Под ее опекой находилось не меньше дюжины малышей разного возраста. Когда кто-нибудь из слонят чувствовал, что настало время подкрепиться, он подбегал и без стеснения припадал к необъятной груди кормилицы – видимо, ее запасов молока хватало на всех. Просто невероятно! Ринглеры уже рассказывали об этом удивительном феномене, но, признаюсь, я не мог поверить, пока не увидел все своими глазами.
Я вернулся в Кисаки, но охотничья удача «не отпускала» меня: 23 декабря мне посчастливилось добыть еще одного слона чуть ли не у самых стен форта.
Предстояло Рождество, а затем Новый год. Мы – несколько европейцев – решили провести эти дни вместе. Обстановка и природа не позволяли хоть в какой-то степени воссоздать столь дорогую нашим сердцам праздничную атмосферу – здесь не было ни родных, ни снега, ни музыки, ни вкусной еды. Поразмыслив, я предложил устроить хотя бы подобие праздничного салюта; не без труда мне удалось уговорить остальных принять участие в этом деле. Наш салют, конечно, не имел ничего общего с веселым европейским фейерверком, но зато хорошо гармонировал со здешней жизнью: в полночь, 31 декабря, африканское небо огласил троекратный залп из шести крупнокалиберных ружей.
В то время в печати оживленно обсуждался новый закон об охоте. Не утерпев, я принял участие в газетной полемике и опубликовал небольшую заметку. Я доказывал в ней, что этот закон не приведет к охране и умножению дичи, а даст прямо противоположный результат. Дело в том, что по новым правилам охотничья лицензия стоила 750 рупий – для белых и 3 рупии – для местных уроженцев. По всей видимости, авторы закона считали, что чернокожие по-прежнему применяют лишь копья и стрелы и не имеют понятия об огнестрельном оружии. В действительности все обстояло иначе: в каждом селении имелось хотя бы одно ружье, правда, обычно старое. Хуже другое: африканцам совершенно чужды европейские представления о необходимости охраны животных. А с прекращением межплеменных войн стало быстро сокращаться число воинов, достаточно смелых и ловких, чтобы атаковать слона, носорога или льва, располагая лишь холодным оружием. В итоге чернокожие охотники во все возрастающих масштабах истребляли слоних и даже слонят; при этом дополнительным стимулом было мясо, которое достаточно высоко котируется во многих районах Африки. И, как правило, по одной лицензии успевало поохотится не меньше полдюжины местных жителей – контроль в данном случае очень труден. Что до штрафов, за продажу маломерных бивней (от убитых слоних), то существовали сотни лазеек, позволявших сбыть бивень любого размера. Тут на помощь всем желающим приходили услужливые арабские купцы.
Большинство знакомых разделяло это мнение, но, конечно, никаких результатов моя заметка не принесла.
Надо сказать, что особенно тревожное положение складывалось с жирафами. Эти прекрасные и удивительные животные – очень легкая добыча: во-первых, из-за своего размера и медлительности, во-вторых, потому, что практически неспособны оказать сопротивление, так что охота на них совершенно безопасна. Вместе с тем они нисколько не мешают сельскохозяйственной деятельности, т.к. питаются листвой деревьев. Этого нельзя сказать о слонах и бегемотах, которые могут причинить – и часто причиняют – ощутимый вред полям и плантациям, ввиду чего их присутствие вблизи возделанных земель недопустимо.
Носороги всегда потенциально опасны – у них агрессивный нрав, страшное оружие и огромная сила. Кроме того они усвоили скверную привычку бродить по караванным путям. Но жирафы – подлинное украшение африканской саванны, никому не причиняющее зла. Я полагаю, что следовало бы ввести очень жесткие ограничения на их отстрел – не более двух животных, причем, разумеется, только взрослых самцов, на одного охотника, независимо от цвета кожи. Сам я, за все годы проведенные в буше, убил лишь одного жирафа.
Предпочтение, оказываемое новым законом слонам, и полное равнодушие к судьбе большинства других четвероногих обитателей лесов и рек, казалось мне совершенно необъяснимым. В самом деле, ведь для охоты, скажем, на бегемотов или тех же жирафов вообще не требовалось лицензии, и число убитых зверей ограничивалось только количеством имевшихся при себе патронов. Постепенно я стал склоняться к мысли, что в основе подобных законодательных актов, помимо невежества и близорукости, лежит зависть. Такое утверждение может показаться странным, но думаю, что не ошибаюсь.
