наводнение, может быть, через час захлестнет эти равнины бушующими волнами, превратит их в бурное море, в котором потонут все тигры вместе с другими животными, если им не удастся спастись на деревьях. Погонщик со своими мулами, пастух со своим стадом тоже погибнут, если не успеют укрыться в гасиенде.
— Я приму к сведению твое предупреждение, — сказал офицер, тотчас вспомнив о студенте, которого оставил в двух милях отсюда. В нескольких словах он сообщил индейцу об этом обстоятельстве.
— Если он еще жив, мы привезем его завтра утром в гасиенду. Теперь же думайте только о себе и о тех, кто будет оплакивать вашу смерть, и не заботьтесь о тиграх: если ваша лошадь испугается при виде тигра, крикните только громким голосом; человеческий голос внушает почтение и страх самым свирепым зверям. Теперь вперед!
Офицер повиновался, приподняв шляпу в знак прощания, и скоро исчез из глаз оставшихся.
— Он храбр и прямодушен, — сказал Косталь, — нехорошо было бы допустить его смерти без предостережения. Хотя и неприятно, что ему пришлось помешать нам; но в его положении я сделал бы то же самое. Притом не все еще пропало.
— Как так? Что ты еще замышляешь? — поспешно спросил Брут.
— Дух является не только в пене водопада, — пояснил индеец, — иногда он показывается тем, кто вызывает его звуками морской раковины, в желтых водах наводнения, и мы попробуем вызвать его завтра в переполненном русле реки.
— А что станется с молодым чужестранцем, о котором нам говорил офицер?
— Мы попытаемся спасти его, как я обещал, — отвечал индеец. — Пока перетащим поскорее пирогу на вершину Сьерро-де-ла Меза, там мы можем спокойно провести ночь, не страшась ни тигров, ни наводнения.
Пока индеец и негр приводили в исполнение намеченный план, дон Рафаэль скакал к гасиенде Лас-Пальмас. Первые полчаса прошли совершенно спокойно. Саванна так мирно покоилась при лунном свете, пальмы так тихо покачивались под усеянным звездами небом, что он начал думать, уж не подшутил ли индеец над его легковерием. Занятый этими недостойными мыслями, он почти бессознательно умерил аллюр своего коня и, вдыхая полной грудью благоухающий ночной воздух, погрузился в мечтательное настроение, которое так легко вызывает неизъяснимая прелесть южной ночи. Вдруг мелькнувшая в его голове догадка в одно мгновение развеяла его беспечное настроение и заставила снова пришпорить лошадь. Он вспомнил об оставленных хижинах и маленьких челноках, привязанных на вершине деревьев, как последнее спасение для тех, кого наводнение застигнет врасплох. Прошло еще полчаса, и вдруг, словно по волшебству, саранча и кузнечики перестали чирикать в траве, и благоухающее дыхание ночного ветерка заменилось другим ветром, напоенным болотными испарениями, острым и жгучим, как дыхание ада.
Недолго длилось это тревожное молчание, скоро путешественнику показалось, что он опять слышит шум водопада. Только теперь этот шум слышался в противоположном направлении, не сзади, а впереди путника.
Всадник подумал было, что он сбился с дороги и нечаянно вернулся назад; но луна, находившаяся по левую руку он него, тень, падавшая направо, убедили, что он ехал верно. Его сердце забилось сильнее, потому что если индеец говорил правду, его ожидала такая опасность, против которой были бесполезны и ружье, и шпага из толедской стали, и неустрашимое мужество драгуна. Мускулы его лошади остались его единственной надеждой, единственным средством спасения.
К счастью, продолжительное путешествие еще не истощило сил коня, который теперь тоже навострил уши и широко открытыми ноздрями втягивал струю влажного воздуха, служившего как бы предвозвестником наводнения.
Началась борьба между человеком и необузданной силой природы.
Офицер отпустил поводья и воткнул шпоры в бока своего скакуна, который помчался вихрем. Так как наводнение шло с востока к западу, и всадник ехал от запада на восток, то расстояние между ними должно было быстро уменьшаться. Вначале глухой и неопределенный шум все более приближался и походил на раскаты грома, который, начавшись вдали на горизонте, вскоре разражается над нашими головами. Саванна, казалось, убегала под ногами коня, быстро мелькали разбросанные там и сям пальмовые рощи, а верхушка колокольни гасиенды все еще не показывалась. Грозная масса воды тоже еще не являлась.
