Слишком яркое. Броское. Вызываюшее. Однако джинсы и тенниска, которые она напела перед тем, как спуститься к завтраку, были слишком уж повседневными. Даже Лилли Мэй предположила что ей надо бы слегка приодеться.
Порывшись в гардеробе, Лейн выбрала широкие черные брюки, черную безрукавку и накрахмаленную белую рубашку. Добавила серебряные украшения. Серьги-обручи. Несколько браслетов. И кельтский крестик на цепочке из чистого серебра, спускающийся к ложбинке между грудей.
— Чего ты так нервничаешь? — спросил Уилл, подошедший к открытой двери ее спальни. Лейн ахнула:
— О Господи, милый! Я и не слышала, как ты подошел.
— Лилли Мэй отправила меня сказать тебе, что мы с ней еще поговорили и… в общем, я останусь на обед и познакомлюсь с Джонни Маком Кэхиллом.
Лейн улыбнулась:
— Уилл, это…
— Останусь, только не рассчитывай, что буду любезен с этим типом.
— Но грубить не станешь, правда?
— Да. — Мальчик переступил с ноги на ногу. — Но лишь ради тебя.
— Спасибо.
— Он мне не нравится.
— Не нужно предвзято к нему относиться, — сказала Лейн. — Познакомься с ним, составь о нем собственное мнение. Наверное, Джонни Мак нервничает так же, как и мы.
— У меня нервозности нет, — поправил ее мальчик.
— А у меня есть. Я хочу, чтобы вы с Джонни Маком понравились друг другу. Он твой отец, и, несмотря на мои оговорки по его адресу, если меня арестуют по обвинению в убийстве Кента…
— Этого не произойдет!
— Но если дела обернутся наихудшим образом, если меня арестуют, будут судить и вынесут обвинительный приговор, у тебя по крайней мере будет отец, с которым ты станешь жить.
— Думаешь, такой тип захочет, чтобы подросток осложнял ему жизнь? По-моему, удовлетворив любопытство, он исчезнет навсегда.
— Ему не было необходимости возвращаться в Ноблз-Кроссинг, — сказала Лейн. — И он мог оставить письмо Лилли Мэй без внимания. Но он вернулся, чтобы выяснить, его ли ты сын… и посмотреть, сможет ли мне помочь.
— Вы с Лилли Мэй поете одну песню, — сказал Уилл. — С чего обе защищаете этого типа? Он наградил ребенком дочь Лилли Мэй и бросил, но она говорит, что он неплохой человек. Он водил тебя за нос, заставил влюбиться в себя, так влюбиться, что ты загубила свою жизнь, выйдя замуж за Кента лишь затем, чтобы иметь возможность усыновить меня. Но ты хочешь, чтобы он понравился мне. Он тебе нравится, мама? В этом все дело? Ты все еще влюблена в него?
Лейн взяла из сумочки щетку, провела ею несколько раз по волосам и отложила.
— К твоему сведению, Уилл Грэхем, то, что я усыновила тебя, — самое счастливое событие в моей жизни. А нравится ли мне Джонни Мак… Теперь я не знаю его. Он незнакомец. Нравился ли тот Джонни Мак, которого я знала пятнадцать лет назад? Да, нравился, несмотря на его отнюдь не блестящую репутацию. Люблю ли я его теперь… Нет, Уилл, не люблю. Но, честно говоря, не совсем уверена, что ненавижу его.
* * *
На могиле Кента лежали свежие цветы. Ежедневно торговец цветами привозил на нее кроваво-красные розы. Полдюжины. По поручению Эдит Грэхем. Чертовски досадно. Пустая трата денег.
На другой стороне кладбища начали работу косцы. Но с такого расстояния они не могли увидеть, кто пришел чуть свет на могилу человека, которому следовало б уже много лет покоиться под землей.
Кент был чудовищем. Мучил слабых. Жестоко обходился с теми, кто любил его. Губил все, к чему прикасался. Жизнь его походила на тайком подкрадывающийся рак, охватывающий здоровые тела и души, медленно, но верно пожирающий их.
— Он был недостоин жить. Жаль, что человек может умереть лишь однажды. Если б только Кент страдал дольше. Неделями. Годами. Страдал так, как его жертвы.
Глава 11
Джонни Мак Кэхилл сидел в зачехленном кресле за большим антикварным столом в столовой особняка Ноблов на Магнолия-авеню. Впечатляющий посудный шкаф, заполненный фамильными ценностями, высился до потолка и занимал половину стены за его спиной. В этой комнате он находился впервые. Собственно, до своего краткого — три дня и три ночи — восстановительного периода пятнадцать лет назад он не ступал ногой ни в одну из этих комнат, помимо кухни. А во время того недолгого пребывания не ходил никуда, кроме спальни Лилли Мэй и туалета.