Когда профессиональный охотник на слонов возвращается из буша после многомесячной экспедиции и продает несколько пар великолепных огромных бивней, то у окружающих возникает естественное желание обзавестись собственными охотничьими трофеями. Но охота на слона – нелегкое дело, она сплошь и рядом требует многодневного преследования животных по труднопроходимой местности и, кроме того, очень часто связана со смертельным риском. Свалить взрослого самца одним выстрелом редко удается даже опытным стрелкам, и примерно в четверти случаев раненный слон переходит в наступление. А правительственные чиновники, составляющие законы, или газетчики, окрестившие профессиональных охотников убийцами, обычно не имеют ни времени, ни сил, ни достаточно мужества для подобной охоты. Другое дело – подстрелить жирафа. Они часто встречаются, огромны, неопасны, у них красивая пятнистая шкура. В общем самая подходящая дичь для честолюбивого и обеспеченного горожанина.
То же относится к любой другой дичи, не защищенной законом. В 1908-1909 г.г. в районе слияния Руахи и Руфиджи работала правительственная топографическая экспедиция под начальством господина Д. Местные жители прозвали его «бвана вибоко»; в этом прозвище скрыт невеселый каламбур. Буквальный перевод означает «повелитель палки», т.е. человек, явно не отличающийся мягкосердечием. Но, кроме того, «вибоко» – множественное от «кибоко» (бегемот). Мы с Мак-Нейлом могли убедиться в справедливости этого прозвища – по реке плыли многие десятки вздувшихся, обезглавленных бегемотьих трупов. Видимо г. Д. и сопровождавшие его аскари развлекались на славу. В самом деле, чем не спорт: стой себе на берегу и расстреливай дремлющих в воде огромных животных! Головы убитым бегемотам отрубали, чтобы потом извлечь зубы – они идут по цене слоновой кости.
Съездив в Дар-эс-Салам и сделав необходимые покупки, мы вернулись в Морогоро. Я был особенно доволен – в Дар-эс-Саламе мне удалось, наконец, починить велосипед. За месяц до этого он не выдержал неравной борьбы с ухабами африканских дорог и рама переломилась пополам. Теперь все было исправлено, и я чувствовал себя быстрым и свободным, как птица в небе. Велосипед верно служил мне все время пребывания в Восточной Африке, и я очень рекомендую это нехитрое транспортное средство для путешествий по караванным путям в буше.
Мы получили много приглашений от знакомых – плантаторов, фермеров, предпринимателей – и дальнейший путь в форт стал сплошной цепью дружеских визитов. Во время одного из них мы встретили старого приятеля – никогда не унывавшего корсиканца по фамилии Солона. Мак-Нейл знавал его еще в Родезии, где тот был владельцем процветающего отеля, носившего его имя. Но страсть к картам оказалась сильнее деловых соображений: как-то ночью Солоне упорно не везло в покер, и он проиграл отель со всем движимым и недвижимым имуществом.
Впрочем, наш друг, как истинный джентльмен, не утратил из-за проигрыша бодрости и природного благодушия. Он передал новым владельцам ключи и двинулся на север – искать новые области приложения своих способностей.
Передохнув в католической миссии Мгета, мы начали подъем на Чинзему – одну из вершин цепи Улугуру. Как всегда, климат заметно менялся с каждой новой тысячей футов высоты. Стало довольно прохладно и большую часть суток моросил мелкий дождь. Зато при спуске с горы мне довелось испытать огромное удовольствие. Дождь прекратился и земля подсохла; я вскочил в седло велосипеда и, пожелав Мак-Нейлу приятного пути (на что он ответил довольно-таки грубо), покатил вниз. Дорога здесь представляет собой серпантин, а кое-где проходит над обрывами, так что приходится быть начеку и все время притормаживать в опасных местах. Но на прямых участках я мчался так, что ветер свистел в ушах. Встречавшиеся по дороге местные жители застывали и смотрели мне вслед, разинув рот: до тех пор в этом районе еще не было велосипедов.
