Мы дошли до уступа, бывшей вершины горы. Здесь уже шел снег. Ветер дул с такой силой, что стоять было невозможно. Но туристы оказались упорными, и вскоре мы, взобравшись наверх, лежали на краю огромной желтой чаши, из которой бесчисленные струи пара несли острый едкий запах сернистого газа. А на следующий день начался третий раунд атаки на Долину. Теперь я сосредоточился на вертолетном аэродроме Халактырка и фешенебельной гостинице «Гейзер», где надеялся поймать каких-нибудь «спецтуристов» и прорваться за ними в Долину, как пехотинец за танком. Тут мне повезло: я встретил ребят из Свердловского турклуба, а у них были две тысячи наличных денег, оформленных, как безналичные. Теперь мы могли одновременно давить на заповедник, институт и авиацию, при необходимости устраивая им по телефону «очные ставки». Все же первые два дня ничего не дали. Мы взяли тайм-аут и уехали в поселок Мутновский. Поселок состоял из двух бараков, окруженных чудовищными струями ревущего пара. Пар бил из разведочных скважин: здесь готовилось строительство геотермальной электростанции. Рядом текла речка, по берегам которой шипели и клокотали разноцветные горячие источники. Чуть ниже на речке был водопад с теплой водой. Мы сходили вниз по ручью до бухты Волчьей — узкого фьорда, окруженного зубчатыми скалистыми хребтами — чтобы полакомиться фиолетовой горбушей, полосатой кетой и сладкой малиной. В поселковой столовой висел плакат «Собак и туристов не кормить!», но моя «красная книжечка» Члена-корреспондента решила проблему. Вечером я отправился на Мутновский вулкан. Тропа долго поднималась к перевалу, потом шла поперек склона, во впадинах которого лежали серые ледники. Я рассчитывал добраться до кратера засветло — батарейки в моем фонарике совсем сели. Но за час до захода солнца наполз густой туман. Стало совершенно темно, тропа куда-то подевалась, я долго бродил в темноте среди камней и подмытых ручьями ледников, потом забрался под большой валун и, дрожа от холода, стал ждать рассвета. В три часа ночи туман исчез, луна осветила склон, и я нашел тропу. Заполненный ледником каньон вывел меня к кратеру. В слабеющем свете луны я бродил среди невидимых в темноте горячих источников, то и дело попадая ногами в кипяток, пока не остановился на краю огромной ямы, на дне которой слабо светилось красноватое дымящееся нечто. Все вокруг было наполнено запахом сернистого газа, который всегда сопровождает любую вулканическую деятельность. Рассвет озарил самую фантастическую картину, какую я когда-либо видел. Кратер был полкилометра в ширину и столько же в глубину. На дне его цепочкой располагались три внутренних кратера, связанных горячей речкой. В первом из них били мощные струи пара. Вокруг каждой струи вырос двухметровый конус самородной серы, ярко-желтый снаружи и зеленый внутри. Во втором кратере булькали зеленые кипящие озера и молочно-белые лужи кислоты в золотисто-желтых серных берегах. В третьем бурлила огромная воронка с горячей грязью, та самая, которая светилась ночью. Грязь вздувалась пузырями и выбрасывала фонтаны, как живой океан Соляриса. Со стены большого (внешнего) кратера языками-ледопадами стекал глетчер. Сквозь него били газовые струи, и языки были окрашены: один в красный цвет, другой в желтый, а третий — в голубой. До поселка я еле добрел. Пальцы одной ноги были обморожены, другой — обожжены. На дребезжащей машине-вахтовке мы двинулись в город по пылевому плато между вулканами Горелым с его девятью кратерами и стройным черно-зеленым красавцем Вилючиком. Это плато местные жители называют «Музей стихийных бедствий» (здесь случаются извержения, сели, лавины, бураны, лахары, смерчи, ураганы, пыльные бури, землетрясения, наводнения и лесные пожары). Вернувшись в город, мы начали четвертый раунд великой битвы за Долину Гейзеров. Раунд длился два дня. Потом ребята пошли на Авачу, а я съездил на западный берег полуострова. Странные галечные дюны отделяют его заболоченные тундры от мрачного Охотского моря. Тысячи куликов летели вдоль берега на юг. В этот день на горы вокруг Петропавловска лег свежий снег — лето подходило к концу. Еще пара дней прошла в напряженной борьбе. За деньги