Мы знакомимся. Один из сопровождающих нас красноармейцев, Абдурахманов, служит переводчиком. Хозяин юрты все лето пасёт скот высоко в горах. Зимой семья живёт в зимних глиняных кибитках, которые видны на другом берегу Алтын-Дары. Угощаем хозяйку и ребят шоколадом. Блестящая свинцовая бумага производит большее впечатление, чем маленькие коричневые квадратики, которые они видят впервые. На следующий день Горбунов и Шиянов уезжают вперёд. Каплан и я идём с караваном. Медленно поднимаемся вверх по Терс-Агару. Ущелье становится все круче и живописнее. Справа и слева — снежные вершины, висячие ледники. Но мы все ещё не избавились от чукуров. Подобно огромным злокачественн1ым опухолям вылезают они из всех боковых долин и загораживают перспективу. Через несколько часов мы видим забавную картину: Горбунов и Шиянов, раздевшись догола, в одних шляпах сидят у ручья и ковшами промывают шлих, ища золото. Лошади пасутся невдалеке. Каплан и я забираем их и уезжаем вперёд, чтобы на перевале ждать Горбунова и Шиянова. Приближаемся к перевалу Терс-Агар. В небольшой, уютной ложбинке на "свежей зеленой траве мы решаем отдохнуть. Слезаем с лошадей. Ноги и спину ломит от долгого пути. Вдруг Каплан хватает меня за руку и кричит: — Смотрите — киик! Один, два, три, шесть! Я вглядываюсь в скалы на противоположном берегу реки. С большим трудом различаю несколько кииков, почти невидимых на фоне скал благодаря изумительной защитной окраске. Усталости как не бывало. Я хватаю винтовку, быстро перехожу реку в брод и поднимаюсь На склон. Я хочу стрелять, но киики исчезли. Я долго всматриваюсь в скалы и наконец вижу их на том же месте, где и раньше. Небольшая перемена в освещении сделала их невидимыми, хотя я значительно к ним приблизился. Ложусь, кладу винтовку на большой камень и тщательно выцеливаю одного киика, который едва заметён на скале. Выстрел. Смертельно раненное животное прыгает вверх и падает. И в тот же момент целое стадо, испуганное выстрелом, пускается вскачь вверх по осыпи, поднимая облако пыли. Кииков было гораздо больше, чем мы сумели разглядеть. Я поднимаюсь по склону. Над убитым кииком плавными кругами реет орёл. Красивое животное с тонкими стройными ногами и изящной небольшой головой лежит неподвижно. Безжизненные глаза кажутся стеклянными. Пуля попала под переднюю лопатку и вышла через шею. Я волоку киика вниз. Горбунов, подошедший с Шияновым к месту нашей стоянки вскакивает на лошадь, переезжает реку и быстро поднимается мне навстречу. На берегу он искусно потрошит киика, затем мы приторачиваем его к седлу и продолжаем наш путь. Мы приближаемся к перевальной точке. Ущелье расширяется, подъем становится положе. Река все ленивее течёт нам навстречу, образует заводи и повороты. Перевал представляет собою широкое седло. Справа из карового ледника вытекает водопад. Внизу он бифуркирует — разделяется на две части. Одна из Четыре огромные зубчатые вершины — Музджилга, Сандал, Шильбе и безымённая — вырастают из него, чётко выделяясь на светлом вечернем небе. Слоистые снежные карнизы, грозя обвалами, нависают над снежными стенами. Холодно блестят ледяные отвесы, расчерченные следами лавин. Ниже, в фирновых ущельях, насыпаны ровные снежные конусы — сюда скатились лавины. Ещё ниже, уже вперемежку со скалами и тёмной грязью морен, лепятся по крутым ущельям и кулуарам висячие ледники, серые, изорванные, рассечённые зияющими трещинами. Под ледниками обрывается вниз двухкилометровая тёмная стена скал, могучее основание горного массива. Широкая долина Муксу, разделяющая Заалай от Мазарских Альп, позволяет охватить их взором сразу — от подножья и до вершин. В этом сочетании высочайших горных хребтов с широкими плоскими долинами — особая, Памиру свойственная, грандиозность панорамы.
