ОТБИТАЯ КОРКА
Багровые тучи светились.
Зловещая заря вставала над лесом.
Зарево первозданного пожара поднималось вместе с тучами пепла позади исследователей, грозя настигнуть их.
Вездеход был рассчитан лишь на двух человек. Без снятых приборов и пушки он мог взять четверых, но пятый должен был бежать рядом с машиной, «держась за стремя», иначе вездеход не приподнимался на воздушной подушке.
Только «ведущий» и «бегущий» получили право на кислород для дыхания, запасы которого ради облегчения были оставлены у огненного потока.
Добров в скафандре и шлеме, ссутулясь, сидел за рулем. Алеша в облегченном до предела скафандре, без шлема и баллонов, шел рядом с вездеходом.
Гарри Вуд не смог усидеть в вездеходе. Он выпрыгнул из машины, пошел вместе с Алешей. Но сразу же стал отставать. Пришлось ухватиться за Алешину руку.
Молодые люди весело рассмеялись.
Керн посмотрел на них и сказал Богатыреву:
— Командор, у меня ощущение, что корка, которая кое-кого из нас покрывала, растрескалась над огненным потоком, а потом отвалилась.
— Надеюсь, вы не жалеете, Аллан?
— Я думаю о ней, командор. Понадобилось попасть на другую планету, чтобы понять, как налипшая корка законопачивает глаза и уши, давит на мозг. Вы не можете себе представить, насколько приятнее верить в людей, чем их презирать!
— Мне трудно это представить, Аллан, — сказал Богатырев улыбаясь.
— Знаю. Вы всегда верили в людей. Под коркой мне казалось это нелепым.
— А вы не думали, Аллан, почему она образовалась?
— Это грязная корка, командор, — грустно усмехнулся Керн. — Я догадываюсь, что она образуется у людей, если они не моют душу. А наши газеты, радио и предвыборные ораторы заботятся, чтобы отмыть ее было не просто.
— Когда русские и американцы сражались против коричневой чумы, никакой корки у них, кажется, не было.
— Не было, командор, потому что она не терпит огня. Должно быть, крепко надо разогреть и прокалить всех людей, чтобы с них облупилась корка враждебности и недоверия.
Алеша и Вуд, по-прежнему держась за руки, немного отстали.
Вездеход прокладывал путь через лианы, срезая их циркульными пилами.
— А я считал, что в нашей экспедиции было два робота, — сказал Вуд.
Алеша сощурился:
— Два?
— Один робот погиб… другой, кажется, стал человеком.
— Они еще подружатся! — засмеялся Алеша, показав глазами на вездеход.
Вуд кивнул головой.
— А как он кипел, узнав, что командором все-таки будет русский!… Что же касается меня, Алек, то устройство мое явно уступает кибернетическому. Я всегда готов был дружить с вами, а в Космосе понял, что бесконечность сближает.
— А что такое Земля, Гарри? Огромный космический корабль! Он летит в Космосе, вертясь вокруг оси, обегая вокруг Солнца, вместе с Солнцем крутясь в колесе Галактики, которая с огромной скоростью удаляется от других галактик.
Вуд усмехнулся:
— Боюсь, что пассажиры космолета «Земля», чтобы сблизиться, должны были ощутить Космос… Скажем, узнать о нашествии враждебных пришельцев из Космоса. Только тогда человечество объединилось бы в защите.
— Верно, Гарри! Защита объединяет. Но для этого не нужно ждать космической агрессии. Защищаться людям надо от самих себя, от ядерного оружия, которое грозит их существованию и которое не может, не должно и не будет существовать!
— А разве оно не понадобится для отражения космического вторжения?
— Никогда! — возразил Алеша. — Это выдумано теми, кто, избегая разоружения, хочет любой ценой сохранить ядерное оружие для своих низких целей! Овладение Космосом связано с таким развитием сознания разумных существ, которое само по себе исключает агрессию. Высшие достижения науки неотделимы от высшей гуманности. Разве у нас с вами поднялась бы рука на жителей Венеры?
— На разумных обитателей планеты? — удивился Вуд.
— Да… которые строили город… Ведь мы видели руины на дне пролива… Слышали голос, произносивший «Эоэлла»…
— Вы мечтатель, Алек… Вы в самом деле думаете, что видели город, опустившийся на морское дно?
Вместо ответа Алеша крепко сжал руку Гарри.
Вездеход выехал из леса.