Свердловского турклуба мы арендовали на двое суток вертолет от имени Института Вулканологии, оборудование которого нам пришлось везти. За пропуск в заповедник пришлось взять двух его сотрудников. В смертельной схватке с бюрократией моя красная книжечка порятком потрепалась, а расходы на автобус достигли угрожающих размеров. И мы победили! В шесть утра этого великого дня мы стояли у чудесного красного вертолетика, окруженные толпой туристов, которым мы ухитрились продать лишние места. Зеленые холмы и скалы с прыгающими по ним снежными баранами проплыли внизу, и мы приземлились на берегу огромного темно-синего Кроноцкого озера. На той стороне возвышался изумительно совершенный конус вулкана Кроноцкий с правильными вертикальными полосами ледников. Выгрузив представителей заповедника, мы покружились над удивительным вулканом Крашенинникова (огромный кратер, в нем двойной конус с двумя кратерными воронками, в одной из них еще один конус, а в его кратере — еще один, совсем крошечный, с маленьким кратерочком). Потом вертолет высадил нас на склон Долины Смерти и улетел. Долина с таким зловещим названием представляла собой желтый каменистый овраг со слоем сероводорода на дне. У ручья валялись кости медведей и росомах. Мы прошли вниз и оказались в Долине Гейзеров. Об этом месте написано много, и я не буду вдаваться в детали — скажу лишь, что оно стоило затраченного времени, денег и нервов. Весь день мы гуляли среди «Фонтанов», «Печек», «Котлов», «Великанов», горячих водопадов и разноцветных драпировок. Переночевав в избушке, мы наутро поднялись обратно в Долину Смерти — ждать вертолет. Пилот попался неопытный и сел прямо на берег ручья. Поток воздуха от винта поднял слой ядовитого газа, и маленькая дочка одного из туристов потеряла сознание. Но свежий ветер в кабине вертолета быстро привел ее в чувство, а мы уже снижались над кальдерой Узон
— огромным кратером с плоским дном, покрытым озерами, горячими источниками и зарослями вкуснейшей ягоды-княженики. Потом мы от души полетали над окрестными вулканами — аккуратным разноцветным конусом Карымского, Мылым Семлячиком с зеленым озером в кратере и Большим Семлячиком с черной лужей асфальта на золотом от серы склоне. Я понимал, что такой полет вряд ли удастся когда-нибудь повторить, поэтому спустился на тросе за борт и снимал всю эту фантастику, болтаясь на внешней подвеске. В город мы вернулись уже ночью. Я переночевал у доброго Сережи и на следующий день на последние деньги вылетел на самый юг Камчатки, в поселок Озерная. Оттуда, перейдя со второй попытки глубокую быструю речку, дошел по покрытым двухметровой травой лугам до Курильского озера. Оно лежит в огромном кратере среди четырех красивых вулканов и считается крупнейшим в мире нерестилищем лосося. Десятки огромных отъевшихся медведей бродили по берегу. Стоило такому увальню войти в воду и намокнуть, как он превращался в поджарого зверя с могучими буграми мускулов. Длинными прыжками они обрушивались на рыбу, глушили ее ударами лап и мгновенно выбрасывали на берег. Появление перистых облаков в этом районе считается надежным признаком приближения циклона. Я чудом успел вернуться в поселок до начала проливных дождей, но пришлось просидеть два дня в ожидании летной погоды. Поскольку деньги уже кончились, мне пришлось питаться фирменным блюдом местного заводика — консервированной неркой с рисом, которую я воровал через дырку в заборе. Ночевал я c другими бичами в пустом бараке, где всю ночь поддерживал огонь в печи (топилась она мотками нейлона за неимением лучшего). В Петрик удалось вернуться за двадцать минут до рейса в Москву. Семь часов я глядел в окно на хребты и заболоченные тундры, но прилетел всего на полчаса позже, чем вылетел — такова разница во времени. Моя одежда и рюкзак были прожжены во многих местах и разъедены вулканическими газами. Из вещей остались только кое-какие научные сборы, несколько красивых камней и банка икры. Денег едва хватило на автобус из аэропорта до Москвы, а похудел я на десять кило из шестидесяти имевшихся. Но эти два месяца были сказочно интересными и невероятно длинными, а длинная и интересная жизнь — это ведь совсем неплохо.