В Хьюстоне его принимали в домах самых богатых привилегированных горожан, он обедал за более широкими столами, чем этот. Так какого черта чувствует себя не в своей тарелке, человеком, забывшим вытереть грязные ноги перед тем, как ступить на натертый паркет и драгоценные персидские ковры?
Потому что это Ноблз-Кроссинг, а в этом городе он был и всегда будет ублюдком, рожденным шлюхой из трейлерной швали.
— Тебе не нравится салат? — спросила Лейн.
— Нет. То есть нравится. Салат великолепный. Спасибо.
Что это с ним? Запинается, словно неуверенный в себе подросток, понятия не имеющий, как пользоваться вилкой. Но он не подросток. И вполне уверен в себе. А судья Браун научил его хорошим манерам за столом в первый же месяц, проведенный вместе с ним на ранчо.
Джонни Мак заставил себя отведать салата. Обычно он любил хорошую еду. Но в эту минуту жалел, что напросился на обед. Почему он не сказал Лейн, что просто заглянет на минутку? Тогда все трое были б избавлены от этого выматывающего нервы испытания. Сидеть здесь с Лейн, явно заставляющей себя быть любезной с ним, и с Уиллом Грэхемом, который ничего не говорил и не смотрел на него, было сущей пыткой.
Но чего он ждал? Что Уилл назовет его папой и примет в свою жизнь с распростертыми объятиями?
Время мучительно тянулось в общем молчании, потом Лейн заговорила о том, что лето стоит очень жаркое. Лилли Мэй убрала со стола тарелки с салатом и подала основное блюдо. Она замялась в дверях, потом громко вздохнула, на лице ее было написано недовольство.
— Уилл, может, попросишь Джонни Мака поиграть тобой в шахматы после обеда? — предложила Лилли Мэй.
— Знаешь, твоя мама давным-давно учила его этой игре.
Джонни Мак посмотрел на мальчика, который держал голову склоненной над тарелкой, но тут внезапно бросил на него острый, быстрый взгляд, в котором сквозил гнев. Сын ненавидел его, это было ясно.
— Собственно, ты оказался гораздо лучшим игроком, чем я, — заговорила Лейн, чтобы заполнить паузу, созданную молчанием ее сына. — Папа учил меня, когда я была маленькой, я не была ему равным партнером.
— Я уже много лет не садился за шахматы. — Джонни Мак поднял стакан с холодным чаем. — В свое время играл с судьей Брауном, но ни разу не смог победить этого хитрого старого лиса.
— Кто такой судья Браун? — спросила Лилли Мэй.
— Это человек, который пятнадцать лет назад вытащил меня из тюрьмы и дал мне возможность доказать, что я не какой-то ничтожный ублюдок из белой швали.
Лейн беззвучно ахнула, Лилли Мэй откашлялась. Когда Джонни Мак взглянул на нее, она кивнула в сторону Уилла, который впервые уверенно встретил его взгляд.
— Они считают меня маленьким, — сказал Уилл. — И не употребляют при мне вульгарных слов, хотя я сто раз говорил им, что каждый день слышу в школе словечки похлеще и все ребята прибегают к таким выражениям, от которых у них волосы встали бы дыбом.
— И все-таки я предпочитаю, чтобы ты не слышал таких словечек от меня и Лилли Мэй.
— Лейн взглянула в упор на Джонни Мака: — Расскажи нам, пожалуйста, о судье Брауне, но я буду благодарна, если станешь пользоваться менее колоритным языком.
— Прошу прощения, не привык находиться в обществе… впечатлительного молодого человека. — Джонни Мак улыбнулся сыну. — Но хочу честно рассказать Уиллу, каким был и каким стал теперь.
— Ты объяснял, кто такой судья Браун, — сказала Лейн, взгляд ее перебегал от Уилла к Джонни Маку и обратно.
— Да-да. Судья Браун был стариком, когда я познакомился с ним, через два года после нашей встречи он ушел в отставку. Этот человек поставил себе целью спасти как можно больше молодых людей от преступной жизни.
— А за что вы угодили в тюрьму? — спросил мальчик.
— Уилл, это невежливо, — сказала Лейн.
— Да, мама.
— Ничего, Лейн. Уилл вправе спросить, почему я оказался в тюрьме.
Джонни Маку не хотелось рассказывать сыну о своем неприятном прошлом, но он догадывался, что мальчик уже многое слышал о нем. О том, каким он был беспутным, живя в Ноблз-Кроссинге. А Уилл заслуживал от него только правды. Жизнь мальчика была основана на лжи, одна ложь громоздилась на другую.