Так я доехал до усадьбы Отто Шварца (через час подошел и Мак-Нейл). Этот замечательный человек попал в Африку совсем молодым, располагая очень ограниченными средствами. В настоящее время он – владелец хорошо оборудованного предприятия по добыче слюды и образцовой скотоводческой фермы. И то, и другое появилось на обрывистых склонах Чинземы лишь благодаря его настойчивости и трудолюбию. Не меньшего восхищения заслуживает и молодая фрау Шварц, сумевшая организовать уютный, вполне европейский быт в самом сердце диких африканских гор.
Отдохнув у гостеприимных Шварцев, мы тронулись дальше и через три перехода достигли Кисаки. Дичи в пути мы видели очень мало, за исключением носорогов.
29 января, охотясь в окрестностях форта, мы добыли двух слонов; это были старые самцы. Предварительно мне удалось сфотографировать одного из них, подобравшись к животному примерно на пятьдесят шагов. Слон снят в момент, когда он, опустившись на колени, выкапывает бивнями какой-то съедобный корень.
Решив продолжить охоту, совмещая ее, по возможности, с фотографированием, Мак-Нейл и я перешли в окрестности озера Утунги, известного обилием всех видов дичи. Эти места очень напоминали Уссангу-Ньику. Правда, здесь не было жирафов, зато бродили большие стада гну, которые отсутствуют в Уссанге.
В районе Утунги я обнаружил новый вид гну, отличающийся от двух других (белобородого и белохвостого) очень странной, резко выделенной светлой полосой поперек носа; издали кажется, что морда животного обвязана белым ремешком. Мне показалось, что гну данного вида немного меньше обычных. Судя по всему, стада этих необычных антилоп сосредоточены в одном ограниченном районе, в северной части бассейна Руфиджи.
Озеро Утунги оказалось таким привлекательным, что мы решили обосноваться на берегу хотя бы несколько дней; так появился наш третий лагерь.
11 февраля, незадолго до захода солнца, мы догнали еще одно стадо, и мне удалось сделать хороший снимок одного из слонов, который вслед за тем пал от пули Мак-Нейла.
Вернувшись в Мкалинзо, мы сразу же узнали от местных жителей приятную новость – слоны стоят на северном берегу Руахи.
22 февраля – памятная дата в моей охотничьей летописи. В тот день, идя по свежим следам, мы увидели трех могучих самцов; они стояли в густом лесу, предаваясь в тени послеобеденному отдыху. Подобравшись с камерой шагов на двадцать, я приготовился сделать чудесный снимок, и в этот момент мы были замечены. Слоны развернулись к нам; медлить не следовало, и наши винтовки прогремели почти одновременно. После выстрелов два слона – они были ранены – остались на месте, а третий быстро отступил и скрылся в зарослях. Однако через минуту он вернулся, чтобы помочь своим друзьям, попавшим в беду! Мне не раз приходилось видеть примеры взаимопомощи у различных животных, но все это не идет ни в какое сравнение с той благородной дружбой, которая связывала умных и смелых толстокожих гигантов. Нельзя было без волнения видеть, как слон, пренебрегая собственным спасением, старался вызволить раненных. Поддерживая плечом то одного, то другого и осторожно подталкивая бивнями, он пытался увести их в чащу леса, и ему удалось бы это сделать, если бы новые выстрелы не заставили его вспомнить о собственной жизни. Слон снова успел отступить под защиту деревьев.
– «Присмотри за ним!» – крикнул я вслед Мак-Нейлу; у нас с Лонгомой в тот момент хватало забот с двумя первыми слонами.
Последовавшие события до сих пор стоят у меня в памяти с фотографической точностью. Оба раненных слона, как по команде, рванулись вперед, в атаку. Лонгома издал пронзительный боевой клич своего племени, и я от возбуждения присоединился к нему. Позабыв об опасности, мы двинулись навстречу нашим противникам, крича, стреляя, передергивая затворы и снова стреляя. Пули крупнокалиберных винтовок сделали свое дело – один за другим слоны рухнули на землю. Они лежали рядом, так же, как шли в бой.