Попутка на крышу, история пятая, в которой автор поднимается на самый верх и режет правду-матку.
Эту историю передал нам Абу-Омар-Ахмед ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда ибн-Али Рифаа, ссылавшегося на Али ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда аль-Хасима ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается на Омара ибн-аль-Хаттаба и учителя его Абд-Аллаха, да будет доволен Аллах ими обоими!
Ибн-Хазм. Ожерелье голубки
— Ура! Сегодня летим! — радостно сообщил наш босс, входя в заваленный дынями и персиками гостиничный номер. Вот уже пятый день наша маленькая экспедиция торчала в Душанбе. Мы выучили наизусть ассортимент книжных магазинов, сбили цены на городском базаре и успели отужинать у всех знакомых. Но договориться насчет вертолета не удавалось. И вот, кажется, удача! Я уже говорил, что не люблю возвращаться в город. Города Средней Азии — приятное исключение. Правда, по количеству людей на улицах, выхлопных газов и пыли они не уступают всем прочим. Однако есть в среднеазиатских городах одна деталь, напоминание о которой заставит чаще биться сердце самого сурового путешественника. Даже в самом слове, кажется, собралась вся экзотика Востока. Попробуйте произнести его по-арабски, протянув последнюю гласную: «эль базаар…» …Мы приехали на порог Памира, в Алайскую долину, в конце июня. В горах было еще холодно, особенно ночью. Забравшись в одно из ущелий Заалайского хребта, мы две недели изучали редкостное чудо природы, одно из самых удивительных, с какими приходится сталкиваться зоологу в Центральной Азии — высокогорных бабочек. Представьте себе, что вы поднимаетесь вверх от долины одной из памирских рек. Все выше и выше по склону, час за часом. Река петляет далеко внизу, давно уже не видны сверху юрты пастухов и ваша палатка. Трава постепенно становится ниже, забивается под камни или тонкими ковриками стелется по земле. Вот вы поднялись над уровнем соседних хребтов, и их изогнутые спины медленно уплывают вниз, а из-за них выглядывают другие. Время идет, солнце уже почти над вами — злое, иссиня-белое в темном провале неба. Наконец вы на гребне. Здесь ничего не растет, кроме лишайников и крошечных подушечек зелени в трещинах скалы. Ледник, зарождаясь на соседних снеговых склонах, стекает вниз и серой лентой уходит за дальний отрог — там, внизу. За широкой пропастью долины сияют залитые светом снежные стены дальних пиков. Ледяной клык семитысячника вздымается над ними, и белый «флаг» сдуваемого ветром снега тянется вбок от его вершины. Обжигающе холодный ветер свищет среди промерзших скал, облизывает снег, резкими толчками пытается сбросить вас с гребня. Ничто, кроме ветра, не движется здесь. Лишь изредка гриф-бородач вынырнет из-за склона, проплывет мимо, кося на вас красным глазом — так близко, что слышен скрип маховых перьев — и заскользит под уклон вниз, в долину. А если вы точно рассчитали дату, время, высоту и точку на склоне, вы можете увидеть чудо. Огромная белая бабочка вдруг возникнет из хаоса черных скал, торчащих над снеговым откосом, промчится на почти неподвижных крыльях вдоль их подножия, повторяя профиль склона, пройдет над вами, непостижимым образом паря против ветра — вы успеете разглядеть яркие красные и синие пятна — и унесется дальше, то укрываясь от порывов шквала за гранитным утесом, то прижимаясь к скальным стенам. Маленькое облачко закроет солнце — она сложит крылья, камнем упадет на осыпь и исчезнет. Вы ждете, ежась на ледяном ветру, но облачко, видимо, застряло между двумя воздушными потоками и все крутится на месте — точно между вами и солнцем. Вот оно, наконец, растаяло, проходит минута-другая, камни чуть