— При моем отъезде из Ноблз-Кроссинга Лейн и Лилли Мэй дали мне двести долларов, но две недели спустя, когда я был в Техасе, у меня не оставалось ни цента, брался за случайные работы, на еду зарабатывал, но однажды вечером, когда мне было нечем заплатить за ночлег, меня арестовали за бродяжничество и отвели в тюрьму. Вот единственное преступление, за которое меня судили. Бродяжничество.
— Но вы совершили много преступлений, за которые не попали под суд, разве не так?
Уилл усмехнулся как человек, сознающий, что нанес рану, и очень гордый этим достижением.
— Джон Уильям Грэхем! — проворчала Лейн.
— Ну, не расстраивайся из-за него. — Джонни Мак снял с колен салфетку и бросил на стол. — Он прав, и все мы это знаем. — Джонни Мак отодвинул назад стул и поднялся. — Не знаю, Уилл, откуда у тебя эти сведения, но кто-то явно рассказывал тебе, каким негодником я был в те дни. — Он посмотрел на домработницу: — Гроша ломаного не стоил, так ведь, Лилли Мэй?
— Ты всегда чего-то стоил. Во всяком случае, мисс Лейн считала так, — ответила Лилли Мэй, повернулась и вышла из столовой.
Джонни Мак сосредоточил внимание на Уилле.
— Я не особенно нравлюсь тебе, а, сынок?
— Не называйте меня сынком. У вас нет такого права. И мало сказать, что вы мне не нравитесь— я вас ненавижу. — Уилл так резко поднялся со стула, что повалил его на пол. — Мы не желаем вас видеть. Вы нам не нужны. Уже поздно. — Глаза Уилла превратились в щелочки. Ноздри раздувались. На выступающих, резко очерченных скулах горели красные пятна. — Где вы были, когда мы действительно нуждались в вас? Скажите! Когда Кент превращал жизнь мамы в ад. И когда Кент объявил мне, кто мой родной папочка и каким жалким и ничтожным сукиным сыном вы были?
Уилл выбежал из столовой, словно животное, за которым гонятся охотники. Лейн медленно поднялась, уронив салфетку на пол. Она смотрела на Джонни Мака, боль и скорбь в ее глазах мучили его больше, чем гневные слова Уилла.
— Может, тебе пойти за ним? — спросил Джонни Мак.
— Нет, — ответила Лейн. — Лилли Мэй принудила его согласиться пообедать вместе с тобой. Сказала, чтобы он сделал это ради меня. — Лейн запрокинула голову, демонстрируя силу и решимость. — Видишь ли, мой сын старается меня защищать. Услышав впервые, как Кент оскорбляет, унижает меня, Уилл бросился на него с кулаками. И всякий раз, когда Кент, напившись, срывал на мне зло, вставал на мою защиту. В конце концов, я поняла, что ради Уилла и себя самой надо развестись с Кентом. Тогда уже чувства Уилла к человеку, которого он считал своим отцом, резко изменились. Он по-прежнему любил Кента, но не уважал его.
— Извини, что я напросился к вам сегодня. Требовалось подождать, чтобы ты была готова. Чтоб был готов Уилл. У меня есть склонность быть слишком напористым. Но должен сказать в свое оправдание, что я только ищу способ все поправить. Для тебя. Для Уилла. Все, что захотите… все, что вам будет нужно, вы получите, достаточно только попросить. Прошу тебя, Лейн, позволь мне помочь вам.
— Уилл был прав. Поздно тебе нам помогать. Возможно, до убийства Кента…
Джонни Мак грохнул кулаком по антикварному столу, фарфор зазвенел, ударяясь о хрусталь, подскочили столовые серебряные приборы.
— Проклятый Кент! Надо было мне остаться пятнадцать лет назад и самому разделаться с ним. Если кто на свете и заслуживал, чтобы его убили, то это Кент Грэхем. И если бы я знал, что ты выйдешь за него, что он будет оскорблять тебя, то разорвал бы его пополам своими руками. Господи, почему Лилли Мэй не написала мне раньше?
— Она помогала мне поддерживать ложь, что Кент — отец Уилла. Мы обе делали то, что считали наилучшим для мальчика. И Лилли Мэй наверняка не была уверена, что ты приедешь к нам на выручку. В конце концов, ты не очень уж заслуживал доверия, так ведь?
— Хм-м. Может, вы считали, что Уиллу предпочтительнее быть сыном Кента, чем моим. Как-никак Кент был наследником грэхемовского состояния, и его положение в местном обществе было гораздо выше моего. Может, вы думали, что я ничего не могу предложить ребенку. Совершенно ничего. Ни денег. Ни престижной фамилии. Ни родословной.
Лейн сверкнула глазами на Джонни Мака, лицо ее выражало изумление и гнев.
