Хорошо, что благодаря исключительно низкой влажности воздуха здесь все сохнет прямо на глазах. Повесишь на ветру мокрую рубашку, потом рядом куртку — а рубашка уже сухая, можно снимать. Проведя неделю среди загадочно уходящих вдаль скалистых гор-останцев, мы поспешили обратно в Душанбе. Высокогорные бабочки летают в течение очень коротокого времени, а многие виды — раз в два года, поэтому в подобных экспедициях всегда каждый день на счету. Два дня гонки по Памирскому тракту, и мы с холодного нагорья попадаем в знойный зеленый город с фонтанами, мороженым, роскошными книжными магазинами и, конечно, базаром! Клубника, черешня, абрикосы уже отошли, но зато на базаре высились дынные горы, персиковые хребты, яблочные кряжи, миндальные холмы и помидорные плато. Знаете ли вы помидоры «бычье сердце», величиной с голову ребенка? А «инжирные персики», такой формы, чтобы удобнее было откусывать? А дыни «кельмес-керчи», что в переводе с бактрийского означает «умри, но попробуй»? А теплые душанбинские вечера, когда лежишь на кровати перед телевизором после прохладного душа, читая Киплинга, чинары шумят за окном, а на столе высится натюрморт в стиле Рабле, увенчанный розовой долькой дыни по копейке за кило? О, города Средней Азии! Но прошло пять дней, и город все же стал нам потихоньку надоедать. Нет, дыни, конечно, надоесть не могут, но автомобильный дым под окнами стал как-то заметнее, и при мысли о горах уже не сводило судорогой мышцы ног. А вертолет все никак не удавалось организовать, несмотря на героические усилия нашего босса. Он уже много сезонов провел в этих психологически сложных краях, восточную специфику знал не хуже Киплинга. Однако есть одна вещь, которую не только приезжий ученый, но даже самый знатный партбай не может себе позволить. Здесь нельзя спешить. А нам приходилось спешить, ведь «объект» ждать не будет — еще несколько дней, и незачем лезть в горы. За пять лет до описываемых событий Виктор, третий член нашей экспедиции, участвовал в поисках «снежного человека». К сожалению, поиски имели мало шансов на успех — ведь снежного человека не существует. Но Виктору неожиданно повезло. Вместо грязного волосатого гоминоида с гнусной рожей и свинскими манерами он поймал большую красивую бабочку, вдобавок неизвестную науке. Что ни говори, одно из приятных свойств природы — любовь к сюрпризам. Увы, описать новую находку по одному экземпляру нельзя, да и биологию ее желательно было выяснить хотя бы в общих чертах. Пришлось ехать на то же место в следующий сезон. Но бабочек не было. Стало ясно, что из-за короткого горного лета они проходят стадии гусеницы и куколки в течение двух лет и появляются только через год. Но на третье лето из-за плохой погоды в местах предполагаемого лђта до осени лежал снег. Бабочек, видимо, было очень мало и держались они в неприступных скалах. Во всяком случае, отважные исследователи не видели ни одной. На четвертое лето — тоже. Пятый год был последней надеждой. А вертолета все нет… Мы уже готовились идти пешком, что заняло бы еще пять-шесть драгоценных дней, но тут все же повезло. В четыре утра мы стоим на аэродроме, волнуясь, как отличники перед экзаменом. Если вдуматься, никто никуда не обязан нас везти. Рейс почему-то оплачивает НИИ Этнографии. По документам «борт» летит совсем не туда. Впрочем, в этих краях с помощью знакомств можно провернуть любую авантюру. Как говорил Киплинг: Там, к востоку от Суэца, злу с добром цена одна, Божьих заповедей нету, и кто жаждет — пьет до дна… И вот мы плывем над скалами Анзобского перевала, над загадочной Ягнобской долиной, где живет маленький народ, говорящий на древнем языке Согдианы, над Кухи-Маликом, где тысячи лет горят под землей угольные пласты. Прошла внизу голубая пиала озера Искандеркуль, вот уже рядом причудливые глыбы Фанских гор — но тут вертолет круто разворачивается, сбрасывает высоту, и мы садимся на заросшем картошкой аэродроме кишлака Айни, смертельно напугав пасущихся там коров. Мы с тревогой смотрим друг на друга. Кажется, уже почти прилетели — и вдруг разворот. Дверь открылась, и в машину внесли замотанного окровавлеными бинтами человека с выбитыми зубами и в простреленном мелкими дырочками пиджаке. Неужели опять конфликт? Но оказалось, что это геолог, у которого в руках взорвался динамитный патрон. Мы вернулись в Душанбе и два часа ждали приезда «Скорой помощи», по очереди бегая за газировкой для раненого. Наконец беднягу увезли в больницу, снова полет — и мы в верховьях одной из речек Гиссарского