нагрелись — бабочка вспархивает над осыпью и улетает прочь. И уже кажется невероятным, что может она существовать тут, среди разорванных морозом скал и тяжелого серого льда. Спустившись в Алайскую долину, мы долго ловили попутку в Таджикистан. Из сообщений «Голоса Америки», единственной радиостанции, которую принимал наш «Альпинист», мы знали, что на киргизско-таджикской границе, проходившей дальше к западу, «имели место вооруженные столкновения». Конфликт оказался для нас весьма полезным. Местный колхоз отправил делегацию аксакалов в соседнюю республику с «миссией мира», а мы на их автобусе добрались до первого таджикского кишлака и назавтра были уже в Душанбе, где после атаки на местных бюрократов просочились в вертолет, вылетавший на знаменитое Сарезское озеро. Известно оно по многим причинам. Образовалось озеро в 1911 году, когда при сильнейшем землетрясении грандиозный обвал перегородил каньон реки Бартанг, засыпав кишлак Усой со всеми жителями. За несколько лет выше «плотины» возник водоем длиной в семьдесят километров. Утверждают, что Усойский завал может разрушиться, и вся масса воды хлынет вниз. На самом деле это маловероятно, но кое-кому подобные слухи весьма выгодны, как мы увидим ниже. Однако Сарез знаменит не только опасностью, которую якобы представляет — это еще и самое красивое озеро мира. И одновременно одно из самых труднодоступных. Даже вертолетный путь сюда не так прост. Почти час «вертушка» крутится среди изгибов узкого коридора Бартангской теснины. Бешеный поток прыгает по камням на дне гигантской трещины глубиной в три тысячи метров. На крошечных пятачках земли внизу едва видны редкие маленькие кишлаки. Вечные памирские сквозняки мотают машину туда-сюда, грозя ударить о скалы, крокодильими челюстями огородившие бездонное ущелье. Серые ледники и острые гребни совсем рядом — видно, как взлетают испуганные треском двигателя горные жаворонки. Вот проплыл слева «сугроб» пика Октябрьской Революции, появляется Усойский завал — высокое нагромождение камней, покрытое белой паутиной пробивающихся струй, а за ним, извиваясь, уходит вдаль голубая змея озера. У горных озер всегда красивый цвет воды, но нигде я не видел такого оттенка, как у Сареза — словно небо на каком-нибудь северном побережье в конце марта, когда прозрачный холодный воздух сладок, как талая вода, и цепочки лебедей проплывают над мокрыми пятнами освободившейся из-под снега земли. На берегу залива Ирхт стоит метеостанция и несколько уютных пустых домиков. Домики построил Минводхоз, чтобы выполнить план по освоению средств. Осваивать средства на Сарезе очень легко, ведь все грузы и рабочих приходится везти вертолетом, платить за высоту, за сухость, лавиноопасность, сейсмичность и т.д. Спекулируя на опасности, которую якобы представляет озеро, многие организации использовали его как мусорный ящик для денег. После постройки про домики, конечно, забыли, а нам они очень пригодились. Несколько дней мы исследовали фауну окрестных гор. Поднимешься на километр по склону — и сине-бирюзовый ромб залива сверкает внизу, за ним светится само озеро, а на том берегу горят на солнце нависшие над водой горы-шеститысячники. Сарез активно размывает берега, и во многих местах к воде стекают длинные, очень крутые осыпи. По ним можно за десять минут сбросить высоту, которую полдня с таким трудом набирал. Мчишься вниз в облаке пыли, петляя, как на трассе слалома, и подъезжаешь прямо к дому. Этот район — один из самых диких на Памире. Здесь множество интересных птиц, стада горных козлов пасутся на склонах, звеня копытами о камни, а у берегов бродят косяки рыбы. В неуютных, продуваемых ледяными ветрами Бадахшанских горах Сарез