Морской берег изменился неузнаваемо. Полоска песка, на которой отдыхали путники, исчезла. Не было и огненных цветов…
Лес ступеньками спускался не к морю, а прямо в море…
Морские волны накатывались на красноватые кроны затопленных деревьев, колебля отяжелевшую листву, потом набегали на темные, мокрые полузатопленные стволы и разбивались об узловатые корни тех деревьев, которые еще не оказались в воде. Гигантские папоротники раскачивались; казалось, что они живут, движутся и на глазах у ошеломленных путников «вразвалку» заходят в воду.
Море наступало на первобытный лес. Происходило дальнейшее опускание суши.
Грозный гул, поднимаясь из недр, заглушал морской прибой.
Путники переглянулись.
Гул нарастал. Казалось, что он сотрясает скалы.
Алеша и Вуд ощутили, что почва в самом деле колеблется у них под ногами. Они крикнули Доброву.
Тот остановил машину.
И вдруг страшный удар подобно взрыву потряс все вокруг.
Между вездеходом и затопленным лесом разверзлась трещина. Один из папоротников стал крениться, завалился назад и исчез в образовавшейся пропасти.
Из ее глубины вырвались клубы фиолетового дыма, потом облако белого пара.
— Всем надеть шлемы! — скомандовал Богатырев.
Вездеход повернул вдоль трещины, набирая скорость.
Алеша и Гарри бежали, держась за борта машины.
Новый удар, казалось, расколол планету. Люди невольно нагнули головы.
Добров рывком выключил насосы. Вездеход упал на корни.
Машину тряхнуло. Пассажиры повалились друг на друга.
Алеша и Гарри остановились, пораженные.
Край трещины прошел у самого носа вездехода.
Новая трещина смыкалась с прежней, отгораживая людей от пролива.
Богатырев выпрыгнул из вездехода.
Добров стал осматривать машину.
В трещину страшно было заглянуть. Из глубины расколовшихся скал несся гул.
Зарево над вулканом ширилось. Небо пылало. Вдоль моря летели рваные, словно охваченные огнем тучи.
В самой узкой части трещина была метров двадцать шириной.
Противоположный ее край был заметно ниже.
— Перепрыгнем? — спросил Илья Юрьевич, выжидательно смотря на Доброва.
— Только туда, — указал тот рукой на низкий край трещины.
— Веревки такой длины нет?
— Облегчая вездеход, оставили все. Подошел Алеша.
— Я вскочу на ходу… У самого края, — сказал он.
— Это неосуществимо, командор! — воскликнул Керн. — Позвольте остаться мне.
Богатырев нахмурился и приказал всем, кроме Алеши, сесть е вездеход.
Вуд подошел к Алеше, протянул руки, но тот отстранился и весело сказал:
— Прощаться не будем!
Алеша стал в десятке шагов от пропасти, весь собранный, напряженный, как боксер на ринге.
Вездеход отъехал метров на сто, развернулся и стал носом к трещине.
Сердце у Алеши колотилось, во рту пересохло. Он подпрыгивал на месте все выше и выше.
И вдруг замер, чуть согнувшись.
Вездеход, набирая скорость, несся к трещине.
Ревел двигатель, кричали сидящие в машине люди.
Алеша рванулся, как со старта. Он помчался машине наперерез, чтобы у обрыва оказаться с нею рядом.
Три пары рук тянулись к Алеше.
Вездеход несся над камнями, струи воздуха вздымали вокруг него облако пыли.
Алеша прыгнул в это облако, как в воду.
Трое ловивших его друзей повалились вместе с ним на дно вездехода.
Добров исступленно сжимал руль.
Вездеход от новой тяжести осел, но, не задев камней, уже оказался над пропастью.
Птицей перелетел он через трещину и ударился о корни деревьев на другой ее стороне.
Почти опрокинувшись, он боком пробороздил несколько метров.
Алешу выбросило из машины. Что-то вылетело из кармана его скафандра и запрыгало по камням.
Илья Юрьевич охнул.
Вуд бежал к Алеше.
Но тот уже поднимался.
Добров выбрался из машины и стал осматривать ее.
— Куда он укатился? Ты видел? — спросил Алеша, морщась от боли.
Вуд отрицательно покачал головой. Подошли Илья Юрьевич и Керн.
— Жив? — спросил Богатырев. — Ну, молодец! Я думал, это твоя голова запрыгала по камням.
— Это камень… который я со дна взял.
— Что ж ты его не выбросил?
— Забыл.