Вскоре вернулся Мак-Нейл, добивший третьего слона. Мы вполне отдавали должное мужеству животного – редкий человек способен поступить так, как он. Но и нам было, чем гордиться. Мы обменялись рукопожатием и поздравили друг друга с победой. Этот день навсегда запомнился нам обоим.
Дела звали нас в Дар-эс-Салам, и мы решили, продолжая охоту, постепенно двигаться на северо-восток, чтобы совместить приятное с полезным.
Возле селения Бехобехо мне удалось с камерой в руках подобраться на двенадцать шагов к большому слону. Опасности я, в общем-то, не подвергался, т.к. находился под прикрытием винтовок Мак-Нейла и Лонгомы. Но снимок получился очень впечатляющий: слон стоит в настороженной позе, расправив уши, и заполняет почти весь объектив.
Судя по карте, мы находились сравнительно недалеко от железной дороги. Решив выиграть несколько дней, мы пошли напрямик, по компасу, рассчитывая через двое суток быть на станции.
Не знаю, кто составлял эту карту; во всяком случае, когда мы, усталые и насквозь промокшие – сезон дождей был в разгаре – притащились в Кипенделу, выяснилось, что сведения, почерпнутые из карты, более оптимистичны, чем верны: до железной дороги оставался еще целый переход. Чертыхаясь, мы тронулись дальше, пересекли реку Чиредире как раз в том месте, где по мнению картографов, находится железнодорожный мост, и через несколько часов с великим трудом достигли, наконец, свое цели. Доехав в Дар-эс-Салам, мы быстро уладили все дела, передохнули пару дней и вернулись в Кисаки, а оттуда – в наш лагерь возле Мкалинзо. Мы отыскали его не сразу – после дождей вся местность покрылась такими плотными зарослями «слоновой травы», успевшей вымахать до полутора метров, что невозможно было различить ни старых троп, ни других примет.
Свежая зелень вдоль берегов привлекла в долину великое множество разнообразной дичи. В радиусе трех-четырех миль от лагеря собрались, кажется, все представители восточноафриканской фауны – от карликовой антилопы до слона. Правда, животные держались настороже, т.к. здесь уже немало поохотились асари из правительственной топографической экспедиции.
В начале мая пришло радостное известие – из Каронги возвращается Хэмминг, и мы с Мак-Нейлом отправились ему навстречу.
По дороге мы остановились передохнуть и покурить возле ручья. Через несколько минут беседу прервало появление стаи диких собак – они преследовали водяного козла. Увидев людей, собаки сразу же забыли про антилопу и окружили наш привал. Они носились по кругу, завывая и отрывисто лая, некоторые от возбуждения становились на задние лапы. Надо сказать, что эти неутомимые черно пегие-звери, если их много – а они бегают только стаями – могут представлять опасность и для человека, мне приходилось слышать об их нападениях на туземцев. Но сегодня собаки просчитались. Пора было трогаться, и я прекратил осаду выстрелом из 8-мм «маузера». Стая разбежалась. Когда мы отошли на несколько сотен метров, я оглянулся и увидел, что собаки уже пируют над своим убитым собратом.
Встретившись с Хэммингом, мы возвратились в Мкалинзо, все трое радостные и счастливые. Когда друзья после долгой разлуки встречаются в буше, у каждого есть куча новостей, которыми хочется поскорее поделиться с остальными. В жизни Африки очень важную роль играют слухи, и мы всласть позабавились рассказывая друг другу самые причудливые версии наших приключений. Так Хэмминг поведал две душераздирающие истории, в одной из которых Мак-Нейл погиб, а в другой мы оба, Мак-Нейл и я, уже не помню за какие грехи, были доставлены в Дар-эс-Салам в цепях, скованные по рукам и ногам.
Вечером мы сидели за праздничным ужином у лагерного костра. Луна сияла, так, что на нее больно было смотреть. В черном небе мерцали африканские звезды – в тропиках они кажутся более далекими, чем на Севере. А здесь, внизу, потрескивали угли в костре, из трубы граммофона звучали уже забытые нами европейские мелодии. Бегемоты плескались в реке, и со стороны деревни доносился вой одинокой гиены, искавшей поживы.