кажется курортом. На обратном пути мы едва не разбились при взлете, но все же благополучно добрались до поселка Рушан и по Памирскому тракту двинулись на восток. После полутора дней выбивания бензина для двух наших попуток и нудной болтовни с шоферами перед нами открылось Восточно-Памирское плато. Это ровное нагорье лежит на высоте около четырех километров, а горные кряжи поднимаются до пяти-шести. На Западном Памире горы примерно такие же, но долины «проваливаются» гораздо глубже, и потому ландшафты резко отличаются. Например, на «западе» растут целые леса по берегам рек, а на «востоке» есть только три дерева — перед райкомом партии. Тот год выдался в Средней Азии довольно прохладным. В долинах это было очень приятно, но на плато означало порядочный холод. В первую же ночь на нашу палатку обрушилась редкая в тех местах гроза, и через несколько минут прямо через нас бежал ручей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— огромным кратером с плоским дном, покрытым озерами, горячими источниками и зарослями вкуснейшей ягоды-княженики. Потом мы от души полетали над окрестными вулканами — аккуратным разноцветным конусом Карымского, Мылым Семлячиком с зеленым озером в кратере и Большим Семлячиком с черной лужей асфальта на золотом от серы склоне. Я понимал, что такой полет вряд ли удастся когда-нибудь повторить, поэтому спустился на тросе за борт и снимал всю эту фантастику, болтаясь на внешней подвеске. В город мы вернулись уже ночью. Я переночевал у доброго Сережи и на следующий день на последние деньги вылетел на самый юг Камчатки, в поселок Озерная. Оттуда, перейдя со второй попытки глубокую быструю речку, дошел по покрытым двухметровой травой лугам до Курильского озера. Оно лежит в огромном кратере среди четырех красивых вулканов и считается крупнейшим в мире нерестилищем лосося. Десятки огромных отъевшихся медведей бродили по берегу. Стоило такому увальню войти в воду и намокнуть, как он превращался в поджарого зверя с могучими буграми мускулов. Длинными прыжками они обрушивались на рыбу, глушили ее ударами лап и мгновенно выбрасывали на берег. Появление перистых облаков в этом районе считается надежным признаком приближения циклона. Я чудом успел вернуться в поселок до начала проливных дождей, но пришлось просидеть два дня в ожидании летной погоды. Поскольку деньги уже кончились, мне пришлось питаться фирменным блюдом местного заводика — консервированной неркой с рисом, которую я воровал через дырку в заборе. Ночевал я c другими бичами в пустом бараке, где всю ночь поддерживал огонь в печи (топилась она мотками нейлона за неимением лучшего). В Петрик удалось вернуться за двадцать минут до рейса в Москву. Семь часов я глядел в окно на хребты и заболоченные тундры, но прилетел всего на полчаса позже, чем вылетел — такова разница во времени. Моя одежда и рюкзак были прожжены во многих местах и разъедены вулканическими газами. Из вещей остались только кое-какие научные сборы, несколько красивых камней и банка икры. Денег едва хватило на автобус из аэропорта до Москвы, а похудел я на десять кило из шестидесяти имевшихся. Но эти два месяца были сказочно интересными и невероятно длинными, а длинная и интересная жизнь — это ведь совсем неплохо.
Попутка на крышу, история пятая, в которой автор поднимается на самый верх и режет правду-матку.
Эту историю передал нам Абу-Омар-Ахмед ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда ибн-Али Рифаа, ссылавшегося на Али ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда аль-Хасима ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается на Омара ибн-аль-Хаттаба и учителя его Абд-Аллаха, да будет доволен Аллах ими обоими!
