Что скажет наш генерал, который и теперь уже, наверное, удивляется, что храбрые люди тратят время в совещаниях. Я за нападение.
Многочисленное «viva!» поддержало Саласа.
— Мое мнение считается за два, — сказал полковник. — Итак, вперед, и да здравствует Морелос!
Никто не стал возражать против твердого решения полковника. Вражеские лодки между тем так быстро подвигались вперед, что их соединение с бригом делало сражение неизбежным, даже если бы мексиканцы предпочли бегство.
— Внимание! — крикнул Галеана. — Расплываемся! Я вижу, что бриг готовится снова нас обстрелять!
В самом деле, на бриге показалось облако дыма, грянул залп, и ядра, шипя, вспороли поверхность воды. На сей раз они нашли свою жертву. Изуродованное тело храброго капитана Саласа, стоявшего рядом с Корнелио, свалилось в воду, забрызгав его кровью.
— Друзья! Отомстим за смерть храброго капитана Саласа! — воскликнул полковник. — Вперед!
Хотя, как мы знаем, Корнелио не отличался воинственностью, но общее возбуждение увлекло и его, и он в первый и последний раз в жизни почувствовал дикое веселье солдата в бою. С криком «viva!» мексиканские шлюпки понеслись на испанские суда, выстроившиеся в один ряд перед бригом, чтобы защитить его от нападения. Шлюпка полковника неслась впереди всех на одну из испанских лодок, на которой привлекал внимание мексиканцев человек, стоявший, закрыв лицо длинным темно-голубым плащом.
Новый звук труб в крепости и на берегу напутствовал багровый диск солнца, опустившегося в море, волны которого внезапно приняли свинцовую окраску. Грохот ружейных выстрелов заглушил военную музыку, и среди облаков белого дыма, среди криков раненых лодки столкнулись друг с другом, и сражающиеся схватились врукопашную.
С обеих сторон действовали штыками и ножами. Внезапно новые крики из крепости и с берега, на котором столпились мексиканцы, возвестили о новом событии. Вследствие этого борьба между лодками приостановилась, как бы по волшебству, и лодки отдалились на некоторое расстояние друг от друга. Это было молчаливое перемирие. Задыхаясь от усталости, бойцы остановились и, насколько позволял остаток вечернего света, старались узнать причину, которая их разделила.
Причаливший к крепости бриг, только что передавший осажденным последний мешок муки, готовился распустить паруса. Пока восставшие тщетно проливали свою кровь, а их враги отчаянно сражались, чтобы добыть себе новый запас провианта, «Сан-Карлос» спокойно исполнил свое поручение, и мексиканцы имели удовольствие видеть, как он уходил на всех парусах и наконец исчез в вечернем сумраке.
Из шести шлюпок, составлявших маленький мексиканский флот, только одна продолжала сражение. На ней находились Галеана и Косталь, которые оба по многим причинам были дороги Корнелио, в особенности индеец, уже не раз спасавший ему жизнь. Легко раненный в голову, Корнелио не думал о своей ране и с беспокойством следил за лодкой полковника.
Было еще довольно светло, так что можно было видеть Галеану, Косталя и негра, стоявших впереди всех на лодке, гнавшейся за вражеской шлюпкой, изо всех сил старавшейся уйти; в ней находился человек в голубом плаще.
Остальные пять испанских лодок, экипаж которых успешно выполнил свою задачу — обеспечил снабжение крепости провиантом, тоже поспешно уходили к крепости, сопровождаемые насмешливыми криками нападавших. Многие из мексиканцев хотели пуститься в погоню; но принявший команду после смерти капитана Саласа дон Корнелио приказал спешить на помощь Галеане.
Тем временем мексиканская шлюпка догнала и атаковала неприятельскую лодку, и хотя Корнелио быстро подплыл, но ему пришлось стать только свидетелем короткого и кровопролитного боя. Он видел, как дон Галеана по своему обыкновению сокрушал всякого, с кем боролся; он видел также Косталя, схватившегося с таинственным незнакомцем, который затем бросился в воду и поплыл к берегу. Окруженный врагами, Косталь отчаянно сражался и, когда наконец ему удалось освободиться, тоже спрыгнул в воду, очевидно, для того чтобы догнать незнакомца. Не заботясь об этом, Галеана со своими солдатами вскочил во вражескую лодку, и в тот момент, когда дружественные суда подплывали к полковнику, последний испанец, заколотый, упал в море. Дон Галеана опять перешел в свою лодку, презрительно оттолкнул вражескую ногой и предоставил ей плыть, куда угодно.
