Смешиваясь с едким потом, штрихи выходили размытые и нечеткие. Мальчик сбегал за майкой, вернулся, протер привязанному грудь и снова принялся за точку. На этот раз она была хоть и не круглая, но отчетливо-черная. Полюбовавшись работой, мальчик ухватил покрепче фломастер и вывел крупными буквами над точкой: М-А-С-К-В-А.
Подумав немного, он поковырял пальцем в пупке привязанного и написал сверху: КИЕВ. Буква К получилась хромая и корявая, да еще заваливалась на спину. Мальчик заворчал недовольно, нарисовал кружок между Москвой и Киевом и обозначил его коротко: УФА. Соединил три города прямыми линиями, усмехнулся пузатой бокастой Ф. Провел линию к неподвижно-мягкому правому плечу, на котором возник кружок и слово: АЛМАТА. Спустился от плеча к локтевому сгибу, где написал на синеватом бугорке вены: ТАЛИН. Довел фломастер до багрово-синего отека у запястья - там, на самой границе молочно-белой кожи появилось: МИНС. Дурацкая К, задрав обе свои тонкие ноги, съехала по коже вниз и превратилась в каракулю, испортив красивое слово. Рассердившись на К, мальчик решил продолжать без нее:
АДЕСА
РИГА
ТУЛА
СУМГАИТ
ЛВОВ
ФОРОЗ
...................
Наконец вывел на левой стопе привязанного:
УЛАНУДЭ
и сунул фломастер в карман.
- Всем садиться! - отдал команду. - Папка за руль. Я сбоку. Мамка, Надька - сзади. Привяжитеся ремнями, а то оштрафуют. - Щелк-щелк! Ой, Султана забыли! - Прыгай сюда. - Гав-гав-гав! - Что, бойцы, все в сборе? - Так точно, товарищ старшина! - Зарядить ружье! - Есть! - Ну чиво, посидим на дорожку?..
Мальчик с сосредоточенным лицом уселся на пол и замолчал. Потом вдруг вспомнил что-то, вскочил, метнулся к верстаку, захватил окурок, спички. Вернулся, снова сел, нахмурился, свел к переносице брови. Сунул окурок в рот, поджег и принялся старательно пыхтеть, кашляя и пуская хлопья сизого дыма. Терпеливо дождался, пока пламя доест сигарету до самого изжеванного фильтра, неспешно загасил окурок о подошву, встал:
- Ну, ни пуха ни пера! - Э-уу-у-ррр!..
Твердо установил свой джип в черной точке между сосков привязанного и двинулся с рокотом от Москвы через Уфу к Киеву, с трудом одолевая гору безволосого мяса, чтобы через неделю оказаться в волшебном городе на самом краю света, где проворные хачики снуют между еловых ветвей и ловят на лету блестящие шарики лесных орехов, глядя на людей веселыми глазками-бусинами...
...Мужчина был бел, смертельно пьян и страшен. Пинком распахнув стальную дверь, он застыл на пороге, остекленело водя впереди себя водянисто-голубыми глазами, размытыми круто соленой жидкостью, словно видел уже не предметы, но нечто, скрывавшееся за их жалкой облочкой, и это нечто было кошмарнее любого сна. Вздрогнув от резкого звука, мальчик обернулся и похолодел от затылка до щиколоток, тревожно перескакивая виноватым взглядом с разрисованного тела на отца, который шатался и неразборчиво хрипел.
- Здорово, сынок! - неестественно громко и бодро, с визгливой нотой выкрикнул мужчина, надсаживаясь. - Как поживаешь?!
- Я... играюсь, - пролепетал мальчик, едва управляясь с онемевшим языком.
- Играис-с-ся? - недобро переспросил мужчина, ворочая головой из стороны в сторону, как тяжело раненное животное, удивленное внезапной острой болью. - А зачем?..
- Ты чиво, папк? - мальчик снова почувствовал, как тяжелая рука сжимает желудок, и колючие мурашки ползут по спине снизу вверх. Ты... чиво это?..
Мутные глаза мужчины, бессмысленно плававшие в глубоко упрятанных морщинистых глазницах, вдруг замерли в одной точке и схватились тонкой ледяной коркой. Он сделал полшага к привязанному и громко рыгнул, дернув лицом:
- Это... что еще... за херня такая?
- Я... папк... больше не буду...
- Ах ты, сучонок!!
Горячая, как кипяток, струя, вырвавшись, шипя, из-под шорт, побежала по ноге в кроссовок.
- Я... хотел... я не буду больше, папк... я его сейчас тряпкой потру... я не...
Мужчина не слышал. Почти не сгибая коленей и растопырив руки, он подошел к привязанному, пережевывая неслышные слова.