Снега вершин алеют в лучах заходящего солнца, лёгкие, розовые, пронизанные солнечным светом облачка медленно плывут между их зубцами. Незыблемый покой гор охватывает нас. Мы теряем ощущение самих себя. Мы стоим неподвижно, в глубоком молчании. Солнце садится все ниже. Алые отблески покидают вершины и окрашивают небо над ними. Голубые тени вечера ложатся на снега вершин. Горы становятся холодными, суровыми, хмурыми. Левее Мазарских Альп синеют ущелья Саук-Сая, Коинды и Сельдары. Текущие по ним реки тех же наименований образуют своим слиянием Муксу. Саук-Сай берет начало в ледниках южного склона пика Ленина. Сельдара питается ледником Федченко. На языке ледника Федченко расположен первый лагерь нашего 29-го отряда — базовый лагерь. Туда лежит наш путь. Мы начинаем спуск по бесконечным зигзагам тропы. На высоте 3 300 метров , прижавшись к камням, трогательно приютилась маленькая берёзка. Скалы на спуске кое-где выглажены, словно отшлифованы. Это — работа глетчеров. Миллионы лет тому назад все три Ущелья — Саук-Сая, Коинды, Сельдара — и долина Муксу были заполнены ледниками. Следы шлифовки на скалах позволяют судить о громадной мощности этих древних глетчеров. Толщина ледяного пласта превышала километр. Языком называется нижняя часть ледника, обычно покрытая морёной... …… Быстро темнеет. Далеко внизу в сгущающихся сумерках идёт наш караван. На середине спуска Николай Петрович и Шиянов остаются ждать отстающего Каплана. Я иду вперёд, догоняю караван и выбираю место для лагеря возле большой глиняной кибитки, где помещается база 37-го отряда нашей экспе — диции, строящего метеорологическую станцию на леднике Федченко. Установив палатки, я посылаю на перевал одного из трех сопровождающих нас красноармейцев. Через несколько времени приходят отставшие. Оказывается, Каплан, утомлённый долгим переходом, решил спуститься с перевала верхом. По неопытности он не проверил подпруги и вскоре съехал с седлом через голову лошади. С большим трудом ему удалось снова надеть седло. Но конь его, молодой и норовистый Пионер, отказался продолжать спуск. Каплан тащил его изо всех сил за повод, — Пионер, упираясь, продолжал щипать скудную траву. Каплан зашёл Пионеру в тыл и стал нахлёстывать его. Конь начал отчаянно брыкаться. Два часа в полной темноте бился бедный кинооператор с упрямым конём, пока не явилось спасение в образе посланного мною красноармейца. Опытный в конских делах воин быстро укротил строптивца, и все трое бла — гополучно добрались до лагеря. Мы располагаемся на ночлег. Рано утром нас будит бодрый голос Николая Петровича: — Вставайте, мировая жратва готова! Неисчерпаемая энергия у этого человека! Он уже давно встал, приготовил радиостанцию для пробного испытания и успел кроме того нажарить большой казан каурдака. Николай Петрович любит иногда готовить, изобретая при этом самые необыкновенные и сложные комбинации блюд и приправ. Некоторые «варианты» вошли в летопись нашей экспедиции под его именем. Существовало, например, блюдо «беф а-ля Горбунов». Когда оно не удавалось, его называли «блеф а-ля Горбунов». Мы принимаемся за еду. Каурдак явно пересолен. Наши физиономии приобретают лукаво-ироническое выражение. Николай Петрович смущён. — Черт возьми, — говорит он, — очевидно, солили дважды: я и Мельник. Мельник — красноармеец, помогавший Николаю Петровичу в приготовлении каурдака. Алтын-Мазар радует глаз сочной яркозеленой растительностью: рощи берёзы и арчи, густые заросли низкорослой ивы. Среди деревьев разбросаны юрты киргизов и их зимние глиняные дома, называемые кибитками. Население кишлака насчитывает несколько десятков человек. С обрыва Терс-Агара стекает водопад. Он вращает колесо