— А, это вы, капитан, — сказал полковник, увидев Корнелио. — Взгляните-ка на нашего неутомимого краснокожего друга, он преследует врага; его рвение, как всегда, не знает границ. А вон… видите… за ним плывет и его неразлучная черная тень!
В самом деле, это был негр, который с молчаливой и безграничной преданностью собаки, не произнеся ни слова, последовал за человеком, которого избрал своим братом по оружию.
— Я не могу пробыть целую ночь в неизвестности насчет Косталя, так как слишком многим обязан ему, — сказал дон Корнелио полковнику. — Если вы позволите, я возьму одного гребца, сяду в эту пустую лодку и доплыву До берега. Может быть, индеец ожидает сегодня моего прибытия так же, как я ожидал его три дня назад, держась за днище перевернутой лодки.
Полковник охотно согласился, и испанскую лодку тут же поймали. Корнелио с одним из солдат тотчас вскочил в нее и велел грести к берегу.
На берегу было пусто и тихо, и Корнелио тщетно прислушивался; на его громкие крики никто не отвечал. Беспокоясь об участи индейца, он решился отправиться на поиски. Он осмотрел еще раз свои пистолеты, приказал гребцу быть настороже и в случае нападения отплыть от берега и пошел по узкой тропинке, по которой, как он думал, направился беглец.
Это была действительно та самая дорога, по которой Косталь бросился в погоню за неизвестным. Но так как преследование совершалось с быстротою ветра, ибо беглеца пришпоривал страх смерти, Косталя же — жажда мщения, а Корнелио шел медленно и осторожно, то было мало вероятности, что он догонит индейца. После почти целого часа бесцельного скитания капитан убедился в бесполезности своего предприятия и решил вернуться. Итак, он пошел назад, но уже вдвое скорее, так что через полчаса достиг берега; однако как ни внимательно осматривался, — лодки не обнаружил.
Одно мгновение перед ним мелькнула вдали на горизонте какая-то черная масса, колеблемая волнами, но в следующую же минуту ничего не стало видно.
Мы не хотим оставить читателей в неизвестности насчет участи шлюпки капитана.
Дело было просто в том, что гребец, вместо того чтобы сидеть настороже, вздумал немного соснуть. Прилив, хотя он не бывает силен на этих берегах, унес его в море, и так как было очевидно, что человеческий голос не будет слышен в том месте, где мелькнул челнок, то капитан не стал подымать бесполезную и опасную тревогу. Он решил идти в лагерь Морелоса — ему ничего иного и не оставалось делать.
Он ориентировался, как умел, чтобы припомнить положение моста Горна, и с саблей в одной руке, с пистолетом в другой довольно решительно пустился по тропинке.
Луна ярко светила, и если этот свет подвергал капитана опасности быть замеченным, то, с другой стороны, он позволял ему видеть врагов и крутые места. Таким образом, он без приключений добрался до вершины небольшой возвышенности, с которой увидел море, город, черную массу крепости и далекие огни лагеря Морелоса.
Теперь капитан мог с большей точностью определить положение моста Горна, на который ему необходимо было попасть, чтобы перейти через пропасть; он продолжал путь с новою энергией, желая поскорее дойти до моста, так как дальше дорога была ему хорошо известна. Прошло еще четверть часа, как вдруг дон Корнелио остановился и поспешно нырнул в кусты. Что это было? При свете луны увидел он балки и каменное строение моста, а на мосту сидела какая-то человеческая фигура, прислонившись к перилам.
Опасаясь, что называется, потерпеть крушение в самой гавани, бравый капитан осторожно раздвинул ветви куста, чтобы выяснить, сколько же противников преграждает ему дорогу. Он вскоре убедился, что тут находится всего один человек, к его изумлению, тот самый незнакомец, которого Косталь преследовал с таким ожесточением и настойчивостью. Без сомнения, он был погружен в глубокое раздумье, потому что в течение получаса, пока Корнелио предавался печальным размышлениям об участи Косталя, оставался все в том же положении.
