В уютной комнате комсостава — чисто накрытый стол. Катюша, жена Синюкова, угощает колбасой из архаров — горных козлов. Эта колбаса — приготовления собственной колбасной мастерской — гордость пограничной заставы. Из Бордобы мы должны идти походом по Алайской долине в Алтын-Мазар. Но из Ленинграда не прибыл ещё альпинист Шиянов с метеорологическим самописцем, который будет установлен на пике Сталина. В нашем распоряжении несколько дней. Мы прощаемся с гостеприимными бордобинцами и едем дальше, на Памир, к Кара-Кулю и в Мургаб. За заставой дорога пересекает бурную речку и входит в горы. Начинается крутой подъем по узкому ущелью. Стрелка анероида медленно скользит по шкале: 3500 метров — 3700 метров — 3 900 метров. Автомобиль хрипит и задыхается. Сеня Тюряев, наш шофёр, вылезает у каждого ручья из машины, набирает воду и доливает радиатор. Мы пользуемся этими остановками, тоже вылезаем и делаем снимки. Наши движения становятся все медленнее и медленнее. Высота даёт себя знать. Воздуха не хватает. Малейшее усилие вызывает одышку. И когда стрелка анероида переваливает за 4 тысячи метров, мы начинаем двигаться, как в замедленной съёмке в кино. Пейзаж по обе стороны дороги неправдоподобен. Обнажённые каменистые горы поражают яркой расцветкой скал — бурой, красной, зеленой. Такой же окраски и реки, несущие частицы размытых пород. Справа от дороги ярко — зелёная малахитовая река сливается с красной. Зелёный цвет побеждает. Красный поток на месте слияния точно обрезан ножом. Не меняя окраски, зелёная река продолжает своё течение. Крутыми серпантинами дорога ползёт на перевал Кызыл-Арт. По краям дороги — скелеты верблюдов, павших в борьбе с высотой и непосильным грузом. Тарахтит мотор, воют шестерни. 4100 метров , 4200 метров , 4300 метров. Мы — на перевале. Он отмечен могильным холмом. На холме — черепа архаров с большими загнутыми рогами, к ним привязаны ленточки, тряпки и хвосты яков. По обе стороны дороги — крутые отвесы голых скал. С трудом переводя дыхание, мы выходим из машины. В висках стучит, череп сжат железными тисками. В расселинах камней растут жёсткие цветы — ярко-жёлтые, голубые, синие, с пряным, тяжёлым ароматом. Перевал Кызыл-Арт — граница Киргизии и Таджикистана — один из двух перевалов в Заалайском хребте, ведущих из Алайской долины на Памир. Мы стоим у северного рубежа этого величайшего нагорья, этой «крыши мира», охваченной квадратом снеговых хребтов — Заалайским с севера. Академии наук — с запада, Гиндукушем — с юга, Кашгарскими горами — с востока. В самом сердце Евразия лежит Памир, словно голова гигантского спрута, от которого во все стороны щупальцами разбегаются горные цепи. Хребет Каракорум соединяет его с горами: Тибета, с Гималаями и горами Индокитая, Алайский хребет — с системой Тянь — Шаня; Кунь-Лунь тянется от него на восток, цепь Гиндукуша отходит к юго — западу в Афганистан. Все грандиозно в этом грандиозном горном узле. Нагорье Памира лежит на высоте 4 тысяч метров и только в южной своей части спускается до 2500 метров. Самая высокая вершина Памира Музтаг-Ата, расположенная на китайской территории, имеет 7 750 метров , сбросы — продукты: разрушения — западной части Памирского нагорья образуют в Дарвазе пласт толщиной в 5 километров. В ледниках Памира берут начало реки, текущие в Китай и в собственно Таджикистан. Сары Кольский хребет, идущий с севера на юг, образует водораздельную ось Памирского нагорья. Маркан-Су и Гез текут к востоку, сливаясь на китайской территории и образуя Кашгар-Дарью. Голубая лента Вахан-Дарьи окаймляет Памир с юга. Вахан — Дарья даёт начало величайшей водной артерии Средней Азии — Аму-Дарье, называемой в верхнем своём течении Пянджем. Вахан-Дарья получает это название после