небольшой мельницы и питает арыки, орошающие луга Алтын-Мазара. Восточная часть оазиса поросла густым кустарником. На лугах и в кустарнике пасётся скот — бараны, верблюды, яки, которых на Памире называют кутасами. Очень забавны телята кутасов — лупоглазые, с длинной, стоящей торчком редкой шерстью. Наш лагерь стоит рядом с базой 37-го отряда. Кроме трех палаток, в которых мы живём, мы установили тент. Под ним мы обедаем, работаем, читаем. Перед кибиткой 37-го отряда на большом лугу в деревянном квадрате изгороди — приборы метеорологической станции Среднеазиатского гидрометеорологического института. Наблюдатель Пронин со своим помощником помещается в маленькой комнатке в кибитке. Пронин живёт в Алтын-Мазаре с ноября 1932 года. Он — страстный охотник, за зиму убил 22 киика. Очень доволен своим алтын-мазарским существованием, хочет оставаться ещё на один год. Единственное, что его тяготит, — это полная оторванность от внешнего мира. За все время он не получил ни одного письма. За лугом с метеорологическими приборами — густые заросли кустов и широкое — в километр — галечное ложе Муксу. Река течёт целой паутиной русел и водоворотов. Левый берег упирается в грандиозные отвесные скалы Мазарских Альп. Могучие снежные массивы Музджилги, Сандала и Шильбе, меняющиеся в цвете и оттенках с каждым часом дня, составляют величественный фон отрезанного от мира Алтын-Мазара. На другой день после нашего прихода Шиянов для проверки делает сборку метеорологического самописца, который предстоит установить на вершине пика Сталина. Обнаруживается, что при переходе по Алайской долине утеряны винты, необходимые для закрепления пропеллера. Это — большая неудача. Потеря винтов может задержать восхождение. Посылаем верхового в Лянч, где есть механическая мастерская, чтобы заказать там винты. В Алтын-Мазаре мы живём два дня, поджидая Розова, заведующего транспортом 37-го отряда. Он должен помочь нам своим опытом, своими людьми и лошадьми в очень трудной и опасной переправе через реки Саук-Сай и Сельдару, которые нам предстоит перейти, чтобы добраться до лагеря нашего отряда на языке ледника Федченко, V. Переправа через Саук-Сай и Сельдару. — В базовом лагере. — Работа подготовительной группы. — Гибель Николаева.
Лошадь осторожно входит в реку. Буро-красный поток с оглушительным рёвом несётся по перекатам. Когда смотришь на воду — кажется, что лошадь пятится назад и берега быстро движутся вверх по течению. Кружится голова, и странное искушение — сползти с седла и отдаться на волю волнам — охватывает тебя. Надо смотреть поверх воды на противоположный берег, на серо-зеленую гальку широкой долины, на отвесы обрамляющих её скал с причудливым узором изогнутых пластов породы. Тогда все становится на место: берега перестают двигаться, лошадь медленно идёт наискось по течению через русло, и только стремительный поток буро-красной воды, бурля и волоча по дну большие камни, мчится мимо. Я повторяю заповеди Розова: не вставлять ноги глубоко в стремена, не ослаблять повод, если лошадь потеряет упор и поплывёт — направлять её наискось к берегу, если она начнёт погружаться с головой — прыгать в воду вверх по течению и плыть, держась за стремя или за хвост. Ни в коем случае не расставаться с лошадью, иначе — гибель. Этим летом в Саук-Сае и Сельдаре потонуло четырнадцать человек. Лошадь переходит русло, приближается к берегу, выходит из воды на гальку, встряхивается. Караван идёт дальше. Рёв воды позади нас стихает, но вскоре такой же рёв начинает доноситься спереди. Мы подходим ко второму руслу. Впереди на крепкой кашгарской лошади едет наш проводник, казак Колыбай, уже два года водящий по переправам караваны 37-го отряда. Он ведёт за собою двух вьючных лошадей. За