Каменецкий Александр
Карта Родины
Александр Каменецкий
Карта Родины
Union der Sozialistischen Sowjetrepubliken (UdSSR), russisch Sojus Sowjetskich Sozialistischeskich Respublik (SSSR), ehemaliger Bundesstaat in Osteuropa und Nordasien. Die UdSSR oder Sowjetunion bestand aus 15 Unionsrepubliken. Ihrer Flache nach war sie mit 22,4 Millionen Quadratkilometern der groBte Staat der Erde.
Microsoft Encarta Enzyklopaedie 2002
Хутор стоял в глубокой ложбине между двумя пологими холмами, вдалеке от излучины большака, в четырех примерно километрах от полумертвой деревни Партизанское, которая лепилась за лесом, у самой границы Водолажского района. Сам большак - каменистая проселочная дорога с двумя разбитыми колесными колеями - соединял Партизанское с внешним миром, причудливо петляя заболоченной равниной и вливаясь гдето далеко в шоссейную дорогу. Ближе к вечеру, когда жара уже начала спадать, белый рихтованный "Москвич" миновал мост через Оку, свернул на большак и покатил мимо убранного пшеничного поля, подпрыгивая на ухабах, кряхтя и воняя бензином. Через час, в облаке пыли, он въехал в Партизанское; распугав несколько слабых кур, проследовал дальше, добравшись до хутора спустя минут сорок. "Москвич" остановился у единственного целого дома, над кривой трубой которого вился синеватый дымок; навстречу машине выбежал с громким басовитым лаем огромный рыжий кавказец. Появившийся следом хозяин оттащил пса за ошейник и посадил у крыльца на цепь; суетсясь, отпер сарай, служивший мастерской, и помог втащить внутрь большой, в человеческий рост, мешок, туго перехваченный веревкой. Ближе к ночи "Москвич" двинулся обратно, не зажигая фонарей, и около полуночи был уже в Водолаге.
...Серая стальная дверь, обитая изнутри нестругаными грубыми досками, тяжело двинулась в петлях и, помедлив немного, отворилась, впустив в мастерскую узкую полосу густой ровной тьмы. Дохнуло грибной тягучей сыростью, и стал отчетливо слышен покойный шелест ночного дождя - из тех, что неслышно и ласково проливаются ближе к концу лета, сгущаясь поначалу над заливными лугами голубоватым паром, а после бродяжничают до самой зари от деревни к деревне, шурша ветвями и разглаживая траву.
Толстая, засиженная мухами трубка дневного света, кое-как прикрепленная к низкому потолку, вдруг испуганно замигала, грозя погаснуть, но затем мало-помалу успокоилась и вновь загудела, тихонько и сонно. Внутри мастерской было просторно и сумрачно; дальние углы и вся задняя, противоположная входной двери стена скрывались в лиловой водянистой мгле, неподвижно висевшей в душном и влажном, застоявшемся без движения воздухе.
Щурясь и прикрывая глаза ладонью, высокий дверной порог неуверенно переступил маленький, коротко стриженный белобрысый мальчик в длинной - до колен - штопаной белой майке, джинсовых шортах с оттопыренным накладным карманом и забрызганных грязью кроссовках на босу ногу. Поморгав и повертев пальцем в ноздре, мальчик застыл, робея, на несколько секунд, но затем все же сделал короткий шаг внутрь и притворил за собою дверь, стараясь не лязгнуть металлом.
Он увидел высоконогий верстак и прикрепленные к нему пузатые тиски, рядом с которыми возвышался токарный станок, похожий на инопланетного стального кинозверя. Рядом со станком громоздилась башня самодельных деревянных ящиков с пожелтевшими бумажными этикетками. Мальчик равнодушно пропустил выцветшую географическую карту, с любопытством ощупал глазами маслянисто поблескивавшие птичьи головы молотков, прикрепленных к стене; осторожно потрогал восхищенным взглядом акулозубую пилу-лисовку, что мрачно скалилась, подвешенная на гвоздь, и, казалось, неслышно звенела.
Однако что-то было в мастерской не так; нечто чужое витало в воздухе. Поежившись, мальчик сделал резкий глубокий вдох и безошибочно уловил, наконец, как сквозь мирные ароматы плесени, старого железа, краски и машинного масла непрошенно сочится едкий аммиачный запах разлагающейся мочи.
Источник запаха был где-то здесь; мальчик повернул голову влево и увидел длинный железный стол, до которого с трудом дотягивались рассеянные лучи тусклого светильника.
На столе, привязанный проволокой за руки и за ноги, лежал толстый голый человек.