впадения в неё реки Памир. Ниже Памира Пяндж принимает в себя стекающиеся с западных склонов южного Памира Гарма-Чешму, Гунт и Бартанг. Из северо-западного угла Памирского нагорья вытекает образованная слиянием Сельдары, Коинды и Саук-Сая Муксу. Сливаясь с Кызыл-Су, она образует Сурхоб, который, после слияния с Хингоу, получает название Вахш. Вахт пересекает весь Таджикистан с северо-востока на юго-запад и впадает в Пяндж вблизи границы Узбекистана. Теории о древнем происхождении Памирского нагорья опровергнуты исследованиями последних лет. Памир молод. Совсем недавно — геологически недавно, всего несколько миллионов лет тому назад, — вздыбили космические судороги земную кору складками памирских хребтов. Памир встал со дна моря, простиравшегося от Каспия до границ Монгольской пустыни. Новая смена геологических эпох. Гигантские ледники сплошной шапкой накрыли Памирское нагорье. Затем произошло потепление, ледники отступили и сохранились лишь на больших высотах, на уровне около 4 с четвертью тысяч метров. Суровый пейзаж Восточного Памира до сих пор несёт на себе печать ледникового периода. Широкие корытообразные долины, «троги», ложа бывших ледников, с плоским дном и почти отвесными склонами прорезают здесь Памирское плоскогорье в разных направлениях. Крутые края этих долин гладко отполированы льдом древних глетчеров. В юго-западной части Памира горные потоки изгрызли этот ледниковый ландшафт, изрезали широкие ледниковые долины, пропилили в них глубокие каньоны, в которых реки бушуют перекатами и водоворотами. Северо-западный Памир, район хребта Академии наук и пика Сталина, и сейчас ещё представляет собой область огромного оледенения, запоздалый пережиток ледниковой эпохи. Памир исключительно интересен для геолога. В этом «показательном» горном узле он может найти разрешение самых общих, теоретических проблем своей науки. Но не только для геолога интересен Памир; его окаймлённый снежными хребтами квадрат врезается клином в территорию Китая и Афганистана. Узкий афганский коридор и хребет Гиндукуша отделяют его от Индии. Памир — наш форпост в Средней Азии, вокруг него скрещиваются враждебные нам полити — ческие влияния. Уже давно столкнулись здесь в своём стремительном беге на восток царская Россия и Англия, видевшая в завоевании русскими Памира угрозу северным подступам к Индии. Ещё в 1872 — 1873 годах состоялось соглашение, по которому сфера русского влияния распространялась на правый берег Пянджа, а сфера английского — на афганские владения на левом его берегу. При этом за исток Пянджа была ошибочно принята река Памир, а не Вахан-Дарья. Таким образом к Афганистану отошла большая область, часть Вахана, расположенная между этими двумя реками. Англия обязалась удерживать афганцев от вторжений на территорию, расположенную по правому берегу Пянджа. Однако соглашение не прекратило борьбы. Она продолжалась в скрытой форме. Началась своеобразная кадриль английских и русских экспедиций на Памир. Затем англичане «не сумели» сдержать рвущихся в бой афганцев и китайцев, которые заняли часть Южного Памира, создавая буфер между русскими владениями и Индией. Матёрой английский контрразведчик полковник Янгхезбенд появился в 1890 году на Памире, намереваясь закрепить создавшееся положение. Царское правительство ответило трехлетней экспедицией полковника Ионова, прошедшего весь Памир до северных перевалов Гиндукуша и уничтожившего афганский отряд у озера Яшиль-Куль. Экспедиция закончилась постройкой поста Памирского (Мургаб), где остался казачий гарнизон. Для точного определения русско-афганской границы была создана англо — русская комиссия. И царский генерал Швейковский снова согласился на проведение границы по реке Памир, а не по