Благородный скакун не замедлял своего бега, но бока его начали вздуваться, и силы заметно истощались. Еще несколько минут бешеной скачки — и он неминуемо падет.
Офицер заметил состояние своего коня и с отчаянием потянул узду. Топот коня замолк, и ему послышался отдаленный звон колокола. Эти звуки, без сомнения, доносились с гасиенды, служа сигналом опасности.
Офицер вспомнил слова индейца: «Подумайте о тех, кто будет оплакивать вашу смерть». Есть ли в гасиенде, где его ждут, кто-нибудь, кто станет его оплакивать? Да, без сомнения есть, потому что при одном воспоминании об этом офицер возмутился против угрожающей ему гибели и решился сделать последнее усилие, чтобы избежать ее.
Для этого ему следовало дать лошади хотя бы краткую передышку. Он соскочил на землю и немного отпустил подпругу. В это время ему послышался топот другой лошади, скакавшей, очевидно, по той же дороге и с той же целью, что и он. Он обернулся и увидел всадника на сильной бурой лошади, которая, казалось, пожирала пространство.
В ту же минуту всадник поравнялся с ним, приостановил лошадь резким свистом и крикнул:
— Что вы там мешкаете, сеньор? Разве вы не слышите набатного звона? Разве вы не знаете, что воды вышедших из берегов рек устремились в равнину?
— Знаю, — отвечал офицер, — но моя лошадь падает от усталости, и мне придется подождать несколько минут.
Незнакомец взглянул на лошадь драгуна и соскочил на землю. Затем он поспешно подошел к лошади и ощупал ей бока, чтобы узнать состояние легких.
Дон Рафаэль с любопытством осмотрел человека, который, не заботясь о собственной безопасности, так великодушно хотел помочь путешественнику. Незнакомец был одет в платье погонщика мулов: грубую войлочную шляпу, китель из серой шерсти, подпоясанный кожаным поясом, холщовые штаны и козловые ботинки. Он был невысокого роста, черты его сильно загоревшего лица были приятны и нежны, и, несмотря на напряженность момента, удивительное спокойствие отражалось на нем.
Не успел дон Рафаэль вглядеться в незнакомца, как тот завершил осмотр.
— Животное еще не потеряло сил, — сказал он довольным тоном, — но на шее совсем не слышно биения пульса, хотя ноздри и бока раздуваются одновременно. Нужно только расширить путь для дыхания. Помогите мне, да поспешим, потому что зловещий шум приближается, и колокол звонит с удвоенною силой. Завяжите вашему коню глаза платком, — продолжал погонщик мулов и в то время как офицер поспешно повиновался, вытащил из кармана шнурок и обвязал им морду коня над ноздрями.
— Теперь держите этот шнурок изо всех сил.
В следующее затем мгновение в руке незнакомца блеснул нож, которым он проколол внутреннюю стенку ноздрей лошади.
Брызнула кровь; жеребец поднялся на дыбы, несмотря на все усилия своего хозяина, подняв с собой оставшийся в ноздрях ножик; потом снова стал на передние ноги. Как только его передние ноги коснулись земли, погонщик мулов схватил острие ножа и дернул его так сильно, что и рукоятка прошла насквозь.
— Если спасение вообще возможно, то теперь вы спасены, — сказал незнакомец, — ваш благородный конь будет бежать до тех пор, пока не откажутся служить его мускулы и сухожилия.
— Назовите мне ваше имя, благородный человек, — воскликнул дон Рафаэль, протягивая руку погонщику мулов, — прошу вас, скажите ваше имя, которого я никогда не забуду.
— Меня зовут Валерио Труяно, сеньор, я бедный погонщик, которому чертовски трудно живется на свете, но который утешается тем, что исполняет свои обязанности по отношению к Богу и людям честно. Моей последней обязанностью было не дать вам погибнуть здесь без помощи и совета. Теперь пусть совершается воля Всемогущего, — прибавил он, — наша жизнь в его руках, только он один может спасти от угрожающей нам ужасной опасности.