Нетерпение и гнев одержали верх над прирожденной робостью бывшего студента — он принял отчаянное решение напасть врасплох на задумавшегося врага и убить его. Без шума оставил он свое убежище и был уже в нескольких шагах от человека в плаще, когда сильный порыв ветра откинул капюшон, закрывавший лицо неизвестного. Дон Корнелио содрогнулся, увидав искаженные черты мертвого. Ему разом стало все ясно; теперь он знал имя этого человека, казненного на месте своей измены; знал и имя его палача, нож которого еще торчал в груди убитого. В ужасе поспешил он перейти через мост, но донесшиеся со дна ущелья голоса остановили его. Он услышал, что его зовут по имени, и вскоре затем Косталь и Брут вышли из ущелья недалеко от него.
Капитан прежде всего спросил Косталя:
— Так ты с самого начала знал, кто была таинственная личность в голубом плаще?
— Нет, — отвечал Косталь, — но эта игра в прятки возбудила во мне подозрение. Я знал, что Пепе Гаго всегда закрывает свое лицо, чтобы не быть узнанным. Поэтому, когда я увидел того человека в одной из лодок, сразу направился к нему; ветер распахнул его плащ, и я узнал предателя. Мне стоило большого труда догнать его…
— Я видел, как ты бросился за ним, — перебил индейца капитан, — и, беспокоясь о вашей участи, отправился один в эти горы. Кроме того, я хотел пройти в наш лагерь, потому что мой гребец, вероятно, заснул и был унесен в море.
— А мы, — сказал Косталь, — укрылись на дне ущелья для того, чтобы помешать унести жертву нашего правосудия, но увидели вас и поспешили навстречу.
— Оставьте этого несчастного, — сказал капитан. — Пусть его соотечественники воздадут ему последние почести по своему обряду. Месть должна прекратиться со смертью.
— Будь по вашему, — кивнул Косталь, — мое дело сделано и клятва исполнена.
Немного времени спустя трое товарищей дошли до мексиканского лагеря, где генерал с удовольствием выслушал их сообщение о победе над испанскими шлюпками. Затем капитан Корнелио предался столь заслуженному в этот день отдыху.
Глава IX. ДОН РАФАЭЛЬ НА ГАСИЕНДЕ ЛАС-ПАЛЬМАС
Взятие острова Ла-Рокета через несколько месяцев повлекло за собой сдачу крепости Акапулько, вследствие чего вся южная часть провинции Мексико от Тихого океана почти до самой столицы подчинилась мексиканскому генералу.
Перенесемся в провинцию Оахака, куда Морелос собирался теперь перейти с оружием, и займемся другими событиями, происшедшими в том же 1812 году.
Стояло знойное июньское утро; дождливое время года еще не начиналось, и солнце палило немилосердно пыльную равнину Гуахуапана, представлявшую теперь печальную картину разрушения и опустошения. В передней части равнины развевалось испанское знамя над палатками лагеря королевской армии, дальше у подошвы темно-голубой цепи холмов возвышались дома и полуразрушенные ядрами церкви городка Гуахуапан. Пространство между испанским лагерем и городом было усеяно трупами людей и лошадей, над которыми лениво носились стаи черных коршунов.
Полуразрушенные дома Гуахуапана были соединены наскоро сделанными земляными брустверами; перед ними, против испанского лагеря, находилась еще линия незначительных укреплений. Эти укрепления уже в течение ста дней успешно защищал полковник Валерио с тремя сотнями человек против полуторатысячной испанской армии.
Читатели еще со времени наводнения знают Валерио как благочестивого человека; без сомнения, он и здесь сумел передать свое благочестивое настроение соратникам, поскольку время от времени до королевского лагеря доносилось из осажденного города пение псалмов.
Прежде всего посмотрим, что делается в лагере.
Рано утром в лагере появился всадник в костюме вакеро. Он вел за узду прекрасную карую лошадь и говорил, что имеет поручение к полковнику Рафаэлю. Двое драгун получили приказание проводить его к полковнику; они привели его к большой палатке и передали слуге полковника.
— Как вас зовут? — спросил слуга у вакеро.
— Юлиан, — отвечал незнакомец. — Я служу на гасиенде Дель-Валле и имею важное поручение к ее теперешнему владельцу — дону Рафаэлю.