- Пожалуйста, папк!.. - заскулил отчаянно мальчик, присев и накрыв голову руками. - Пожалуйста, не надо!.. Я больше не буду... Я помою его... тряпкой потру... Только не надо!.. Пожа-а-алуйста!
Моча хлюпала в кроссовке; мокрые трусы и шорты гадко прилипли к коже.
Мужчина остановился у неподвижного тела, деревянно тронул его ладонью. Посмотрел на сына и вдруг улыбнулся.
Мальчик на всю жизнь запомнил этот оскал.
- Карта Родины, бля... - по складам, глухо проговорил мужчина. - От Москвы до самых до окраин... бля. Знаешь эту песню, сынок? Хорошая была песня...
В луже мочи, намертво сцепив над головой руки, мальчик сидел на корточках, дрожал и рыдал. Все пространство перед ним занимал огромный, грязный, измятый гармошкой сапог с налипшей травой и размазанными комьями рыжей глины. Неотрывно глядя на сапог, мальчик ясно видел, как он обнимает, целует его, старательно слизывая грязь, и отцовская пьяная рука с высоко занесенным армейским ремнем замирает в своем беспощадном полете.
Мужчина снова оскалился, обнажив гнилые десны с криво торчащими зубами палой лошади, протянул руку и пошевелил ею в волосах мальчика, водя взад-вперед от макушки ко лбу.
- Давай споем, сынок... Га? Хорошая песня.
Покачнувшись, он тяжело плюхнулся рядом с ребенком. Бесчувственный зад выдавил лужу, свирепо брызнувшую в разные стороны. Воздух сгустился, наполнившись ядовитой вонью сивухи. Мужчина скривил руку в длинный крюк и крепко прижал к себе трясущееся маленькое тело.
- Давай, повторяй за мной...
От Москвы-и-ии... ды-д-до... с-самых-х до окраин!
Сы... юж-ж-жных го-оо-орр... ды-д-до... с-северных ма-а-аре-е-еееей!
Чела-а-авек пыр-р-рр-раходит... как хозя-а-аа-ин!
Ни-об-я-а-аа-тной Р-ро-о-одины-ы сва-а-аа-еееей!!
Мальчик молчал, плакал и трясся. Намертво сжатые ребра трещали; стиснутое между ними сердце металось, как попавшийся капкан мелкий зверь.
- Чиво не поешь? - утробно икнул мужчина и сглотнул слюну. Русский человек... он когда... пиздец приходит... поет... громко... чтоб страшно не было... Ты не бойся, сынок... ты пой... пой с батей... А потом поедем... побежим опять... далеко... на край света... побегут русские по своей земле, бля... как в сорок первом... Дом купим... в школу пойдешь... прорвемся... Ты пой сейчас, сынок... пой... не оставляй одного батю...
И он снова взвыл, выпевая с яростным остервенением за словом слово:
Вы-сю-у-уду жизнь... приво-о-оольна-а и ш-широ-о-оока-а!
Пра-па-па-а-ааам-пам... ебаный ты в ро-о-оот!
Ма-а-ал-лады-ы-ыым везде у на-а-ас доро-о-оога-а!
Сы-та-р-ррика-аа-ам ви-из-ззде-е у на-ас па-а-ачо-о-оот!!
В груди его вдруг сильно заклокотало и забулькало; мужчина открыл широко рот и выпучил глаза, всасывая с сипением воздух; лицо налилось кровью; руки потеряли силу и обвисли, чтобы через секунд взлететь, сжавшись кулаками, к грудной клетке, которую раздирал кашель. Крупные извилистые вены на шее и лбу вздулись, набухли и заалели, живыми змеями извиваясь под кожей. Заглотив побольше воздуха, мужчина повалился на бок и засучил ногами; тело его ритмично дергалось, словно через него пропускали электрический ток, готовое вывернуться наизнанку. Так продолжалось несколько минут - их хватило мальчику, чтобы бесшумно исчезнуть из мастерской - мужчина хрипел и пускал пену, ударяя себя кулаками и толкая всеми мышцами клокочущую массу из легких вверх. Наконец, что-то громко лопнуло, обвалившись, внутри; он взвился ужом, облегченно тряхнул головой, и слизисто-зеленый сгусток с яркими следами свежей крови легко выскользнул изо рта.
Откашлявшись, мужчина замер и некоторое время сидел молча, делая редкие глубокие вдохи. Темные веки низко сползли на глаза. Затем порывисто встал, как бы исподволь уверенный в некоем обязательном действии, которое ему нужно сейчас совершить; подошел к привязанному, дотронулся. Тот уже давно вынырнул из очередного обморока; он с готовностью повернул к мужчине седую голову и взглянул по-младенчески ясно и испуганно. Все тело его, словно татуировкой индейца, было сплошь покрыто причудливой сетью неровных линий, черными кружками и скачущими угловатыми буквами.