ним на рослом верблюде, гружённом нашими вещами, переправляется киргиз Ураим. В поводу у него второй верблюд. За верблюдами идём мы — Розов, Николай Петрович, Шиянов, Каплан и я. По едва приметным признакам Колыбай находит брод. Он старается вести караван так, чтобы ниже нас по течению была отмель или поворот реки: если вода собьёт лошадь, то течение может выбросить всадника на берег. Одно за другим переходим шесть русел Саук-Сая. Теперь мы едем по широкой плоской долине, отделяющей Саук-Сай от следующей реки — Сельдары. Впереди, в километре от нас, из ущелья выпирает хаотическое нагромождение серых бугров — язык ледника Федченко. Сельдара ещё скрыта галькой долины, но рёв воды приближается. Ещё несколько минут — и перед нами раскрывается мутный коричневый поток. Солнце высоко стоит в небе. Под его палящими лучами усилилось таяние ледников. Река вспухла. С величайшим трудом мы переходим шесть русел. В одном месте моя лошадь тяжело спотыкается, касаясь мордой воды. Резким движением руки я подтягиваю узду и предупреждаю катастрофу. Мы подходим к последнему, седьмому руслу. Колыбай не может найти брод. Розов ходит по берегу и бросает в воду камни, чтобы определить глубину. Потом он садится на лошадь и входит в реку. Вода достигает лошади колен, живота, седла, перехлёстывает через круп. Лошадь теряет упор, начинает плыть. Течение подхватывает её, стремительно несёт к перекатам. Розов правит наискось к противоположному берегу. Лошадь погружается, Розов сползает с седла в воду. Несколько минут отчаянной борьбы за жизнь, борьбы, за которой мы наблюдаем, затаив дыхание, — и человек на берегу. В полсотне метров ниже выходит на берег и лошадь. Ясно, что наш караван не сможет перейти последнее русло, Надо вернуться, ночевать на берегу и завтра рано утром повторить попытку переправы. Но вода быстро прибавляется, и Колыбай отказывается вести нас назад. Ом предлагает ночевать здесь же, на отмели между руслами. Мы не соглашаемся. Сейчас только полдень. Ещё семь или восемь часов будет прибывать вода. И если она зальёт отмель — нам не будет спасения. Мы указываем Колыбаю на влажный песок, на лужи, оставшиеся в углублениях, и настаиваем на возвращении, С большим трудом и опасностью мы переправляемся назад. Под отвесными скалами Таллей Шпице (название дано немецкими участниками советско — германской экспедиции 1928 года) мы раскидываем лагерь. Колыбай и Ураим собирают скудное топливо, Николай Петрович и Шиянов идут к стекающему со скал ручью промывать шлих. Каплан фотографирует лагерь. Из убитого мною на Терс-Агаре киика мы жарим на шомполах великолепный шашлык. Рёв реки усиливается. Вода прибывает. И к вечеру мы видим редкое зрелище: река прокладывает себе новые русла. Она яростно набрасывается на отмели. У их краёв вода вздымается тёмными мутными валами, размывая гальку и песок. Хороши бы мы были, если бы послушались Колыбая! Мы лежим в спальных мешках. В 200 метрах от нас на противоположном берегу Сельдары встают отвесные утёсы Шильбе. Пласты пород причудливо изогнуты. Сдвиги и землетрясения нарушили их параллельное залегание, поставили их на дыбы, перемешали в невообразимом беспорядке. Тёмные породы прорезаны светлыми кварцевыми жилами. Кварц образует сложные узоры на теле скал — письмена, по которым геолог легко расшифрует бурную юность нашей планеты. Холодно. Ветер гонит вверх по реке тучи белой пыли. Каплан лежит рядом со мною. Во время переправы он держал себя очень мужественно и не выказывал страха, хотя единственный из всей нашей группы не умеет плавать. Сейчас он полон пережитых впечатлений. — Когда я уезжал, — произносит он задумчиво, — жена мне говорила: «Будешь на Памире — не лазай по горам». А вот рек-то она не