Произнеся эти напутственные слова торжественным голосом, мужество и твердость которого нашли отклик в сердце офицера, благочестивый Труяно вскочил на лошадь, дон Рафаэль последовал его примеру, и оба помчались по саванне, наклонившись к развевающимся гривам своих скакунов. Влажный ветер развевал их волосы, а зловещий шум наводнения приближался каждую минуту, сопровождаемый тревожным набатом.
Глава IV. ГАСИЕНДА ЛАС-ПАЛЬМАС
Много больших рек, протекающих близко друг от друга, орошают провинцию Веракрус. Кроме того, высоты Сьерра-Мадре дают начало множеству потоков, которые впадают в эти реки или текут рядом с ними.
Когда начинается дождливое время, которое продолжается в этих широтах с июня до октября, реки быстро прибывают вследствие сильных дождей, выступают из берегов и разливаются во все стороны. С быстротой хорошего скакуна затопляют они равнину, распространяя всюду опустошение и ужас. Скоро затопленная часть страны превращается в необозримое море, покрытое обломками и трупами всевозможных животных.
Для гасиенды Лас-Пальмас было выбрано безопасное от ежегодных наводнений место. От востока к западу и на юг простирается бесконечная равнина; с севера она окаймлена грядою довольно высоких холмов. На половине высоты одного из холмов находится широкая ровная терраса — на ней-то и возвышались длинные, далеко раскинутые постройки гасиенды, задняя сторона которой примыкала к верхней части холма, и только четырехугольная колокольня возвышалась над его вершиной. Высокая и крепкая каменная стена соединяла задние постройки с жилищами слуг и хлевами, и только через толстую массивную дверь в середине этой стены можно было попасть во внутренний двор.
Свое прекрасное название гасиенда получила от довольно больших пальмовых рощ, покрывавших равнину у подошвы холма.
Чтобы быть справедливыми ко всем лицам нашего рассказа, нам необходимо еще раз вернуться к тому моменту, когда драгун расстался со студентом, а негр Брут по милости Косталя против своей воли превратился в тигреро.
Итак, оставалось около часа до солнечного заката. Колокол на колокольне гасиенды прозвонил к вечерней молитве, и при этих звуках, возвещавших об окончании дневной работы, индейцы пеоны, или полевые работники, и вакеро, или пастухи, возвращались с равнины в гасиенду, владельца которой, как мы уже сказали, звали дон Сильва.
В роскошно убранной комнате господского дома находились в это время три женщины. Две из них были дочери владельца гасиенды, третья — их горничная. Старшая из сестер, уже окончившая свой туалет, сидела у окна и время от времени посматривала на равнину, — ее звали Марианита, год тому назад она вышла замуж за молодого испанца, владельца большой близлежащей гасиенды. В настоящую минуту молодая женщина, которой едва минуло двадцать лет, гостила в родительском или, вернее, в отцовском доме, так как матери обеих сестер уже давно не было в живых. Младшая сестра — Гертруда, еще не кончила свой туалет; она сидела на китайской циновке, между тем как горничная убирала ее волосы, пышные пряди которых плохо повиновались усилиям служанки. Обе сестры обладали всеми прелестями испанских креолок — красивой наружностью, тонкими чертами лица и бархатными черными глазами. Обе походили одна на другую, но отличались выражением лиц: личико Марианиты бойкое, слегка насмешливое, выдавало ее веселый характер, тогда как выразительные глаза и задумчивое лицо доньи Гертруды обнаруживали характер серьезный и более рассудительный.
Причина, по которой обе дамы так старательно занимались своим туалетом в довольно поздний час, крылась в том, что сегодня вечером ожидались двое гостей. Один из них был супруг Марианиты, другой — драгунский капитан дон Рафаэль. Первому предстояло проехать не более двух миль, и потому его ждали с минуты на минуту; второму было необходимо сделать более двухсот миль, и хотя он обещал приехать именно в этот день, но при таком продолжительном путешествии легко мог и опоздать на день. Тем не менее донья Гертруда была уверена в том, что храбрый капитан приедет именно сегодня. Мы скоро узнаем почему, а пока достаточно сказать, что донья Гертруда и дон Рафаэль считали себя женихом и невестой, прежде чем их родители окончательно решили это дело. Разразившееся восстание отсрочило осуществление общих семейных планов на неопределенное время и в то же время послужило испытанием политических мнений обитателей обеих гасиенд. Марианита и ее супруг стояли за королевскую власть, а дон Сильва и его младшая дочь склонялись на сторону восставших. Отец дона Рафаэля, купивший соседнюю гасиенду Дель-Валле, тоже держался революционного образа мыслей, равно как и его сын, которого он вызвал домой только для того, чтобы посоветоваться, как ему наилучшим образом оставить королевскую службу и примкнуть к освободителям родины.
