Весь дом веселится. Только Фаризад, жена Михр-Бидада, всеми забытая,
сидит на корточках в уголке двора, кормит ребенка и горько плачет. И
откуда берется столько слез?
Они струйками заливают маленькую грудь женщины и смуглое лицо малыша.
Ребенок то и дело отрывается от соска, беспомощно мигает мокрыми от
материнских слез черными глазами и тонко хнычет. Горе. Печаль.

"Война? Хорошо! На войне позволительна любая гнусность.
Сними узду с низменных желаний.
Испытывай самые дикие удовольствия.
Удовлетворяй самые пакостные поползновения твоей души.
Падай на самое дно. Валяйся в гуще мерзостей. Раскрутись до
последнего витка. Можешь резать, вешать, топить, рубить, похабничать,
насиловать, жечь.
Можешь все!
Тебя только похвалят. Ты - арий, ты - благородный, ты - господин. И
ты - на войне..."
- Раносбатэ-э-эй! - восторженно завизжал Михр-Бидад, откидывая
длинной ногой вышитый полог, прикрывающий вход в шатер военачальника.
Перс волок, накрутив косы на руки, двух пленных сакских девушек.
Они бились у его бедер, кричали, царапались, кусались, словно молодые
тигрицы, пойманные охотниками в зарослях. Михр-Бидад встряхивал их за
волосы, чтоб усмирить, и пьяно гоготал, покачиваясь из стороны в сторону.
- Раносбато-о-оу! Хоу, Раносбат!
- Хо-оу, Михр-Бидад! - провизжал в ответ Раносбат. - Ну, влезай! Где
ты застрял?
- Двух куропаток подстрелил, ха-ха-ха!
- Куропаток? Д-давай их сюда!
- Помоги! Тяжелые. Упираются...
Раносбат, шатаясь, выбрался наружу. При виде юных пленниц глаза
военачальника радостно округлились. Он завопил, как зритель на конских
ристалищах:
- А-ай, чудо! Ты золотой человек, Михр-Бидад. Золотой человек!
Вдвоем, путаясь ногами, спотыкаясь и ругаясь сквозь смех, персы
затащили девушек в шатер и швырнули на груды безобразно разбросанных
шерстяных полостей, одежд, мягких седел, войлочных попон, расшитых
чепраков, пустых кувшинов и блюд.
...Аранха. Пятнадцать дней, придерживаясь старой караванной тропы,
ползло, извиваясь огромной гадюкой меж дюн, по дну оврагов сухих, через
спины пологих бугров, персидское войско от Марга к великой реке.
Пока разведка шныряла в окрестностях лагеря, осматривая берег и
выискивая место, удобное для переправы, конники и пехотинцы отдыхали.
На пути войску не попалось и пустого шатра.
Перед тем, как выступить из Марга, персы распустили слух, будто Куруш
ведет на Томруз двести тысяч отборных рубак. На самом деле воинов у него
было не больше двадцати-двадцати пяти тысяч, и не только персов
чистокровных, но и варкан, партов, мадов, дахов, маргушей и вавилонян.
Слух распустил для устрашения Турана. Так делалось всегда. Жалкая
горсть кочевников, населявших равнину между Мургабом и Аранхой,
рассыпалась в ужасе и ударилась в бегство. Одни потянулись на север, к
Хорезму, другие - на восток, за Аранху.
Легкой коннице Гау-Барувы посчастливилось захватить на левом берегу
несколько крупных семейств, не успевших переправиться на ту сторону. Царь
повелел стариков и детей бросить в Аранху, зрелых мужчин и юношей
заклеймить и отправить в обоз, а женщин распределить между
военачальниками.
Двух сакских девушек он подарил Раносбату; их-то и приволок
Михр-Бидад.
- Эй, не спать! Играйте... - Раносбат разбудил пинками двух пьяных
телохранителей, развалившихся у входа.
Те, уныло бормоча и хмельно икая, поднялись кое-как, уселись плечом к
плечу, нашарили бубен и дудку и заиграли, не открывая глаз. Головы их
бессильно свисали то вправо, то влево и стукались, как тыквы.
Дудка пронзительно верещала, испуская один и тот же высокий,
душераздирающий звук.
Бубен ухал и бухал без всякого склада и ритма. Будто не музыкант бил
в него, а сонный осел, желая сбросить оводов, вцепившихся в ляжку,
встряхивал задней ногой и ударял нечаянно в туго натянутую на обруч кожу.
- Хорошо! - одобрительно крикнул Раносбат. - Живите сто лет, дайв бы
побрал вас хоть сейчас. - Он повернулся к плачущим девушкам. - Ну,
козочки, танцуйте!