предусмотрела! Я пишу дневник. Колыбай и Ураим садятся против меня на корточки и смотрят. Их лица принимают все более удивлённое выражение. Они никак не могут понять, как может человек так долго писать. Наконец Колыбай не выдерживает молчания. …. — Твоя кибитка где стоит? — спрашивает он. — В Москве. — В Москву из Ташкента далеко ехать? Целый день? — Четыре дня на машине. Колыбай и Ураим изумлены. И по непонятным мне ассоциациям Колыбай вынимает из кармана удостоверение, из которого видно, что он — старший вьючник 37-го отряда и имеет право носить винтовку. — Ставь ещё печать, — говорит он, — пусть знают, что я большого начальника через реку перевёл. Большим начальником на Памире называют Горбунова. Вечереет. Лагерь засыпает… Когда мы проснулись утром, рёва реки почти не было слышно. У краёв отмелей обнажилась влажная тёмная галька. Вода значительно спала. Навьючив вещи на верблюдов, мы тронулись в путь. У берега Колыбай долго искал брода. Русла были все же глубоки и течение стремительно. Наконец мы приступили к переправе и, к удивлению, довольно легко перешли все семь русел. Только однажды один из верблюдов начал терять упор и жалобно закричал. Общими усилиями мы вытащили его на берег. Итак, переправа окончена. Мы едем рысью вдоль скал к лагерю, и наши лица расплываются в довольные улыбки. Мы переезжаем ещё одну реку — Малый Танымас. На её берегу под скалами раскинуто несколько палаток. Возле них аккуратными рядами стоят десятки вьючных ящиков. Это — базовый лагерь нашего отряда. Небольшой ручеёк падает с отвеса и образует водоём с чистой прозрачной водой. И, выделяясь свежей зеленью листвы на сером фоне скал, растёт над лагерем развесистая кудрявая берёзка. Маленький человек, с весёлым взглядом синих глаз и затаившейся в задорных уголках рта лукавой усмешкой, встречает нас у палаток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Снега вершин алеют в лучах заходящего солнца, лёгкие, розовые, пронизанные солнечным светом облачка медленно плывут между их зубцами. Незыблемый покой гор охватывает нас. Мы теряем ощущение самих себя. Мы стоим неподвижно, в глубоком молчании. Солнце садится все ниже. Алые отблески покидают вершины и окрашивают небо над ними. Голубые тени вечера ложатся на снега вершин. Горы становятся холодными, суровыми, хмурыми. Левее Мазарских Альп синеют ущелья Саук-Сая, Коинды и Сельдары. Текущие по ним реки тех же наименований образуют своим слиянием Муксу. Саук-Сай берет начало в ледниках южного склона пика Ленина. Сельдара питается ледником Федченко. На языке ледника Федченко расположен первый лагерь нашего 29-го отряда — базовый лагерь. Туда лежит наш путь. Мы начинаем спуск по бесконечным зигзагам тропы. На высоте 3 300 метров , прижавшись к камням, трогательно приютилась маленькая берёзка. Скалы на спуске кое-где выглажены, словно отшлифованы. Это — работа глетчеров. Миллионы лет тому назад все три Ущелья — Саук-Сая, Коинды, Сельдара — и долина Муксу были заполнены ледниками. Следы шлифовки на скалах позволяют судить о громадной мощности этих древних глетчеров. Толщина ледяного пласта превышала километр. Языком называется нижняя часть ледника, обычно покрытая морёной... …… Быстро темнеет. Далеко внизу в сгущающихся сумерках идёт наш караван. На середине спуска Николай Петрович и Шиянов остаются ждать отстающего Каплана. Я иду вперёд, догоняю караван и выбираю место для лагеря возле большой глиняной кибитки, где помещается база 37-го отряда нашей экспе — диции, строящего метеорологическую станцию на леднике Федченко. Установив палатки, я посылаю на перевал одного из трех сопровождающих нас красноармейцев. Через несколько времени приходят отставшие. Оказывается, Каплан, утомлённый долгим переходом, решил