Илья Юрьевич с сомнением покачал головой.
— Забыл оказать вам о нем, — поправился Алеша.
Он виновато улыбался и продолжал морщиться от боли.
Добров звал всех к вездеходу.
Деревья раскачивались, почва колебалась, землетрясение усиливалось.
Прихрамывая, Алеша искал потерянный камень.
— Скорее, Алеша! Только на воде спасение! — кричал ему Илья Юрьевич.
Но Алеша словно не слышал. Богатырев сделал знак Буду, и тот побежал от подошедшего вездехода к Алеше, чтобы привести его за руку.
Вдруг Алеша упал на колени и закричал. Вуд остановился и тоже вскрикнул.
Илья Юрьевич и Керн бежали к ним. Добров вел за ними вездеход. Запыхавшись, Илья Юрьевич остановился.
Алеша стоял на коленях и держал в руках покрытый засохшим илом пятнистый камень. Пятнистый из-за того, что «покрывавшая его корка при ударе о камни местами отскочила.
Дрожащими пальцами Алеша пытался отломать корку и с других мест. Он постучал камнем о скалу. Корка отлетела…
— Мрамор! — воскликнул Вуд. Подземный гул почти заглушил его крик. Ближний папоротник накренился и повалился, круша соседние.
В багровых тучах ударила молния.
Почва тряслась.
Алеша выпрямился. Не веря глазам, он держал в руках уже не камень, а беломраморное изваяние, с которого слетел покрывавший его слой ила, вдохновенно выполненную скульптуру странно прелестной головки неземной, чужепланетной девушки. Вытянутая нитка бровей, удлиненные почти до висков миндалевидные глаза, тонкий благородный нос и полураскрытые в улыбке губы…
Молния сверкнула совсем рядом. Гром ли ударил, разверзлась ли новая трещина, люди этого не видели и не слышали… Как завороженные, смотрели они на чудесное творение неведомых рук.
— Эоэлла! — прошептал Алеша.
Он был без шлема и провел рукой по волнистым волосам, оглядываясь кругом, словно должен был увидеть ее, живую, зовущую…
Так вот какие черты лица не мог он разобрать в бреду!
Люди смотрели в прекрасное лицо той, кто был носителем Разума вне Земли… И они не замечали, как колеблются вокруг горы, поднимается море, полыхает небо.
Глава пятая. ВНУКИ МАРСА
Могучая фигура человека в скафандре возвышалась на скале.
В глубоком раздумье, словно Гамлет, заглядывающий в глазницы черепа, смотрел человек на беломраморную головку, которую держал в руках.
Неразгаданная тайна человеческого мозга, стремление постигнуть историю Разума привели искателя на другую планету, и теперь он, проникая во мрак неизвестного, разглядывал чужие и притягивающие черты бесконечно знакомого и неведомого существа.
Кто ты, порождение ума и нежности? Что скрыто было под твоим беломраморным лбом? Тот же удивительный орган, который дал человеку всепобеждающую способность мыслить, возвысив над остальными обитателями планеты? Неужели и здесь, на Венере, как и на Земле, орган мысли, да и само мыслящее существо появились внезапно, без переходной, тщетно разыскиваемой ступени к животному миру? Почему это существо появилось здесь в совершенно чуждую ему эру первобытных ящеров, не имея среди всего живого ничего схожего?
Да, Жизнь, высшая форма великолепного существования материи, возникает всюду, где условия благоприятствуют ей, и, раз появившись, неуклонно развивается, пока не породит племя мыслящих, через которых Природа познает самое себя.
Но почему ты, когда-то с любовью изваянная, в землетрясении открывшая свой лик, почему ты так похожа на прекраснейшую из живущих на Земле? Почему ты так волнуешь ум и сердце ищущего истину?
Почему?… Да потому, что ты полуоткрытыми своими губами, немыми, но говорящими, отвечаешь на самые сокровенные догадки, на дерзкую надежду сына Земли, на исступленную его веру в невозможность космического одиночества племени людей!
Живешь ли ты и сейчас среди исполинских папоротников, под покровом багровых и вечных туч, или лишь пытливо заглянула сюда, на планету бурь, в великом своем странствии среди звездных миров?
Человек в скафандре сбросил шлем и благоговейно коснулся губами беломраморного лба скульптуры.
Ветер завладел его бородой, обдал брызгами с гребня разбившейся о скалу волны.