— Ты в самом деле считаешь, что Лилли Мэй поэтому не писала тебе?
— Не знаю, но в этом есть смысл. — В этом было много смысла. И сознавать это было мучительно. — Кент Грэхем был твоего поля ягодой, разве не так? Вы оба алабамские аристократы, с простирающейся до Адама родословной. Может, ты считаешь, что Уилл достоин обладать всем этим — принадлежать к семейству Грэхемов.
Лейн устремилась к нему, глаза ее стали дикими от гнева и боли. Остановясь в футе от Джонни Мака, ткнула его пальцем в грудь:
— Я считаю, Уилл достоин возможности жить, а не погибнуть в чреве женщины, беременной от тебя. Если б я знала, где ты, если б могла подумать, что ты захочешь принять Уилла и меня, то расплатилась бы с Шарон и помчалась бы к тебе с твоим ребенком. Я тебя любила. — Она тыкала пальцем в его грудь. — Я хотела тебя. Не Кента. Но ты был слишком слеп, слишком глуп и не мог понять, что я от всего отказалась бы ради тебя.
— Лейн…
Когда он потянулся к ней, она отступила и бросила на него вызывающий взгляд.
Господи, она права. Он был так слеп, что не видел правды. Думал, что ее чувства — это просто детская влюбленность в скверного парня. Как он ошибался! Девочка с глупой влюбленностью не махнула бы рукой на свою жизнь, чтобы спасти ребенка какого-то мужчины. Но женщина, которая всей душой любила этого мужчину, могла бы на такое пойти. Если эта женщина Лейн Нобл.
Но было ясно, что прежняя любовь давно умерла. Он не видел никаких признаков любви, Если Лейн и питала к нему какое-то чувство, этим чувством было презрение.
— Я совладала со своей девичьей любовью много лет назад, так что не думай… — Лейн повернулась к нему спиной и глубоко вздохнула. — Твое присутствие здесь не помогает мне, Уиллу тем более. Почему бы тебе не вернуться в Хьюстон и не оставить нас?
— Не могу.
Джонни Мак подошел к Лейн сзади и встал, едва не касаясь грудью ее спины. Ему мучительно хотелось обнять ее, прижать к себе. Он чувствовал напряженность ее тела, неподвижного, как статуя. Подозревал, что она задерживает дыхание, ожидая, прикоснется ли он к ней. Он хотел прикоснуться. Господи, как хотел.
— Ты сама говорила, что тебе, возможно, понадобится хороший адвокат, — сказал он. — Если улики против тебя дают возможность созыва большого жюри, возможно, тебя арестуют по обвинению в убийстве Кента.
— Я могу нанять себе адвоката. — Я уже нанял тебе…
Лейн повернулась и сверкнула на него глазами:
— Ты уже разговаривал с Куинном Кортесом?
— Вчера ночью. По моему звонку он немедленно вылетает в Ноблз-Кроссинг.
— Стало быть, вы действительно близкие друзья, раз он готов быть начеку, пока мы не узнаем, что намерен делать окружной прокурор.
— Куинн уже больше четырнадцати лет мой лучший друг. Перевоспитываясь у судьи Брауна, мы были парой юных бандитов. Никто бы тогда не подумал, что со временем он станет знаменитым адвокатом.
— Репутация у него высокая. И гонорары наверняка астрономические. Насколько я понимаю, платишь ему ты.
— Лейн, я знаю твое финансовое положение, по крайней мере в достаточной степени, чтобы понять — все твои деньги вложены в «Геральд», газета на пятьдесят один процент принадлежит Эдит. — Джонни Мак оглядел комнату. — А содержание такого дома, должно быть, требует немалых расходов.
— Если думаешь, что, наняв мне в адвокаты Кортеса, отплатил мне за спасение жизни, то считай, что мы в расчете. Можешь возвращаться в Техас со спокойной совестью. Если меня арестуют…
— Куинн не проигрывает дел. Даже если Кента убила ты, он добьется твоего оправдания.
— И значит, мне совершенно не о чем беспокоиться?
* * *
Джеки сняла со стола обеденный поднос Мэри Марты и поставила за дверью спальни. Домработница заберет его, а вечером принесет ужин. Вскоре Джеки предстояло вывести Мэри Марту в сад, провести часок на солнышке. Мисс Эдит была убеждена, что ежедневные прогулки очень важны для улучшения состояния дочери.
Взглянув на инфантильную женщину, спящую в зародышевой позе, Джеки покачала головой. Какая жалость, что та, у кого есть все — деньги, положение в обществе, красота, — оказывается ненормальной. И все это ей ни к чему.
«И почему я не родилась в —рубашке?» — подумала Джеки.