Мужчина долго молчал, водя пальцем по лабиринту и останавливаясь в точках городов. Сделав остановку, он произносил одними губами написанное слово, затем двигался дальше, и так раз за разом, снова и снова - как знахарь, колдующий над больным. Не в силах понять происходящего, привязанный лишь дико таращился на заскорузлый палец. Ничто в нем не напоминало уже солидного и пожилого человека, который умеет говорить убедительно, округло и ровно, - морщины разгладились, щеки занялись лихорадочным румянцем, и каждая пора сочилась неподдельным, неуправляемым ужасом, что способны по-настоящему испытывать лишь маленькие дети. Казалось, на железном столе лежал пухлый, бело-розовый младенец-переросток, которого распеленали, чтобы мыть.
- Карта Родины, бля... - задумчиво проговорил мужчина, вернувшись, наконец, из далекого Забайкалья к слову МАСКВА, и потоптался на месте, собираясь с мыслями. - Я в Афгане восемь месяцев оттрубил... без передыху... ровно... такое видел... тебе лучше не знать... каждый день только и думал... как живым оттуда выбраться... только одно и думал... мечтал... а под Кандагаром... в горах... на духов нарвались... в разведку, бля, пошли... разведчики хуевы... весь взвод мой там и полег... весь... Саня Белоус... Вадик Залесский... Жека Макрушев... Эдик Штайн... Рафик Шатоев... до единого... а меня контузило... очнулся... темень, бля, луна светит... и одиннадцать трупов... ровно... я встал... и пошел... хрен его знает, куда... прямо... через перевал... а к утру к своим вышел... ну, меня в госпиталь... а потом сразу на дембель... досрочно... потому что башка... того... по ночам все в атаку ходил... такой сон... бегу, значит... ору... духи лезут со всех сторон... а у меня в магазине один патрон... единственный... сон такой был все время... а когда в Душанбе летели... тогда еще... в самолете... как накатило вдруг... сижу и реву... реву, как баба... уняться не могу... прямо прет из меня... знаешь, отчего ревел?.. от счастья... что вот... все, хана... и теперь, вроде, как заговоренный стал... от всего... сбылась мечта... теперь жить и жить... жить и жить... а как война кончилась... мы ж не верили, что так возьмет... вдруг... и кончится... скока ж пацанов наших... по телевизору видел этот мост... через Пяндж... как кино, бля... думал... может, все подстроили... чтоб народ обдурить... оказалось, правда... и я тогда поверил... всем нутром... и так спокойно стало... весело... светло... как весной... жить и жить... кто ж знал... а я поверил!.. я ж там, в горах, из мертвых воскрес!.. мне ж до самого гроба все грехи теперь... а вышло!.. все коту под сраку... когда ебаные хачики... кто виноват?.. скажи, гад, виноват кто?!
Он сосредоточенно умолк и пожевал губами, как бы пытаясь подобрать мысль для последней, решающей фразы; неожиданно вцепился привязанному в плечи, утопив ногти в мягком мясе, наклонился близко к его лицу и прохрипел в глаза, давясь горячими словами:
- Мы - уедем. И хрен кто нас найдет. А ты - ты куда денешься? Тебе ж на всей Земле больше места нет, гадюка!
Привязанный захлопал ресницами, мыча. Мужчина уронил голову ему на грудь и заплакал.
Встал, всхлипывая. Утер глаза рукавом. Пошарил по мастерской озабоченным взглядом.
Его взгляд остановился на дисковой пиле. Напоминавшей чудесную пистолет-машину, чье дуло заменял блестящий стальной круг.
Мужчина сквозь слезы улыбнулся - светло и ясно, как в незапамятно далеком детстве, когда складывал на вечерней зорьке, пересчитывая, серебристых уклеек в железную рыбацкую корзинку. Трава под босыми ногами была ласкова и влажна; Ока покоилась, неподвижная, в шелковистом лунном свете; пахло близкой осенью и костром.
- По живому, - сказал мужчина. - Хуже, чем корову на бойне.
Привязанный все понял и бился на столе, пытаясь вырваться. Затылок громко стучал по металлу; задница хлопала с плеском.
Мужчина, словно протрезвев, деловито снял со стены ручную дисковую пилу, размотал прорезиненный шнур, примерил, недовольно чмокнул, разыскал катушку удлинителя, дважды ткнул штекер в розетку. Включил. С громким воем зазубренный диск превратился в серебристый вихрь, приятно взъерошив волосы надо лбом. Выключил.
Сделал шаг, опустил пилу, выбрал место. Руки его перестали дрожать и уютно лежали на ребристой теплой пластмассе, как на теле надежного оружия. Прищурился, закусил губу, поиграл желваками. У глаз его собрались лукавые морщинки.