Посреди лагеря – большой баобаб. Его скрученные ветви, озаренные снизу пламенем костра, четко вырисовываются на фоне ночного неба. У огня, на голой земле, лежат носильщики. Они ничем не укрыты, лишь под головами у иных подстелены небольшие тряпицы. Устав за день, люди крепко спят после сытного ужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Я вернулся в Кисаки, но охотничья удача «не отпускала» меня: 23 декабря мне посчастливилось добыть еще одного слона чуть ли не у самых стен форта.
Предстояло Рождество, а затем Новый год. Мы – несколько европейцев – решили провести эти дни вместе. Обстановка и природа не позволяли хоть в какой-то степени воссоздать столь дорогую нашим сердцам праздничную атмосферу – здесь не было ни родных, ни снега, ни музыки, ни вкусной еды. Поразмыслив, я предложил устроить хотя бы подобие праздничного салюта; не без труда мне удалось уговорить остальных принять участие в этом деле. Наш салют, конечно, не имел ничего общего с веселым европейским фейерверком, но зато хорошо гармонировал со здешней жизнью: в полночь, 31 декабря, африканское небо огласил троекратный залп из шести крупнокалиберных ружей.
В то время в печати оживленно обсуждался новый закон об охоте. Не утерпев, я принял участие в газетной полемике и опубликовал небольшую заметку. Я доказывал в ней, что этот закон не приведет к охране и умножению дичи, а даст прямо противоположный результат. Дело в том, что по новым правилам охотничья лицензия стоила 750 рупий – для белых и 3 рупии – для местных уроженцев. По всей видимости, авторы закона считали, что чернокожие по-прежнему применяют лишь копья и стрелы и не имеют понятия об огнестрельном оружии. В действительности все обстояло иначе: в каждом селении имелось хотя бы одно ружье, правда, обычно старое. Хуже другое: африканцам совершенно чужды европейские представления о необходимости охраны животных. А с прекращением межплеменных войн стало быстро сокращаться число воинов, достаточно смелых и ловких, чтобы атаковать слона, носорога или льва, располагая лишь холодным оружием. В итоге чернокожие охотники во все возрастающих масштабах истребляли слоних и даже слонят; при этом дополнительным стимулом было мясо, которое достаточно высоко котируется во многих районах Африки. И, как правило, по одной лицензии успевало поохотится не меньше полдюжины местных жителей – контроль в данном случае очень труден. Что до штрафов, за продажу маломерных бивней (от убитых слоних), то существовали сотни лазеек, позволявших сбыть бивень любого размера. Тут на помощь всем желающим приходили услужливые арабские купцы.
Большинство знакомых разделяло это мнение, но, конечно, никаких результатов моя заметка не принесла.
Надо сказать, что особенно тревожное положение складывалось с жирафами. Эти прекрасные и удивительные животные – очень легкая добыча: во-первых, из-за своего размера и медлительности, во-вторых, потому, что практически неспособны оказать сопротивление, так что охота на них совершенно безопасна. Вместе с тем они нисколько не мешают сельскохозяйственной деятельности, т.к. питаются листвой деревьев. Этого нельзя сказать о слонах и бегемотах, которые могут причинить – и часто причиняют – ощутимый вред полям и плантациям, ввиду чего их присутствие вблизи возделанных земель недопустимо.
Носороги всегда потенциально опасны – у них агрессивный нрав, страшное оружие и огромная сила. Кроме того они усвоили скверную привычку бродить по караванным путям. Но жирафы – подлинное украшение африканской саванны, никому не причиняющее зла. Я полагаю, что следовало бы ввести очень жесткие ограничения на их отстрел – не более двух животных, причем, разумеется, только взрослых самцов, на одного охотника, независимо от цвета кожи. Сам я, за все годы проведенные в буше, убил лишь одного жирафа.
Предпочтение, оказываемое новым законом слонам, и полное равнодушие к судьбе большинства других четвероногих обитателей лесов и рек, казалось мне совершенно необъяснимым. В самом деле, ведь для охоты, скажем, на бегемотов или тех же жирафов вообще не требовалось лицензии, и число убитых зверей ограничивалось только количеством имевшихся при себе патронов. Постепенно я стал склоняться к мысли, что в основе подобных законодательных актов, помимо невежества и близорукости, лежит зависть. Такое утверждение может показаться странным, но думаю, что не ошибаюсь.