Она росла на другом берегу реки Чикасо, в квартале от дома родителей Арлин, в трех кварталах от трейлерного парка Майера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Порывшись в гардеробе, Лейн выбрала широкие черные брюки, черную безрукавку и накрахмаленную белую рубашку. Добавила серебряные украшения. Серьги-обручи. Несколько браслетов. И кельтский крестик на цепочке из чистого серебра, спускающийся к ложбинке между грудей.
— Чего ты так нервничаешь? — спросил Уилл, подошедший к открытой двери ее спальни. Лейн ахнула:
— О Господи, милый! Я и не слышала, как ты подошел.
— Лилли Мэй отправила меня сказать тебе, что мы с ней еще поговорили и… в общем, я останусь на обед и познакомлюсь с Джонни Маком Кэхиллом.
Лейн улыбнулась:
— Уилл, это…
— Останусь, только не рассчитывай, что буду любезен с этим типом.
— Но грубить не станешь, правда?
— Да. — Мальчик переступил с ноги на ногу. — Но лишь ради тебя.
— Спасибо.
— Он мне не нравится.
— Не нужно предвзято к нему относиться, — сказала Лейн. — Познакомься с ним, составь о нем собственное мнение. Наверное, Джонни Мак нервничает так же, как и мы.
— У меня нервозности нет, — поправил ее мальчик.
— А у меня есть. Я хочу, чтобы вы с Джонни Маком понравились друг другу. Он твой отец, и, несмотря на мои оговорки по его адресу, если меня арестуют по обвинению в убийстве Кента…
— Этого не произойдет!
— Но если дела обернутся наихудшим образом, если меня арестуют, будут судить и вынесут обвинительный приговор, у тебя по крайней мере будет отец, с которым ты станешь жить.
— Думаешь, такой тип захочет, чтобы подросток осложнял ему жизнь? По-моему, удовлетворив любопытство, он исчезнет навсегда.
— Ему не было необходимости возвращаться в Ноблз-Кроссинг, — сказала Лейн. — И он мог оставить письмо Лилли Мэй без внимания. Но он вернулся, чтобы выяснить, его ли ты сын… и посмотреть, сможет ли мне помочь.
— Вы с Лилли Мэй поете одну песню, — сказал Уилл. — С чего обе защищаете этого типа? Он наградил ребенком дочь Лилли Мэй и бросил, но она говорит, что он неплохой человек. Он водил тебя за нос, заставил влюбиться в себя, так влюбиться, что ты загубила свою жизнь, выйдя замуж за Кента лишь затем, чтобы иметь возможность усыновить меня. Но ты хочешь, чтобы он понравился мне. Он тебе нравится, мама? В этом все дело? Ты все еще влюблена в него?
Лейн взяла из сумочки щетку, провела ею несколько раз по волосам и отложила.
— К твоему сведению, Уилл Грэхем, то, что я усыновила тебя, — самое счастливое событие в моей жизни. А нравится ли мне Джонни Мак… Теперь я не знаю его. Он незнакомец. Нравился ли тот Джонни Мак, которого я знала пятнадцать лет назад? Да, нравился, несмотря на его отнюдь не блестящую репутацию. Люблю ли я его теперь… Нет, Уилл, не люблю. Но, честно говоря, не совсем уверена, что ненавижу его.
* * *
На могиле Кента лежали свежие цветы. Ежедневно торговец цветами привозил на нее кроваво-красные розы. Полдюжины. По поручению Эдит Грэхем. Чертовски досадно. Пустая трата денег.
На другой стороне кладбища начали работу косцы. Но с такого расстояния они не могли увидеть, кто пришел чуть свет на могилу человека, которому следовало б уже много лет покоиться под землей.
Кент был чудовищем. Мучил слабых. Жестоко обходился с теми, кто любил его. Губил все, к чему прикасался. Жизнь его походила на тайком подкрадывающийся рак, охватывающий здоровые тела и души, медленно, но верно пожирающий их.
— Он был недостоин жить. Жаль, что человек может умереть лишь однажды. Если б только Кент страдал дольше. Неделями. Годами. Страдал так, как его жертвы.
Глава 11
Джонни Мак Кэхилл сидел в зачехленном кресле за большим антикварным столом в столовой особняка Ноблов на Магнолия-авеню. Впечатляющий посудный шкаф, заполненный фамильными ценностями, высился до потолка и занимал половину стены за его спиной. В этой комнате он находился впервые. Собственно, до своего краткого — три дня и три ночи — восстановительного периода пятнадцать лет назад он не ступал ногой ни в одну из этих комнат, помимо кухни. А во время того недолгого пребывания не ходил никуда, кроме спальни Лилли Мэй и туалета.