Привязанный оцепенел и лишь смотрел умоляюще на зловещий диск, усеянный по краю одинаково изогнутыми мелкими зубцами. Мужчина взглянул в его лицо еще раз и не увидел больше ничего, кроме звериной тоски и страха.
- По живому... на пятнадцать кусков... больно...
Диск вошел сразу и глубоко, как в масло, мгновенно достав до кости. Струя крови освежающе ударила мужчине в лицо, попав за ворот пиджака. Передернув плечами, мужчина сплюнул и старательно налег на неподатливую кость. Внезапно лицо его перекосилось, изменившись сразу, как во сне, глаза загорелись диким безумным огнем, и из груди вырвался рев:
- Атас, духи! Ложись! Саня, слева! Рафик со мной! Держись! Куда, бляди, куда, бляди! Жека, не ссы! Вот так, бля! А, с-сука! На, получи! На, получи! Отползай, ебит твою! Эдька! Не молчи, не молчи! Отползай, опусти жопу, блядь, дурак! Эдька, не молчи! Что ж ты! На! На! Береги патроны, жопу спрячь! Духи справа, Рафик! Прикрой, Эдьку ранило! Дай! Дай скорее! Погодь, погодь, пусть поближе! Вадик, гранату! Ебаный мудак, бросай! Санек! Санек, бля! Рафик, здесь будь! Санек! Ебаные! Ебаные! Ебаные! На! На! Жека, сзади! Жека, ё-ёё! Лови магазин! Их там всего десять пидарасов с пулеметом! Я их, блядь, зубами рвать буду! Шатоев, ко мне! Шатоев! Шатоев! Чурка блядский, куда ж ты смотрел! Вадик, Рафа завалили! Ебаные! Ебаные! Саня... Жека... Пацаны!! Их там десять пидарасов! ВДВ, подъем! Рязанское десантное, подъем! Гранаты к бою! Дави черножопых! За Родину! За Союз Советов! В атаку! Вперед! Впе-е-ерр-ррр-ё-ооод! ВПЕ-Е ЕРР-РРР-Ё-ОООД!!!
...................................................................
Когда он окончательно умолк, у залитого кровью железного стола лежали четырнадцать кусков человеческого тела и - отдельно - голова, неповрежденная совершенно, со всклокоченными седыми волосами, родимым пятном, напоминавшим большую ссадину на лбу, и навеки застывшим миролюбивым выражением гладкого, упитанного лица.
...................................................................
Ближе к утру, когда ночная прохлада превратилась уже в знобкую предутреннюю сырость, три машины спецназа миновали мост через Оку, свернули на большак и покатили мимо убранного пшеничного поля, подпрыгивая на ухабах, кряхтя и воняя бензином. Через час, в облаке пыли, они въехали в Партизанское; разбудив несколько брехливых собак и не останавливаясь, проследовали дальше, добравшись до хутора спустя минут сорок. Машины остановились у единственного целого дома, над кривой трубой которого все еще вился едва различимый синеватый дымок; навстречу им выбежал с громким басовитым лаем огромный рыжий кавказец. Раздался тупой хлопок, и собака, дернувшись несколько раз, застыла на мокрой траве. Люди в масках и камуфляжных костюмах, с короткми автоматами, бесшумно окружили мастерскую. Один из них, привстав на цыпочки, заглянул в крохотное высокое окошко, заросшее грязью.
Толстая, засиженная мухами трубка дневного света, кое-как прикрепленная к низкому потолку, вдруг испуганно замигала, грозя погаснуть, но затем мало-помалу успокоилась и вновь загудела, тихонько и сонно. Внутри мастерской было просторно и сумрачно; дальние углы и вся задняя, противоположная входной двери стена скрывались в лиловой водянистой мгле, неподвижно висевшей в душном и влажном, застоявшемся без движения воздухе.
Мужчина выудил из-под мешков ружье, залихватски переломил ствол о колено, проверил заряды. Снял с правой ноги сапог, отер ладонью босую грязную стопу, твердо установил приклад на полу, наклонился, забрал ствол в рот, поднял ногу, балансируя и косясь.
Вспомнил отчего-то, как фотографировали к празднику бригадира Самидова с лужицей свежей нефти в ладонях, а тот улыбался и приговаривал: "Жирная, ишак сыктым... Жирная, ишак сыктым..."
Скривил глаз, нащупал большим пальцем один из двух курков, зажмурился и надавил. Механизм сухо щелкнул, дав осечку.
- Последний патрон, - коротко подумал мужчина и спустил другой курок.
Его череп лопнул, рассыпавшись по мастерской мелкими брызгами.
...Мальчик пересек бесконечное поле, изранившись о колючую стерню, и теперь, запыхавшийся от долгого бега, медленно брел заливным лугом туда, где, как ему казалось, должна была находиться железнодорожная станция.