— Я доложу полковнику, — сказал слуга и вошел в палатку.
Он нашел своего господина надевавшим парадный мундир, так как полковник собирался отправиться на военный совет.
— Хорошо, — отвечал полковник, выслушав доклад слуги, — я знаю этого человека и ручаюсь за него; пусть его освободят. Через десять минут введи его сюда.
Слуга вышел, чтобы сообщить об этом приказании; оба драгуна удалились, и вакеро стал дожидаться, когда ему можно будет передать свое поручение. Мы воспользуемся этим временем, для того чтобы рассказать историю дона Рафаэля с того момента, когда он, оставив могилу убитого отца, отправился в Оахаку, до настоящей минуты. Прибыв в город, он тотчас просил губернатора дать ему отряд для преследования мятежников и убийц его отца. Губернатор, располагавший немногочисленными силами, выразил сожаление, что не может исполнить этой просьбы, но указал просителю на одного испанского капитана по имени Кальделас, собиравшего в окрестностях Оахаки отряд сторонников Испании. Дон Рафаэль, подстрекаемый жаждой мести, немедленно присоединился к капитану Кальделасу, когда тот выступил против банды Антонио Вальдеса; они настигли бандита на вершине холма Чакухуа, где Антонио Вальдес устроил укрепление, и несмотря на отчаянное сопротивление выбили его с занятой позиции.
Вальдес спасался бегством, когда услышал позади себя хриплое дыхание коня, мчавшегося за ним во весь опор. Это был жеребец дона Рафаэля, который скоро догнал бандита. Они сразились, вакеро не смог увернуться от лассо дона Рафаэля. В следующую минуту, выброшенный из седла злодей ощутил себя стянутым веревкой, и волочился по земле за лошадью своего врага. Через несколько минут Вальдес был мертв, и никто бы не мог узнать его изуродованного лица, если бы чья-то рука не надписала над его головой, пригвожденной к воротам гасиенды Дель-Валле, его имени, равно как и имени его судьи.
Но еще оставались в живых двое убийц, Арройо и Бокардо, которым какое-то время удавалось спасаться от упорного преследования. Наконец, спустя более двух месяцев после гибели Вальдеса, распространился слух, что они покинули провинцию, чтобы с остатками своей шайки присоединиться к армии восставших.
Мы должны упомянуть еще о том, что оба капитана превратили гасиенду Дель-Валле в настоящую крепость. Она была снабжена пушками и могла оказать сопротивление всем местным революционным силам.
В это время Рафаэль получил приказание главнокомандующего армией, вице-короля, снова занять свой пост в драгунском полку.
Однако, прежде чем исполнить приказание, он решил посвятить один день своим сердечным делам и отправиться в Лас-Пальмас, чтобы объяснить там свой образ действий.
В течение долгого времени законная гордость не позволяла ему оправдываться; да и мог ли сын, мстивший за отца, просить извинения в том, что исполнял эту святую обязанность? Но когда он вспоминал, как горячо высказывался некогда в доме дона Сильвы в пользу восставших, то не мог не сознаться, что хотя его переход на сторону испанцев мог быть оправдан в глазах дорогой ему семьи убийством отца, но совершенно неизвинительно то, что он не только лично не сообщил о причинах этого перехода, но даже не счел нужным послать объяснительное письмо. Семейство Сильва теперь навсегда отреклось от него, — а если Гертруда и не сделала этого, то должна была скрывать свои слезы от старого отца.
Так как Рафаэль был известен в стране как один из самых ожесточенных врагов восстания, то на всякий случай захватил с собой человек шесть солдат. Как мы скоро увидим, эта предосторожность оказалась совсем не лишней. Подъехав к гасиенде, он нашел ее ворота закрытыми, и лишь только хотел крикнуть, чтобы его впустили, как внезапно из боковой двери выскочили человек десять всадников и бросились на его маленький отряд.
— Смерть изменникам! Смерть трусливым шакалам! — кричали нападающие.
Рафаэля сбили с лошади сильным ударом, и он, без сомнения, погиб бы, если бы не сумел быстро освободиться из стремян и вскочить на коня одного из своих солдат, убитого в то же мгновение. Затем с оставшимися пятью солдатами он проложил себе дорогу к холмам, куда мятежники не осмелились за ним следовать, и поскакал к гасиенде Дель-Валле.