Пленницы сидели у входа, тесно прижавшись друг к дружке; они тряслись
и озирались, впрямь напоминая козочек, попавших в волчью стаю.
- Кому я говорю! - заорал Раносбат. - Танцуйте, ну?! А, не хотите?
Михр-Бидад, где моя палка?
На пленниц обрушились удары. Девушки, причитая, кинулись наружу - и
угодили в объятия Раносбатовых телохранителей, буйно плясавших на траве у
шатра.
- Волоките их прочь! - ревел Раносбат. - Разве это козы? Это змеи!
Покажите им таких-сяких... А я утром займусь.
Михр-Бидад, по приказанию Раносбата, раскупорил новый кувшин. Выпили.
Еще выпили. Опять выпили. Выпили снова. Начальник достал тростниковую
трубку, пропущенную через тыквочку с водой, и заправил сухим и твердым,
похожим на темно-зеленую болотную землю, дурманящим зельем из плодовых
коробок и верхних листьев дикой конопли.
- Пробовал когда-нибудь? - спросил он у Михр-Бидада.
Нет, Михр-Бидад никогда не пробовал хаомы. Слишком дорогое
удовольствие для простого щитоносца. Раносбат прикурил от светильника и
сказал важно:
- Гляди, как надо сосать.
Начальник, почти не касаясь губами кончика трубки, шумно потянул
воздух и вдохнул вместе с ним угар. Сделав несколько шипящих затяжек, он
отчаянно закашлялся и сунул, не глядя, трубку Михр-Бидаду. Шатер
наполнился клубами голубого, приторно-сладкого дыма.
Вдосталь покурив хаомы, оба затихли. С лиц постепенно схлынула
краска, под кожей расплылся поток болезненной желтизны. Глаза остекленели.
Под ними набрякли пухлые мешки.
У Михр-Бидада закружилась голова.
Желая потереть лоб, он шевельнул рукой.
Странно маленькая, крохотная, как просяное зерно, она слабо мелькнула
где-то далеко внизу, в черной пропасти, и медленно, через тысячелетия,
двинулись кверху, вырастая все больше и больше.
И вот она с жутким беззвучным ревом остановилась перед ослепшими
глазами Михр-Бидада. Страшная. Огромная, как скала, с пальцами, толстыми,
как стволы древних чинар.
Щитоносец скорчился и воспарил к луне. Прижав колени к животу, он
плавно переворачивался через голову, а мимо, полыхая голубым огнем,
проносились звезды.
Холодно. Михр-Бидад застучал зубами. Испуганный этим стуком, черный,
тощий котенок с взъерошенной, торчащей шерстью дико взглянул на молодого
перса, метнулся по шву меж двух полотнищ шатра и пропал в углу, где не
было никакого отверстия.
Рядом кто-то захихикал.
Михр-Бидад очнулся и увидел Раносбата. Начальник тыкал пальцем в
грудь Михр-Бидада. Губы его расползались в бессмысленной, дурацкой
усмешке.
Щитоносца захлестнула волна бешеного веселья. Он безумно расхохотался
в глаза Раносбата и услышал в ответ такой же ужасный хохот. Персы катались
по кошме. Хватались за бока. Давились приступами безудержного,
надрывистого, раздирающего нутро сумасшедшего смеха.
Отсмеявшись, они почувствовали звериный голод.
Они жадно накинулись на остатки вечернего пиршества. Принялись,
утробно урча, подобно гиенам, пожирать объедки и глодать обглоданные
кости. Их вырвало прямо на скатерть. Персы тут же улеглись и забылись.
Удивительно, как они не свалили светильник и не сожгли шатер.
В бреду Михр-Бидаду мерещилась Фаризад. Она плакала и протягивала к
нему сына. Ребенок, выкатив глаза, дьявольски хохотал голосом Раносбата.

- Эй, кто тут Михр-Бидад?
Щитоносец застонал, с трудом разлепил закисшие веки. Беднягу тошнило,
мутило, крутило. Внутри все ныло, кости ломило, голова гудела, как
бронзовый котел. Руки и ноги болели, будто не сакских девушек, а
Михр-Бидада отлупил вчера палкой Раносбат.
Ох разбит Михр-Бидад. Совершенно разбит.
Он взглянул на загаженную скатерть, вспомнил гнусную одурь, которой
обволокла его приторно-сладкая хаома, и передернулся от омерзения. Он
почувствовал сжигающий стыд, будто совершил что-то очень позорное.
- Ты Михр-Бидад? - Перед щитоносцем стоял рослый воин в мадской
одежде, с золоченой секирой в руках. Царский телохранитель.