Он ясно представлял себе поезд, проносящийся минута за минутой сквозь семь долгих дней, чтобы однажды утром, в воскресенье, остановиться в заповедной точке пространства по имени уланудэ, где на платформе его встретят люди, возьмут к себе, накормят и защитят.
1 2 3 4 5
Подумав немного, он поковырял пальцем в пупке привязанного и написал сверху: КИЕВ. Буква К получилась хромая и корявая, да еще заваливалась на спину. Мальчик заворчал недовольно, нарисовал кружок между Москвой и Киевом и обозначил его коротко: УФА. Соединил три города прямыми линиями, усмехнулся пузатой бокастой Ф. Провел линию к неподвижно-мягкому правому плечу, на котором возник кружок и слово: АЛМАТА. Спустился от плеча к локтевому сгибу, где написал на синеватом бугорке вены: ТАЛИН. Довел фломастер до багрово-синего отека у запястья - там, на самой границе молочно-белой кожи появилось: МИНС. Дурацкая К, задрав обе свои тонкие ноги, съехала по коже вниз и превратилась в каракулю, испортив красивое слово. Рассердившись на К, мальчик решил продолжать без нее:
АДЕСА
РИГА
ТУЛА
СУМГАИТ
ЛВОВ
ФОРОЗ
...................
Наконец вывел на левой стопе привязанного:
УЛАНУДЭ
и сунул фломастер в карман.
- Всем садиться! - отдал команду. - Папка за руль. Я сбоку. Мамка, Надька - сзади. Привяжитеся ремнями, а то оштрафуют. - Щелк-щелк! Ой, Султана забыли! - Прыгай сюда. - Гав-гав-гав! - Что, бойцы, все в сборе? - Так точно, товарищ старшина! - Зарядить ружье! - Есть! - Ну чиво, посидим на дорожку?..
Мальчик с сосредоточенным лицом уселся на пол и замолчал. Потом вдруг вспомнил что-то, вскочил, метнулся к верстаку, захватил окурок, спички. Вернулся, снова сел, нахмурился, свел к переносице брови. Сунул окурок в рот, поджег и принялся старательно пыхтеть, кашляя и пуская хлопья сизого дыма. Терпеливо дождался, пока пламя доест сигарету до самого изжеванного фильтра, неспешно загасил окурок о подошву, встал:
- Ну, ни пуха ни пера! - Э-уу-у-ррр!..
Твердо установил свой джип в черной точке между сосков привязанного и двинулся с рокотом от Москвы через Уфу к Киеву, с трудом одолевая гору безволосого мяса, чтобы через неделю оказаться в волшебном городе на самом краю света, где проворные хачики снуют между еловых ветвей и ловят на лету блестящие шарики лесных орехов, глядя на людей веселыми глазками-бусинами...
...Мужчина был бел, смертельно пьян и страшен. Пинком распахнув стальную дверь, он застыл на пороге, остекленело водя впереди себя водянисто-голубыми глазами, размытыми круто соленой жидкостью, словно видел уже не предметы, но нечто, скрывавшееся за их жалкой облочкой, и это нечто было кошмарнее любого сна. Вздрогнув от резкого звука, мальчик обернулся и похолодел от затылка до щиколоток, тревожно перескакивая виноватым взглядом с разрисованного тела на отца, который шатался и неразборчиво хрипел.
- Здорово, сынок! - неестественно громко и бодро, с визгливой нотой выкрикнул мужчина, надсаживаясь. - Как поживаешь?!
- Я... играюсь, - пролепетал мальчик, едва управляясь с онемевшим языком.
- Играис-с-ся? - недобро переспросил мужчина, ворочая головой из стороны в сторону, как тяжело раненное животное, удивленное внезапной острой болью. - А зачем?..
- Ты чиво, папк? - мальчик снова почувствовал, как тяжелая рука сжимает желудок, и колючие мурашки ползут по спине снизу вверх. Ты... чиво это?..
Мутные глаза мужчины, бессмысленно плававшие в глубоко упрятанных морщинистых глазницах, вдруг замерли в одной точке и схватились тонкой ледяной коркой. Он сделал полшага к привязанному и громко рыгнул, дернув лицом:
- Это... что еще... за херня такая?
- Я... папк... больше не буду...
- Ах ты, сучонок!!
Горячая, как кипяток, струя, вырвавшись, шипя, из-под шорт, побежала по ноге в кроссовок.
- Я... хотел... я не буду больше, папк... я его сейчас тряпкой потру... я не...
Мужчина не слышал. Почти не сгибая коленей и растопырив руки, он подошел к привязанному, пережевывая неслышные слова.
- Пожалуйста, папк!.. - заскулил отчаянно мальчик, присев и накрыв голову руками. - Пожалуйста, не надо!.. Я больше не буду... Я помою его... тряпкой потру... Только не надо!.. Пожа-а-алуйста!