Он был грузный и коротконогий, пышный и белый, как сдобная булка, с большим безволосым животом и сползшими набок дряблыми грудями. Круглый сосок, видный мальчику, подобрался от холода, оттопырился и потемнел. Медная проволока глубоко впивалась в запястья и щиколотки; кожа в этих местах вздулась и налилась изнутри багровым жаром, который, ближе к проволоке, превращался в синий и черный. Лица привязанного было не различить за высоким холмом живота, в основании которого гнездились редкие седые волоски, облепившие скомканные и бледные половые органы. Опухшие гладкие ступни с круглыми желтыми пятками равнодушно глазели на мальчика и не шевелились.
Внизу, у стола, стояло наполовину пустое хозяйственное ведро с алюминиевой кружкой, а в углу, сваленная в кучу, смутно виднелась груда измятой одежды - от нее исходила едкая вонь. Сквозь плотную волну мочевины уверенно пробивался тяжелый тошнотворный запах взопревшего в сырой духоте кала, к которому примешивались налетевшие из-за двери пряные дуновения омытого дождем луга и далекого хвойного леса. Поверх одежды одиноко лежала блестящая туфля, одним своим боком отражавшая скупой беловатый свет.
Затаив дыхание, мальчик долго смотрел на туфлю и желтые пятки, не мигая и не в силах двинуться с места. Мышцы стали ватными и не слушались; ладони противно взмокли мелкими каплями холодного пота. Удушающий запах теребил желудок короткими хваткими спазмами. Во рту пересохло. С трудом поворочав языком, мальчик собрал немного слюны и судорожно, напрягшись всем телом, сглотнул, пытаясь подавить почти неизбежную рвоту.
Неожиданно ветер, давно уже плутавший в лугах, сильно дунул в щель не до конца притворенной двери, наполнив мастерскую душистой свежестью. Мальчик быстро и жадно задышал, попятился и выбежал вон. Редкие теплые капли ласково застучали по макушке, упали на лицо и плечи. Мальчик огляделся. Старый запущенный сад сонно чернел и шуршал тяжелыми намокшими листьями, сквозь которые проступали очертания одноэтажного дома с корявой печной трубой и полуразвалившейся верандой, где бренчало выбитым стеклом рассохшееся боковое оконце. Утробно заворчал из темноты беспокойный Султан, отзываясь на лай далеких деревенских псов; ночная глупая птица шоркнула в ветвях, и с глухим отчетливым стуком, хрустнув, свалилось на землю созревшее яблоко.
Мальчик потоптался на месте, смерил взглядом дом и сад, но неяркая полоса, проступавшая из-за стального листа, уже не отпускала, и любопытство, борясь со страхом, брало верх. Короткими шажками, стараясь не раздавить какую-нибудь сухую ветку, он приблизился к двери и заглянул внутрь. Все было в мастерской по-прежнему безмятежно: предметы покоились на своих местах, а привязанный не шевелился, словно и сам сделался неживым предметом, чье назначение было столь же неясно и таинственно, как у звероподобного станка или чудесной пистолетмашины, чье дуло заменял блестящий стальной круг.
- Сиськи толстые, - удивленно-негромко сказал мальчик и погрозил привязанному из-за двери кулачком. - Вонючка.
Набрав побольше воздуха и зажав пальцами нос, он решительно потянул на себя дверь и шагнул за порог. Выждал немного, принюхался. Вонь показалась ему слабой и нестрашной. Крадучись, мальчик подошел к привязанному ближе. Тело было совсем не таким огромным, как увиделось в первый раз, - просто слишком белым, полным и рыхлым. На груди, на ребрах, бедрах и руках ярко горели пятна черно-фиолетовых синяков; несколько свежих ссадин затянулись уже ломкой корочкой спекшейся крови.
Лицо привязанного осталось почти нетронутым. Упитанное, по-хомячьи округлое и гладкое, с отвислыми мешочками дряблых щек, покрытых бесцветной щетиной, темными складками подглазий и лоснящимся подбородком, который утопал в ожиревшей шее, оно напоминало мясную маску, небрежно налепленную на скрытый под нею костяк. Высокий и гладкий лоб переходил в глянцево-влажную лысину, обросшую растрепанными клочьями седых волос, а посредине красовалась огромная ссадина, напоминавшая родимое пятно.
Рот привязанного был заклеен широкой полосой липкой ленты, а глаза - закрыты.
Страх уже почти прошел; стараясь определить, дышит привязанный или нет, мальчик долго всматривался в его молочно-бледный круглый живот, но движения, казалось, не было. Он сделал шаг вперед; еще шаг, и еще; протянул руку, чтобы дотронуться до привязанного и разбудить, если тот спит... Внезапно из тьмы дальнего угла, слипшейся в нагромождении мешков и рухляди, завизжало:
- Диз-з-ззз! Диз-з-ззз! Диз-з-ззз!!