Воин строго кивнул на выход. Михр-Бидад догадался - Куруш требует к
себе. Ох, для чего?
Он вытер опухшее лицо мокрым платком, кое-как расправил помятую
одежду и вышел, спотыкаясь на каждом шагу, из душного шатра. Вышел - и,
слабо вскрикнув, отпрянул назад, словно наткнулся на копье.
Перед шатром, у погасшего костра, сидела к нему спиной... Фаризад.
Голова жены была, как и тогда в день прощания, печально опущена.
Вздрагивали угловатые плечи. Опять плачет.
...Спустя миг он знал уже, что ошибся. Откуда тут взяться жене? Она
далеко, в Ниссайе. И все же сердце дико стучало, и Михр-Бидад рванулся к
костру. Конечно, не Фаризад! Лицом вовсе на жену не похожа. Одна из
вчерашних девушек - облепленная мокрой глиной (где ее таскали?),
измазанная пылью и золой.
- Ты чего? - прорычал Михр-Бидад, стараясь подавить грубостью
жалостную дрожь сердца.
Она отняла черные ладони от изможденного лица и глянула на
долговязого перса с откровенной ненавистью. И вдруг вскочила, ринулась к
нему, выставив острые ногти.
- Чего? Не видишь - чего? - крикнула она хрипло. - Мразь! Дай бог,
чтоб с твоей женой случилось такое.
Михр-Бидад побледнел, словно опять глотнул дыма хаомы.
- Гадюка! - рявкнул щитоносец и вскинул палку (кто видел перса без
палки?). - Вот задам тебе сейчас.
- Задай! И дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое.
- У, дрянь. - Михр-Бидад безвольно опустил палку, сплюнул и поплелся,
точно пришибленный, прочь от костра. Позади невозмутимо шагал царский
телохранитель.
- Проклятая! Ты смотри, а? - злобно бормотал Михр-Бидад, стараясь
отвязаться от крепко прицепившегося к нему видения. Но чертова сакская
девчонка, непостижимо как, все тесней сливалась в потревоженной душе
молодого перса с образом далекой Фаризад.
Кощунственно отождествлять Фаризад, его жену, его кровь, дочь ария, с
бодливой степной козой. Но что тут поделаешь, если эта дикарка торчит и
торчит перед глазами?
Вихрь непривычных мыслей.
Михр-Бидад не смотрел по сторонам, поэтому и не заметил, как миновали
они с телохранителем стоянку дахского отряда. Необходимость держать
заложников в Ниссайе отпала - всех их родичей вместе с ними погнали на
войну. В залог остались дети, женщины да старики.
И не заметил Михр-Бидад пары огненных очей, сверкнувших за его спиной
неутолимой, иссушающей жаждой мести.
Эти очи ясно пророчили неизбежную смерть.
Они принадлежали молодому даху по имени Гадат.
...Между царем и Утаной произошла с утра новая стычка. Куруш торопил
с переправой. Хватит, отдохнули! Будто лихорадка трепала Круша - так не
терпелось ему поскорей схватиться с упрямыми саками.
"Он безумен, совершенно безумен, - думал со злостью Утана. - Лезет,
сломя голову, прямо в пасть волкодаву. Не к добру твоя поспешность, царь
царей. Не к добру".
А вслух сказал:
- Почти половина войска состоит из варваров. Это так. Ты говорил:
"Пусть дохнут, лишь бы добыли для нас победу своей кровью". Что ж? Пусть
дохнут. Но губить-то их надо с умом! Как-никак, дахи, варканы, парты -
наша опора. Дельный хозяин бережет и благородного скакуна и рабочего мула.
Варвары еще пригодятся тебе, государь. Для будущих сражений хотя бы.
По-моему, следует еще раз перетолковать с Томруз. Может обойдемся все-таки
без битва? Может, Томруз покорится по доброй воле? Она не глупа. Поймет,
что таран хворостиной не переломить.
Чего добивался Утана? Он и сам точно не знал. Он не верил, чтобы
Томруз покорилась по доброй воле. Ему просто хотелось как можно дольше
затянуть срок столкновения двух войск. Любой ценой избежать сражения. А
там будет видно. Может, все уладится миром.
Он жалел людей.
- Хватит толковать! - взбесился царь. - Вы с Гау-Барувой досыта с нею
натолковались. Вперед, за Аранху!
- Я согласен с Утаной, - поддержал вдруг недруга рыжий Гау-Барува. -
Не лишне опять встретиться с Томруз. Правда, вряд ли удастся склонить
саков к добровольной сдаче. Но, пока будут плестись разговоры да
переговоры, мы без помех свяжем плоты и соорудим отличный мост. Иначе саки
оцепят берег, убьют много людей.