Алеша, тщетно пытавшийся связаться по радио с Мэри, заметил это движение Ильи Юрьевича и смущенно опустил глаза.
Добров возился с амфибией, приводя ее в порядок после вторичного перехода через пролив. Царапины и вмятины, облупившаяся краска и пробоины говорили, чего стоило машине путешествие.
Керн и Вуд разжигали костер.
Когда Богатырев подошел к костру, Керн, глядя на скульптуру в его руках, сказал:
— Разве это не венец творения, командор?
— Венец творения? — задумчиво переспросил Илья Юрьевич. — Что же такое человек? Каприз стихии, случайное стечение обстоятельств, удачных внешних условий или вершина слепого трудолюбия и непроизвольного совершенствования форм Природы?
Все поняли, что Илья Юрьевич продолжал размышлять.
— Считать ли человека сравнительно слабым, плохо защищенным от невзгод, неважно вооруженным для борьбы, но обладающим чудесным мозгом, перекрывающим все недостатки человека как животного? Или же видеть в строении человеческого организма высшее из возможного и достижимого, совершенство линий, красоту тела, идеальность «конструкции», вершину эволюции, которой дальше делать нечего?
Алеша выключил радиоприемник и подошел к костру. Он любил, когда обычно немногословный Илья Юрьевич начинал говорить, когда вдохновенная и увлекающая его речь начинала литься плавной и глубокой рекой или бурлила стремниной.
Добров тоже перестал стучать молотком, прислушался.
— Человека отличает от животных то, что он не только порождение внешних условий, но еще и создание собственного труда. Человек трудом своим сделал себя мыслящим существом. Труд решающим образом влияет и на облик человека. Волосяного покрова он лишился, очевидно, потому что создал себе одежду, сделавшую ненужной шерсть на теле.
Богатырев неотрывно смотрел на скульптуру, которую держал в вытянутой руке, словно черпая в ней свои мысли:
— В грядущих миллионах лет великий труд человека, меняя свой характер, когда человек все в большей мере будет превращаться из физического исполнителя в командира машин, неизбежно изменит человека, сделает его и внешне не похожим на первобытных охотников, которых мы пока еще во всем напоминаем.
Вуд невольно вспомнил свой бред в пещере, диких потомков, пришедших за звонкой шкурой Чуда.
— Менять человека в его внешней и внутренней сущности, — продолжал профессор Богатырев, — будет и характер общества, которое он создаст и в котором будет жить. Миллионы лет без насилия и принуждения, без страха и волчьих законов неизбежно скажутся как на облике людей, так и на их сознании.
— Сознание!… — отозвался Добров. — Откуда же взялось это сознание?
— Несомненно, речь идет о крайне редком и необычайно счастливом стечении обстоятельств. Тигр сильнее человека, обезьяна проворнее, гепард быстрее. Мозг человека развивался именно потому, что человек был слабее многих хищников и должен был сражаться с ними. Он уступал в ловкости обезьянам, но оказывался приспособленнее их в тяжелых условиях жизни, он не мог спорить с оленем в быстроте, но умел остановить его камнем, ямой-ловушкой или стрелой. Он был меньше медведя, но не нуждался в его шубе, в его берлоге, не впадал в зимнюю спячку, греясь у костра, который научился разжигать.
Вуд стал ворошить корявым корнем угли. Посыпались искры, повалил дым.
— Если бы человек был слишком силен, слишком ловок, слишком быстр, ему не требовалось бы мышления и изобретательности, он мог бы прожить по-звериному. Мышление понадобилось и развивалось у него потому, что ему трудно было жить без него, он не выжил бы, как, вероятно, не выжили его близкие и менее одаренные сородичи.
— Если бы вы знали, командор, как я молил бога о том, чтобы выжить в пещере! — сказал Керн.
— Человек, живший в пещере, стал человеком потому, что был не слишком силен, ловок, быстр и не слишком слаб и неповоротлив, потому что ему требовалось умеренное количество пищи, высококалорийной и в то же время легко усвояемой после приготовления на огне. Огонь облегчал тяжелые функции организма, способствовал его быстрому развитию и совершенствованию. И, что еще особенно важно, у человека не все время стало тратиться на добывание пищи, у него появился досуг для размышлений, которого нет у зверей, нет у птиц, нет у рыб, досуг, ставший, если так можно сказать, отцом познания, матерью искусства и воспроизведения красоты.
— В руках своих, командор, вы держите красоту, подтверждающую, что господь бог создал людей на Земле и на Венере по образу и подобию своему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Багровые тучи светились.