Чувство горечи и печали наполняло его грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Многочисленное «viva!» поддержало Саласа.
— Мое мнение считается за два, — сказал полковник. — Итак, вперед, и да здравствует Морелос!
Никто не стал возражать против твердого решения полковника. Вражеские лодки между тем так быстро подвигались вперед, что их соединение с бригом делало сражение неизбежным, даже если бы мексиканцы предпочли бегство.
— Внимание! — крикнул Галеана. — Расплываемся! Я вижу, что бриг готовится снова нас обстрелять!
В самом деле, на бриге показалось облако дыма, грянул залп, и ядра, шипя, вспороли поверхность воды. На сей раз они нашли свою жертву. Изуродованное тело храброго капитана Саласа, стоявшего рядом с Корнелио, свалилось в воду, забрызгав его кровью.
— Друзья! Отомстим за смерть храброго капитана Саласа! — воскликнул полковник. — Вперед!
Хотя, как мы знаем, Корнелио не отличался воинственностью, но общее возбуждение увлекло и его, и он в первый и последний раз в жизни почувствовал дикое веселье солдата в бою. С криком «viva!» мексиканские шлюпки понеслись на испанские суда, выстроившиеся в один ряд перед бригом, чтобы защитить его от нападения. Шлюпка полковника неслась впереди всех на одну из испанских лодок, на которой привлекал внимание мексиканцев человек, стоявший, закрыв лицо длинным темно-голубым плащом.
Новый звук труб в крепости и на берегу напутствовал багровый диск солнца, опустившегося в море, волны которого внезапно приняли свинцовую окраску. Грохот ружейных выстрелов заглушил военную музыку, и среди облаков белого дыма, среди криков раненых лодки столкнулись друг с другом, и сражающиеся схватились врукопашную.
С обеих сторон действовали штыками и ножами. Внезапно новые крики из крепости и с берега, на котором столпились мексиканцы, возвестили о новом событии. Вследствие этого борьба между лодками приостановилась, как бы по волшебству, и лодки отдалились на некоторое расстояние друг от друга. Это было молчаливое перемирие. Задыхаясь от усталости, бойцы остановились и, насколько позволял остаток вечернего света, старались узнать причину, которая их разделила.
Причаливший к крепости бриг, только что передавший осажденным последний мешок муки, готовился распустить паруса. Пока восставшие тщетно проливали свою кровь, а их враги отчаянно сражались, чтобы добыть себе новый запас провианта, «Сан-Карлос» спокойно исполнил свое поручение, и мексиканцы имели удовольствие видеть, как он уходил на всех парусах и наконец исчез в вечернем сумраке.
Из шести шлюпок, составлявших маленький мексиканский флот, только одна продолжала сражение. На ней находились Галеана и Косталь, которые оба по многим причинам были дороги Корнелио, в особенности индеец, уже не раз спасавший ему жизнь. Легко раненный в голову, Корнелио не думал о своей ране и с беспокойством следил за лодкой полковника.
Было еще довольно светло, так что можно было видеть Галеану, Косталя и негра, стоявших впереди всех на лодке, гнавшейся за вражеской шлюпкой, изо всех сил старавшейся уйти; в ней находился человек в голубом плаще.
Остальные пять испанских лодок, экипаж которых успешно выполнил свою задачу — обеспечил снабжение крепости провиантом, тоже поспешно уходили к крепости, сопровождаемые насмешливыми криками нападавших. Многие из мексиканцев хотели пуститься в погоню; но принявший команду после смерти капитана Саласа дон Корнелио приказал спешить на помощь Галеане.
Тем временем мексиканская шлюпка догнала и атаковала неприятельскую лодку, и хотя Корнелио быстро подплыл, но ему пришлось стать только свидетелем короткого и кровопролитного боя. Он видел, как дон Галеана по своему обыкновению сокрушал всякого, с кем боролся; он видел также Косталя, схватившегося с таинственным незнакомцем, который затем бросился в воду и поплыл к берегу. Окруженный врагами, Косталь отчаянно сражался и, когда наконец ему удалось освободиться, тоже спрыгнул в воду, очевидно, для того чтобы догнать незнакомца. Не заботясь об этом, Галеана со своими солдатами вскочил во вражескую лодку, и в тот момент, когда дружественные суда подплывали к полковнику, последний испанец, заколотый, упал в море. Дон Галеана опять перешел в свою лодку, презрительно оттолкнул вражескую ногой и предоставил ей плыть, куда угодно.