Вахан-Дарье. После революции гражданская война на Памире продолжалась несколько лет. Контрреволюционные силы пользовались деньгами и оружием из-за рубежа. Красная армия одержала окончательную победу в 1921 году. С перевала Кызыл-Арт дорога идёт по склону горы. Долина Маркан-Су — «Долина смерти» — раскрывается перед нами страшной каменистой пустыней, словно высохшее русло необъятно-широкой реки. Голые, зализанные давно исчезнувшими глетчерами красно-бурые склоны гор окаймляют её. Щебень долины отливает бурыми и зеленоватыми тонами. Расцветкой она напоминает распластанную кожу гигантского удава. Вдали видны полуразвалившиеся стены, здания пограничной заставы. Погранзаставу на Маркан-Су пришлось сиять — слишком трудно было доставлять фураж. Долина ведёт в Китай. Наши три машины, спускаясь в Маркан-Су, соблюдают боевую дистанцию. Пронзительный западный ветер, поднимая пыль, метёт по до" лине. Если он усилится и перейдёт в ураган, — мелкий щебень закружится в вихревой пляске. Каменные смерчи, пойдут по долине узкими конусами, грозя гибелью караванам и автомобилям. По Маркан-Су мы едем быстро — километров восемьдесят в час. Всем хочется скорее миновать это проклятое место. Вдали столбом крутится смерч. «Долина смерти» остаётся позади. Мы поднимаемся на маленький перевал. Перед нами в огромной пустынной котловине — темно-синяя ширь Кара-Куля. Скалистый полуостров вдаётся в большое озеро, разрезая его на две части. Грандиозный массив Курумды поднимает свою двуглавую вершину на высоту 6500 метров. В километре от озера — белое квадратное здание пограничной заставы. Мешки ячменя сложены бруствером перед входом и на углах стен. По стене ходит часовой. Перед погранзаставой — стоянка автомобилей. Несколько машин Памирстроя и Совсинь-торга отдыхают после трудного пути. На снежных вершинах загораются алые отсветы заходящего солнца. Я с трудом выхожу из автомобиля. Меня мучает приступ горной болезни. Жестокая головная боль, озноб, страшная слабость. Пульс 140. Я лежу на земле, укрытый кошмой, пока ставят палатки. Потом, не раздеваясь, забираюсь в спальный мешок. С трогательной заботливостью опытной няни ухаживает за мной завхоз нашей ошской базы. Он укутывает меня полушубком, даёт воды. В полузабытьи слышу я, как разводят костры, готовят пищу. Затем лагерь стихает. В соседней палатке идёт производственное совещание. Горбунов, Марковский и начальники отдельных партий обсуждают детали предстоящей работы. С трудом вылезаю из мешка и выползаю из палатки. Несмотря на болезнь, я заворожён изумительным зрелищем. В утреннем солнце золотятся снежные вершины гор, обступивших со всех сторон котловину, и синеет озеро Кара-Куль, таинственный Кара-Куль — обетованная земля Свена Гедина. Меня сажают в машину. Шофёр включает скорость. Он тоже болен. Его треплет малярия и от высоты болит голова. Мы быстро минуем Маркан-Су, взбираемся на Кызыл-Арт и начинаем спуск по серпантинам. Шофёр гонит машину. Она прыгает на ухабах, рессоры прогибаются, кузов тяжело оседает. При такой езде автомобиля хватит ненадолго. Бордоба… Я слезаю с машины и с трудом иду к казарме. Я захожу в комнату Ивченко, начальника заставы. Его нет дома, жена его недовольно смотрит на незнакомого путника. Но мне безразлично, желанный ли я гость или нет. Я а изнеможении валюсь на постель и засыпаю мёртвым сном… IV. Жизнь в Бордобе. — Отряд Григорьева. — Возвращение Горбунова. — Приезд Шиянова и Каплана. — Караваном по Алайской долине и Терс-Агарскому ущелью. — Охота на кииков. — Мазарские Альпы. — Алтын-Мазар.