хребта. День за днем мы прочесывали ледники и осыпи в истоках реки, подолгу стояли на маленьких травянистых лужайках среди снега, переворачивали тонны камней в поисках гусениц. Вокруг летало множество живых существ, но только не тех. Горные индейки-улары паслись среди щебня, скалистые голуби с диким свистом проносились над склоном в долину. Индийские орланы, прилетевшие на сухой сезон из Северной Индии, кружились над нами, высматривая что-нибудь мясное. Когда облака закрывали солнце, мы отдыхали, прячась от ветра за камнями, и тогда орланы и грифы начинали ненавязчиво пролетать мимо, поглядывая на нас. Подманить их ближе не удавалось — по малейшему движению век грифы за несколько десятков метров определяли, что ты еще живой. С этими птичками у меня однажды приключился забавный случай. Дело было в туркменском поселке Кушка, который широко известен у орнитологов страны благодаря огромной свалке местного мясокомбината, привлекавшей сотни грифов, орлов, бородачей и других любителей падали. Мне очень хотелось сфотографировать некоторых из них, и как-то утром я, приехав на свалку в машине с потрохами, спрятался в большой куче лошадиных, верблюжьих и бараньих внутренностей. Солнце поднималось все выше, от нагретой земли стали струиться к небу потоки теплого воздуха, и вот из-за холмов появились силуэты планирующих птиц. Первый десяток грифов расселся по кучам мусора. Я сидел неподвижно, окруженный тучами мух. Птицы прибывали и все ближе подходили ко мне. Вот уже можно снимать… но тут откуда-то возникли два оборванных типа с большими мешками и стали рыться в отбросах, подбирая тряпки и ржавые железки. Тяжело хлопая огромными крыльями, взлетели осторожные орлы, а за ними вся компания снялась и начала кругами подниматься в воздух. Я вылез из кучи и, скрежеща зубами, пошел прямо на помоечных старателей. Дико поглядев на мою увешанную кишками фигуру, они бросили мешки и с воплями умчались по дороге в поселок. Охота была испорчена… Дни шли, и мы уже знали в лицо всех жителей долины — пастухов, сурков, веселых птичек-горихвосток. Кончались продукты и бензин для примуса, таяли запасы подкожного жира, съедаемые ежедневными подъемами к ледникам. Но вот однажды Виктор сильно задержался наверху. Через несколько минут солнце должно было уйти из долины. Мы вооружились бельевой веревкой (другой, к нашему стыду, не было) и приготовились идти на «спасалку», но, едва отойдя от палатки, увидели радостно прыгающего по камням Виктора. В руке он держал огромную мохнатую бабочку с красными, синими и черными пятнами на белых крыльях. Назавтра их было уже довольно много. Словно стрижи, носились они над скалами и синим ледниковым озерком с плавающими по нему льдинками-айсбергами. Это была победа. Конечно, неизвестная науке бабочка — не законы Менделя и не реликтовый гоминоид. Но найти что-то новое всегда приятно, особенно такое красивое. На прощание сосед-пастух зарезал барана. Мы жевали ароматный шашлык, рассказывали Саиду о личной жизни европейцев, а он нам — о нравах таджиков. Обе стороны получили интереснейшую, порой совершенно неожиданную информацию. Институт Этнографии мог нами гордиться. Потрескивал костер, луна заливала магниевым светом ледяные поля, и где-то там, забившись в трещины скал, дожидались рассвета бабочки… А утром — вниз, через арчовые леса, потом сквозь роскошные заросли грецкого ореха, алычи и дикой яблони Сиверса, похожей по вкусу на сорт «белый налив». Мы шли по скрипучим оврингам — навесным тропам из прутьев, укрепленных в трещинах скалы. Мы переходили энергичные горные реки, держа на голове рюкзаки, догруженные камнями для веса — чтоб не смыло. И где-то там, в конце этой экзотики, нас ждал базар… В первом же поселке мы увидели вездеход. Его хозяин радостно объявил, что у него сегодня день рождения и по такому случаю он выполняет любые желания. Он отвез нас и нескольких туристов до самого Душанбе, подбросил их домой, а нас в гостиницу, и все это, конечно, бесплатно. Восход солнца я встретил в автобусе, катившем на юг по пыльным холмам Вахшской долины. Экспедиция кончилась, и я перешел в режим «свободного поиска». Первой точкой на маршруте был заповедник «Тигровая балка». Из управления заповедника открывался вид на широченную пойму реки Вахш, заросшую тополем-турангой, серебристым лохом, облепихой и тростником. Над долиной висели в тумане желтые полушария холмов Актау. Пейзаж из «Улитки на склоне» Стругацких. Взяв у работавшего в управлении знакомого надувной матрас, арбуз и три дыни