Зловещая заря вставала над лесом.
Зарево первозданного пожара поднималось вместе с тучами пепла позади исследователей, грозя настигнуть их.
Вездеход был рассчитан лишь на двух человек. Без снятых приборов и пушки он мог взять четверых, но пятый должен был бежать рядом с машиной, «держась за стремя», иначе вездеход не приподнимался на воздушной подушке.
Только «ведущий» и «бегущий» получили право на кислород для дыхания, запасы которого ради облегчения были оставлены у огненного потока.
Добров в скафандре и шлеме, ссутулясь, сидел за рулем. Алеша в облегченном до предела скафандре, без шлема и баллонов, шел рядом с вездеходом.
Гарри Вуд не смог усидеть в вездеходе. Он выпрыгнул из машины, пошел вместе с Алешей. Но сразу же стал отставать. Пришлось ухватиться за Алешину руку.
Молодые люди весело рассмеялись.
Керн посмотрел на них и сказал Богатыреву:
— Командор, у меня ощущение, что корка, которая кое-кого из нас покрывала, растрескалась над огненным потоком, а потом отвалилась.
— Надеюсь, вы не жалеете, Аллан?
— Я думаю о ней, командор. Понадобилось попасть на другую планету, чтобы понять, как налипшая корка законопачивает глаза и уши, давит на мозг. Вы не можете себе представить, насколько приятнее верить в людей, чем их презирать!
— Мне трудно это представить, Аллан, — сказал Богатырев улыбаясь.
— Знаю. Вы всегда верили в людей. Под коркой мне казалось это нелепым.
— А вы не думали, Аллан, почему она образовалась?
— Это грязная корка, командор, — грустно усмехнулся Керн. — Я догадываюсь, что она образуется у людей, если они не моют душу. А наши газеты, радио и предвыборные ораторы заботятся, чтобы отмыть ее было не просто.
— Когда русские и американцы сражались против коричневой чумы, никакой корки у них, кажется, не было.
— Не было, командор, потому что она не терпит огня. Должно быть, крепко надо разогреть и прокалить всех людей, чтобы с них облупилась корка враждебности и недоверия.
Алеша и Вуд, по-прежнему держась за руки, немного отстали.
Вездеход прокладывал путь через лианы, срезая их циркульными пилами.
— А я считал, что в нашей экспедиции было два робота, — сказал Вуд.
Алеша сощурился:
— Два?
— Один робот погиб… другой, кажется, стал человеком.
— Они еще подружатся! — засмеялся Алеша, показав глазами на вездеход.
Вуд кивнул головой.
— А как он кипел, узнав, что командором все-таки будет русский!… Что же касается меня, Алек, то устройство мое явно уступает кибернетическому. Я всегда готов был дружить с вами, а в Космосе понял, что бесконечность сближает.
— А что такое Земля, Гарри? Огромный космический корабль! Он летит в Космосе, вертясь вокруг оси, обегая вокруг Солнца, вместе с Солнцем крутясь в колесе Галактики, которая с огромной скоростью удаляется от других галактик.
Вуд усмехнулся:
— Боюсь, что пассажиры космолета «Земля», чтобы сблизиться, должны были ощутить Космос… Скажем, узнать о нашествии враждебных пришельцев из Космоса. Только тогда человечество объединилось бы в защите.
— Верно, Гарри! Защита объединяет. Но для этого не нужно ждать космической агрессии. Защищаться людям надо от самих себя, от ядерного оружия, которое грозит их существованию и которое не может, не должно и не будет существовать!
— А разве оно не понадобится для отражения космического вторжения?
— Никогда! — возразил Алеша. — Это выдумано теми, кто, избегая разоружения, хочет любой ценой сохранить ядерное оружие для своих низких целей! Овладение Космосом связано с таким развитием сознания разумных существ, которое само по себе исключает агрессию. Высшие достижения науки неотделимы от высшей гуманности. Разве у нас с вами поднялась бы рука на жителей Венеры?
— На разумных обитателей планеты? — удивился Вуд.
— Да… которые строили город… Ведь мы видели руины на дне пролива… Слышали голос, произносивший «Эоэлла»…
— Вы мечтатель, Алек… Вы в самом деле думаете, что видели город, опустившийся на морское дно?
Вместо ответа Алеша крепко сжал руку Гарри.
Вездеход выехал из леса.