- Ага! - кивнул царь одобрительно. - Если так - я тоже согласен. Кого
послать к Томруз?
Выбрали Михр-Бидада.
Будь это вчера, Михр-Бидад засвистел бы от радости. Только подумать,
какое доверие оказывает ему повелитель! Но сегодня, больной, изнуренный
ночной попойкой, он не то что радоваться - языком не мог ворочать без
тяжелого усилия.
Да тут еще Фаризад... То есть, та сакская девчонка, над которой
надругались псы Раносбата, не выходит из головы.
"Михр-Бидад туда, Михр-Бидад сюда, - с обидой сказал себе щитоносец,
покидая шатер. - Сами теперь боятся сунуться к Томруз. Вот Гау-Баруву не
послали. А меня убьют саки - Курушу наплевать".
Неожиданная мысль испугала Михр-Бидада. Он даже остановился,
пораженный смутным ощущением лжи, незаметно опутавшей его с тех пор, как
он ездил в Задракарту. А может, и раньше...
Эге! Уж не подсунули ли Михр-Бидаду кислого уксуса вместо сладкого
вина?
Однако воля царя есть воля царя. Придется, хочешь не хочешь, тащиться
за Аранху.
...Саки встретили Михр-Бидада, размахивавшего в знак дружбы зеленой
ветвью, и сопровождавших его телохранителей угрюмыми волчьими взглядами.
- Пятнистая смерть! - кричали дети.
"Что еще за смерть такая - пятнистая? - поежился Михр-Бидад. - И
зверский же вид у этих саков. Нет, все-таки они не люди. Варвары, дикари".
Но тут персу вспомнились слова сакской девушки, сказанные у костра:
"Дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое..."
Страшно ему стало.
Какими глазами глядели бы персы на саков, если бы саки ворвались вот
так в их страну и грозно подступили к стенам Пасаргад?
Михр-Бидад присматривался искоса к неприветливым, хмурым лицам
туземных женщин и находил, к своему удивлению, в них немало знакомых черт
- нежных черт, напоминающих о Фаризад.
Так что же?! Выходит, саки - тоже люди? О дайв! Непонятно все на
свете.
- Успех и удача, - мрачно приветствовал он Томруз.
- У саков, здороваясь, говорят: "Мир и благополучие", - нахмурилась
женщина. - Успех и удачу желают друг другу при встрече разбойники.
"Бе! Где мир, где благополучие?" - раздраженно подумал Михр-Бидад.
Вслух он сказал строго:
- Ты оскорбила моего господина.
- Чем?
- Отказалась выйти за него замуж.
- "Если врагу не к чему придраться - скажет, что у твоей собаки хвост
кривой".
- Мой государь благороден. Куруш, внук Чишпиша, взывает к разуму
хозяйки степей. Пусть не прольется кровь. Так. Покорись царю царей по
доброй воле - и саки обретут покой.
Томруз горько усмехнулась:
- Благороден? Однажды кобра заползла в шатер пастуха и громко
зашипела. "Для чего ты шипишь?" - спросил пастух. "Я - благороднейшая из
змей! - похвалилась кобра. - Не кидаюсь внезапно, как стреловидная гюрза.
Я всегда шиплю предупреждающе, прежде чем смертельно ужалить..." Нет! Не
благороден, а безумен твой государь. Он грозит сакам? Но с каких пор он
знает нас? Давно ли водится с нами? Давно ли точит на саков железны меч?
Чтоб мы, саки, покорились жадному проходимцу... Да понимает ли твой
государь, на кого решился руку поднять? Разве ему все равно, что умереть,
что уснуть? В драке не орехи раздают. Как бы не получилось с господином
твоим по пословице: "Ринулся в бой быком - вернулся коровой". Вы -
"ребра". Мы - "собаки". Перекусывать ребра, дробить острыми клыками
позвонки и прочие кости - дело, привычное для собак. Угрызем вас, так и
знайте!
"Прекрати, царь Айраны, ненужную возню.
Не рыскай по берегу, мост возвести не пытайся. Ведь не известно тебе,
польза или вред будет твоей голове от родившихся в ней замыслов черных.
Успокойся, возвратись домой. Царствуй над своей страной и оставь нас
править нашей по нашему усмотрению.
У вас, персов, говорят: "Не стучись в дверь войны, пока можно
договориться о мире". Заклинаю, ради блага само же Парсы, внять дружескому
увещанию.
Если ж тебе непременно хочется сразиться с вольными саками, не будем
топтаться у Аранхи без дела. Дай нам отойти от реки на три дня пути, и
тогда преследуй. Или ты отойди от реки на три дня пути и жди, когда мы
двинемся на персидское войско".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23