Громыхнув сапогом, на самую середину мастерской, под лампу, выскочил угловатый, нескладный мужчина, худой и длиннорукий, в приплюснутой кепке и мятом пиджаке на голое тело, прижимая к уху черную трубку мобильного, увенчанную тупым отростком антенны:
- Да! - захрипел он и суетливо затоптался на месте, быстро двигая в воздухе свободной левой рукой: - Иван, ну мать же твою так, а, Иван! Где вы? Га? Чиво? - он замолчал, вслушиваясь в смутный треск чужого голоса и переступая безостановочно с ноги на ногу, словно стоял босой на муравейнике. На вид мужчине было лет сорок; узкое лошадиное лицо его покрывал грубый, землистого оттенка, загар. С каждой новой услышанной фразой мужчина кривил рот, собирая кожу глубокими морщинами и задирая верхнюю губу над редкими и желтыми прокуренными зубами. - Ну трахомудия! - невесело проговорил он, наконец, и вздохнул. - А чиво мне с ним делать? И ему жрать же чего-то надо... Да ты сам вот, сам вот сиди тут и стереги, понял? Которую ночь уже не сплю, типает всего, как эта... Я ж с малым тут на руках, один тут... А его хрен поймет, синеть, вроде, начал... там где эта, на руках, на ногах... Вы когда, ну? Ну, когда забирать уже? Ты, Ваня, ты мне не говори "как в Афгане", понял? Мы там все кровью харкали, хватит с меня. Сам ты терпения наберись, козел!
Он отнял от уха телефон и длинно сплюнул сквозь зубы - плевок чвякнул об пол у самых ног мальчика, плеснув каплями в стороны.
- Папк? - испуганно прошептал мальчик, глядя на плевок, распластавшийся мертвой жабой.
- Ты? - мужчина застыл в нелепой позе, разбросав руки в стороны и приоткрыв рот. - Ты... эта... откуда здесь взялся вообще?
Мальчик быстро-быстро заморгал, чувствуя, как снова подгибаются и немеют колени.
- Я ничего, папк, - сбивчиво захныкал он, теребя майку. - Я думал, ты где, а тебя нету... А я проснулся, тебя нету... скучно спать стало... и надо искать, захотел пойти... Свет горел, а одному страшно... Я больше не буду, папк...
Мальчик громко пукнул.
- Ты откуда здесь взялся вообще? - с ужасом прорычал мужчина, стеклянно глядя на мальчика. - Ты как сюда зашел?
- Я... через дверь... открытая была... - он шмыгнул носом и впился пальцами в длинную нитку, торчавшую из наспех заметанного шва. Нитка легко подалась, затрещав. - Свет горел, открытая стояла...
Охнув, мужчина обмяк и медленно утер рукавом густо взмокший лоб.
- Ремня захотел или чиво? Мало я тебя учил, сучонок!
- Я больше не буду-у... пожалуйста... - мальчик всхлипнул и проглотил первые слезы.
- А ну быстро! - мужчина затряс в воздухе кулаком и затопал сапогами, словно давил разбегающихся мелких насекомых. - А ну быстро! Чтоб и духу! А ну!..
Мальчик бросился прочь, толкнув что есть сил тяжелую стальную дверь обеими руками, и исчез в темноте. Удивленно гавкнул разбуженный Султан, затрусил, шумно отряхиваясь, по саду. Из далекой темноты глухо отозвались деревенские шавки, и ветер донес обрывки нескладной песни, которую горланили на разные лады пьяные голоса.
Мужчина перевел дух, затолкал мобильник в карман штанов, хмыкнул и почесал рукой плоскую грудь.
- Выходит, задремал-таки, - пробормотал себе под нос и тяжело вздохнул, по-бабьи кутаясь в пиджак. - Ишь ты, открытая стояла... - он подошел к двери, задвинул до упора толстый засов, оперся о дверь спиной, достал пачку сигарет без фильтра, чиркнул спичкой и закурил, с причмоком глотая дым. При каждом выдохе в груди что-то хрипело и клокотало. Дососав сигарету до половины, он потянул ртом спертый воздух и, наклонившись, со стоном выхаркнул сгусток желто-зеленой мокроты. Снова застонал, сполз по двери на корточки, стащил с головы кепку и прижал ее к лицу:
- На хрена я с ними связался, а? Ну за каким же таким рожном, а?..
Его плечи затряслись, затем начало дергаться все тело, а из-под кепки пробился тоскливый, на одной тонкой ноте рыдающий вой.