После этого отступления вернемся опять в будуар сестер на гасиенде Лас-Пальмас.
Приведя в порядок волосы Гертруды, горничная вышла по знаку своей госпожи, а нетерпеливая Марианита снова поспешила к окну.
— Напрасно я смотрю во все стороны, равнина пуста! — воскликнула она через некоторое время. — Я не вижу ни дона Фернандо, ни дона Рафаэля, и боюсь, милая Гертруда, что мы напрасно так заботились о своем туалете. Через полчаса солнце зайдет.
— Дон Фернандо приедет, — сказала Гертруда кротким голосом.
— Ты хочешь меня утешить, — возразила молодая женщина, — но моя нетерпеливая натура уже возмущается медлительностью гостя… А! — воскликнула она внезапно. — Я вижу на горизонте облако пыли… Наконец-то показался всадник!..
— Всадник? — воскликнула Гертруда оживленно. — Какого цвета его лошадь?
— Его лошадь оказывается, к сожалению, мулом, как я теперь вижу. Это не тот, кого мы ожидаем.
Гертруда слегка вздохнула.
— По-моему, это священник, — продолжала Марианита. — Он скачет в галоп и имеет важный и печальный вид. Он заметил меня и делает знак рукой.
— А других всадников ты все еще не видишь? — спросила Гертруда.
— Нет, никого, кроме погонщика мулов, который гонит все свое стадо в галоп и так же, как священник, направляется сюда. Не понимаю, почему эти люди и животные так торопятся.
Скрип растворившихся ворот и суматоха, поднявшаяся на дворе, указывали, что не только священник, но и погонщик со своим стадом воспользовались гостеприимством дона Сильвы.
Обе сестры не имели никакого представления об опасности, угрожавшей путешественникам на равнине.
В это время в гасиенде началось еще более сильное движение.
— Что это такое? — воскликнула испуганная Марианита. — Не вздумали ли поднявшие бунт на западе разбойники напасть на гасиенду?
— Почему ты называешь разбойниками людей, которые сражаются за свободу своей родины и во главе которых стоит священник? — возразила Гертруда тоном легкого упрека.
— Почему? Да потому, что они враги испанцев, потому что в моих жилах течет испанская кровь, потому что мой муж — испанец! — с жаром воскликнула Марианита.
Внезапно раздавшийся звон колокола заставил обеих сестер вздрогнуть и прекратить спор, грозивший принять более жаркий характер.
Марианита хотела пойти узнать о причине тревоги, как вдруг горничная растворила дверь и, не дожидаясь вопросов, воскликнула:
— Пресвятая дева! Наводнение близко; сейчас явился вакеро и сообщил, что вода не далее трех или четырех миль отсюда.
— Наводнение! — воскликнули обе сестры и перекрестились.
— О Боже, мой муж! — воскликнула тотчас же вслед за тем Марианита, с ужасом думая об опасности, которой подвергался ее супруг.
— Дон Рафаэль! О несчастный! Пресвятая дева, смилуйся над ним! — прошептала Гертруда.
— Равнина скоро превратится в необозримое море, — продолжала служанка, — горе тем, которых захватит наводнение. Но вы не беспокойтесь, донья Марианита; вакеро, принесший эту горестную весть, послан доном Фернандо, чтобы известить вас, что он приедет завтра утром в лодке.
С этими словами горничная вышла из комнаты.
— В лодке! — воскликнула Марианита, страх которой сменился радостью. — В самом деле, дорогая Гертруда, мы будем завтра кататься по равнине в украшенной флагами и цветами лодке.
Но этот порыв легкомысленного эгоизма тотчас же уступил место другому чувству, и Марианита опустилась на колени подле своей сестры, которая у подножия статуи Мадонны молилась за спасение всех оставшихся без помощи на равнине.
— Сядь у окна, милая сестра, пока я еще помолюсь! — воскликнула Гертруда, прерывая молитву. — Посмотри на равнину, потому что мои глаза застилают слезы.