— А, это вы, капитан, — сказал полковник, увидев Корнелио. — Взгляните-ка на нашего неутомимого краснокожего друга, он преследует врага; его рвение, как всегда, не знает границ. А вон… видите… за ним плывет и его неразлучная черная тень!
В самом деле, это был негр, который с молчаливой и безграничной преданностью собаки, не произнеся ни слова, последовал за человеком, которого избрал своим братом по оружию.
— Я не могу пробыть целую ночь в неизвестности насчет Косталя, так как слишком многим обязан ему, — сказал дон Корнелио полковнику. — Если вы позволите, я возьму одного гребца, сяду в эту пустую лодку и доплыву До берега. Может быть, индеец ожидает сегодня моего прибытия так же, как я ожидал его три дня назад, держась за днище перевернутой лодки.
Полковник охотно согласился, и испанскую лодку тут же поймали. Корнелио с одним из солдат тотчас вскочил в нее и велел грести к берегу.
На берегу было пусто и тихо, и Корнелио тщетно прислушивался; на его громкие крики никто не отвечал. Беспокоясь об участи индейца, он решился отправиться на поиски. Он осмотрел еще раз свои пистолеты, приказал гребцу быть настороже и в случае нападения отплыть от берега и пошел по узкой тропинке, по которой, как он думал, направился беглец.
Это была действительно та самая дорога, по которой Косталь бросился в погоню за неизвестным. Но так как преследование совершалось с быстротою ветра, ибо беглеца пришпоривал страх смерти, Косталя же — жажда мщения, а Корнелио шел медленно и осторожно, то было мало вероятности, что он догонит индейца. После почти целого часа бесцельного скитания капитан убедился в бесполезности своего предприятия и решил вернуться. Итак, он пошел назад, но уже вдвое скорее, так что через полчаса достиг берега; однако как ни внимательно осматривался, — лодки не обнаружил.
Одно мгновение перед ним мелькнула вдали на горизонте какая-то черная масса, колеблемая волнами, но в следующую же минуту ничего не стало видно.
Мы не хотим оставить читателей в неизвестности насчет участи шлюпки капитана.
Дело было просто в том, что гребец, вместо того чтобы сидеть настороже, вздумал немного соснуть. Прилив, хотя он не бывает силен на этих берегах, унес его в море, и так как было очевидно, что человеческий голос не будет слышен в том месте, где мелькнул челнок, то капитан не стал подымать бесполезную и опасную тревогу. Он решил идти в лагерь Морелоса — ему ничего иного и не оставалось делать.
Он ориентировался, как умел, чтобы припомнить положение моста Горна, и с саблей в одной руке, с пистолетом в другой довольно решительно пустился по тропинке.
Луна ярко светила, и если этот свет подвергал капитана опасности быть замеченным, то, с другой стороны, он позволял ему видеть врагов и крутые места. Таким образом, он без приключений добрался до вершины небольшой возвышенности, с которой увидел море, город, черную массу крепости и далекие огни лагеря Морелоса.
Теперь капитан мог с большей точностью определить положение моста Горна, на который ему необходимо было попасть, чтобы перейти через пропасть; он продолжал путь с новою энергией, желая поскорее дойти до моста, так как дальше дорога была ему хорошо известна. Прошло еще четверть часа, как вдруг дон Корнелио остановился и поспешно нырнул в кусты. Что это было? При свете луны увидел он балки и каменное строение моста, а на мосту сидела какая-то человеческая фигура, прислонившись к перилам.
Опасаясь, что называется, потерпеть крушение в самой гавани, бравый капитан осторожно раздвинул ветви куста, чтобы выяснить, сколько же противников преграждает ему дорогу. Он вскоре убедился, что тут находится всего один человек, к его изумлению, тот самый незнакомец, которого Косталь преследовал с таким ожесточением и настойчивостью. Без сомнения, он был погружен в глубокое раздумье, потому что в течение получаса, пока Корнелио предавался печальным размышлениям об участи Косталя, оставался все в том же положении.
