Короче, пришла пора «штыки в землю». Тут Игорь очень кстати схватил алкогольную интоксикацию, его отправили домой, а меня он попросил назначить сопровождающим. На квартире у одной нашей Шаул…ской знакомой он мгновенно выздоровел, и через два дня мы, простившись со всеми друзьями в Шауляе, поехали на знаменитую Гору Крестов, потом в Тракай, Вильнюс и оттуда в Москву. В том году мне пришлось еще много путешествовать — от Эстонии, где живут самые красивые в Союзе блондинки, до Молдавии, где самые красивые брюнетки. Но поскольку тема этой книги — восточная часть страны, то мы пропустим и фиолетовую сказку белых ночей во фьордах Баренцева моря, и неистовые краски золотой осени на горных озерах Кавказа, и архитектурные памятники Соловков, Кижей, Валаама, Сванетии, Пскова, Чернигова, и уютные долины Хибин. На дворе уже январь, и слякотная московская зима посыпает для вида снежком грязные улицы. Я сидел дома, строча черновик дипломного проекта. На столе передо мной в стеклянной банке лежала куколка бабочки, три недели назад извлеченная из холодильника, где проходила зимовку. Со дня на день бабочке предстояло вывестись и летать по квартире, питаясь раствором сахара и напоминая о приближающейся весне. Пока что весна казалась несбыточно далекой. Я настолько закрутился среди всевозможных дел, (помимо института, я работал еще в двух местах, и в каждом из них не знали про другое), что даже поездка за город в выходной не удавалась уже почти месяц. К тому же снег под Москвой почти стаял, и не было надежды хоть раз прокатиться на лыжах в эту зиму. Радиоприемник, висевший за стеной, закончил треп о «главном событии международной жизни» — тридцатом заявлении Горбачева по поводу положения в Персидском заливе, и я прислушался, ожидая прогноз погоды. Но вместо этого диктор бесстрастным голосом сообщил, что начавшееся извержение Авачинского вулкана не угрожает безопасности Петропавловска. Через пять минут я уже бежал оформлять командировку в погранзону, а перед моим мысленным взором проносились жуткие картины лавовых рек, сжигающих городские окраины. До тех пор я семь раз летал на Дальний Восток или обратно, и всегда по дороге видел что-нибудь интересное. На этот раз почти весь полет проходил в условиях полярной ночи, так что ничего особенного ожидать не приходилось. Но где-то над Оймяконом за окном ненадолго рассвело, и я увидел внизу удивительный пейзаж. Горные хребты, сочно-розовые в лучах низкого солнца, причудливо ветвились, словно морозные узоры на стекле, а между ними змейками извивались синие полоски пойменного леса вдоль замерзших притоков Индигирки. С высоты восьми тысяч метров было отчетливо видно, как в узком каньоне лопнула гигантская наледь, и потоки прорвавшейся из-под нее речной воды устремились вниз по руслу. Я поклялся себе, что обязательно доберусь летом до этих мест. В девять вечера самолет развернулся над Петропавловском, и я приник к иллюминатору, высматривая огненный цветок лавового фонтана. Но его не было. Мой друг Серега стал лидером «зеленого» движения Камчатки. Он развернул бурную деятельность по борьбе с золотодобытчиками и лесосплавщиками и был в курсе всех новостей. За прошедшие три года на полуострове многое изменилось. Передовые отряды наступавшего массового нашествия туристов уже достигли этих чудесных мест. Медведей перестреляли на желчь, пользующуюся спросом у японцев; соболей, рысей и росомах — на меха для американцев. В народе ходили мрачные слухи о скорой отмене режима погранзоны. Рассказал Серега и об извержении. Маршрут к подножию Авачи был любимой трассой лыжных прогулок горожан. В то воскресное утро по нему катались сотни людей. Когда раздался взрыв и над вулканом взметнулась на высоту двадцати тысяч метров пепловая туча, все с открытыми ртами смотрели на происходящее. Через несколько минут мелкий черный песок начал сыпаться на снег. Пепел на ощупь напоминает