросил копыта вскоре после смерти Сталина. А это когда было!
Мысли о Регине, однако, не отпускали. Отъезд единственной дочери в Израиль вывернул Изю наизнанку.
Через два года после Регининой свадьбы, когда приоткрылись наглухо заколоченные границы, Славика папа, Марк Шапиро, вновь решил попытать счастье. С кем-то из приятелей, по тем же хлопотам поехавшим в Москву, в голландское посольство, он передал десятилетней давности израильский вызов, получил продление, и в мае 1988 года подал документы в ОВИР. В вызов, естественно, вписаны были новые члены семьи – невестка и годовалая внучка Бэллочка.
А в сентябре – поезд тронулся – Шапиры получили зелёный свет. Сборы были недолги – вдруг власть вновь поссорится с американцами и передумает. Спустя четыре месяца обычный кружной маршрут – Одесса – Москва – Вена – Тель-Авив доставил семью Шапиро на историческую родину. Новый, 1989 год они встречали в Натании.
Шелла готова была сорваться вслед за ними. Мужчины в делах таких не столь решительны, и Изя удерживал её: «Пусть дети устроятся. Тогда и мы тронемся. Мне пятьдесят три. Тебе сорок девять. Возраст – ни вашим, ни нашим. До пенсии далеко, а найти квалифицированную работу сложно. Тем более выучить иврит. Что ты хочешь, сесть им камнем на шею? Дай молодым пожить, а там посмотрим. Они сами дадут нам знать, когда надо ехать».
Довод убедительный, и Шелла согласилась малость повременить.
Прошло полгода, как дети уехали. Восторженные их письма впору было вывешивать в каждом одесском дворе – Шелла с Изей ничего не скрывали. И я не удивлюсь, если выяснится (со временем, конечно), что именно письма Шапиро стали причиной массового психоза, охватившего Одессу весной 1989 года. Хотя… Есть и другая версия: зажёгся в зале свет, и изголодавшийся зритель повалил в буфет.
Так это было или иначе, но весной 1989-го ОВИРы завалило. В очереди на подачу документов на выезд записывались за несколько дней, составлялись длинные списки, ежедневно делались переклички – неявившихся безжалостно вычёркивали. Кто-то был ещё не готов, но загодя держал очередь, чтобы не оказаться в хвосте, когда все необходимые документы будут собраны. Кто-то очередь перепродавал и записывался вновь – спрос рождает предложение, и почему бы не иметь маленький бизнес, если он лежит на ладони и не тает.
В очереди знакомились и заключали браки, порой коммерческие. Делались гешефты, делились опытом и свежей, официально не подтверждённой информацией: «Я вам точно скажу, Горбачёву и Шеварднадзе хорошо за нас заплатили… А то с чего бы вдруг они стали выпускать?»
Примыкающий к ОВИРу район превратился в доску объявлений – деревья, столбы, телефонные будки обклеены были призывно-кричащими листиками: «Продаётся…» Кто-то добавлял: “Срочно“, что, однако, не меняло сути дела – Одесса распродавалась. Не успевало вывешиваться одно объявление, как на него наклеивалось следующее…
В Одессе аукнется – в Нью-Йорке откликнется. Когда страсти докатились до Вашингтона, Госдеп всполошился, всерьёз испугавшись одессизации Америки. Кто-то из местных начитался Бабеля и решил, что если вслед за уже оккупированным Брайтоном Одесса хлынет в Бей Ридж и в Бенсонхёрст, то Нью-Йорк превратится в Чикаго с Аль Капоне номер два. Госдеп занервничал и преподнёс сюрприз, взвинтив до предела чемоданные настроения.
С первого октября 1989 года вводились новые правила. Желающие присутствием своим облагодетельствовать Западное полушарие, должны заполнить пространную анкету, заручиться поддержкой проживающих за океаном родственников и переслать её в находящийся в Вашингтоне иммиграционный центр. И ждать вызова на интервью в американское посольство. Рим и Вена – залы ожидания жаждущих эмигрировать в Америку – для тех, кто не получил разрешения к указанной дате, закрываются.
Безумие, охватившее очередь, – успеть бы отметиться до первого октября – залетело и в Шеллину форточку. И она вновь принялась за Изю. Парикмахер занервничал:
– Куда ты так торопишься?! Никуда от нас Израиль не убежит. Дай мне прийти в себя и стать человеком. Клянусь тебе, я не могу уже слышать эти ежедневные разговоры об отъезде. Ты дождёшься! Это будет на твоей совести – ты доведёшь меня до второго инфаркта! До Третьего еврейского кладбища!
– Не нервничай, никто тебя в шею не гонит. Хочешь подождать полгода – мы подождём. Но не забывай, что там медицина лучше, чем здесь.
Она умолкала, на время, и Изя, оставаясь один, задумывался: почему, впервые за столько лет, привидился ему Камердинер? Есть ли в этом знак свыше? Злой умысел, сглаз, колдовство, после которого и случился инфаркт?
И чтобы развеять сомнения, в очередной визит Шеллы в больницу он невзначай обронил: «Кстати, что там слышно у Оси? Он ехать не собирается?»
И понеслось.
– Ой, я тебе не говорила – твой братец совсем умом двинулся: завёл любовницу на работе и разводится с Мусей. Представляешь? Она ему в дочки годится: на двадцать лет моложе. Кобель вонючий! Как тебе это нравится?! Прожить вместе тридцать пять лет, вырастить двух дочерей и на тебе – подарочек. А каково Мусе – в пятьдесят пять лет остаться без мужа? Кому она теперь нужна не первой свежести?!