Марианита села у окна, а Гертруда снова преклонила колени перед святым изображением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
— Я приму к сведению твое предупреждение, — сказал офицер, тотчас вспомнив о студенте, которого оставил в двух милях отсюда. В нескольких словах он сообщил индейцу об этом обстоятельстве.
— Если он еще жив, мы привезем его завтра утром в гасиенду. Теперь же думайте только о себе и о тех, кто будет оплакивать вашу смерть, и не заботьтесь о тиграх: если ваша лошадь испугается при виде тигра, крикните только громким голосом; человеческий голос внушает почтение и страх самым свирепым зверям. Теперь вперед!
Офицер повиновался, приподняв шляпу в знак прощания, и скоро исчез из глаз оставшихся.
— Он храбр и прямодушен, — сказал Косталь, — нехорошо было бы допустить его смерти без предостережения. Хотя и неприятно, что ему пришлось помешать нам; но в его положении я сделал бы то же самое. Притом не все еще пропало.
— Как так? Что ты еще замышляешь? — поспешно спросил Брут.
— Дух является не только в пене водопада, — пояснил индеец, — иногда он показывается тем, кто вызывает его звуками морской раковины, в желтых водах наводнения, и мы попробуем вызвать его завтра в переполненном русле реки.
— А что станется с молодым чужестранцем, о котором нам говорил офицер?
— Мы попытаемся спасти его, как я обещал, — отвечал индеец. — Пока перетащим поскорее пирогу на вершину Сьерро-де-ла Меза, там мы можем спокойно провести ночь, не страшась ни тигров, ни наводнения.
Пока индеец и негр приводили в исполнение намеченный план, дон Рафаэль скакал к гасиенде Лас-Пальмас. Первые полчаса прошли совершенно спокойно. Саванна так мирно покоилась при лунном свете, пальмы так тихо покачивались под усеянным звездами небом, что он начал думать, уж не подшутил ли индеец над его легковерием. Занятый этими недостойными мыслями, он почти бессознательно умерил аллюр своего коня и, вдыхая полной грудью благоухающий ночной воздух, погрузился в мечтательное настроение, которое так легко вызывает неизъяснимая прелесть южной ночи. Вдруг мелькнувшая в его голове догадка в одно мгновение развеяла его беспечное настроение и заставила снова пришпорить лошадь. Он вспомнил об оставленных хижинах и маленьких челноках, привязанных на вершине деревьев, как последнее спасение для тех, кого наводнение застигнет врасплох. Прошло еще полчаса, и вдруг, словно по волшебству, саранча и кузнечики перестали чирикать в траве, и благоухающее дыхание ночного ветерка заменилось другим ветром, напоенным болотными испарениями, острым и жгучим, как дыхание ада.
Недолго длилось это тревожное молчание, скоро путешественнику показалось, что он опять слышит шум водопада. Только теперь этот шум слышался в противоположном направлении, не сзади, а впереди путника.
Всадник подумал было, что он сбился с дороги и нечаянно вернулся назад; но луна, находившаяся по левую руку он него, тень, падавшая направо, убедили, что он ехал верно. Его сердце забилось сильнее, потому что если индеец говорил правду, его ожидала такая опасность, против которой были бесполезны и ружье, и шпага из толедской стали, и неустрашимое мужество драгуна. Мускулы его лошади остались его единственной надеждой, единственным средством спасения.
К счастью, продолжительное путешествие еще не истощило сил коня, который теперь тоже навострил уши и широко открытыми ноздрями втягивал струю влажного воздуха, служившего как бы предвозвестником наводнения.
Началась борьба между человеком и необузданной силой природы.
Офицер отпустил поводья и воткнул шпоры в бока своего скакуна, который помчался вихрем. Так как наводнение шло с востока к западу, и всадник ехал от запада на восток, то расстояние между ними должно было быстро уменьшаться. Вначале глухой и неопределенный шум все более приближался и походил на раскаты грома, который, начавшись вдали на горизонте, вскоре разражается над нашими головами. Саванна, казалось, убегала под ногами коня, быстро мелькали разбросанные там и сям пальмовые рощи, а верхушка колокольни гасиенды все еще не показывалась. Грозная масса воды тоже еще не являлась.