В Хьюстоне его принимали в домах самых богатых привилегированных горожан, он обедал за более широкими столами, чем этот. Так какого черта чувствует себя не в своей тарелке, человеком, забывшим вытереть грязные ноги перед тем, как ступить на натертый паркет и драгоценные персидские ковры?
Потому что это Ноблз-Кроссинг, а в этом городе он был и всегда будет ублюдком, рожденным шлюхой из трейлерной швали.
— Тебе не нравится салат? — спросила Лейн.
— Нет. То есть нравится. Салат великолепный. Спасибо.
Что это с ним? Запинается, словно неуверенный в себе подросток, понятия не имеющий, как пользоваться вилкой. Но он не подросток. И вполне уверен в себе. А судья Браун научил его хорошим манерам за столом в первый же месяц, проведенный вместе с ним на ранчо.
Джонни Мак заставил себя отведать салата. Обычно он любил хорошую еду. Но в эту минуту жалел, что напросился на обед. Почему он не сказал Лейн, что просто заглянет на минутку? Тогда все трое были б избавлены от этого выматывающего нервы испытания. Сидеть здесь с Лейн, явно заставляющей себя быть любезной с ним, и с Уиллом Грэхемом, который ничего не говорил и не смотрел на него, было сущей пыткой.
Но чего он ждал? Что Уилл назовет его папой и примет в свою жизнь с распростертыми объятиями?
Время мучительно тянулось в общем молчании, потом Лейн заговорила о том, что лето стоит очень жаркое. Лилли Мэй убрала со стола тарелки с салатом и подала основное блюдо. Она замялась в дверях, потом громко вздохнула, на лице ее было написано недовольство.
— Уилл, может, попросишь Джонни Мака поиграть тобой в шахматы после обеда? — предложила Лилли Мэй.
— Знаешь, твоя мама давным-давно учила его этой игре.
Джонни Мак посмотрел на мальчика, который держал голову склоненной над тарелкой, но тут внезапно бросил на него острый, быстрый взгляд, в котором сквозил гнев. Сын ненавидел его, это было ясно.
— Собственно, ты оказался гораздо лучшим игроком, чем я, — заговорила Лейн, чтобы заполнить паузу, созданную молчанием ее сына. — Папа учил меня, когда я была маленькой, я не была ему равным партнером.
— Я уже много лет не садился за шахматы. — Джонни Мак поднял стакан с холодным чаем. — В свое время играл с судьей Брауном, но ни разу не смог победить этого хитрого старого лиса.
— Кто такой судья Браун? — спросила Лилли Мэй.
— Это человек, который пятнадцать лет назад вытащил меня из тюрьмы и дал мне возможность доказать, что я не какой-то ничтожный ублюдок из белой швали.
Лейн беззвучно ахнула, Лилли Мэй откашлялась. Когда Джонни Мак взглянул на нее, она кивнула в сторону Уилла, который впервые уверенно встретил его взгляд.
— Они считают меня маленьким, — сказал Уилл. — И не употребляют при мне вульгарных слов, хотя я сто раз говорил им, что каждый день слышу в школе словечки похлеще и все ребята прибегают к таким выражениям, от которых у них волосы встали бы дыбом.
— И все-таки я предпочитаю, чтобы ты не слышал таких словечек от меня и Лилли Мэй.
— Лейн взглянула в упор на Джонни Мака: — Расскажи нам, пожалуйста, о судье Брауне, но я буду благодарна, если станешь пользоваться менее колоритным языком.
— Прошу прощения, не привык находиться в обществе… впечатлительного молодого человека. — Джонни Мак улыбнулся сыну. — Но хочу честно рассказать Уиллу, каким был и каким стал теперь.
— Ты объяснял, кто такой судья Браун, — сказала Лейн, взгляд ее перебегал от Уилла к Джонни Маку и обратно.
— Да-да. Судья Браун был стариком, когда я познакомился с ним, через два года после нашей встречи он ушел в отставку. Этот человек поставил себе целью спасти как можно больше молодых людей от преступной жизни.
— А за что вы угодили в тюрьму? — спросил мальчик.
— Уилл, это невежливо, — сказала Лейн.
— Да, мама.
— Ничего, Лейн. Уилл вправе спросить, почему я оказался в тюрьме.
Джонни Маку не хотелось рассказывать сыну о своем неприятном прошлом, но он догадывался, что мальчик уже многое слышал о нем. О том, каким он был беспутным, живя в Ноблз-Кроссинге. А Уилл заслуживал от него только правды. Жизнь мальчика была основана на лжи, одна ложь громоздилась на другую.