Изя слушал её рассеянно. О “встрече” с Камердинером он Шелле не рассказывал и тревожное предчувствие не покидало его. Хотя… Новости из Израиля продолжали поступать одна лучше другой – Славик работает, Регина осваивает курсы компьютерной бухгалтерии и берёт уроки вождения. Иврит тоже, слава Богу, двигается. Бэллочка заговорила. Путает два языка и иногда у неё очень смешно получается.
Кое в чём старик оказался прав, размышлял Изя. Но Славик? Нет, это немыслимо. Конечно, лучше быть поближе к Регине и подстраховать её, но ехать в моём состоянии – просто безумие. Надо подлечиться.
Шелла изменила тактику:
– Давай начнём оформлять. Отказаться или выехать позже мы всегда успеем. Главное – подать документы. Ты же знаешь, их ещё полгода будут рассматривать.
Капля камень точит – Изя сдался.
Переводом стрелок эмиграционных путей порой занимается случай. Яша, родной брат Славы Львовны, позвонил ей из Нью-Йорка и предложил свои услуги – если она хочет ехать, пусть пришлёт данные на всю мишпуху, а он подаст документы и обеспечит гарант – это будет надёжнее и быстрее.
С братом, уехавшим в начале семидесятых, Слава Львовна почти не общалась, опасаясь опальным родством испортить Регинино будущее, но раз наступили новые времена и стали выпускать, она запустила Шелле пробный шар: может, лучше подумать об Америке? Во-первых, там спокойнее, чем в Израиле, во-вторых, есть Яша, который поможет на первых порах, а в третьих, Нью-Йорк имеет вэлфер и эсэсай – государственные программы, которые позволят, если они не сумеют найти работу, безбедно прожить до гробовой доски. А Регину мы к себе перетащим…
Шелла, не спрашивая согласия Изи, – зачем лишний раз его волновать – дала добро и на этот вариант – пусть дядя Яша подаёт. Дальше видно будет.
***
Увы, Хуна Абович и на этот раз оказался прав. Звонок Регины вскоре после Нового Года был на грани истерики: Славик ушёл из дому. Он спутался с женой приятеля, с которым они в прошлом году подружились в ульпане. Весь год он тайно крутил с ней шуры-муры. А теперь, когда та устроилась в госпитале, она оставила мужа, сняла квартиру и увела Славика.
– Мама, я не выдержу этого! – кричала Регина в трубку. – Я сброшусь с обрыва!
– Доченька, пожалей нас с папой, – плакала в ответ Шелла. – Подумай о Бэллочке…
Она звонила родителям Славика и умоляла их повлиять на сына.
– Что мы можем сделать, – вздыхала Славика мама, – когда он нас тоже не слушает.
А папа добавлял:
– Чтобы ни произошло, мы от нашей внучки не откажемся. И Регина вправе на нас рассчитывать. Вы должны это знать и сказать ей. А может, всё ещё кончится хорошо, он погуляет, перебесится и вернётся в семью…
– И вы в это верите? – плакала Шелла. – Вы не должны пускать его в дом, раз он такой. Надо повлиять на него. В такую минуту оставить жену с двухлетним ребёнком! Когда идёт война и иракские ракеты падают на Израиль! Разве он думает о ребёнке? О её счастье?!
Она позвонила дяде Яше в Нью-Йорк и попросила поддержки. Может, он сумеет вытащить их… Неровен час, Израиль втянут в новую войну с арабами…
Тот быстро нашёл выход: он сделает Регине приглашение в гости. Пусть она приедет с Бэллочкой и останется. Так, он знает, делают многие. На первых порах они поживут у него, а когда Регина устроится, то снимет квартиру на Брайтоне.
– А если её не выпустят? – засомневалась Шелла. – Они же взяли в банке ссуду, корзину абсорбции…
– Они не первые и не последние, – успокоил её дядя Яша. – Пусть посоветуется со знающими людьми, как это делается. А нет, так я сам выясню и позвоню ей.
Шелла вновь звонила в Израиль:
– Доченька, перестань кушать своё сердце… На нём свет клином не сошёлся. Найдёшь себе другого, и лучше. Ты молодая, красивая… Жизнь на этом негодяе не заканчивается. Дядя Яша обещал помочь тебе и вытащить в Америку. А там глядишь, и мы приедем. И возьмём Бэллочку полностью на себя. Главное только, чтобы ты держала себя в руках. Запомни мои слова, он ещё получит по заслугам.
***
Ой… Как объяснить вам доходчиво, что такое Брайтон? Если сумеете вы представить себе Привоз в ста метрах от Ланжерона, это оно и есть. При этом пустите для полноты счастья поверху железную дорогу, а для колорита разбавьте публику детьми разных народов: китайцами, мексиканцами, пакистанцами и афроамериканцами. Только не переусердствуйте… Нашего брата должно быть больше. О, что-то стало вырисовываться…
Теперь немножечко географии. Кони-Айленд Авеню разрезает Брайтон Бич Авеню пополам. Или где-то около этого. Справа, если стоять лицом к океану, вплоть до Ошеан парквэй – проходной двор на пляж. Это как Обсерваторный и Купальный переулки. Справа, как я уже говорил вам, дети мои, Привоз в ста метрах от Ланжерона, но слева… Если мы говорим о маленькой Одессе от Кони-Айленд до Пятнадцатого Брайтона, слева – Дерибасовская.
Слева – начиная от Одиннадцатого Брайтона, выходящие на океан шикарные кондоминиумы Ошеан фронт лакшери, от трёхсот тысяч до более миллиона долларов… Напротив – театр «Миллениум», ресторан «Одесса»…
Здесь нет задрипанных домиков, заселённых преимущественно пакистанцами, турками и нелегалами из России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14