Благородный скакун не замедлял своего бега, но бока его начали вздуваться, и силы заметно истощались. Еще несколько минут бешеной скачки — и он неминуемо падет.
Офицер заметил состояние своего коня и с отчаянием потянул узду. Топот коня замолк, и ему послышался отдаленный звон колокола. Эти звуки, без сомнения, доносились с гасиенды, служа сигналом опасности.
Офицер вспомнил слова индейца: «Подумайте о тех, кто будет оплакивать вашу смерть». Есть ли в гасиенде, где его ждут, кто-нибудь, кто станет его оплакивать? Да, без сомнения есть, потому что при одном воспоминании об этом офицер возмутился против угрожающей ему гибели и решился сделать последнее усилие, чтобы избежать ее.
Для этого ему следовало дать лошади хотя бы краткую передышку. Он соскочил на землю и немного отпустил подпругу. В это время ему послышался топот другой лошади, скакавшей, очевидно, по той же дороге и с той же целью, что и он. Он обернулся и увидел всадника на сильной бурой лошади, которая, казалось, пожирала пространство.
В ту же минуту всадник поравнялся с ним, приостановил лошадь резким свистом и крикнул:
— Что вы там мешкаете, сеньор? Разве вы не слышите набатного звона? Разве вы не знаете, что воды вышедших из берегов рек устремились в равнину?
— Знаю, — отвечал офицер, — но моя лошадь падает от усталости, и мне придется подождать несколько минут.
Незнакомец взглянул на лошадь драгуна и соскочил на землю. Затем он поспешно подошел к лошади и ощупал ей бока, чтобы узнать состояние легких.
Дон Рафаэль с любопытством осмотрел человека, который, не заботясь о собственной безопасности, так великодушно хотел помочь путешественнику. Незнакомец был одет в платье погонщика мулов: грубую войлочную шляпу, китель из серой шерсти, подпоясанный кожаным поясом, холщовые штаны и козловые ботинки. Он был невысокого роста, черты его сильно загоревшего лица были приятны и нежны, и, несмотря на напряженность момента, удивительное спокойствие отражалось на нем.
Не успел дон Рафаэль вглядеться в незнакомца, как тот завершил осмотр.
— Животное еще не потеряло сил, — сказал он довольным тоном, — но на шее совсем не слышно биения пульса, хотя ноздри и бока раздуваются одновременно. Нужно только расширить путь для дыхания. Помогите мне, да поспешим, потому что зловещий шум приближается, и колокол звонит с удвоенною силой. Завяжите вашему коню глаза платком, — продолжал погонщик мулов и в то время как офицер поспешно повиновался, вытащил из кармана шнурок и обвязал им морду коня над ноздрями.
— Теперь держите этот шнурок изо всех сил.
В следующее затем мгновение в руке незнакомца блеснул нож, которым он проколол внутреннюю стенку ноздрей лошади.
Брызнула кровь; жеребец поднялся на дыбы, несмотря на все усилия своего хозяина, подняв с собой оставшийся в ноздрях ножик; потом снова стал на передние ноги. Как только его передние ноги коснулись земли, погонщик мулов схватил острие ножа и дернул его так сильно, что и рукоятка прошла насквозь.
— Если спасение вообще возможно, то теперь вы спасены, — сказал незнакомец, — ваш благородный конь будет бежать до тех пор, пока не откажутся служить его мускулы и сухожилия.
— Назовите мне ваше имя, благородный человек, — воскликнул дон Рафаэль, протягивая руку погонщику мулов, — прошу вас, скажите ваше имя, которого я никогда не забуду.
— Меня зовут Валерио Труяно, сеньор, я бедный погонщик, которому чертовски трудно живется на свете, но который утешается тем, что исполняет свои обязанности по отношению к Богу и людям честно. Моей последней обязанностью было не дать вам погибнуть здесь без помощи и совета. Теперь пусть совершается воля Всемогущего, — прибавил он, — наша жизнь в его руках, только он один может спасти от угрожающей нам ужасной опасности.
Произнеся эти напутственные слова торжественным голосом, мужество и твердость которого нашли отклик в сердце офицера, благочестивый Труяно вскочил на лошадь, дон Рафаэль последовал его примеру, и оба помчались по саванне, наклонившись к развевающимся гривам своих скакунов. Влажный ветер развевал их волосы, а зловещий шум наводнения приближался каждую минуту, сопровождаемый тревожным набатом.