Моча хлюпала в кроссовке; мокрые трусы и шорты гадко прилипли к коже.
Мужчина остановился у неподвижного тела, деревянно тронул его ладонью. Посмотрел на сына и вдруг улыбнулся.
Мальчик на всю жизнь запомнил этот оскал.
- Карта Родины, бля... - по складам, глухо проговорил мужчина. - От Москвы до самых до окраин... бля. Знаешь эту песню, сынок? Хорошая была песня...
В луже мочи, намертво сцепив над головой руки, мальчик сидел на корточках, дрожал и рыдал. Все пространство перед ним занимал огромный, грязный, измятый гармошкой сапог с налипшей травой и размазанными комьями рыжей глины. Неотрывно глядя на сапог, мальчик ясно видел, как он обнимает, целует его, старательно слизывая грязь, и отцовская пьяная рука с высоко занесенным армейским ремнем замирает в своем беспощадном полете.
Мужчина снова оскалился, обнажив гнилые десны с криво торчащими зубами палой лошади, протянул руку и пошевелил ею в волосах мальчика, водя взад-вперед от макушки ко лбу.
- Давай споем, сынок... Га? Хорошая песня.
Покачнувшись, он тяжело плюхнулся рядом с ребенком. Бесчувственный зад выдавил лужу, свирепо брызнувшую в разные стороны. Воздух сгустился, наполнившись ядовитой вонью сивухи. Мужчина скривил руку в длинный крюк и крепко прижал к себе трясущееся маленькое тело.
- Давай, повторяй за мной...
От Москвы-и-ии... ды-д-до... с-самых-х до окраин!
Сы... юж-ж-жных го-оо-орр... ды-д-до... с-северных ма-а-аре-е-еееей!
Чела-а-авек пыр-р-рр-раходит... как хозя-а-аа-ин!
Ни-об-я-а-аа-тной Р-ро-о-одины-ы сва-а-аа-еееей!!
Мальчик молчал, плакал и трясся. Намертво сжатые ребра трещали; стиснутое между ними сердце металось, как попавшийся капкан мелкий зверь.
- Чиво не поешь? - утробно икнул мужчина и сглотнул слюну. Русский человек... он когда... пиздец приходит... поет... громко... чтоб страшно не было... Ты не бойся, сынок... ты пой... пой с батей... А потом поедем... побежим опять... далеко... на край света... побегут русские по своей земле, бля... как в сорок первом... Дом купим... в школу пойдешь... прорвемся... Ты пой сейчас, сынок... пой... не оставляй одного батю...
И он снова взвыл, выпевая с яростным остервенением за словом слово:
Вы-сю-у-уду жизнь... приво-о-оольна-а и ш-широ-о-оока-а!
Пра-па-па-а-ааам-пам... ебаный ты в ро-о-оот!
Ма-а-ал-лады-ы-ыым везде у на-а-ас доро-о-оога-а!
Сы-та-р-ррика-аа-ам ви-из-ззде-е у на-ас па-а-ачо-о-оот!!
В груди его вдруг сильно заклокотало и забулькало; мужчина открыл широко рот и выпучил глаза, всасывая с сипением воздух; лицо налилось кровью; руки потеряли силу и обвисли, чтобы через секунд взлететь, сжавшись кулаками, к грудной клетке, которую раздирал кашель. Крупные извилистые вены на шее и лбу вздулись, набухли и заалели, живыми змеями извиваясь под кожей. Заглотив побольше воздуха, мужчина повалился на бок и засучил ногами; тело его ритмично дергалось, словно через него пропускали электрический ток, готовое вывернуться наизнанку. Так продолжалось несколько минут - их хватило мальчику, чтобы бесшумно исчезнуть из мастерской - мужчина хрипел и пускал пену, ударяя себя кулаками и толкая всеми мышцами клокочущую массу из легких вверх. Наконец, что-то громко лопнуло, обвалившись, внутри; он взвился ужом, облегченно тряхнул головой, и слизисто-зеленый сгусток с яркими следами свежей крови легко выскользнул изо рта.
Откашлявшись, мужчина замер и некоторое время сидел молча, делая редкие глубокие вдохи. Темные веки низко сползли на глаза. Затем порывисто встал, как бы исподволь уверенный в некоем обязательном действии, которое ему нужно сейчас совершить; подошел к привязанному, дотронулся. Тот уже давно вынырнул из очередного обморока; он с готовностью повернул к мужчине седую голову и взглянул по-младенчески ясно и испуганно. Все тело его, словно татуировкой индейца, было сплошь покрыто причудливой сетью неровных линий, черными кружками и скачущими угловатыми буквами.
