Еще раньше он сделал себе карманную «машину памяти» и применил «электронную шпаргалку» во время экзаменов в университет, предварительно записав в ее устройство все ответы на экзаменационные билеты.
После экзаменов он честно признался в этом и поставил приемную комиссию в щекотливое положение. Однако ее члены сочли, что студент, способный создать такой аппарат, не менее ценен, чем тот, кто ответил на экзамене. Некоторые профессора утверждали, что высшее образование, кроме общей культуры специалиста, прежде всего дает уменье пользоваться справочниками, и даже позволяли студентам заглядывать в книги на экзаменах, как в жизни, утверждая, что воспользоваться этим смогут лишь знающие.
Но Алеша поступил не на технический, а на биологический факультет. Окончательный выбор между музыкой и биологией помогла сделать романтика Космоса, раскрытая перед Алешей Богатыревым. Илья Юрьевич видел беду в опасной, как он говорил, разносторонности Алеши, не редкой среди русских людей, — иные столь щедры во всем, что порой не становятся никем.
Благодаря Илье Юрьевичу Алеша стал звездолетчиком, биологом и радистом корабля «Знание», способным в случае нужды заменить других членов экипажа. За долгое время пути он часто пел в своей радиорубке перед микрофоном. Его слушали не только Илья Юрьевич и Роман Васильевич, но и американцы на «Просперити», и звездолетчики «Мечты»…
«Мечта»…
До мельчайших подробностей помнил Алеша все, что было потом.
Запросив по радио мнение американцев, Илья Юрьевич вызвал Романа Васильевича и Алешу, чтобы посоветоваться с ними.
Он сидел тогда в магнитном кресле, притягивавшем костюм, ссутулившись, словно на корабле была не невесомость, а тройная тяжесть взлета. Широко расставив массивные колени и упершись в них руками, он невидящим взором смотрел в угол кабины.
Роман Васильевич, пощелкивая магнитными подошвами, расхаживал по кабине и ругал американское предложение:
— Авантюра! Не предусмотрено никакими инструкциями! Пожертвовать еще одним кораблем!… Пойти на риск двойной перегрузки «Знания»! Выбросить даже запасы кислорода и приборы…
Алеша запальчиво перебил его:
— Наши глаза на Венере заменят многие приборы!
Добров продолжал:
— И мыслимое ли дело спускаться на планере, предназначенном для одного лишь робота! Что это? Безумие?
— Скорее отвага, — ответил Алеша.
Роман Васильевич остановился перед Богатыревым:
— Как же ты сам думаешь, Илья?
— Думаю — не зная броду, не суйся в воду.
— Верно думаешь! — обрадовался Добров.
— Значит? — тревожно спросил Алеша.
— Значит, мнения таковы, — подвел итог Илья Юрьевич. — По Алешиному — надо немедленно, очертя голову, бросаться на американском планере в пучину туч. По Роману же получается — поворачивай вспять, покружив у планеты…
— И как же? — повысил голос Алеша.
— И не эдак, и не так. В воду сунемся, но… прежде брод узнаем. Это значит сперва, как предлагал Роман, станем спутниками Венеры и хорошенько изучим ее: не сплошной ли на ней океан или пустынный материк, покрытый пеплом вулканов, где и жизни еще нет?
— Этого не может быть! — не выдержал Алеша.
— Все возможно, — ответил Илья Юрьевич. — Так вот. Когда с помощью радиолокации получим первый глобус Венеры, наметим, где моря, где суша, когда выберем место для посадки, тогда выбрасывай кресла и койки пилотов, все, кроме нашего зверинца, и готовься к посадке на «Знании». Именно знание, одно знание доставим мы на Землю.
Роман Васильевич пожал плечами:
— И зачем ты только мнение людей спрашиваешь, Илья?…
— А разве в мое решение не вошло мнение каждого?
. — Это замечательно, Илья Юрьевич, что вы так решили! — бросился к Богатыреву Алеша. — Позвольте мне вас обнять!
— Что я тебе, девица, что ли? — с притворной суровостью отстранился Богатырев. — Поищи ее на новой планете.
— И найду! — смеялся Алеша. — Разумную жизнь обязательно на Венере обнаружим. Только бы спуститься!…
— Когда ты спустишься, разумных там не прибавится! — сердито заметил Илья Юрьевич и ласково взглянул на Алешу.
…Корабли подошли к Венере и стали ее спутниками, пролетая над изменчивым, непроницаемым океаном вечных туч.
Началось прощупывание поверхности планеты радиолучом. Американцы на «Просперити», и Алеша с Ильей Юрьевичем на «Знании» делали это независимо друг от друга, сверяя результаты по телевизионному изображению.