Когда профессиональный охотник на слонов возвращается из буша после многомесячной экспедиции и продает несколько пар великолепных огромных бивней, то у окружающих возникает естественное желание обзавестись собственными охотничьими трофеями. Но охота на слона – нелегкое дело, она сплошь и рядом требует многодневного преследования животных по труднопроходимой местности и, кроме того, очень часто связана со смертельным риском. Свалить взрослого самца одним выстрелом редко удается даже опытным стрелкам, и примерно в четверти случаев раненный слон переходит в наступление. А правительственные чиновники, составляющие законы, или газетчики, окрестившие профессиональных охотников убийцами, обычно не имеют ни времени, ни сил, ни достаточно мужества для подобной охоты. Другое дело – подстрелить жирафа. Они часто встречаются, огромны, неопасны, у них красивая пятнистая шкура. В общем самая подходящая дичь для честолюбивого и обеспеченного горожанина.
То же относится к любой другой дичи, не защищенной законом. В 1908-1909 г.г. в районе слияния Руахи и Руфиджи работала правительственная топографическая экспедиция под начальством господина Д. Местные жители прозвали его «бвана вибоко»; в этом прозвище скрыт невеселый каламбур. Буквальный перевод означает «повелитель палки», т.е. человек, явно не отличающийся мягкосердечием. Но, кроме того, «вибоко» – множественное от «кибоко» (бегемот). Мы с Мак-Нейлом могли убедиться в справедливости этого прозвища – по реке плыли многие десятки вздувшихся, обезглавленных бегемотьих трупов. Видимо г. Д. и сопровождавшие его аскари развлекались на славу. В самом деле, чем не спорт: стой себе на берегу и расстреливай дремлющих в воде огромных животных! Головы убитым бегемотам отрубали, чтобы потом извлечь зубы – они идут по цене слоновой кости.
Съездив в Дар-эс-Салам и сделав необходимые покупки, мы вернулись в Морогоро. Я был особенно доволен – в Дар-эс-Саламе мне удалось, наконец, починить велосипед. За месяц до этого он не выдержал неравной борьбы с ухабами африканских дорог и рама переломилась пополам. Теперь все было исправлено, и я чувствовал себя быстрым и свободным, как птица в небе. Велосипед верно служил мне все время пребывания в Восточной Африке, и я очень рекомендую это нехитрое транспортное средство для путешествий по караванным путям в буше.
Мы получили много приглашений от знакомых – плантаторов, фермеров, предпринимателей – и дальнейший путь в форт стал сплошной цепью дружеских визитов. Во время одного из них мы встретили старого приятеля – никогда не унывавшего корсиканца по фамилии Солона. Мак-Нейл знавал его еще в Родезии, где тот был владельцем процветающего отеля, носившего его имя. Но страсть к картам оказалась сильнее деловых соображений: как-то ночью Солоне упорно не везло в покер, и он проиграл отель со всем движимым и недвижимым имуществом.
Впрочем, наш друг, как истинный джентльмен, не утратил из-за проигрыша бодрости и природного благодушия. Он передал новым владельцам ключи и двинулся на север – искать новые области приложения своих способностей.
Передохнув в католической миссии Мгета, мы начали подъем на Чинзему – одну из вершин цепи Улугуру. Как всегда, климат заметно менялся с каждой новой тысячей футов высоты. Стало довольно прохладно и большую часть суток моросил мелкий дождь. Зато при спуске с горы мне довелось испытать огромное удовольствие. Дождь прекратился и земля подсохла; я вскочил в седло велосипеда и, пожелав Мак-Нейлу приятного пути (на что он ответил довольно-таки грубо), покатил вниз. Дорога здесь представляет собой серпантин, а кое-где проходит над обрывами, так что приходится быть начеку и все время притормаживать в опасных местах. Но на прямых участках я мчался так, что ветер свистел в ушах. Встречавшиеся по дороге местные жители застывали и смотрели мне вслед, разинув рот: до тех пор в этом районе еще не было велосипедов.