Морской берег изменился неузнаваемо. Полоска песка, на которой отдыхали путники, исчезла. Не было и огненных цветов…
Лес ступеньками спускался не к морю, а прямо в море…
Морские волны накатывались на красноватые кроны затопленных деревьев, колебля отяжелевшую листву, потом набегали на темные, мокрые полузатопленные стволы и разбивались об узловатые корни тех деревьев, которые еще не оказались в воде. Гигантские папоротники раскачивались; казалось, что они живут, движутся и на глазах у ошеломленных путников «вразвалку» заходят в воду.
Море наступало на первобытный лес. Происходило дальнейшее опускание суши.
Грозный гул, поднимаясь из недр, заглушал морской прибой.
Путники переглянулись.
Гул нарастал. Казалось, что он сотрясает скалы.
Алеша и Вуд ощутили, что почва в самом деле колеблется у них под ногами. Они крикнули Доброву.
Тот остановил машину.
И вдруг страшный удар подобно взрыву потряс все вокруг.
Между вездеходом и затопленным лесом разверзлась трещина. Один из папоротников стал крениться, завалился назад и исчез в образовавшейся пропасти.
Из ее глубины вырвались клубы фиолетового дыма, потом облако белого пара.
— Всем надеть шлемы! — скомандовал Богатырев.
Вездеход повернул вдоль трещины, набирая скорость.
Алеша и Гарри бежали, держась за борта машины.
Новый удар, казалось, расколол планету. Люди невольно нагнули головы.
Добров рывком выключил насосы. Вездеход упал на корни.
Машину тряхнуло. Пассажиры повалились друг на друга.
Алеша и Гарри остановились, пораженные.
Край трещины прошел у самого носа вездехода.
Новая трещина смыкалась с прежней, отгораживая людей от пролива.
Богатырев выпрыгнул из вездехода.
Добров стал осматривать машину.
В трещину страшно было заглянуть. Из глубины расколовшихся скал несся гул.
Зарево над вулканом ширилось. Небо пылало. Вдоль моря летели рваные, словно охваченные огнем тучи.
В самой узкой части трещина была метров двадцать шириной.
Противоположный ее край был заметно ниже.
— Перепрыгнем? — спросил Илья Юрьевич, выжидательно смотря на Доброва.
— Только туда, — указал тот рукой на низкий край трещины.
— Веревки такой длины нет?
— Облегчая вездеход, оставили все. Подошел Алеша.
— Я вскочу на ходу… У самого края, — сказал он.
— Это неосуществимо, командор! — воскликнул Керн. — Позвольте остаться мне.
Богатырев нахмурился и приказал всем, кроме Алеши, сесть е вездеход.
Вуд подошел к Алеше, протянул руки, но тот отстранился и весело сказал:
— Прощаться не будем!
Алеша стал в десятке шагов от пропасти, весь собранный, напряженный, как боксер на ринге.
Вездеход отъехал метров на сто, развернулся и стал носом к трещине.
Сердце у Алеши колотилось, во рту пересохло. Он подпрыгивал на месте все выше и выше.
И вдруг замер, чуть согнувшись.
Вездеход, набирая скорость, несся к трещине.
Ревел двигатель, кричали сидящие в машине люди.
Алеша рванулся, как со старта. Он помчался машине наперерез, чтобы у обрыва оказаться с нею рядом.
Три пары рук тянулись к Алеше.
Вездеход несся над камнями, струи воздуха вздымали вокруг него облако пыли.
Алеша прыгнул в это облако, как в воду.
Трое ловивших его друзей повалились вместе с ним на дно вездехода.
Добров исступленно сжимал руль.
Вездеход от новой тяжести осел, но, не задев камней, уже оказался над пропастью.
Птицей перелетел он через трещину и ударился о корни деревьев на другой ее стороне.
Почти опрокинувшись, он боком пробороздил несколько метров.
Алешу выбросило из машины. Что-то вылетело из кармана его скафандра и запрыгало по камням.
Илья Юрьевич охнул.
Вуд бежал к Алеше.
Но тот уже поднимался.
Добров выбрался из машины и стал осматривать ее.
— Куда он укатился? Ты видел? — спросил Алеша, морщась от боли.
Вуд отрицательно покачал головой. Подошли Илья Юрьевич и Керн.
— Жив? — спросил Богатырев. — Ну, молодец! Я думал, это твоя голова запрыгала по камням.
— Это камень… который я со дна взял.
— Что ж ты его не выбросил?
— Забыл.