Глава IV. ГАСИЕНДА ЛАС-ПАЛЬМАС
Много больших рек, протекающих близко друг от друга, орошают провинцию Веракрус. Кроме того, высоты Сьерра-Мадре дают начало множеству потоков, которые впадают в эти реки или текут рядом с ними.
Когда начинается дождливое время, которое продолжается в этих широтах с июня до октября, реки быстро прибывают вследствие сильных дождей, выступают из берегов и разливаются во все стороны. С быстротой хорошего скакуна затопляют они равнину, распространяя всюду опустошение и ужас. Скоро затопленная часть страны превращается в необозримое море, покрытое обломками и трупами всевозможных животных.
Для гасиенды Лас-Пальмас было выбрано безопасное от ежегодных наводнений место. От востока к западу и на юг простирается бесконечная равнина; с севера она окаймлена грядою довольно высоких холмов. На половине высоты одного из холмов находится широкая ровная терраса — на ней-то и возвышались длинные, далеко раскинутые постройки гасиенды, задняя сторона которой примыкала к верхней части холма, и только четырехугольная колокольня возвышалась над его вершиной. Высокая и крепкая каменная стена соединяла задние постройки с жилищами слуг и хлевами, и только через толстую массивную дверь в середине этой стены можно было попасть во внутренний двор.
Свое прекрасное название гасиенда получила от довольно больших пальмовых рощ, покрывавших равнину у подошвы холма.
Чтобы быть справедливыми ко всем лицам нашего рассказа, нам необходимо еще раз вернуться к тому моменту, когда драгун расстался со студентом, а негр Брут по милости Косталя против своей воли превратился в тигреро.
Итак, оставалось около часа до солнечного заката. Колокол на колокольне гасиенды прозвонил к вечерней молитве, и при этих звуках, возвещавших об окончании дневной работы, индейцы пеоны, или полевые работники, и вакеро, или пастухи, возвращались с равнины в гасиенду, владельца которой, как мы уже сказали, звали дон Сильва.
В роскошно убранной комнате господского дома находились в это время три женщины. Две из них были дочери владельца гасиенды, третья — их горничная. Старшая из сестер, уже окончившая свой туалет, сидела у окна и время от времени посматривала на равнину, — ее звали Марианита, год тому назад она вышла замуж за молодого испанца, владельца большой близлежащей гасиенды. В настоящую минуту молодая женщина, которой едва минуло двадцать лет, гостила в родительском или, вернее, в отцовском доме, так как матери обеих сестер уже давно не было в живых. Младшая сестра — Гертруда, еще не кончила свой туалет; она сидела на китайской циновке, между тем как горничная убирала ее волосы, пышные пряди которых плохо повиновались усилиям служанки. Обе сестры обладали всеми прелестями испанских креолок — красивой наружностью, тонкими чертами лица и бархатными черными глазами. Обе походили одна на другую, но отличались выражением лиц: личико Марианиты бойкое, слегка насмешливое, выдавало ее веселый характер, тогда как выразительные глаза и задумчивое лицо доньи Гертруды обнаруживали характер серьезный и более рассудительный.
Причина, по которой обе дамы так старательно занимались своим туалетом в довольно поздний час, крылась в том, что сегодня вечером ожидались двое гостей. Один из них был супруг Марианиты, другой — драгунский капитан дон Рафаэль. Первому предстояло проехать не более двух миль, и потому его ждали с минуты на минуту; второму было необходимо сделать более двухсот миль, и хотя он обещал приехать именно в этот день, но при таком продолжительном путешествии легко мог и опоздать на день. Тем не менее донья Гертруда была уверена в том, что храбрый капитан приедет именно сегодня. Мы скоро узнаем почему, а пока достаточно сказать, что донья Гертруда и дон Рафаэль считали себя женихом и невестой, прежде чем их родители окончательно решили это дело. Разразившееся восстание отсрочило осуществление общих семейных планов на неопределенное время и в то же время послужило испытанием политических мнений обитателей обеих гасиенд. Марианита и ее супруг стояли за королевскую власть, а дон Сильва и его младшая дочь склонялись на сторону восставших. Отец дона Рафаэля, купивший соседнюю гасиенду Дель-Валле, тоже держался революционного образа мыслей, равно как и его сын, которого он вызвал домой только для того, чтобы посоветоваться, как ему наилучшим образом оставить королевскую службу и примкнуть к освободителям родины.