Илья Юрьевич показывал американцам глобус, на котором постепенно появлялись контуры океанов. Мистер Вуд в свою очередь показывал на экране свой вариант Венеры.
Надо сказать, что варианты изрядно расходились.
— Здесь горы! — спорил с Гарри Вудом Алеша.
— Боюсь, что вы приняли за горы пылевую бурю, — отвечал Вуд.
— Но здесь вода, — указывал на глобус Алеша.
— Или нефть, — отвечал с экрана мистер Аллан Керн.
В одном наблюдения совпали — в расположении странного инфракрасного пятна.
Мэри Стрем впервые вступила тогда в этот разговор.
Керн и Вуд уточняли с Богатыревым кромку океана, а Мэри сказала Алеше совсем тихо, словно на ухо:
— Что, если это тепловое пятно — город?
У Алеши даже глаза загорелись.
— Постараемся сесть неподалеку! — ответил он.
— Вы счастливый, Алек, — сказала она: — вы увидите волшебную страну… Все равно, первозданная это пустыня или край буйной жизни… А вдруг там цивилизация? И они видят нас… Я все вслушиваюсь в треск атмосферных разрядов, все хочу расслышать адресованные нам снизу радиопередачи…
— Напрасно стараетесь, Маша, — проскрипел подошедший к экрану Роман Васильевич. — Цивилизации здесь не может быть.
— Почему вы так думаете? — обеспокоенно спросила Мэри. — Вы против существования иных цивилизаций?
— Нет, — ответил Добров. — Цивилизация на иных мирах возможна, но…
— У нашего Романа Васильевича по любому вопросу есть «но», — сказал Алеша, отодвигаясь от экрана.
Добров покосился на него и сказал:
— Но разумная жизнь не может возникнуть на разных планетах одновременно.
— Почему? — удивилась Мэри.
— Цивилизация — это миг на часах Космоса. Ведь планеты существуют миллиарды лет, а разумная жизнь — десятки тысяч лет. Она вспыхивает и гаснет, как и все на свете в круговороте жизни. Вспышки Разума совпасть не могут… Тем более здесь, где мистер Вуд предполагает каменноугольную эру…
— О'кэй! — отозвался с экрана Гарри Вуд. — Вы очень точно заметили — каменноугольная эра! Командор! Уточняем… Здесь у вас тоже получилось нечто похожее на растительность.
— Растительность или мелкая лагуна. Пока трудно судить, — отозвался Богатырев.
— Наш мистер Вуд судил об этом еще с Земли, — едко заметил Аллан Керн.
— Возможно, что это действительно растительность. Я бы очень этого хотел, — сказал Богатырев.
Богатырев и два американца снова занялись глобусом.
Мэри сделала Алеше знак. Он прошел в радиорубку, надел наушники, услышал голос американки:
— Почему они не говорят об этом тепловом пятне?
— Они считают его районом вулканов…-.
— А мне так хотелось бы, чтобы это был город… Нет! Я не хотела бы этого. Близ вулкана Гарри будет в меньшей опасности, чем у города неизвестных существ…
Край исполинского оранжевого шара заслонял в окне почти все звездное небо.

Глава четвертая. ПЕРВАЯ НОЧЬ
Корабль «Знание» пошел на посадку.
Инженер Добров развернул корабль дюзами вперед. Начиналось торможение.
Красноватый клубящийся океан надвигался снизу.
На телевизионном экране виднелись напряженные лица Керна и Вуда.
Ракета настолько снизилась, что касалась вихревых языков тумана. Окна на мгновение становились розовыми, потом снова раскаленными остриями в них заглядывали звезды и огромное косматое Солнце.
Корабль пронизывал облачные горы, встававшие на его пути, оказывался над глубокими ущельями, снова врезался в розовую толщу, свет мерк и вспыхивал опять, когда в бездну проваливались красные долины облаков.
В кабине становилось все жарче. Алеша обливался потом. Очевидно, стенки ракеты раскалились от трения о воздух. Добров экономил горючее, стремился затормозить сопротивлением атмосферы.
Корабль вошел в сплошную массу облаков.
Алешу вдавило в кресло. Это Роман Васильевич включил все-таки дюзы, притормозил. И вовремя, иначе изжарились бы!…
В кабине зажглось электричество, за окном стояла красная ночь.
В радиорубку вошел Богатырев и погасил лампочки.
Нет! За окном была не красная ночь, а красный день!…
Внизу расстелились снежные поля с ватными холмами, отливавшими румянцем.