сорта «вахшская красномясая» с повышенным содержанием сахара, я спустился по усыпанной звериными следами белой песчаной дороге в лес, дошел до одного из рукавов реки, спустил матрас на воду и отправился в плавание. Болотистые берега медленно ползли мимо. Стройные белые цапли, колпицы с клювами в форме щипцов для торта и прочие экзотические птицы бродили в заводях, фазаны с криком взлетали над тростниками. К вечеру из леса стали выходить бухарские олени. Помахивая ушами, они интеллигентно, без единого всплеска пили воду, потом, заметив приближавшийся матрас, пару секунд хлопали на меня глазами из-под кроны рогов и длинными скачками уносились прочь. Один раз встретилась семья шакалов. Взрослая самка, прочесывая кусты, выгоняла из них ушастых зайчиков-толаев. Щенята-подростки бросались в погоню, но быстро отставали от зайца, летящего через кусты, словно с силой брошенный теннисный мяч. Увлекшись наблюдением за шакалятами, я отошел далеко от реки и не заметил, как стемнело. По узкой дорожке в тростниках вернулся к берегу… но где же матрас? Я водил фонарем по черной глади воды, но не видел ничего, кроме лягушек. В этот момент сразу несколько сотен комаров с воем и писком спикировали на меня, а следом ринулись в атаку и основные силы «воздушного противника». Положение становилось критическим. Но тут вышла из-за гор луна, и на фоне серебристой полоски дальних тростников стал ясно виден угнанный ветром матрас. Мелкие рыбешки едва не защекотали меня, пока я с фонариком в зубах плыл через заводь. Но вскоре я уже спал на теплой резине, обняв дыню, под вой шакалов на берегу. Утром я выпустил воздух из матраса, съел дыню и зашагал на восток. Болотистая пойма сменилась бурым глинистым плато, почти безжизненным. По сорокоградусной жаре плелся я к дальнему шоссе, с тоской вспоминая холодный ветер Памира. Добравшись до управления, вернул владельцу матрас, очистил от плодов небольшое миндальное деревце, поужинал на очередной свадьбе и на рассвете двинулся на попутках дальше на юг. Забытые богом пограничные поселки, поросшие защитно-зеленой фисташкой розоватые хребтики, и вот очередной грузовик въезжает в Куляб. Через год этот город прославился как столица таджикского экстремизма и мафии, а тогда был лишь тихим областным центром на самой глухой окраине Империи. Еще пять минут — и я уже сижу в тени чинары под стеной базара, мучительно думая, с чего начать: с помидоров, дыни или персиков. Из города я съездил на хребет Хозратишох, где винторогие козлы млели от жары среди горячих осыпающихся скал, и на знаменитую гору Ходжа-Муймин, состоящую из каменной соли. Вся поверхность горы — нагромождение гигантских «грибов», игл, башен, воронок и других необычных форм. Вглубь соляных пластов уходят пещеры, которые можно издали найти по звону ветра в сплетениях тонких белых сталактитов. Гора очень сильно нагревается на солнце, и, когда я спустился на залитое расплавленным асфальтом шоссе, дальнейшие планы сомнений не вызывали: скорее в горы! Долгая тряска на грузовике по пыльным дорогам, мимо красно-желтых берегов Нурекского водохранилища и зеленых склонов Дарваза, и снова я в Душанбе. После пяти дней шатания по рассыпающимся в пыль от зноя равнинам и холмам Таджикской низменности не было даже желания идти на базар. Насилу заставил себя съесть одну дыню и десяток персиков. Переночевав на скамейке возле аэропорта, я наутро вступил в бой за билет до Хорога. Жители горных поселков мало знакомы с таким достижением цивилизации, как очередь. Даже если в кассе имеется двадцать билетов на десять желающих улететь, все равно возникнет давка с криками и травмами. Но обычно людей в несколько раз больше, чем билетов, так что никогда не знаешь, уедешь или нет, а если уедешь, то куда. Впрочем, это относится не только к памирским самолетам, но и ко всему среднеазиатскому транспорту. Вообще в Туркестане, как ни в одном другом регионе страны, важно учитывать местные особенности. Ошибку можно сделать в самом неожиданном месте. Как-то осенью мы с друзьями путешествовали по Средней Азии и Приаралью и не то в Самарканде, не то в Бухаре зашли в книжный магазин, чтобы купить схему города. Мой друг Игорь, путешественник отчаянно смелый, но тогда еще довольно неопытный, подошел к прилавку и громко спросил:
— Скажите, у вас план есть? Установилась гробовая тишина. Все присутствующие смотрели на него, открыв рот. Ведь в тех местах словом «план» обозначают исключительно сушеную анашу. Наконец продавщица, запинаясь, переспросила:
— Что, что?