наждак, и, когда горожане на своих пластиковых лыжах вернулись домой, у многих от лыж оставались одни крепления. К моему приезду все покрыл свежий снег, и по накатанной лыжне я преодолел плавный тридцатикилометровый подъем за четыре часа. Ярко светило солнце, лесотундровые синицы — сероголовые гаички перекликались в ажурных ветвях каменных берез. Было всего на несколько градусов холоднее нуля. Единственное, что портило настроение — сам вулкан. Его вершина дымилась, на склонах виднелись темные потђки свежей лавы, но больше никаких признаков жизни он не подавал. С пятого по десятый километр пути я был совершенно уверен, что опоздал и извержение кончилось. Потом стал слышен неровный гул, а когда по откосу горы в белом снеговом облаке пронесся мощный камнепад, сомнений не оставалось: что-то интересное там явно происходило. Лыжня пропала, но по плотному снегу было легко бежать даже на подъем. Когда-то вершина Авачи была уничтожена сильным взрывом. В образовавшейся огромной воронке позже вырос внутренний конус, и гора стала как бы двухэтажной — такое часто случается с вулканами. Уступ «первого этажа» в одном месте разрушен глубоким оврагом, и там стоит маленькая избушка с печкой. В ней я переночевал, хотя доносившиеся сверху громовые раскаты здорово мешали спать. С трудом дождавшись рассвета, оставил в избе рюкзак и лыжи и полез вверх по ровному склону, прыгая в сторону от катившихся сверху камней. Восходящее солнце обрушило потоки света на заснеженный мир, залив розовой и золотой акварелью блестящую гладь океана, ребристый пик соседнего Корякского вулкана и длинный столб клубящегося дыма надо мной. По мере подъема грохот все усиливался. Каждый раз казалось, что дальше уже некуда, что такой силы звука просто не может быть. Но еще десяток метров, и гром становился даже мощнее. Как ни странно, ничего особенного на вершине при этом вроде бы не происходило. Я взобрался на край кратера, и лавина звуков хлынула на мои барабанные перепонки: глухие удары, рев, вой, дикий стон рвущегося и корђжащегося камня. Золотисто-желтой чаши, привлекавшей туристов многие годы, не было. Вместо этого передо мной колыхалось взлохмаченное озеро полузастывшей лавы. Ее поверхность непрерывно дрожала, шевелилась, дробилась на куски. Сверху лава остыла и была твердой, как асфальт, но в глубоких трещинах еще светилась темно-красными прожилками. Чудовищное давление медленно выжимало вверх эту плотную, почти уже окаменевшую массу, заставляя ее ломаться, крошиться, трепетать и медленно вытекать по одному из склонов широким черным языком. Долго находиться на вершине было невозможно — начинали мучительно болеть уши от отчаянного крика терзаемого базальта. Быстро сделав несколько снимков, я снял оказавшуюся ненужной каску и бегом скатился вниз, к избушке. Там, пообедав банкой сосисок, одел лыжи и помчался под уклон обратно в город. День подходил к концу. Аккуратные конуса вулканов стали ярко-малиновыми, а потом снизу вверх по склонам поползла синяя тень. Полюбовавшись с последнего холма игрой красок, я сел на автобус и благополучно вернулся домой. На следующий день мне пришла в голову идея попробовать снять то же самое с вертолета. Я отправился в Халактырский аэропорт и был совершенно поражен произошедшими там изменениями. Авиация Камчатки практически полностью переключилась на обслуживание туристов. Было воскресенье, и каждые несколько минут с Халактырки стартовали набитые народом «борта» на Курильское озеро, в Кальдеру Узон и другие интересные места. Если три года назад мне потребовалось десять дней и двести рублей, чтобы попасть в Долину Гейзеров, то теперь на это нужно было тысячу рублей и два часа. На облет Авачи я устроился зайцем за двадцать минут. К этому времени извержение действительно почти кончилось. Лава, видимо, совсем остыла. Ее гофрированная поверхность побурела и не шевелилась. Со стороны бывший