Вверху сквозь дымку облаков просвечивало немыслимо огромное багровое Солнце, как во время заката на Земле, только еще более красное, совсем медное… На него можно было смотреть.
Внизу виднелась не поверхность планеты, а новый слой облаков.
Алеша чувствовал появившуюся тяжесть, она приятным чувством бытия разливалась по всем членам, заставляла радостно ощущать их. Он невольно напрягал мышцы, совсем отвыкшие от настоящей ходьбы за месяцы полета… Недаром мистер Керн так упорно настаивал на непрестанной гимнастике. И зря Алеша, занимаясь с резиновыми тяжами, всегда ворчал…
За окнами понеслись белоструйные потоки. В кабине стало не так жарко. Алеша вытер пот с лица и улыбнулся.
Илья Юрьевич возился с анализаторами. Показания станций-разведчиков подтверждались. Слой ядовитых облаков пройден. Белые облака, как и ожидалось, насыщены водяными парами! Водные океаны, а не нефть, не море углеводородов внизу. Не мертвая планета, а жизнь в негаданных формах встретит там исследователей!…
В атмосфере, кроме углекислоты, оказалось много азота, кислорода же обнаружилось мало. Но внизу станции-разведчики показали его больше! Радуйся, Гарри! Есть там растительность, есть!
Корабль вынырнул из белых облаков.
И сразу же обрушился ураган. Исполинскую ракету тряхнуло так, словно вдруг заработали боковые дюзы. Богатырев ударился о спинку кресла, Алеша вылетел на пол, — не послушался, не привязал себя ремнями! Один только Добров прочно сидел на месте, как влитый, вцепившись руками в рычаги управления. Лицо его окаменело, на голом черепе выступили капли пота.
Алеша подумал об американцах, которым предстоит пройти бешеную атмосферу на планере!… Какие же они все-таки смельчаки!… Вставая, встретился взглядом с Ильей Юрьевичем. Он, конечно, думал о том же.
Алеша ухватился обеими руками за раму иллюминатора.
Внизу алел новый слой облаков… красных и серебристых.
Так это не облака! Это поверхность планеты! Суша!… Красная суша… материк, покрытый красноватой растительностью!…
— Эй, Гарри Вуд! Слышишь нас? — бросился Алеша к радиоаппаратуре.
Лица Вуда и Керна еще виднелись на телевизионном экране сквозь темные полосы помех.
Алеша включил «телевизионный глаз», чтобы на «Просперити» тоже увидели поверхность планеты.
Вуд закивал головой, заулыбался.
— Она красная, твоя растительность! — кричал Алеша. — Именно такой представлял ее твой учитель Гавриил Андрианович Тихов! Но что это серебристое?
— Это море, — гулко отозвался Илья Юрьевич. — Вода серебристая… или такой кажется сверху… Игра света.
Телевизионный экран совсем закрылся темными полосами.
— Полная «непроходимость» радиоволн, — угрюмо заметил Добров.
— Как же они радиопеленг услышат? — забеспокоился Алеша.
— Пойдут к квадрату «семьдесят», где мы сядем. Снизятся, услышат, — невозмутимо заверил Илья Юрьевич.
Алеша успокоился.
Он упивался невиданным ландшафтом.
Добров вел ракету к берегу морского пролива. На горизонте дымились вулканы. Остроконечные конусы выбрасывали фонтаны дыма, расплывавшегося зонтами.
— Эх, Мэри, Мэри!… А мы с тобой надеялись, что тепловое пятно — это «их город»…
Багровое пятно солнца падало на горную цепь. Исследователи «влетали» в вечер.
Илья Юрьевич решил приземлиться на границе дня и ночи, где должно быть меньше бурь…
Ракета прошла низко над вулканом. Пепел окутал ее тьмой, потом внизу сверкнуло раскаленное жерло и огненные реки по склонам. Потом снова серебрящаяся, отливающая медью вода.
И лес! Отчетливо различимый сейчас лес, кровавые его заросли на берегу!
Алеша вскочил и, подняв руку вверх, торжественно крикнул:
— Слава Жизни, вечной и вездесущей! Она есть здесь, есть! К посрамлению чванливых невежд, считающих себя единственными избранниками Природы, а Землю — центром Вселенной! — Он бросился к микрофону и закричал: — Гарри! Гарри! Черт бы побрал эту непроходимость волн! Это папоротники! Честное же слово, папоротники! Походят на пальмы, листья тюльпанами…
Алешу било, как в лихорадке. Он, всю жизнь убежденный в том, что на других планетах есть жизнь, сейчас боялся, что его разбудят…
Добров не стал садиться на морском берегу. Кто знает, какие здесь штормы или вызванные ураганом приливы. Лучше укрыться на лесной поляне.