Нетерпение и гнев одержали верх над прирожденной робостью бывшего студента — он принял отчаянное решение напасть врасплох на задумавшегося врага и убить его. Без шума оставил он свое убежище и был уже в нескольких шагах от человека в плаще, когда сильный порыв ветра откинул капюшон, закрывавший лицо неизвестного. Дон Корнелио содрогнулся, увидав искаженные черты мертвого. Ему разом стало все ясно; теперь он знал имя этого человека, казненного на месте своей измены; знал и имя его палача, нож которого еще торчал в груди убитого. В ужасе поспешил он перейти через мост, но донесшиеся со дна ущелья голоса остановили его. Он услышал, что его зовут по имени, и вскоре затем Косталь и Брут вышли из ущелья недалеко от него.
Капитан прежде всего спросил Косталя:
— Так ты с самого начала знал, кто была таинственная личность в голубом плаще?
— Нет, — отвечал Косталь, — но эта игра в прятки возбудила во мне подозрение. Я знал, что Пепе Гаго всегда закрывает свое лицо, чтобы не быть узнанным. Поэтому, когда я увидел того человека в одной из лодок, сразу направился к нему; ветер распахнул его плащ, и я узнал предателя. Мне стоило большого труда догнать его…
— Я видел, как ты бросился за ним, — перебил индейца капитан, — и, беспокоясь о вашей участи, отправился один в эти горы. Кроме того, я хотел пройти в наш лагерь, потому что мой гребец, вероятно, заснул и был унесен в море.
— А мы, — сказал Косталь, — укрылись на дне ущелья для того, чтобы помешать унести жертву нашего правосудия, но увидели вас и поспешили навстречу.
— Оставьте этого несчастного, — сказал капитан. — Пусть его соотечественники воздадут ему последние почести по своему обряду. Месть должна прекратиться со смертью.
— Будь по вашему, — кивнул Косталь, — мое дело сделано и клятва исполнена.
Немного времени спустя трое товарищей дошли до мексиканского лагеря, где генерал с удовольствием выслушал их сообщение о победе над испанскими шлюпками. Затем капитан Корнелио предался столь заслуженному в этот день отдыху.
Глава IX. ДОН РАФАЭЛЬ НА ГАСИЕНДЕ ЛАС-ПАЛЬМАС
Взятие острова Ла-Рокета через несколько месяцев повлекло за собой сдачу крепости Акапулько, вследствие чего вся южная часть провинции Мексико от Тихого океана почти до самой столицы подчинилась мексиканскому генералу.
Перенесемся в провинцию Оахака, куда Морелос собирался теперь перейти с оружием, и займемся другими событиями, происшедшими в том же 1812 году.
Стояло знойное июньское утро; дождливое время года еще не начиналось, и солнце палило немилосердно пыльную равнину Гуахуапана, представлявшую теперь печальную картину разрушения и опустошения. В передней части равнины развевалось испанское знамя над палатками лагеря королевской армии, дальше у подошвы темно-голубой цепи холмов возвышались дома и полуразрушенные ядрами церкви городка Гуахуапан. Пространство между испанским лагерем и городом было усеяно трупами людей и лошадей, над которыми лениво носились стаи черных коршунов.
Полуразрушенные дома Гуахуапана были соединены наскоро сделанными земляными брустверами; перед ними, против испанского лагеря, находилась еще линия незначительных укреплений. Эти укрепления уже в течение ста дней успешно защищал полковник Валерио с тремя сотнями человек против полуторатысячной испанской армии.
Читатели еще со времени наводнения знают Валерио как благочестивого человека; без сомнения, он и здесь сумел передать свое благочестивое настроение соратникам, поскольку время от времени до королевского лагеря доносилось из осажденного города пение псалмов.
Прежде всего посмотрим, что делается в лагере.
Рано утром в лагере появился всадник в костюме вакеро. Он вел за узду прекрасную карую лошадь и говорил, что имеет поручение к полковнику Рафаэлю. Двое драгун получили приказание проводить его к полковнику; они привели его к большой палатке и передали слуге полковника.
— Как вас зовут? — спросил слуга у вакеро.
— Юлиан, — отвечал незнакомец. — Я служу на гасиенде Дель-Валле и имею важное поручение к ее теперешнему владельцу — дону Рафаэлю.
— Я доложу полковнику, — сказал слуга и вошел в палатку.