...Вспомнил, как в конце мая еще, под вечер, заявились, стукнули в окошко - Иван Горбань и капитан Безбородько. Даже не поверил вначале сто лет ведь прошло, - что, надо же, разыщут, постучатся и войдут, достанут из сумки водку, поставят на стол. Однополчане, гады. Ванька его полумертвого из-под огня выволок, весь в кровище был с головы до ног и еще песком облепился, - тащил и приговаривал: держись, бляхамуха, держись, бляха-муха... До сих пор эта муха ночами снится. А капитан, кто ж его забудет такого; как вообще выжил - непонятно. Пили до полуночи, вспоминали, и всё они двое так улыбались криво и молчали, зачем пришли. Он им свое рассказывал, плакал. Вот после этого, кажется, Ванька и завел шарманку - сперва вокруг да около, а уже потом - как есть. Мол, не только тебе это все поперек глотки давно встало, только ты в нору здесь забился, а у людей по-настоящему сердце болит, и давно пора башку кое-кому открутить за все хорошее, и за тебя, и за нас, и за многих других... Что, мол, ни стыда ни совести, уже б заткнулся и сидел за границей тихо со своими миллионами, иуда, так ведь нет - лезет в президенты, и по маршруту как раз будет проезжать здесь рядышком, а народ сам за вилы никогда не возьмется, ты ж наш народ знаешь... И, мол, есть люди, которые уже твердо решили, и не с улицы, и объяснять ничего не надо, и рот на замке, потому что должна же быть хоть справедливость какая-то... Короче, делов на полкопейки, приехали-уехали, и не бесплатно, раз жопу подставлять не хочешь, и не узнает никто - сто процентов... Посидит в сарае пару дней, а что дальше - тебя не касается. Тут искать точно не будут, вообще на чеченов сразу подумают, в Водолаге ихних беженцев полно... Приехали уехали. Сто процентов.
- Ты пойми, Ваня! - мужчина отнял от лица кепку и осмысленно взглянул перед собой сквозь слезы, обозначая в разводах сумерек широкое, хохляцкое лицо Горбаня. - Живу вот, копаюсь... дом, огород... Проснешься утром - тишина... А они там пусть хоть повыздыхают все, мне дела нет. Не трогают, и ладно. Я ради этой тишины... черту душу прозакладаю.
- А глаза чего прячешь, куркуль? - отзывается с насмешкой Иван из той пьяной майской ночи. - Кто ж тишины не хочет. Ой, в гробу как тихо! Лежи - не хочу. А он все по телевизору мордой светит, не насветился еще.
- Не узнаю вас, старший сержант, - холодно бросает капитан Безбородько и подносит к губам сигарету трехпалой ладонью. - Вы очень изменились за эти годы. Спиваетесь, одичали. Я помню вас совсем другим.
- Поймите, поймите, мужики! - мужчина умоляюще протянул руки в пустоту. - Я когда после всего сюда вернулся... на родину, значит, как бы... дом этот... заколоченный уже стоял, все давно померли... всё своими руками, до последнего гвоздя... Мне ж тоже... я ж это все понимаю... и деньги нужны... с голоду чуть не пухнем, земля у нас всегда говно была, батя вечно проклинал, не родит... Но лучше ж, чем в земле за собачий хрен, за политику...
- Держись, бляха-муха! - смеется Горбань. - Прорвемся. В тебе уже столько дырок - одной больше, одной меньше... Давай сюда стакан вдарим по фронтовой соточке!
- Это приказ, старший сержант! - чеканит капитан Безбородько, и в твердых его зрачках загорается знакомый бешеный огонь. - Выпейте и не дрожите, как заяц. Смотреть противно.
- Есть! - хрипит мужчина, сжимая в отчаянии кулаки. - Есть, товарищ капитан.
...Мальчик вернулся в свою постель - она была еще теплой, юркнул не разуваясь под одеяло и нащупал китайского плюшевого медведя с оторванным ухом. Уткнувшись носом в остатки колючего меха, он долго плакал, суча ногами и перекатываясь с боку на бок, забылся коротким неуютным сном, но скоро почувствовал, что задыхается, выпростал из-под одеяла голову и взглянул в окно. Дождь прошел, и ветер гнал теперь по небу чернильные клочья разорванных облаков, сквозь которые сияла застывшей льдиной огромная круглая луна. Острые зазубренные края их, политые холодным металлическим блеском, царапали друг друга, проносясь перед мальчиком жуткой стаей хищных ночных птиц, тени которых шныряли по комнате, задевая стены черными крыльями. Мальчик спрыгнул с кровати, дрожа подбежал к подоконнику, встал на цыпочки, прислушался. Шорохи, скрипы и хруст кружили в воздухе; отчаянно звенела выбитым стеклом веранда; отрывисто лаяли деревенские собаки; огромный глаз луны вперился в мальчика, мерцая, и, казалось, наблюдал за ним.
1 2 3 4 5