кратер напоминал чашку с кофе, пролившимся с одного краю. Впрочем, грохот и запах серы доносились даже в кабину. Открыв окно, мы от души нафотографировали дымящийся вулкан и улетели. Мне очень хотелось слетать еще на кальдеру Ксудач, которую приходилось видеть только с воздуха, но на это не было денег. Напоследок я решил прогуляться по городу. Там изменений было мало. Наиболее похожие на бараки жилые дома украсились яркими надписями типа: «Памятник гражданской архитектуры. Эпоха КПСС. Охраняется госу-дарством.» Большинство столовых почему-то исчезло. Я с трудом нашел работавшую забегаловку, в которой продавали сосиски с томатным соусом, но в полиэтилене. Смыв с рук томатный соус, я вышел на набережную. Солнце как раз садилось за косо срезанную пирамидку Вилючинского вулкана. Описывать игру цветов на замерзшем заливе и окружающих горных цепях не буду, чтобы не раздражать читателя. Забрав у Сереги рюкзак, лыжи и кучу посылок, которые он, пользуясь случаем, передавал в Москву, втиснулся в автобус марки ХБИ (Хочу Быть Икарусом), добрался до Елизово, сел в самолет и сразу уснул. Проснулся я над Таймыром. Полная луна ярко освещала заснеженную тундру, и зеленая змея полярного сияния медленно ползла по черному небу. Как-то раз я специально ездил на Полярный Урал в период высокой солнечной активности и той зимой насмотрелся всяких сияний — многоцветных, решетчатых, сплошных (во все небо) и т. д. Но из самолета оно воспринимается совершенно иначе: кажется, что огненная лента совсем рядом, хотя на самом деле она в несколько раз выше, чем «потолок» любого самолета. Следующий раз я проснулся, когда внизу, словно гигантская паутина, светилась желтыми огнями Москва. На улице стоял неожиданно сильный мороз. Дожидаясь автобуса, я пытался представить себе, как теперь выглядит Долина Гейзеров — с толпами туристов и стрекотанием множества вертолетов. Как хорошо, что мне пришлось пробиваться туда десять дней! …Снег выпал в феврале, превратив московские улицы в море грязи. Скользкая бурая каша чавкала под ногами и летела брызгами из-под колес. Тяжелые низкие тучи скрывали верхние этажи высотных домов. Белые хлопья непрерывно сыпались с мутного неба, и в сочетании с холодным ветром создавали впечатление начала нового ледникового периода. Я вывалился из переполненного автобуса, прижимая к груди кошелку с продуктами, и зашлепал по снеговой жиже, закрывшись от ветра капюшоном и глядя под ноги. И вдруг я услышал чистый звон серебряного колокольчика. Поднял глаза и увидел на ветке придушенного выхлопными газами тополя пушистую шуструю синичку, которая весело вертелась под порывами метели и громко высвистывала свою весеннюю песенку. «Надо же, вот и весна скоро», — подумал я, ныряя в полутемный грязный гастроном. Очередь двигалась быстро: в магазине не было ничего, кроме плавленых сырков. Маленькая скуластая продавщица, видимо, недавно приехала из Сибири — ее мягкое произношение еще не было испорчено грубым московским говором. Протягивая ей чек, я заметил на пустой полке стоящую в бутылке из-под молока веточку «багульника» — даурского рододендрона. На ней еще не было листьев, только на самом конце уже расцвел первый нежно-розовый цветок в темных веснушках. Я вышел на улицу и заторопился домой — меня ждало множество всяких дел. Снег еще падал, но на юге в тучах появился небольшой просвет, треугольный кусочек чистого неба, словно осколок синего изразца в пыли разрушенного города в пустыне. И в это яркое окошко была видна позолоченная солнцем гряда далеких кучевых облаков, точно повторявшая силуэт хребта Каракорум с гигантским кристаллом Чогори в центре. Я повернулся, перешел на красный свет переулок и занял очередь в кассу Аэрофлота.
Холодное лето, история восьмая, в которой автор обещает покончить с приключениями.
Ты увидишь, что напрасно называют Север «Крайним», Ты увидишь — он бескрайний, я тебе его дарю!