— При моем отъезде из Ноблз-Кроссинга Лейн и Лилли Мэй дали мне двести долларов, но две недели спустя, когда я был в Техасе, у меня не оставалось ни цента, брался за случайные работы, на еду зарабатывал, но однажды вечером, когда мне было нечем заплатить за ночлег, меня арестовали за бродяжничество и отвели в тюрьму. Вот единственное преступление, за которое меня судили. Бродяжничество.
— Но вы совершили много преступлений, за которые не попали под суд, разве не так?
Уилл усмехнулся как человек, сознающий, что нанес рану, и очень гордый этим достижением.
— Джон Уильям Грэхем! — проворчала Лейн.
— Ну, не расстраивайся из-за него. — Джонни Мак снял с колен салфетку и бросил на стол. — Он прав, и все мы это знаем. — Джонни Мак отодвинул назад стул и поднялся. — Не знаю, Уилл, откуда у тебя эти сведения, но кто-то явно рассказывал тебе, каким негодником я был в те дни. — Он посмотрел на домработницу: — Гроша ломаного не стоил, так ведь, Лилли Мэй?
— Ты всегда чего-то стоил. Во всяком случае, мисс Лейн считала так, — ответила Лилли Мэй, повернулась и вышла из столовой.
Джонни Мак сосредоточил внимание на Уилле.
— Я не особенно нравлюсь тебе, а, сынок?
— Не называйте меня сынком. У вас нет такого права. И мало сказать, что вы мне не нравитесь— я вас ненавижу. — Уилл так резко поднялся со стула, что повалил его на пол. — Мы не желаем вас видеть. Вы нам не нужны. Уже поздно. — Глаза Уилла превратились в щелочки. Ноздри раздувались. На выступающих, резко очерченных скулах горели красные пятна. — Где вы были, когда мы действительно нуждались в вас? Скажите! Когда Кент превращал жизнь мамы в ад. И когда Кент объявил мне, кто мой родной папочка и каким жалким и ничтожным сукиным сыном вы были?
Уилл выбежал из столовой, словно животное, за которым гонятся охотники. Лейн медленно поднялась, уронив салфетку на пол. Она смотрела на Джонни Мака, боль и скорбь в ее глазах мучили его больше, чем гневные слова Уилла.
— Может, тебе пойти за ним? — спросил Джонни Мак.
— Нет, — ответила Лейн. — Лилли Мэй принудила его согласиться пообедать вместе с тобой. Сказала, чтобы он сделал это ради меня. — Лейн запрокинула голову, демонстрируя силу и решимость. — Видишь ли, мой сын старается меня защищать. Услышав впервые, как Кент оскорбляет, унижает меня, Уилл бросился на него с кулаками. И всякий раз, когда Кент, напившись, срывал на мне зло, вставал на мою защиту. В конце концов, я поняла, что ради Уилла и себя самой надо развестись с Кентом. Тогда уже чувства Уилла к человеку, которого он считал своим отцом, резко изменились. Он по-прежнему любил Кента, но не уважал его.
— Извини, что я напросился к вам сегодня. Требовалось подождать, чтобы ты была готова. Чтоб был готов Уилл. У меня есть склонность быть слишком напористым. Но должен сказать в свое оправдание, что я только ищу способ все поправить. Для тебя. Для Уилла. Все, что захотите… все, что вам будет нужно, вы получите, достаточно только попросить. Прошу тебя, Лейн, позволь мне помочь вам.
— Уилл был прав. Поздно тебе нам помогать. Возможно, до убийства Кента…
Джонни Мак грохнул кулаком по антикварному столу, фарфор зазвенел, ударяясь о хрусталь, подскочили столовые серебряные приборы.
— Проклятый Кент! Надо было мне остаться пятнадцать лет назад и самому разделаться с ним. Если кто на свете и заслуживал, чтобы его убили, то это Кент Грэхем. И если бы я знал, что ты выйдешь за него, что он будет оскорблять тебя, то разорвал бы его пополам своими руками. Господи, почему Лилли Мэй не написала мне раньше?
— Она помогала мне поддерживать ложь, что Кент — отец Уилла. Мы обе делали то, что считали наилучшим для мальчика. И Лилли Мэй наверняка не была уверена, что ты приедешь к нам на выручку. В конце концов, ты не очень уж заслуживал доверия, так ведь?
— Хм-м. Может, вы считали, что Уиллу предпочтительнее быть сыном Кента, чем моим. Как-никак Кент был наследником грэхемовского состояния, и его положение в местном обществе было гораздо выше моего. Может, вы думали, что я ничего не могу предложить ребенку. Совершенно ничего. Ни денег. Ни престижной фамилии. Ни родословной.
Лейн сверкнула глазами на Джонни Мака, лицо ее выражало изумление и гнев.
— Ты в самом деле считаешь, что Лилли Мэй поэтому не писала тебе?