спуститься с перевала верхом. По неопытности он не проверил подпруги и вскоре съехал с седлом через голову лошади. С большим трудом ему удалось снова надеть седло. Но конь его, молодой и норовистый Пионер, отказался продолжать спуск. Каплан тащил его изо всех сил за повод, — Пионер, упираясь, продолжал щипать скудную траву. Каплан зашёл Пионеру в тыл и стал нахлёстывать его. Конь начал отчаянно брыкаться. Два часа в полной темноте бился бедный кинооператор с упрямым конём, пока не явилось спасение в образе посланного мною красноармейца. Опытный в конских делах воин быстро укротил строптивца, и все трое бла — гополучно добрались до лагеря. Мы располагаемся на ночлег. Рано утром нас будит бодрый голос Николая Петровича: — Вставайте, мировая жратва готова! Неисчерпаемая энергия у этого человека! Он уже давно встал, приготовил радиостанцию для пробного испытания и успел кроме того нажарить большой казан каурдака. Николай Петрович любит иногда готовить, изобретая при этом самые необыкновенные и сложные комбинации блюд и приправ. Некоторые «варианты» вошли в летопись нашей экспедиции под его именем. Существовало, например, блюдо «беф а-ля Горбунов». Когда оно не удавалось, его называли «блеф а-ля Горбунов». Мы принимаемся за еду. Каурдак явно пересолен. Наши физиономии приобретают лукаво-ироническое выражение. Николай Петрович смущён. — Черт возьми, — говорит он, — очевидно, солили дважды: я и Мельник. Мельник — красноармеец, помогавший Николаю Петровичу в приготовлении каурдака. Алтын-Мазар радует глаз сочной яркозеленой растительностью: рощи берёзы и арчи, густые заросли низкорослой ивы. Среди деревьев разбросаны юрты киргизов и их зимние глиняные дома, называемые кибитками. Население кишлака насчитывает несколько десятков человек. С обрыва Терс-Агара стекает водопад. Он вращает колесо небольшой мельницы и питает арыки, орошающие луга Алтын-Мазара. Восточная часть оазиса поросла густым кустарником. На лугах и в кустарнике пасётся скот — бараны, верблюды, яки, которых на Памире называют кутасами. Очень забавны телята кутасов — лупоглазые, с длинной, стоящей торчком редкой шерстью. Наш лагерь стоит рядом с базой 37-го отряда. Кроме трех палаток, в которых мы живём, мы установили тент. Под ним мы обедаем, работаем, читаем. Перед кибиткой 37-го отряда на большом лугу в деревянном квадрате изгороди — приборы метеорологической станции Среднеазиатского гидрометеорологического института. Наблюдатель Пронин со своим помощником помещается в маленькой комнатке в кибитке. Пронин живёт в Алтын-Мазаре с ноября 1932 года. Он — страстный охотник, за зиму убил 22 киика. Очень доволен своим алтын-мазарским существованием, хочет оставаться ещё на один год. Единственное, что его тяготит, — это полная оторванность от внешнего мира. За все время он не получил ни одного письма. За лугом с метеорологическими приборами — густые заросли кустов и широкое — в километр — галечное ложе Муксу. Река течёт целой паутиной русел и водоворотов. Левый берег упирается в грандиозные отвесные скалы Мазарских Альп. Могучие снежные массивы Музджилги, Сандала и Шильбе, меняющиеся в цвете и оттенках с каждым часом дня, составляют величественный фон отрезанного от мира Алтын-Мазара. На другой день после нашего прихода Шиянов для проверки делает сборку метеорологического самописца, который предстоит установить на вершине пика Сталина. Обнаруживается, что при переходе по Алайской долине утеряны винты, необходимые для закрепления пропеллера. Это — большая неудача. Потеря винтов может задержать восхождение. Посылаем верхового в Лянч, где есть механическая мастерская, чтобы заказать там винты. В Алтын-Мазаре мы живём два дня, поджидая Розова, заведующего транспортом 37-го отряда. Он должен помочь нам своим опытом, своими людьми и лошадьми в очень трудной и опасной переправе через реки Саук-Сай и Сельдару, которые нам предстоит перейти, чтобы добраться до лагеря нашего отряда на языке ледника Федченко, V. Переправа через Саук-Сай и Сельдару. — В базовом лагере. — Работа подготовительной группы. — Гибель Николаева.