Песня, которую автор очень любит, но автора которой не знает
Не надо было быть футурологом, чтобы понять: кончаются времена, когда при некоторой находчивости удавалось гулять по СССР дешево, безопасно и быстро. С каждым месяцем ситуация ухудшалась: цены начали пугающий разбег, весь юг трясли этнические конфликты, первые судороги транспортного паралича прокатывались по стране. Путешественник чувствовал себя словно человек, застигнутый на реке ледоходом. Как раз в этот момент у меня набралась довольно значительная сумма денег: на одной работе удалось провернуть несколько гешефтов, и кое-что осталось от весенних подработок ловлей змей в прошлые годы. Я решил, что надо любой ценой постараться попасть в самые интересные места Союза из тех, где не был раньше, пока все не развалилось окончательно. Защитив в конце концов диплом, я в тот же день улетел в Ашхабад и быстро прокатился по Центральному Копетдагу, Прикаспию, Талышским горам, Дагестану, Чечено-Ингушетии и Калмыкии. Потом съездил на Приполярный Урал и на пустых железнодорожных платформах проехал навстречу весне от Нового Уренгоя до Тобольска. Наконец в начале июня, договорившись на обеих работах, что вернусь в конце августа, я отбыл в «кругосветку» по всей восточной части страны. Знание профессионального жаргона и наличие летной куртки давали мне некоторый шанс на успешную ловлю халявы при общении с полярной авиацией, но пользоваться рейсами из больших городов приходилось по билетам. В течение месяца мне удалось побывать в самых интересных местах Таймыра, Путораны, Северной Земли и Чукотки. До этого я много читал о сибирской тундре, и всюду ее описывали как бедное красками суровое пространство, скучное и безжизненное. Зимой, пожалуй, так оно и есть, но летняя тундра оказалась фантастически прекрасной. Полярный день сменился восхитительными закатами и рассветами продолжительностью по нескольку часов — мечта фотографа! Пользуясь белыми ночами, я сутками бродил по задумчивым равнинам и холмам и не мог наглядеться на игру красок, на волшебные пейзажи, на чудесные оттенки, разлитые по ледовым полям. Даже в Уссурийской тайге не встретишь за день столько ярких птиц, сколько их водится в тундре, особенно прибрежной — гаги и казарки, гуси и каменушки, кайры и чистики, гагары и поморники, куропатки и желтоглазые полярные совы. Внутренние районы несколько менее богаты жизнью, зато там попадаются совершенно неземные ландшафты — такие, как горы Бырранга, район Иультина или озеро Эльгыгытгын в метеоритном кратере. Но самым сильным впечатлением была для меня таймырская весна. Она продолжалась не более недели: в течение трех дней сошел снег, потом с каждым утром тундра преображалась: сначала ее покрыл желтый пух ивовых сережек, затем раскрылись почки — и на седьмой день только лед на больших озерах напоминал о зиме. Чем дальше к востоку, тем богаче становились флора и фауна. На острове Врангеля тундра больше всего походила на бесконечную клумбу, битком набитую леммингами, пуховыми птенчиками куликов, маленькими северными бабочками и прочей живностью. Еще интереснее оказался мыс Дежнева — азиатская сторона Берингова пролива. На его высоких скалах пограничники установили телескопы, в которые при хорошей погоде можно разглядеть рачков на коже плещущихся в бухтах серых китов. Побережье мыса — сплошная цепь моржовых лежбищ, птичьих базаров, гусиных гнездовий. А вдали, за серебистой гладью пролива, сверкают на солнце горы Аляски. Хотя Чукотку исследовали десятки зоологов, там все еще осталось немало неизученных мест, да и в изученных можно нередко найти что-нибудь новенькое. Например, птичий базар Кригуйгун расположен всего в нескольких километрах от поселка Лаврентия и посещался многими экспедициями, но я обнаружил там очкового чистика — птицу, которую прежде никто не видел севернее Курил. На Кригуйгуне мы были втроем — компанию мне составили ответственный по охране природы райисполкома Святого Лаврентия Гоша и орнитолог-любитель Саша. Саша работал вертолетным механиком и оказывал неоценимую помощь науке, подсаживая приезжих ученых на попутные рейсы. Только благодаря ему я сумел в конце концов выбраться из Лаврентия после того, как облазил все окрестности. Летать вертолетом над берегами Чукотки — огромное удовольствие. Из-за низкой облачности приходится порой идти на высоте нескольких метров, так что звери и птицы оказываются застигнутыми врасплох. Толстенькие нерпы в таких случаях опрометью кидаются к лункам во льду и иногда, протискиваясь под воду вдвоем, застревают и отчаянно размахивают в воздухе хвостами. Гуси-белошеи и канадские журавли не успевают взлететь и прижимаются к земле, распластав крылья. В поселке Провидения я снова застрял на неделю — ничего не летало из-за погоды, и даже всесильный райком партии Св. Провидения не смог мне помочь. Особенно раздражало, что маленькие частные самолетики американских туристов прилетали и улетали каждый день, пересекая грозное Берингово море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17