Мужчина долго молчал, водя пальцем по лабиринту и останавливаясь в точках городов. Сделав остановку, он произносил одними губами написанное слово, затем двигался дальше, и так раз за разом, снова и снова - как знахарь, колдующий над больным. Не в силах понять происходящего, привязанный лишь дико таращился на заскорузлый палец. Ничто в нем не напоминало уже солидного и пожилого человека, который умеет говорить убедительно, округло и ровно, - морщины разгладились, щеки занялись лихорадочным румянцем, и каждая пора сочилась неподдельным, неуправляемым ужасом, что способны по-настоящему испытывать лишь маленькие дети. Казалось, на железном столе лежал пухлый, бело-розовый младенец-переросток, которого распеленали, чтобы мыть.
- Карта Родины, бля... - задумчиво проговорил мужчина, вернувшись, наконец, из далекого Забайкалья к слову МАСКВА, и потоптался на месте, собираясь с мыслями. - Я в Афгане восемь месяцев оттрубил... без передыху... ровно... такое видел... тебе лучше не знать... каждый день только и думал... как живым оттуда выбраться... только одно и думал... мечтал... а под Кандагаром... в горах... на духов нарвались... в разведку, бля, пошли... разведчики хуевы... весь взвод мой там и полег... весь... Саня Белоус... Вадик Залесский... Жека Макрушев... Эдик Штайн... Рафик Шатоев... до единого... а меня контузило... очнулся... темень, бля, луна светит... и одиннадцать трупов... ровно... я встал... и пошел... хрен его знает, куда... прямо... через перевал... а к утру к своим вышел... ну, меня в госпиталь... а потом сразу на дембель... досрочно... потому что башка... того... по ночам все в атаку ходил... такой сон... бегу, значит... ору... духи лезут со всех сторон... а у меня в магазине один патрон... единственный... сон такой был все время... а когда в Душанбе летели... тогда еще... в самолете... как накатило вдруг... сижу и реву... реву, как баба... уняться не могу... прямо прет из меня... знаешь, отчего ревел?.. от счастья... что вот... все, хана... и теперь, вроде, как заговоренный стал... от всего... сбылась мечта... теперь жить и жить... жить и жить... а как война кончилась... мы ж не верили, что так возьмет... вдруг... и кончится... скока ж пацанов наших... по телевизору видел этот мост... через Пяндж... как кино, бля... думал... может, все подстроили... чтоб народ обдурить... оказалось, правда... и я тогда поверил... всем нутром... и так спокойно стало... весело... светло... как весной... жить и жить... кто ж знал... а я поверил!.. я ж там, в горах, из мертвых воскрес!.. мне ж до самого гроба все грехи теперь... а вышло!.. все коту под сраку... когда ебаные хачики... кто виноват?.. скажи, гад, виноват кто?!
Он сосредоточенно умолк и пожевал губами, как бы пытаясь подобрать мысль для последней, решающей фразы; неожиданно вцепился привязанному в плечи, утопив ногти в мягком мясе, наклонился близко к его лицу и прохрипел в глаза, давясь горячими словами:
- Мы - уедем. И хрен кто нас найдет. А ты - ты куда денешься? Тебе ж на всей Земле больше места нет, гадюка!
Привязанный захлопал ресницами, мыча. Мужчина уронил голову ему на грудь и заплакал.
Встал, всхлипывая. Утер глаза рукавом. Пошарил по мастерской озабоченным взглядом.
Его взгляд остановился на дисковой пиле. Напоминавшей чудесную пистолет-машину, чье дуло заменял блестящий стальной круг.
Мужчина сквозь слезы улыбнулся - светло и ясно, как в незапамятно далеком детстве, когда складывал на вечерней зорьке, пересчитывая, серебристых уклеек в железную рыбацкую корзинку. Трава под босыми ногами была ласкова и влажна; Ока покоилась, неподвижная, в шелковистом лунном свете; пахло близкой осенью и костром.
- По живому, - сказал мужчина. - Хуже, чем корову на бойне.
Привязанный все понял и бился на столе, пытаясь вырваться. Затылок громко стучал по металлу; задница хлопала с плеском.
Мужчина, словно протрезвев, деловито снял со стены ручную дисковую пилу, размотал прорезиненный шнур, примерил, недовольно чмокнул, разыскал катушку удлинителя, дважды ткнул штекер в розетку. Включил. С громким воем зазубренный диск превратился в серебристый вихрь, приятно взъерошив волосы надо лбом. Выключил.
Сделал шаг, опустил пилу, выбрал место. Руки его перестали дрожать и уютно лежали на ребристой теплой пластмассе, как на теле надежного оружия. Прищурился, закусил губу, поиграл желваками. У глаз его собрались лукавые морщинки.
Привязанный оцепенел и лишь смотрел умоляюще на зловещий диск, усеянный по краю одинаково изогнутыми мелкими зубцами. Мужчина взглянул в его лицо еще раз и не увидел больше ничего, кроме звериной тоски и страха.
- По живому... на пятнадцать кусков... больно...