Так я доехал до усадьбы Отто Шварца (через час подошел и Мак-Нейл). Этот замечательный человек попал в Африку совсем молодым, располагая очень ограниченными средствами. В настоящее время он – владелец хорошо оборудованного предприятия по добыче слюды и образцовой скотоводческой фермы. И то, и другое появилось на обрывистых склонах Чинземы лишь благодаря его настойчивости и трудолюбию. Не меньшего восхищения заслуживает и молодая фрау Шварц, сумевшая организовать уютный, вполне европейский быт в самом сердце диких африканских гор.
Отдохнув у гостеприимных Шварцев, мы тронулись дальше и через три перехода достигли Кисаки. Дичи в пути мы видели очень мало, за исключением носорогов.
29 января, охотясь в окрестностях форта, мы добыли двух слонов; это были старые самцы. Предварительно мне удалось сфотографировать одного из них, подобравшись к животному примерно на пятьдесят шагов. Слон снят в момент, когда он, опустившись на колени, выкапывает бивнями какой-то съедобный корень.
Решив продолжить охоту, совмещая ее, по возможности, с фотографированием, Мак-Нейл и я перешли в окрестности озера Утунги, известного обилием всех видов дичи. Эти места очень напоминали Уссангу-Ньику. Правда, здесь не было жирафов, зато бродили большие стада гну, которые отсутствуют в Уссанге.
В районе Утунги я обнаружил новый вид гну, отличающийся от двух других (белобородого и белохвостого) очень странной, резко выделенной светлой полосой поперек носа; издали кажется, что морда животного обвязана белым ремешком. Мне показалось, что гну данного вида немного меньше обычных. Судя по всему, стада этих необычных антилоп сосредоточены в одном ограниченном районе, в северной части бассейна Руфиджи.
Озеро Утунги оказалось таким привлекательным, что мы решили обосноваться на берегу хотя бы несколько дней; так появился наш третий лагерь.
11 февраля, незадолго до захода солнца, мы догнали еще одно стадо, и мне удалось сделать хороший снимок одного из слонов, который вслед за тем пал от пули Мак-Нейла.
Вернувшись в Мкалинзо, мы сразу же узнали от местных жителей приятную новость – слоны стоят на северном берегу Руахи.
22 февраля – памятная дата в моей охотничьей летописи. В тот день, идя по свежим следам, мы увидели трех могучих самцов; они стояли в густом лесу, предаваясь в тени послеобеденному отдыху. Подобравшись с камерой шагов на двадцать, я приготовился сделать чудесный снимок, и в этот момент мы были замечены. Слоны развернулись к нам; медлить не следовало, и наши винтовки прогремели почти одновременно. После выстрелов два слона – они были ранены – остались на месте, а третий быстро отступил и скрылся в зарослях. Однако через минуту он вернулся, чтобы помочь своим друзьям, попавшим в беду! Мне не раз приходилось видеть примеры взаимопомощи у различных животных, но все это не идет ни в какое сравнение с той благородной дружбой, которая связывала умных и смелых толстокожих гигантов. Нельзя было без волнения видеть, как слон, пренебрегая собственным спасением, старался вызволить раненных. Поддерживая плечом то одного, то другого и осторожно подталкивая бивнями, он пытался увести их в чащу леса, и ему удалось бы это сделать, если бы новые выстрелы не заставили его вспомнить о собственной жизни. Слон снова успел отступить под защиту деревьев.
– «Присмотри за ним!» – крикнул я вслед Мак-Нейлу; у нас с Лонгомой в тот момент хватало забот с двумя первыми слонами.
Последовавшие события до сих пор стоят у меня в памяти с фотографической точностью. Оба раненных слона, как по команде, рванулись вперед, в атаку. Лонгома издал пронзительный боевой клич своего племени, и я от возбуждения присоединился к нему. Позабыв об опасности, мы двинулись навстречу нашим противникам, крича, стреляя, передергивая затворы и снова стреляя. Пули крупнокалиберных винтовок сделали свое дело – один за другим слоны рухнули на землю. Они лежали рядом, так же, как шли в бой.
Вскоре вернулся Мак-Нейл, добивший третьего слона. Мы вполне отдавали должное мужеству животного – редкий человек способен поступить так, как он. Но и нам было, чем гордиться. Мы обменялись рукопожатием и поздравили друг друга с победой. Этот день навсегда запомнился нам обоим.