Ибн-Хазм. Ожерелье голубки
— Ура! Сегодня летим! — радостно сообщил наш босс, входя в заваленный дынями и персиками гостиничный номер. Вот уже пятый день наша маленькая экспедиция торчала в Душанбе. Мы выучили наизусть ассортимент книжных магазинов, сбили цены на городском базаре и успели отужинать у всех знакомых. Но договориться насчет вертолета не удавалось. И вот, кажется, удача! Я уже говорил, что не люблю возвращаться в город. Города Средней Азии — приятное исключение. Правда, по количеству людей на улицах, выхлопных газов и пыли они не уступают всем прочим. Однако есть в среднеазиатских городах одна деталь, напоминание о которой заставит чаще биться сердце самого сурового путешественника. Даже в самом слове, кажется, собралась вся экзотика Востока. Попробуйте произнести его по-арабски, протянув последнюю гласную: «эль базаар…» …Мы приехали на порог Памира, в Алайскую долину, в конце июня. В горах было еще холодно, особенно ночью. Забравшись в одно из ущелий Заалайского хребта, мы две недели изучали редкостное чудо природы, одно из самых удивительных, с какими приходится сталкиваться зоологу в Центральной Азии — высокогорных бабочек. Представьте себе, что вы поднимаетесь вверх от долины одной из памирских рек. Все выше и выше по склону, час за часом. Река петляет далеко внизу, давно уже не видны сверху юрты пастухов и ваша палатка. Трава постепенно становится ниже, забивается под камни или тонкими ковриками стелется по земле. Вот вы поднялись над уровнем соседних хребтов, и их изогнутые спины медленно уплывают вниз, а из-за них выглядывают другие. Время идет, солнце уже почти над вами — злое, иссиня-белое в темном провале неба. Наконец вы на гребне. Здесь ничего не растет, кроме лишайников и крошечных подушечек зелени в трещинах скалы. Ледник, зарождаясь на соседних снеговых склонах, стекает вниз и серой лентой уходит за дальний отрог — там, внизу. За широкой пропастью долины сияют залитые светом снежные стены дальних пиков. Ледяной клык семитысячника вздымается над ними, и белый «флаг» сдуваемого ветром снега тянется вбок от его вершины. Обжигающе холодный ветер свищет среди промерзших скал, облизывает снег, резкими толчками пытается сбросить вас с гребня. Ничто, кроме ветра, не движется здесь. Лишь изредка гриф-бородач вынырнет из-за склона, проплывет мимо, кося на вас красным глазом — так близко, что слышен скрип маховых перьев — и заскользит под уклон вниз, в долину. А если вы точно рассчитали дату, время, высоту и точку на склоне, вы можете увидеть чудо. Огромная белая бабочка вдруг возникнет из хаоса черных скал, торчащих над снеговым откосом, промчится на почти неподвижных крыльях вдоль их подножия, повторяя профиль склона, пройдет над вами, непостижимым образом паря против ветра — вы успеете разглядеть яркие красные и синие пятна — и унесется дальше, то укрываясь от порывов шквала за гранитным утесом, то прижимаясь к скальным стенам. Маленькое облачко закроет солнце — она сложит крылья, камнем упадет на осыпь и исчезнет. Вы ждете, ежась на ледяном ветру, но облачко, видимо, застряло между двумя воздушными потоками и все крутится на месте — точно между вами и солнцем. Вот оно, наконец, растаяло, проходит минута-другая, камни чуть нагрелись — бабочка вспархивает над осыпью и улетает прочь. И уже кажется невероятным, что может она существовать тут, среди разорванных морозом скал и тяжелого серого льда. Спустившись в Алайскую долину, мы долго ловили попутку в Таджикистан. Из сообщений «Голоса Америки», единственной радиостанции, которую принимал наш «Альпинист», мы знали, что на киргизско-таджикской границе, проходившей дальше к западу, «имели место вооруженные столкновения». Конфликт оказался для нас весьма полезным. Местный колхоз отправил делегацию аксакалов в соседнюю республику с «миссией мира», а мы на их автобусе добрались до первого таджикского кишлака и назавтра были уже в Душанбе, где после атаки на местных