— Не знаю, но в этом есть смысл. — В этом было много смысла. И сознавать это было мучительно. — Кент Грэхем был твоего поля ягодой, разве не так? Вы оба алабамские аристократы, с простирающейся до Адама родословной. Может, ты считаешь, что Уилл достоин обладать всем этим — принадлежать к семейству Грэхемов.
Лейн устремилась к нему, глаза ее стали дикими от гнева и боли. Остановясь в футе от Джонни Мака, ткнула его пальцем в грудь:
— Я считаю, Уилл достоин возможности жить, а не погибнуть в чреве женщины, беременной от тебя. Если б я знала, где ты, если б могла подумать, что ты захочешь принять Уилла и меня, то расплатилась бы с Шарон и помчалась бы к тебе с твоим ребенком. Я тебя любила. — Она тыкала пальцем в его грудь. — Я хотела тебя. Не Кента. Но ты был слишком слеп, слишком глуп и не мог понять, что я от всего отказалась бы ради тебя.
— Лейн…
Когда он потянулся к ней, она отступила и бросила на него вызывающий взгляд.
Господи, она права. Он был так слеп, что не видел правды. Думал, что ее чувства — это просто детская влюбленность в скверного парня. Как он ошибался! Девочка с глупой влюбленностью не махнула бы рукой на свою жизнь, чтобы спасти ребенка какого-то мужчины. Но женщина, которая всей душой любила этого мужчину, могла бы на такое пойти. Если эта женщина Лейн Нобл.
Но было ясно, что прежняя любовь давно умерла. Он не видел никаких признаков любви, Если Лейн и питала к нему какое-то чувство, этим чувством было презрение.
— Я совладала со своей девичьей любовью много лет назад, так что не думай… — Лейн повернулась к нему спиной и глубоко вздохнула. — Твое присутствие здесь не помогает мне, Уиллу тем более. Почему бы тебе не вернуться в Хьюстон и не оставить нас?
— Не могу.
Джонни Мак подошел к Лейн сзади и встал, едва не касаясь грудью ее спины. Ему мучительно хотелось обнять ее, прижать к себе. Он чувствовал напряженность ее тела, неподвижного, как статуя. Подозревал, что она задерживает дыхание, ожидая, прикоснется ли он к ней. Он хотел прикоснуться. Господи, как хотел.
— Ты сама говорила, что тебе, возможно, понадобится хороший адвокат, — сказал он. — Если улики против тебя дают возможность созыва большого жюри, возможно, тебя арестуют по обвинению в убийстве Кента.
— Я могу нанять себе адвоката. — Я уже нанял тебе…
Лейн повернулась и сверкнула на него глазами:
— Ты уже разговаривал с Куинном Кортесом?
— Вчера ночью. По моему звонку он немедленно вылетает в Ноблз-Кроссинг.
— Стало быть, вы действительно близкие друзья, раз он готов быть начеку, пока мы не узнаем, что намерен делать окружной прокурор.
— Куинн уже больше четырнадцати лет мой лучший друг. Перевоспитываясь у судьи Брауна, мы были парой юных бандитов. Никто бы тогда не подумал, что со временем он станет знаменитым адвокатом.
— Репутация у него высокая. И гонорары наверняка астрономические. Насколько я понимаю, платишь ему ты.
— Лейн, я знаю твое финансовое положение, по крайней мере в достаточной степени, чтобы понять — все твои деньги вложены в «Геральд», газета на пятьдесят один процент принадлежит Эдит. — Джонни Мак оглядел комнату. — А содержание такого дома, должно быть, требует немалых расходов.
— Если думаешь, что, наняв мне в адвокаты Кортеса, отплатил мне за спасение жизни, то считай, что мы в расчете. Можешь возвращаться в Техас со спокойной совестью. Если меня арестуют…
— Куинн не проигрывает дел. Даже если Кента убила ты, он добьется твоего оправдания.
— И значит, мне совершенно не о чем беспокоиться?
* * *
Джеки сняла со стола обеденный поднос Мэри Марты и поставила за дверью спальни. Домработница заберет его, а вечером принесет ужин. Вскоре Джеки предстояло вывести Мэри Марту в сад, провести часок на солнышке. Мисс Эдит была убеждена, что ежедневные прогулки очень важны для улучшения состояния дочери.
Взглянув на инфантильную женщину, спящую в зародышевой позе, Джеки покачала головой. Какая жалость, что та, у кого есть все — деньги, положение в обществе, красота, — оказывается ненормальной. И все это ей ни к чему.
«И почему я не родилась в —рубашке?» — подумала Джеки.
Она росла на другом берегу реки Чикасо, в квартале от дома родителей Арлин, в трех кварталах от трейлерного парка Майера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31