Дела звали нас в Дар-эс-Салам, и мы решили, продолжая охоту, постепенно двигаться на северо-восток, чтобы совместить приятное с полезным.
Возле селения Бехобехо мне удалось с камерой в руках подобраться на двенадцать шагов к большому слону. Опасности я, в общем-то, не подвергался, т.к. находился под прикрытием винтовок Мак-Нейла и Лонгомы. Но снимок получился очень впечатляющий: слон стоит в настороженной позе, расправив уши, и заполняет почти весь объектив.
Судя по карте, мы находились сравнительно недалеко от железной дороги. Решив выиграть несколько дней, мы пошли напрямик, по компасу, рассчитывая через двое суток быть на станции.
Не знаю, кто составлял эту карту; во всяком случае, когда мы, усталые и насквозь промокшие – сезон дождей был в разгаре – притащились в Кипенделу, выяснилось, что сведения, почерпнутые из карты, более оптимистичны, чем верны: до железной дороги оставался еще целый переход. Чертыхаясь, мы тронулись дальше, пересекли реку Чиредире как раз в том месте, где по мнению картографов, находится железнодорожный мост, и через несколько часов с великим трудом достигли, наконец, свое цели. Доехав в Дар-эс-Салам, мы быстро уладили все дела, передохнули пару дней и вернулись в Кисаки, а оттуда – в наш лагерь возле Мкалинзо. Мы отыскали его не сразу – после дождей вся местность покрылась такими плотными зарослями «слоновой травы», успевшей вымахать до полутора метров, что невозможно было различить ни старых троп, ни других примет.
Свежая зелень вдоль берегов привлекла в долину великое множество разнообразной дичи. В радиусе трех-четырех миль от лагеря собрались, кажется, все представители восточноафриканской фауны – от карликовой антилопы до слона. Правда, животные держались настороже, т.к. здесь уже немало поохотились асари из правительственной топографической экспедиции.
В начале мая пришло радостное известие – из Каронги возвращается Хэмминг, и мы с Мак-Нейлом отправились ему навстречу.
По дороге мы остановились передохнуть и покурить возле ручья. Через несколько минут беседу прервало появление стаи диких собак – они преследовали водяного козла. Увидев людей, собаки сразу же забыли про антилопу и окружили наш привал. Они носились по кругу, завывая и отрывисто лая, некоторые от возбуждения становились на задние лапы. Надо сказать, что эти неутомимые черно пегие-звери, если их много – а они бегают только стаями – могут представлять опасность и для человека, мне приходилось слышать об их нападениях на туземцев. Но сегодня собаки просчитались. Пора было трогаться, и я прекратил осаду выстрелом из 8-мм «маузера». Стая разбежалась. Когда мы отошли на несколько сотен метров, я оглянулся и увидел, что собаки уже пируют над своим убитым собратом.
Встретившись с Хэммингом, мы возвратились в Мкалинзо, все трое радостные и счастливые. Когда друзья после долгой разлуки встречаются в буше, у каждого есть куча новостей, которыми хочется поскорее поделиться с остальными. В жизни Африки очень важную роль играют слухи, и мы всласть позабавились рассказывая друг другу самые причудливые версии наших приключений. Так Хэмминг поведал две душераздирающие истории, в одной из которых Мак-Нейл погиб, а в другой мы оба, Мак-Нейл и я, уже не помню за какие грехи, были доставлены в Дар-эс-Салам в цепях, скованные по рукам и ногам.
Вечером мы сидели за праздничным ужином у лагерного костра. Луна сияла, так, что на нее больно было смотреть. В черном небе мерцали африканские звезды – в тропиках они кажутся более далекими, чем на Севере. А здесь, внизу, потрескивали угли в костре, из трубы граммофона звучали уже забытые нами европейские мелодии. Бегемоты плескались в реке, и со стороны деревни доносился вой одинокой гиены, искавшей поживы.
Посреди лагеря – большой баобаб. Его скрученные ветви, озаренные снизу пламенем костра, четко вырисовываются на фоне ночного неба. У огня, на голой земле, лежат носильщики. Они ничем не укрыты, лишь под головами у иных подстелены небольшие тряпицы. Устав за день, люди крепко спят после сытного ужина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29