— План, городской план! — повторил Игорь. За вытаращенными глазами продавщицы читалась напряженная работа мысли. Все знают туркменский план, ташкентский, ферганский, джунгарский и самый лучший
— чуйский, но городской? Только наши крики «схема! схема города!» спасли Игоря от зиндана. Но хватит о грустном. Приятно продуваемый сквозь многочисленные щели АН-2 удачно вписался во все повороты Пянджского каньона, и я, не успев доиграть партию в нарды, ступил на землю еще недавно труднодоступного Бадахшана. Серо-желтые склоны гор вырывались к небу прямо от стен крайних домов и уходили вверх сразу на две тысячи метров. Многие улицы в Хороге приходится огораживать стенами от катящихся сверху камней. В ботаническом саду, основанном (под гарем) еще эмиром, меня ждал сюрприз: здесь, на высоте, еще не отошли абрикосы — маленькие, но сладкие, как мед. Между тем и в Хороге днем было жарковато. Четыре часа брел я по берегу Пянджа, дожидаясь попутки. Город со своими пирамидальными тополями остался позади, и вдоль дороги росли только пограничные столбики. За рекой, на афганской стороне, кучками стояли крошечные хижины. На крутых склонах едва виднелись квадратики высокогорных полей. Там, где были ровные участки, белели дома крестьян побогаче. Сами «кулаки», согнувшись, шли за плугом, покрикивая на тощих быков. Иностранная молодежь махала мне руками и что-то кричала. Из-за шума воды и незнания шугнанского языка выяснить настроения тамошнего населения не удалось. Неожиданно вдоль реки пронеслись два военных вертолета с опознавательными знаками НРА. Впоследствии мне рассказали, что везли они коммунистов из поселка, занятого моджахедами. По местной традиции, с пленных живьем содрали кожу и облили рассолом. Едва стих шум винтов, как из-за поворота вынырнул милицейский мотоцикл. Его хозяин, начальник хорогского уголовного розыска, по пути завернул на свадьбу в какой-то кишлак, где мы в пять минут напились до предела. Совершенно «косой» детектив все же подбросил меня до санатория Гармчашма. Изо всех сил притворяясь трезвым, я предъявил директору документы, вкратце объяснил важность своей научной миссии («наука, которую я в данный момент имею здесь честь представлять… и т. д.) и получил разрешение ночевать на веранде. Утром я сбегал на горячий источник — красивую, похожую на гейзер белую горку с фонтанчиком теплой воды. Вода пахла серой, что сразу же заставило подумать о вулканах. Памир лежит в самой середине вулканического пояса, протянувшегося от Сицилии до Явы, но ни одного вулкана здесь пока нет. Может быть, когда вы читаете эти строки, лава уже поднимается по трещинам земной коры, и через пару дней привычных к катаклизмам бадахшанцев ждет новый сюрприз. А может быть, ничего подобного не произойдет еще 5-10 миллионов лет. Поживем — увидим. Пока что подвернувшийся „Москвич“ мчал меня по изгибам долины, останавливаясь в разных интересных местах: у нарзанных источников, надгробий-мазаров и у развалин крепостей, построенных еще Александром Македонским. Наконец горы расступились, и мы въехали в поселок Ишкашим. Он состоит из двух частей — советсткой и афганской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17