После этого отступления вернемся опять в будуар сестер на гасиенде Лас-Пальмас.
Приведя в порядок волосы Гертруды, горничная вышла по знаку своей госпожи, а нетерпеливая Марианита снова поспешила к окну.
— Напрасно я смотрю во все стороны, равнина пуста! — воскликнула она через некоторое время. — Я не вижу ни дона Фернандо, ни дона Рафаэля, и боюсь, милая Гертруда, что мы напрасно так заботились о своем туалете. Через полчаса солнце зайдет.
— Дон Фернандо приедет, — сказала Гертруда кротким голосом.
— Ты хочешь меня утешить, — возразила молодая женщина, — но моя нетерпеливая натура уже возмущается медлительностью гостя… А! — воскликнула она внезапно. — Я вижу на горизонте облако пыли… Наконец-то показался всадник!..
— Всадник? — воскликнула Гертруда оживленно. — Какого цвета его лошадь?
— Его лошадь оказывается, к сожалению, мулом, как я теперь вижу. Это не тот, кого мы ожидаем.
Гертруда слегка вздохнула.
— По-моему, это священник, — продолжала Марианита. — Он скачет в галоп и имеет важный и печальный вид. Он заметил меня и делает знак рукой.
— А других всадников ты все еще не видишь? — спросила Гертруда.
— Нет, никого, кроме погонщика мулов, который гонит все свое стадо в галоп и так же, как священник, направляется сюда. Не понимаю, почему эти люди и животные так торопятся.
Скрип растворившихся ворот и суматоха, поднявшаяся на дворе, указывали, что не только священник, но и погонщик со своим стадом воспользовались гостеприимством дона Сильвы.
Обе сестры не имели никакого представления об опасности, угрожавшей путешественникам на равнине.
В это время в гасиенде началось еще более сильное движение.
— Что это такое? — воскликнула испуганная Марианита. — Не вздумали ли поднявшие бунт на западе разбойники напасть на гасиенду?
— Почему ты называешь разбойниками людей, которые сражаются за свободу своей родины и во главе которых стоит священник? — возразила Гертруда тоном легкого упрека.
— Почему? Да потому, что они враги испанцев, потому что в моих жилах течет испанская кровь, потому что мой муж — испанец! — с жаром воскликнула Марианита.
Внезапно раздавшийся звон колокола заставил обеих сестер вздрогнуть и прекратить спор, грозивший принять более жаркий характер.
Марианита хотела пойти узнать о причине тревоги, как вдруг горничная растворила дверь и, не дожидаясь вопросов, воскликнула:
— Пресвятая дева! Наводнение близко; сейчас явился вакеро и сообщил, что вода не далее трех или четырех миль отсюда.
— Наводнение! — воскликнули обе сестры и перекрестились.
— О Боже, мой муж! — воскликнула тотчас же вслед за тем Марианита, с ужасом думая об опасности, которой подвергался ее супруг.
— Дон Рафаэль! О несчастный! Пресвятая дева, смилуйся над ним! — прошептала Гертруда.
— Равнина скоро превратится в необозримое море, — продолжала служанка, — горе тем, которых захватит наводнение. Но вы не беспокойтесь, донья Марианита; вакеро, принесший эту горестную весть, послан доном Фернандо, чтобы известить вас, что он приедет завтра утром в лодке.
С этими словами горничная вышла из комнаты.
— В лодке! — воскликнула Марианита, страх которой сменился радостью. — В самом деле, дорогая Гертруда, мы будем завтра кататься по равнине в украшенной флагами и цветами лодке.
Но этот порыв легкомысленного эгоизма тотчас же уступил место другому чувству, и Марианита опустилась на колени подле своей сестры, которая у подножия статуи Мадонны молилась за спасение всех оставшихся без помощи на равнине.
— Сядь у окна, милая сестра, пока я еще помолюсь! — воскликнула Гертруда, прерывая молитву. — Посмотри на равнину, потому что мои глаза застилают слезы.
Марианита села у окна, а Гертруда снова преклонила колени перед святым изображением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17