Лошадь осторожно входит в реку. Буро-красный поток с оглушительным рёвом несётся по перекатам. Когда смотришь на воду — кажется, что лошадь пятится назад и берега быстро движутся вверх по течению. Кружится голова, и странное искушение — сползти с седла и отдаться на волю волнам — охватывает тебя. Надо смотреть поверх воды на противоположный берег, на серо-зеленую гальку широкой долины, на отвесы обрамляющих её скал с причудливым узором изогнутых пластов породы. Тогда все становится на место: берега перестают двигаться, лошадь медленно идёт наискось по течению через русло, и только стремительный поток буро-красной воды, бурля и волоча по дну большие камни, мчится мимо. Я повторяю заповеди Розова: не вставлять ноги глубоко в стремена, не ослаблять повод, если лошадь потеряет упор и поплывёт — направлять её наискось к берегу, если она начнёт погружаться с головой — прыгать в воду вверх по течению и плыть, держась за стремя или за хвост. Ни в коем случае не расставаться с лошадью, иначе — гибель. Этим летом в Саук-Сае и Сельдаре потонуло четырнадцать человек. Лошадь переходит русло, приближается к берегу, выходит из воды на гальку, встряхивается. Караван идёт дальше. Рёв воды позади нас стихает, но вскоре такой же рёв начинает доноситься спереди. Мы подходим ко второму руслу. Впереди на крепкой кашгарской лошади едет наш проводник, казак Колыбай, уже два года водящий по переправам караваны 37-го отряда. Он ведёт за собою двух вьючных лошадей. За ним на рослом верблюде, гружённом нашими вещами, переправляется киргиз Ураим. В поводу у него второй верблюд. За верблюдами идём мы — Розов, Николай Петрович, Шиянов, Каплан и я. По едва приметным признакам Колыбай находит брод. Он старается вести караван так, чтобы ниже нас по течению была отмель или поворот реки: если вода собьёт лошадь, то течение может выбросить всадника на берег. Одно за другим переходим шесть русел Саук-Сая. Теперь мы едем по широкой плоской долине, отделяющей Саук-Сай от следующей реки — Сельдары. Впереди, в километре от нас, из ущелья выпирает хаотическое нагромождение серых бугров — язык ледника Федченко. Сельдара ещё скрыта галькой долины, но рёв воды приближается. Ещё несколько минут — и перед нами раскрывается мутный коричневый поток. Солнце высоко стоит в небе. Под его палящими лучами усилилось таяние ледников. Река вспухла. С величайшим трудом мы переходим шесть русел. В одном месте моя лошадь тяжело спотыкается, касаясь мордой воды. Резким движением руки я подтягиваю узду и предупреждаю катастрофу. Мы подходим к последнему, седьмому руслу. Колыбай не может найти брод. Розов ходит по берегу и бросает в воду камни, чтобы определить глубину. Потом он садится на лошадь и входит в реку. Вода достигает лошади колен, живота, седла, перехлёстывает через круп. Лошадь теряет упор, начинает плыть. Течение подхватывает её, стремительно несёт к перекатам. Розов правит наискось к противоположному берегу. Лошадь погружается, Розов сползает с седла в воду. Несколько минут отчаянной борьбы за жизнь, борьбы, за которой мы наблюдаем, затаив дыхание, — и человек на берегу. В полсотне метров ниже выходит на берег и лошадь. Ясно, что наш караван не сможет перейти последнее русло, Надо вернуться, ночевать на берегу и завтра рано утром повторить попытку переправы. Но вода быстро прибавляется, и Колыбай отказывается вести