Илья Юрьевич указал ему рукой вниз.
Оба они совершенно не думали о величии открытого ими мира, а буднично выбирали место для посадки.
Скалистые выходы на болоте. Пожалуй, можно рискнуть. В крайнем случае тотчас взлететь.
Реактивные двигатели ревели… Это был могучий рев земной техники!
Ракета вертикально опускалась.
Толчок. Ракета накренилась в сторону. Добров готов был дать «газ», но ракета еще раз качнулась на выставленных лапах и замерла.
Дым, поднятая пыль и пар окутывали корабль.
— Приехали, ребята! — сказал Богатырев, притопывая ногой. — Венера!
— Венера… — почти шепотом повторил Алеша, чувствуя, что все тело его словно налилось свинцом.
Тяжесть составляла здесь 0,85 земной, но Алешу после долгой невесомости она не угнетала, а радовала, вливала энергию, жажду деятельности, силу.
Добров вытирал платком влажный череп. Илья Юрьевич улыбнулся ему, молча поблагодарил.
В отсеке «космического зверинца лаяла Пуля.
Дым и пар рассеялись. Исследователи прильнули к окнам.
Стелился туман, надвигалась темнота. Чужая природа словно пряталась от пытливых глаз.
Гигантские красноватые стволы, голые и гладкие, без ветвей, колоннами тянулись вверх. Там они распускались темными шатрами. Травы под ними не было. Вместо нее узлами переплетались змеевидные корни. А между стволами протянулись… сети?
Алеша так и замер. Сети! Искусно сплетенные сети!
Но ученый подавил в нем мечтателя Это были лианы, цепкие, обвивавшиеся вокруг стволов, сплетенные замысловатой вязью. Чаща казалась непроходимой.
До боли в глазах всматривался Алеша, стараясь увидеть хоть какое-нибудь движение.
Но надвигалась тьма. Скоро все исчезло… Засветились огоньки и в лесу и на болоте. Если бы не они, тьма была бы полной. Обитатели Венеры никогда не видят ни звезд, ни солнца…
Алеша выжидательно взглянул на Илью Юрьевича.
— Подожди, — сразу понял его Богатырев. — Роман, включи наружные микрофоны.
Алеша замер. В ушах его стучала кровь.
И вдруг сразу, без перехода, в кабину ворвалась волна звуков, жуткой симфонией грубо захватила, подавила…
Удаляющийся, скачущий грохот громыхающей колесницы или сорвавшейся лавины камней сменился близким воем. Потом прозвучал пронзительный писк и крик боли, надрывный, хриплый. И вдруг захлопали крылья…
Пулька отчаянно визжала и царапала переборку.
Добров хотел включить прожектор, но Илья Юрьевич остановил его.
Теперь слышалось уханье, ровное, размеренное.
Алеша ухватился за спинку кресла. Неужели машина?
Послышался треск словно раздираемой на части ткани и сразу — нарастающий свист, замерший на предельной высоте.
Потом мелодичная нота, другая, третья… Пение? Алеша посмотрел на Илью Юрьевича расширенными глазами.
Тот отрицательно покачал головой.
Добров зажег прожектор.
И сразу замолкло все, словно выключили микрофон, замерло, притаилось.
Только собака жалобно повизгивала в своем отсеке.
Ослепительный свет вырвал из тьмы ближние стволы исполинских папоротников и почему-то ставшую теперь белой сеть лиан. Змеи корней словно застыли в борьбе, оцепенели.
В чаще отраженными огоньками засверкали злобные звездочки… И никакого движения.
Алеша не смог справиться с дрожью, а Добров деловито докладывал Богатыреву, что температура снаружи резко упала с 57°С до 31°С.
«Вот это чудесно! — мысленно воскликнул Алеша. — Чего лучшего желать для развития жизни? Кислород у поверхности есть, как и ждали. Правда, его втрое меньше, чем на Земле, но он есть. И, быть может… Дышат же альпинисты на горных вершинах!… Но разве позволит Илья Юрьевич выйти из ракеты без шлемов!… Слово будет за вараном, голубем и Пулей…»
Богатырев пристально посмотрел на Алешу, на Доброва и объявил:
— Утро вечера мудренее… и на Венере.
«Спать? — ужаснулся Алеша. — Разве можно спать на чужой планете в первую ночь? Конечно, нельзя!»
Алеша слышал, как ворочался в своем откинутом «зубоврачебном кресле» Илья Юрьевич. Снаружи доносились приглушенные звуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16