Он нашел своего господина надевавшим парадный мундир, так как полковник собирался отправиться на военный совет.
— Хорошо, — отвечал полковник, выслушав доклад слуги, — я знаю этого человека и ручаюсь за него; пусть его освободят. Через десять минут введи его сюда.
Слуга вышел, чтобы сообщить об этом приказании; оба драгуна удалились, и вакеро стал дожидаться, когда ему можно будет передать свое поручение. Мы воспользуемся этим временем, для того чтобы рассказать историю дона Рафаэля с того момента, когда он, оставив могилу убитого отца, отправился в Оахаку, до настоящей минуты. Прибыв в город, он тотчас просил губернатора дать ему отряд для преследования мятежников и убийц его отца. Губернатор, располагавший немногочисленными силами, выразил сожаление, что не может исполнить этой просьбы, но указал просителю на одного испанского капитана по имени Кальделас, собиравшего в окрестностях Оахаки отряд сторонников Испании. Дон Рафаэль, подстрекаемый жаждой мести, немедленно присоединился к капитану Кальделасу, когда тот выступил против банды Антонио Вальдеса; они настигли бандита на вершине холма Чакухуа, где Антонио Вальдес устроил укрепление, и несмотря на отчаянное сопротивление выбили его с занятой позиции.
Вальдес спасался бегством, когда услышал позади себя хриплое дыхание коня, мчавшегося за ним во весь опор. Это был жеребец дона Рафаэля, который скоро догнал бандита. Они сразились, вакеро не смог увернуться от лассо дона Рафаэля. В следующую минуту, выброшенный из седла злодей ощутил себя стянутым веревкой, и волочился по земле за лошадью своего врага. Через несколько минут Вальдес был мертв, и никто бы не мог узнать его изуродованного лица, если бы чья-то рука не надписала над его головой, пригвожденной к воротам гасиенды Дель-Валле, его имени, равно как и имени его судьи.
Но еще оставались в живых двое убийц, Арройо и Бокардо, которым какое-то время удавалось спасаться от упорного преследования. Наконец, спустя более двух месяцев после гибели Вальдеса, распространился слух, что они покинули провинцию, чтобы с остатками своей шайки присоединиться к армии восставших.
Мы должны упомянуть еще о том, что оба капитана превратили гасиенду Дель-Валле в настоящую крепость. Она была снабжена пушками и могла оказать сопротивление всем местным революционным силам.
В это время Рафаэль получил приказание главнокомандующего армией, вице-короля, снова занять свой пост в драгунском полку.
Однако, прежде чем исполнить приказание, он решил посвятить один день своим сердечным делам и отправиться в Лас-Пальмас, чтобы объяснить там свой образ действий.
В течение долгого времени законная гордость не позволяла ему оправдываться; да и мог ли сын, мстивший за отца, просить извинения в том, что исполнял эту святую обязанность? Но когда он вспоминал, как горячо высказывался некогда в доме дона Сильвы в пользу восставших, то не мог не сознаться, что хотя его переход на сторону испанцев мог быть оправдан в глазах дорогой ему семьи убийством отца, но совершенно неизвинительно то, что он не только лично не сообщил о причинах этого перехода, но даже не счел нужным послать объяснительное письмо. Семейство Сильва теперь навсегда отреклось от него, — а если Гертруда и не сделала этого, то должна была скрывать свои слезы от старого отца.
Так как Рафаэль был известен в стране как один из самых ожесточенных врагов восстания, то на всякий случай захватил с собой человек шесть солдат. Как мы скоро увидим, эта предосторожность оказалась совсем не лишней. Подъехав к гасиенде, он нашел ее ворота закрытыми, и лишь только хотел крикнуть, чтобы его впустили, как внезапно из боковой двери выскочили человек десять всадников и бросились на его маленький отряд.
— Смерть изменникам! Смерть трусливым шакалам! — кричали нападающие.
Рафаэля сбили с лошади сильным ударом, и он, без сомнения, погиб бы, если бы не сумел быстро освободиться из стремян и вскочить на коня одного из своих солдат, убитого в то же мгновение. Затем с оставшимися пятью солдатами он проложил себе дорогу к холмам, куда мятежники не осмелились за ним следовать, и поскакал к гасиенде Дель-Валле.
Чувство горечи и печали наполняло его грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17