нас назад. Ом предлагает ночевать здесь же, на отмели между руслами. Мы не соглашаемся. Сейчас только полдень. Ещё семь или восемь часов будет прибывать вода. И если она зальёт отмель — нам не будет спасения. Мы указываем Колыбаю на влажный песок, на лужи, оставшиеся в углублениях, и настаиваем на возвращении, С большим трудом и опасностью мы переправляемся назад. Под отвесными скалами Таллей Шпице (название дано немецкими участниками советско — германской экспедиции 1928 года) мы раскидываем лагерь. Колыбай и Ураим собирают скудное топливо, Николай Петрович и Шиянов идут к стекающему со скал ручью промывать шлих. Каплан фотографирует лагерь. Из убитого мною на Терс-Агаре киика мы жарим на шомполах великолепный шашлык. Рёв реки усиливается. Вода прибывает. И к вечеру мы видим редкое зрелище: река прокладывает себе новые русла. Она яростно набрасывается на отмели. У их краёв вода вздымается тёмными мутными валами, размывая гальку и песок. Хороши бы мы были, если бы послушались Колыбая! Мы лежим в спальных мешках. В 200 метрах от нас на противоположном берегу Сельдары встают отвесные утёсы Шильбе. Пласты пород причудливо изогнуты. Сдвиги и землетрясения нарушили их параллельное залегание, поставили их на дыбы, перемешали в невообразимом беспорядке. Тёмные породы прорезаны светлыми кварцевыми жилами. Кварц образует сложные узоры на теле скал — письмена, по которым геолог легко расшифрует бурную юность нашей планеты. Холодно. Ветер гонит вверх по реке тучи белой пыли. Каплан лежит рядом со мною. Во время переправы он держал себя очень мужественно и не выказывал страха, хотя единственный из всей нашей группы не умеет плавать. Сейчас он полон пережитых впечатлений. — Когда я уезжал, — произносит он задумчиво, — жена мне говорила: «Будешь на Памире — не лазай по горам». А вот рек-то она не предусмотрела! Я пишу дневник. Колыбай и Ураим садятся против меня на корточки и смотрят. Их лица принимают все более удивлённое выражение. Они никак не могут понять, как может человек так долго писать. Наконец Колыбай не выдерживает молчания. …. — Твоя кибитка где стоит? — спрашивает он. — В Москве. — В Москву из Ташкента далеко ехать? Целый день? — Четыре дня на машине. Колыбай и Ураим изумлены. И по непонятным мне ассоциациям Колыбай вынимает из кармана удостоверение, из которого видно, что он — старший вьючник 37-го отряда и имеет право носить винтовку. — Ставь ещё печать, — говорит он, — пусть знают, что я большого начальника через реку перевёл. Большим начальником на Памире называют Горбунова. Вечереет. Лагерь засыпает… Когда мы проснулись утром, рёва реки почти не было слышно. У краёв отмелей обнажилась влажная тёмная галька. Вода значительно спала. Навьючив вещи на верблюдов, мы тронулись в путь. У берега Колыбай долго искал брода. Русла были все же глубоки и течение стремительно. Наконец мы приступили к переправе и, к удивлению, довольно легко перешли все семь русел. Только однажды один из верблюдов начал терять упор и жалобно закричал. Общими усилиями мы вытащили его на берег. Итак, переправа окончена. Мы едем рысью вдоль скал к лагерю, и наши лица расплываются в довольные улыбки. Мы переезжаем ещё одну реку — Малый Танымас. На её берегу под скалами раскинуто несколько палаток. Возле них аккуратными рядами стоят десятки вьючных ящиков. Это — базовый лагерь нашего отряда. Небольшой ручеёк падает с отвеса и образует водоём с чистой прозрачной водой. И, выделяясь свежей зеленью листвы на сером фоне скал, растёт над лагерем развесистая кудрявая берёзка. Маленький человек, с весёлым взглядом синих глаз и затаившейся в задорных уголках рта лукавой усмешкой, встречает нас у палаток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18