Я живу в Бордобе, ожидая возвращения Горбунова из Мургаба. Моя палатка стоит возле лагеря одного из, отрядов нашей экспедиции. Григорьев, прораб отряда, студент Ленинградского вуза, каждое утро уезжает с одним из рабочих в очередной геологический маршрут. Он делает съёмку южных склонов Заалайского хребта к востоку от Бордобы. Я частенько заглядываю на заставу и беседую с бойцами. Командир Чёрный, пышащий здоровьем, крепкий, загорелый, белозубый донбассовский забойщик, рассказывает о своей жизни, о работе в шахтах и у раскалённых печей в «горячем» цехе металлургического завода. — Тяжёлая работа, — говорю я, — Тяжёлая, — соглашается Чёрный. — Да на лёгкой я почитай что отродясь не бывал. И он улыбается — ослепительно и добродушно. Через три дня приезжает из Одна начальник заставы Ивченко. Ивченко — украинец, у него крепкий круглый череп, умные лукавые глаза. В его причудливо изогнутых губах таится весёлая усмешка. Он работает на Памире с 1926 года и прекрасно знает местные условия. О чем бы он ни говорил — о своём детстве, о том, как он работал батраком у немки — колонистки, об охоте на кииков и архаров, о борьбе с басмаческими шайками, — рассказ его всегда сочен, красочен и щедро приправлен забористым украин — ским юмором. Ивченко — хороший хозяин. Он умело использует местные ресурсы. Прекрасно, по промысловому, поставлена у него охота на архаров, кииков, сурков. Его колбасная мастерская пользуется всепамирской славой. Из Алтын-Мазара приходит присланный за нами Гетье караван — три верблюда и одна вьючная лошадь. Караван привёл узбек Елдаш, рабочий нашего отряда. С ним пришли два караванщика-киргиза. Елдаш — красивый парень, похожий на турка, с большими чёрными глазами на выкате и великолепными усами. Один из киргизов — пожилой, тихий человек, другой — молодой, весёлый и озорной. Ивченко он не нравится. По его мнению, он раньше «ходил в басмачах». С Памира возвращается Н.П. Горбунов. Благодушно улыбаясь, он вылезает из машины. Его нос, опалённый солнцем и ветром, ярко багровеет. Из-за пазухи торчат головы трех жалобно пищащих гусенят, пойманных на озере Ранг-Куле. С увлечением рассказывает о том, как он ловил их, гоняясь за ними на складной резиновой лодке. Это редкие у нас индийские гуси. Они предназначены для Московского зоопарка. Вместе с Николаем Петровичем приезжает Марковский. Весёлые голубые глазки блестят на его сожжённом, облупившемся лице. Марковский уже не первый год в Средней Азии. Не одну тысячу километров сделал он верхом по горным перевалам и долинам Таджикистана, не один десяток ледников исходил в тяжёлых башмаках альпиниста. Отряд Григорьева подчинён Марковскому. Марковский чувствует себя в Бордобе на положении гостеприимного хозяина. Он неизменно любезен я внимателен, хотя в душе мало нас уважает. Человечество делится для Марковского на две несколько неравные части: на геологов и негеологов. Смысл существования негеологов для него не совсем ясен. Ведутся нескончаемые разговоры на геологические темы. Для непосвящённых в великую науку о строении земной коры эти раз. говоры непонятны: палеозой, мезозой, интрузии, магма, пегматитовые жилы… 19 июля приезжает, наконец, Шиянов с радиостанцией. Широкоплечий, с почти классической фигурой атлета, с быстрыми, лёгкими движениями, он в несколько минут устанавливает свой «шустёр» (маленькая палатка для высокогорных походов), раскладывает вещи, раздевается, умывается и сразу же как-то очень складно и хорошо входит в жизнь нашего лагеря. На следующий день Шиянов на небольшом холме над нашими палатками производит испытание радиостанции. Радиостанция имеет крупные недостатки. Термограф (указатель температуры) не действует, прибор не приспособлен Для перевозки караваном, не разбирается удобно на несколько частей. На большой высоте его очень трудно будет нести. Николай Петрович в широчайшем альпийском костюме сидит на земле, сложив ноги по-турецки, и