Илья Юрьевич с сомнением покачал головой.
— Забыл оказать вам о нем, — поправился Алеша.
Он виновато улыбался и продолжал морщиться от боли.
Добров звал всех к вездеходу.
Деревья раскачивались, почва колебалась, землетрясение усиливалось.
Прихрамывая, Алеша искал потерянный камень.
— Скорее, Алеша! Только на воде спасение! — кричал ему Илья Юрьевич.
Но Алеша словно не слышал. Богатырев сделал знак Буду, и тот побежал от подошедшего вездехода к Алеше, чтобы привести его за руку.
Вдруг Алеша упал на колени и закричал. Вуд остановился и тоже вскрикнул.
Илья Юрьевич и Керн бежали к ним. Добров вел за ними вездеход. Запыхавшись, Илья Юрьевич остановился.
Алеша стоял на коленях и держал в руках покрытый засохшим илом пятнистый камень. Пятнистый из-за того, что «покрывавшая его корка при ударе о камни местами отскочила.
Дрожащими пальцами Алеша пытался отломать корку и с других мест. Он постучал камнем о скалу. Корка отлетела…
— Мрамор! — воскликнул Вуд. Подземный гул почти заглушил его крик. Ближний папоротник накренился и повалился, круша соседние.
В багровых тучах ударила молния.
Почва тряслась.
Алеша выпрямился. Не веря глазам, он держал в руках уже не камень, а беломраморное изваяние, с которого слетел покрывавший его слой ила, вдохновенно выполненную скульптуру странно прелестной головки неземной, чужепланетной девушки. Вытянутая нитка бровей, удлиненные почти до висков миндалевидные глаза, тонкий благородный нос и полураскрытые в улыбке губы…
Молния сверкнула совсем рядом. Гром ли ударил, разверзлась ли новая трещина, люди этого не видели и не слышали… Как завороженные, смотрели они на чудесное творение неведомых рук.
— Эоэлла! — прошептал Алеша.
Он был без шлема и провел рукой по волнистым волосам, оглядываясь кругом, словно должен был увидеть ее, живую, зовущую…
Так вот какие черты лица не мог он разобрать в бреду!
Люди смотрели в прекрасное лицо той, кто был носителем Разума вне Земли… И они не замечали, как колеблются вокруг горы, поднимается море, полыхает небо.
Глава пятая. ВНУКИ МАРСА
Могучая фигура человека в скафандре возвышалась на скале.
В глубоком раздумье, словно Гамлет, заглядывающий в глазницы черепа, смотрел человек на беломраморную головку, которую держал в руках.
Неразгаданная тайна человеческого мозга, стремление постигнуть историю Разума привели искателя на другую планету, и теперь он, проникая во мрак неизвестного, разглядывал чужие и притягивающие черты бесконечно знакомого и неведомого существа.
Кто ты, порождение ума и нежности? Что скрыто было под твоим беломраморным лбом? Тот же удивительный орган, который дал человеку всепобеждающую способность мыслить, возвысив над остальными обитателями планеты? Неужели и здесь, на Венере, как и на Земле, орган мысли, да и само мыслящее существо появились внезапно, без переходной, тщетно разыскиваемой ступени к животному миру? Почему это существо появилось здесь в совершенно чуждую ему эру первобытных ящеров, не имея среди всего живого ничего схожего?
Да, Жизнь, высшая форма великолепного существования материи, возникает всюду, где условия благоприятствуют ей, и, раз появившись, неуклонно развивается, пока не породит племя мыслящих, через которых Природа познает самое себя.
Но почему ты, когда-то с любовью изваянная, в землетрясении открывшая свой лик, почему ты так похожа на прекраснейшую из живущих на Земле? Почему ты так волнуешь ум и сердце ищущего истину?
Почему?… Да потому, что ты полуоткрытыми своими губами, немыми, но говорящими, отвечаешь на самые сокровенные догадки, на дерзкую надежду сына Земли, на исступленную его веру в невозможность космического одиночества племени людей!
Живешь ли ты и сейчас среди исполинских папоротников, под покровом багровых и вечных туч, или лишь пытливо заглянула сюда, на планету бурь, в великом своем странствии среди звездных миров?
Человек в скафандре сбросил шлем и благоговейно коснулся губами беломраморного лба скульптуры.
Ветер завладел его бородой, обдал брызгами с гребня разбившейся о скалу волны.
Алеша, тщетно пытавшийся связаться по радио с Мэри, заметил это движение Ильи Юрьевича и смущенно опустил глаза.