бюрократов просочились в вертолет, вылетавший на знаменитое Сарезское озеро. Известно оно по многим причинам. Образовалось озеро в 1911 году, когда при сильнейшем землетрясении грандиозный обвал перегородил каньон реки Бартанг, засыпав кишлак Усой со всеми жителями. За несколько лет выше «плотины» возник водоем длиной в семьдесят километров. Утверждают, что Усойский завал может разрушиться, и вся масса воды хлынет вниз. На самом деле это маловероятно, но кое-кому подобные слухи весьма выгодны, как мы увидим ниже. Однако Сарез знаменит не только опасностью, которую якобы представляет — это еще и самое красивое озеро мира. И одновременно одно из самых труднодоступных. Даже вертолетный путь сюда не так прост. Почти час «вертушка» крутится среди изгибов узкого коридора Бартангской теснины. Бешеный поток прыгает по камням на дне гигантской трещины глубиной в три тысячи метров. На крошечных пятачках земли внизу едва видны редкие маленькие кишлаки. Вечные памирские сквозняки мотают машину туда-сюда, грозя ударить о скалы, крокодильими челюстями огородившие бездонное ущелье. Серые ледники и острые гребни совсем рядом — видно, как взлетают испуганные треском двигателя горные жаворонки. Вот проплыл слева «сугроб» пика Октябрьской Революции, появляется Усойский завал — высокое нагромождение камней, покрытое белой паутиной пробивающихся струй, а за ним, извиваясь, уходит вдаль голубая змея озера. У горных озер всегда красивый цвет воды, но нигде я не видел такого оттенка, как у Сареза — словно небо на каком-нибудь северном побережье в конце марта, когда прозрачный холодный воздух сладок, как талая вода, и цепочки лебедей проплывают над мокрыми пятнами освободившейся из-под снега земли. На берегу залива Ирхт стоит метеостанция и несколько уютных пустых домиков. Домики построил Минводхоз, чтобы выполнить план по освоению средств. Осваивать средства на Сарезе очень легко, ведь все грузы и рабочих приходится везти вертолетом, платить за высоту, за сухость, лавиноопасность, сейсмичность и т.д. Спекулируя на опасности, которую якобы представляет озеро, многие организации использовали его как мусорный ящик для денег. После постройки про домики, конечно, забыли, а нам они очень пригодились. Несколько дней мы исследовали фауну окрестных гор. Поднимешься на километр по склону — и сине-бирюзовый ромб залива сверкает внизу, за ним светится само озеро, а на том берегу горят на солнце нависшие над водой горы-шеститысячники. Сарез активно размывает берега, и во многих местах к воде стекают длинные, очень крутые осыпи. По ним можно за десять минут сбросить высоту, которую полдня с таким трудом набирал. Мчишься вниз в облаке пыли, петляя, как на трассе слалома, и подъезжаешь прямо к дому. Этот район — один из самых диких на Памире. Здесь множество интересных птиц, стада горных козлов пасутся на склонах, звеня копытами о камни, а у берегов бродят косяки рыбы. В неуютных, продуваемых ледяными ветрами Бадахшанских горах Сарез кажется курортом. На обратном пути мы едва не разбились при взлете, но все же благополучно добрались до поселка Рушан и по Памирскому тракту двинулись на восток. После полутора дней выбивания бензина для двух наших попуток и нудной болтовни с шоферами перед нами открылось Восточно-Памирское плато. Это ровное нагорье лежит на высоте около четырех километров, а горные кряжи поднимаются до пяти-шести. На Западном Памире горы примерно такие же, но долины «проваливаются» гораздо глубже, и потому ландшафты резко отличаются. Например, на «западе» растут целые леса по берегам рек, а на «востоке» есть только три дерева — перед райкомом партии. Тот год выдался в Средней Азии довольно прохладным. В долинах это было очень приятно, но на плато означало порядочный холод. В первую же ночь на нашу палатку обрушилась редкая в тех местах гроза, и через несколько минут прямо через нас бежал ручей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17