разбирает детали радиостанции. Шиянов забивает в землю штыри для растяжек. На холм поднимается молодой человек в пальто и кепи. — Позвольте представиться, — говорит он. — Моя фамилия Каплан. Я кинооператор ленинградской фабрики «Россфильм» и иду с вами на пик Сталина. Наши физиономии невольно расплываются в улыбки, которые мы стараемся выдать за улыбки приветственные. Этот юноша меньше всего похож на опытного альпиниста. — А как у вас со снаряжением? — спрашиваем мы. — Все в порядке. В Оше получил полушубок и башмаки. — А палатка, спальный мешок, ледоруб, кошки, тёплое бельё, наконец хотя бы свитер? — Свитер? Хм… Свитер… Это егеровская фуфайка? Есть, как же, есть. Улыбки переходят в хохот. Шиянов в восторге делает заднее сальто. Каплан невозмутимо ждёт дальнейшего развития событий. Оказывается, что у него всего 300 метров плёнки. Вместо того чтобы создать захватывающий документальный фильм о восхождении на пик Сталина, Ленинградская фабрика решила делать в Хороге сюжетный памирский фильм, и для него Каплан должен был заснять на пике Сталина два эпизода. Однако лучше 300 метров , чем ничего. Мы коллективно снабжаем Каплана всем необходимым для похода. Он поедет с нами. Итак, бордобинское сиденье окончено. Наш отряд в сборе. Мы собираемся в поход по Алайской долине, к Алтын-Мазару и к леднику Федченко. Но не так-то просто тронуться в путь. Возле палаток сложен наш груз — вьючные ящики и вьючные сумы, распухшие до крайних пределов рюкзаки, спальные мешки, ящики с продовольствием, метеорологический самописец, киноаппарат, тренога, казаны, чайники, сковороды, полушубки. Мы выдёргиваем стойки из палаток, и наши уютные двухместные домики мягко ложатся на землю складками брезента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Я живу в Бордобе, ожидая возвращения Горбунова из Мургаба. Моя палатка стоит возле лагеря одного из, отрядов нашей экспедиции. Григорьев, прораб отряда, студент Ленинградского вуза, каждое утро уезжает с одним из рабочих в очередной геологический маршрут. Он делает съёмку южных склонов Заалайского хребта к востоку от Бордобы. Я частенько заглядываю на заставу и беседую с бойцами. Командир Чёрный, пышащий здоровьем, крепкий, загорелый, белозубый донбассовский забойщик, рассказывает о своей жизни, о работе в шахтах и у раскалённых печей в «горячем» цехе металлургического завода. — Тяжёлая работа, — говорю я, — Тяжёлая, — соглашается Чёрный. — Да на лёгкой я почитай что отродясь не бывал. И он улыбается — ослепительно и добродушно. Через три дня приезжает из Одна начальник заставы Ивченко. Ивченко — украинец, у него крепкий круглый череп, умные лукавые глаза. В его причудливо изогнутых губах таится весёлая усмешка. Он работает на Памире с 1926 года и прекрасно знает местные условия. О чем бы он ни говорил — о своём детстве, о том, как он работал батраком у немки — колонистки, об охоте на кииков и архаров, о борьбе с басмаческими шайками, — рассказ его всегда сочен, красочен и щедро приправлен забористым украин — ским юмором. Ивченко — хороший хозяин. Он умело использует местные ресурсы. Прекрасно, по промысловому, поставлена у него охота на архаров, кииков, сурков. Его колбасная мастерская пользуется всепамирской славой. Из Алтын-Мазара приходит присланный за нами Гетье караван — три верблюда и одна вьючная лошадь. Караван привёл узбек Елдаш, рабочий нашего отряда. С ним пришли два караванщика-киргиза. Елдаш — красивый парень, похожий на турка, с большими чёрными глазами на выкате и великолепными усами. Один из киргизов — пожилой, тихий человек, другой — молодой, весёлый и озорной. Ивченко он не нравится. По его мнению, он раньше «ходил в басмачах». С Памира возвращается Н.