Добров возился с амфибией, приводя ее в порядок после вторичного перехода через пролив. Царапины и вмятины, облупившаяся краска и пробоины говорили, чего стоило машине путешествие.
Керн и Вуд разжигали костер.
Когда Богатырев подошел к костру, Керн, глядя на скульптуру в его руках, сказал:
— Разве это не венец творения, командор?
— Венец творения? — задумчиво переспросил Илья Юрьевич. — Что же такое человек? Каприз стихии, случайное стечение обстоятельств, удачных внешних условий или вершина слепого трудолюбия и непроизвольного совершенствования форм Природы?
Все поняли, что Илья Юрьевич продолжал размышлять.
— Считать ли человека сравнительно слабым, плохо защищенным от невзгод, неважно вооруженным для борьбы, но обладающим чудесным мозгом, перекрывающим все недостатки человека как животного? Или же видеть в строении человеческого организма высшее из возможного и достижимого, совершенство линий, красоту тела, идеальность «конструкции», вершину эволюции, которой дальше делать нечего?
Алеша выключил радиоприемник и подошел к костру. Он любил, когда обычно немногословный Илья Юрьевич начинал говорить, когда вдохновенная и увлекающая его речь начинала литься плавной и глубокой рекой или бурлила стремниной.
Добров тоже перестал стучать молотком, прислушался.
— Человека отличает от животных то, что он не только порождение внешних условий, но еще и создание собственного труда. Человек трудом своим сделал себя мыслящим существом. Труд решающим образом влияет и на облик человека. Волосяного покрова он лишился, очевидно, потому что создал себе одежду, сделавшую ненужной шерсть на теле.
Богатырев неотрывно смотрел на скульптуру, которую держал в вытянутой руке, словно черпая в ней свои мысли:
— В грядущих миллионах лет великий труд человека, меняя свой характер, когда человек все в большей мере будет превращаться из физического исполнителя в командира машин, неизбежно изменит человека, сделает его и внешне не похожим на первобытных охотников, которых мы пока еще во всем напоминаем.
Вуд невольно вспомнил свой бред в пещере, диких потомков, пришедших за звонкой шкурой Чуда.
— Менять человека в его внешней и внутренней сущности, — продолжал профессор Богатырев, — будет и характер общества, которое он создаст и в котором будет жить. Миллионы лет без насилия и принуждения, без страха и волчьих законов неизбежно скажутся как на облике людей, так и на их сознании.
— Сознание!… — отозвался Добров. — Откуда же взялось это сознание?
— Несомненно, речь идет о крайне редком и необычайно счастливом стечении обстоятельств. Тигр сильнее человека, обезьяна проворнее, гепард быстрее. Мозг человека развивался именно потому, что человек был слабее многих хищников и должен был сражаться с ними. Он уступал в ловкости обезьянам, но оказывался приспособленнее их в тяжелых условиях жизни, он не мог спорить с оленем в быстроте, но умел остановить его камнем, ямой-ловушкой или стрелой. Он был меньше медведя, но не нуждался в его шубе, в его берлоге, не впадал в зимнюю спячку, греясь у костра, который научился разжигать.
Вуд стал ворошить корявым корнем угли. Посыпались искры, повалил дым.
— Если бы человек был слишком силен, слишком ловок, слишком быстр, ему не требовалось бы мышления и изобретательности, он мог бы прожить по-звериному. Мышление понадобилось и развивалось у него потому, что ему трудно было жить без него, он не выжил бы, как, вероятно, не выжили его близкие и менее одаренные сородичи.
— Если бы вы знали, командор, как я молил бога о том, чтобы выжить в пещере! — сказал Керн.
— Человек, живший в пещере, стал человеком потому, что был не слишком силен, ловок, быстр и не слишком слаб и неповоротлив, потому что ему требовалось умеренное количество пищи, высококалорийной и в то же время легко усвояемой после приготовления на огне. Огонь облегчал тяжелые функции организма, способствовал его быстрому развитию и совершенствованию. И, что еще особенно важно, у человека не все время стало тратиться на добывание пищи, у него появился досуг для размышлений, которого нет у зверей, нет у птиц, нет у рыб, досуг, ставший, если так можно сказать, отцом познания, матерью искусства и воспроизведения красоты.
— В руках своих, командор, вы держите красоту, подтверждающую, что господь бог создал людей на Земле и на Венере по образу и подобию своему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16