Диск вошел сразу и глубоко, как в масло, мгновенно достав до кости. Струя крови освежающе ударила мужчине в лицо, попав за ворот пиджака. Передернув плечами, мужчина сплюнул и старательно налег на неподатливую кость. Внезапно лицо его перекосилось, изменившись сразу, как во сне, глаза загорелись диким безумным огнем, и из груди вырвался рев:
- Атас, духи! Ложись! Саня, слева! Рафик со мной! Держись! Куда, бляди, куда, бляди! Жека, не ссы! Вот так, бля! А, с-сука! На, получи! На, получи! Отползай, ебит твою! Эдька! Не молчи, не молчи! Отползай, опусти жопу, блядь, дурак! Эдька, не молчи! Что ж ты! На! На! Береги патроны, жопу спрячь! Духи справа, Рафик! Прикрой, Эдьку ранило! Дай! Дай скорее! Погодь, погодь, пусть поближе! Вадик, гранату! Ебаный мудак, бросай! Санек! Санек, бля! Рафик, здесь будь! Санек! Ебаные! Ебаные! Ебаные! На! На! Жека, сзади! Жека, ё-ёё! Лови магазин! Их там всего десять пидарасов с пулеметом! Я их, блядь, зубами рвать буду! Шатоев, ко мне! Шатоев! Шатоев! Чурка блядский, куда ж ты смотрел! Вадик, Рафа завалили! Ебаные! Ебаные! Саня... Жека... Пацаны!! Их там десять пидарасов! ВДВ, подъем! Рязанское десантное, подъем! Гранаты к бою! Дави черножопых! За Родину! За Союз Советов! В атаку! Вперед! Впе-е-ерр-ррр-ё-ооод! ВПЕ-Е ЕРР-РРР-Ё-ОООД!!!
...................................................................
Когда он окончательно умолк, у залитого кровью железного стола лежали четырнадцать кусков человеческого тела и - отдельно - голова, неповрежденная совершенно, со всклокоченными седыми волосами, родимым пятном, напоминавшим большую ссадину на лбу, и навеки застывшим миролюбивым выражением гладкого, упитанного лица.
...................................................................
Ближе к утру, когда ночная прохлада превратилась уже в знобкую предутреннюю сырость, три машины спецназа миновали мост через Оку, свернули на большак и покатили мимо убранного пшеничного поля, подпрыгивая на ухабах, кряхтя и воняя бензином. Через час, в облаке пыли, они въехали в Партизанское; разбудив несколько брехливых собак и не останавливаясь, проследовали дальше, добравшись до хутора спустя минут сорок. Машины остановились у единственного целого дома, над кривой трубой которого все еще вился едва различимый синеватый дымок; навстречу им выбежал с громким басовитым лаем огромный рыжий кавказец. Раздался тупой хлопок, и собака, дернувшись несколько раз, застыла на мокрой траве. Люди в масках и камуфляжных костюмах, с короткми автоматами, бесшумно окружили мастерскую. Один из них, привстав на цыпочки, заглянул в крохотное высокое окошко, заросшее грязью.
Толстая, засиженная мухами трубка дневного света, кое-как прикрепленная к низкому потолку, вдруг испуганно замигала, грозя погаснуть, но затем мало-помалу успокоилась и вновь загудела, тихонько и сонно. Внутри мастерской было просторно и сумрачно; дальние углы и вся задняя, противоположная входной двери стена скрывались в лиловой водянистой мгле, неподвижно висевшей в душном и влажном, застоявшемся без движения воздухе.
Мужчина выудил из-под мешков ружье, залихватски переломил ствол о колено, проверил заряды. Снял с правой ноги сапог, отер ладонью босую грязную стопу, твердо установил приклад на полу, наклонился, забрал ствол в рот, поднял ногу, балансируя и косясь.
Вспомнил отчего-то, как фотографировали к празднику бригадира Самидова с лужицей свежей нефти в ладонях, а тот улыбался и приговаривал: "Жирная, ишак сыктым... Жирная, ишак сыктым..."
Скривил глаз, нащупал большим пальцем один из двух курков, зажмурился и надавил. Механизм сухо щелкнул, дав осечку.
- Последний патрон, - коротко подумал мужчина и спустил другой курок.
Его череп лопнул, рассыпавшись по мастерской мелкими брызгами.
...Мальчик пересек бесконечное поле, изранившись о колючую стерню, и теперь, запыхавшийся от долгого бега, медленно брел заливным лугом туда, где, как ему казалось, должна была находиться железнодорожная станция.
Он ясно представлял себе поезд, проносящийся минута за минутой сквозь семь долгих дней, чтобы однажды утром, в воскресенье, остановиться в заповедной точке пространства по имени уланудэ, где на платформе его встретят люди, возьмут к себе, накормят и защитят.
1 2 3 4 5