П. Горбунов. Благодушно улыбаясь, он вылезает из машины. Его нос, опалённый солнцем и ветром, ярко багровеет. Из-за пазухи торчат головы трех жалобно пищащих гусенят, пойманных на озере Ранг-Куле. С увлечением рассказывает о том, как он ловил их, гоняясь за ними на складной резиновой лодке. Это редкие у нас индийские гуси. Они предназначены для Московского зоопарка. Вместе с Николаем Петровичем приезжает Марковский. Весёлые голубые глазки блестят на его сожжённом, облупившемся лице. Марковский уже не первый год в Средней Азии. Не одну тысячу километров сделал он верхом по горным перевалам и долинам Таджикистана, не один десяток ледников исходил в тяжёлых башмаках альпиниста. Отряд Григорьева подчинён Марковскому. Марковский чувствует себя в Бордобе на положении гостеприимного хозяина. Он неизменно любезен я внимателен, хотя в душе мало нас уважает. Человечество делится для Марковского на две несколько неравные части: на геологов и негеологов. Смысл существования негеологов для него не совсем ясен. Ведутся нескончаемые разговоры на геологические темы. Для непосвящённых в великую науку о строении земной коры эти раз. говоры непонятны: палеозой, мезозой, интрузии, магма, пегматитовые жилы… 19 июля приезжает, наконец, Шиянов с радиостанцией. Широкоплечий, с почти классической фигурой атлета, с быстрыми, лёгкими движениями, он в несколько минут устанавливает свой «шустёр» (маленькая палатка для высокогорных походов), раскладывает вещи, раздевается, умывается и сразу же как-то очень складно и хорошо входит в жизнь нашего лагеря. На следующий день Шиянов на небольшом холме над нашими палатками производит испытание радиостанции. Радиостанция имеет крупные недостатки. Термограф (указатель температуры) не действует, прибор не приспособлен Для перевозки караваном, не разбирается удобно на несколько частей. На большой высоте его очень трудно будет нести. Николай Петрович в широчайшем альпийском костюме сидит на земле, сложив ноги по-турецки, и разбирает детали радиостанции. Шиянов забивает в землю штыри для растяжек. На холм поднимается молодой человек в пальто и кепи. — Позвольте представиться, — говорит он. — Моя фамилия Каплан. Я кинооператор ленинградской фабрики «Россфильм» и иду с вами на пик Сталина. Наши физиономии невольно расплываются в улыбки, которые мы стараемся выдать за улыбки приветственные. Этот юноша меньше всего похож на опытного альпиниста. — А как у вас со снаряжением? — спрашиваем мы. — Все в порядке. В Оше получил полушубок и башмаки. — А палатка, спальный мешок, ледоруб, кошки, тёплое бельё, наконец хотя бы свитер? — Свитер? Хм… Свитер… Это егеровская фуфайка? Есть, как же, есть. Улыбки переходят в хохот. Шиянов в восторге делает заднее сальто. Каплан невозмутимо ждёт дальнейшего развития событий. Оказывается, что у него всего 300 метров плёнки. Вместо того чтобы создать захватывающий документальный фильм о восхождении на пик Сталина, Ленинградская фабрика решила делать в Хороге сюжетный памирский фильм, и для него Каплан должен был заснять на пике Сталина два эпизода. Однако лучше 300 метров , чем ничего. Мы коллективно снабжаем Каплана всем необходимым для похода. Он поедет с нами. Итак, бордобинское сиденье окончено. Наш отряд в сборе. Мы собираемся в поход по Алайской долине, к Алтын-Мазару и к леднику Федченко. Но не так-то просто тронуться в путь. Возле палаток сложен наш груз — вьючные ящики и вьючные сумы, распухшие до крайних пределов рюкзаки, спальные мешки, ящики с продовольствием, метеорологический самописец, киноаппарат, тренога, казаны, чайники, сковороды, полушубки. Мы выдёргиваем стойки из палаток, и наши уютные двухместные домики мягко ложатся на землю складками брезента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18