Я оживаю в тот момент, когда рука Шерманова, сидящего напротив меня, еще только тянется к “медальону” на его груди, и теперь-то я знаю, что мне нужно делать.
Отбросив столик в сторону одним движением ноги, я прыгаю из своего кресла на Шерманова и, перехватив левой рукой его кисть, срываю правой с него “медальон” вместе с цепочкой. Хлипкий диванчик при этом переворачивается, не выдержав нашей тяжести, и мы оказываемся на полу, где некоторое время барахтаемся, как два больших младенца, затеявших бессмысленную возню.
Я поднимаюсь на ноги первым и взвешиваю на ладони “медальон”. Он весит намного больше, чем следует ожидать от предмета его размеров.
Экс-интерпретатор вскакивает с воплями, из которых явствует, что именно он думает о всех хардерах вообще и обо мне лично. Не обращая внимания на эти крики, я спокойно говорю:
- Между прочим, вы не проклинать, а благодарить должны меня, Шерманов.
- Это еще почему?
- Потому что, если бы вы попытались включить “регр”, то привели бы в действие взрывное устройство, спрятанное в вашем “медальончике”. Мощность его не очень большая, но ее хватило бы, чтобы превратить нас обоих в кровавые ошметки… И как это вас сразу не удивило, что второй прибор оказался тяжелее, чем первый?
Лик с вызовом вскидывает подбородок:
- А откуда вам известно, что это второй?.. - начинает он, но тут же осекается. Да-а-а, конспиратор из него никудышный. Теперь понятно, почему ему так долго не давали встретиться со мной.
Я позволяю себе усмехнуться - первый раз за время нашего разговора. Все-таки приятно говорить о взрыве и о своей гибели в сослагательном наклонении.
- У меня непомерно развита интуиция, - скромно признаюсь я, - и иногда она нашептывает мне удивительные вещи. Например, тот факт, что вам удавалось каким-то чудом избегать встреч со мной, позволил мне сделать вывод, что либо речь идет о случайных совпадениях, либо вы каким-то образом способны предвидеть будущее. Поскольку в совпадения и случайности я не верю с детства, то, с учетом моих знаний о так называемых “реграх”, мне оставалось предположить, что являетесь счастливым обладателем этого прибора. Впрочем, как и сотни других людей, но речь сейчас не о них… И вот сегодня, когда я был уже готов признать, что зашел в тупик, передо мной, как ангел с небес, внезапно появляетесь вы собственной персоной. Я правильно предположил, что ваш прибор отказал… допускаю даже, что у него просто села батарейка… Тем не менее, вы только что все-таки попытались воспользоваться им. Следовательно, не далее, как сегодня, вы имели встречу с тем, кто вручил вам первый регр - это было, если не ошибаюсь, полгода назад? - чтобы обменять вышедший из строя прибор на работоспособный. Задействовав всё своё воображение, я могу предположить, что при этом вы выразили намерение встретиться с надоевшим вам хардером, дабы отвязаться от него раз и навсегда. Однако, это вовсе не входило в планы ваших партнеров, и они снабдили вас не регром, а миниатюрной бомбочкой в медальоне, чтобы убрать и вас, и меня…
- Вы врете! - протестует Шерманов, глядя, как завороженный, на медальон, который я раскачиваю на длинной цепочке наподобие маятника. - Вы всё это выдумали, черт бы вас побрал!.. С какой стати кому-то пытаться меня прикончить?
Тот факт, что он стал ко мне обращаться на “вы”, даже при прочих непарламентских выражениях не может не радовать. Остается надеяться, что это только первый этап в наших взаимоотношениях с этим красавчиком.
- Хорошо, - говорю я. - Я могу вернуть вам эту штуковину, но при одном условии: включите её тогда, когда я уйду. Потому что я не собираюсь взлетать на воздух, даже если вы составите мне компанию!..
И протягиваю “медальон” Шерманову. Красавчик машинально берет “прибор”, но как-то неохотно, и в глазах его я читаю страх. Похоже, что мои слова понемногу начинают доходить до этого типа.
А потом он взрывается - к счастью, на этот раз не в буквальном, а в переносном смысле - и я вовремя перехватываю его руку, в которой зажата миниатюрная смерть, иначе еще немного - и он швырнул бы “медальон” в открытое окно (в этом старом отеле, окна по старинке настоящие, с открывающимися рамами)…
- Сволочи! Вот сволочи!.. Решили меня подставить, значит? - ревет он перехваченным голосом. - Чтобы я отдал богу душу на пару с хардером? Чтобы всё было шито-крыто, концы в воду?!.. Вот вам, суки! - И он делает непристойный жест, который выглядит тем более нелепо, потому что не имеет конкретного адресата.
- Возьмите себя в руки, Шерманов, - говорю я. - Вон, хлебните своего успокоительного. - И киваю в направлении бара-холодильника, уставленного разноцветными и разнокалиберными сосудами.
Шерманов следует моему совету и, опустошив еще один полный фужер, действительно восстанавливает былую уверенность в себе.
- Вы правильно всё расписали, хардер, - говорит он, подходя к окну и задумчиво глядя вниз с высоты сорок восьмого этажа. - Если не считать кое-каких деталей…
- Например? - спрашиваю я, чтобы хоть немного подбодрить его.
- Ну, да, у меня действительно был “регр”. Только он вовсе не отказывал и до сегодняшнего дня действовал, как надо… Однако, скорее всего, эти гады мне подменили его сегодня. Они действительно вышли на меня, но не по моей просьбе, а по своей инициативе… Я тоже сначала удивился: вроде бы срок действия моего “регра” еще не истек, так что рано предлагать новый. Но потом всё встало на свои место, когда они сказали, что я могу больше не избегать встреч с вами, а, наоборот, должны постараться встретиться, но, естественно, не чтобы ответить правду на ваши вопросы, а чтобы всё отрицать и валять дурака…
Он отхлебывает из фужера и, пользуясь этой паузой, я спрашиваю:
- Значит, это они неделю назад велели вам держаться от меня подальше?
- Это и дураку понятно, - ехидно ответствует он, поворачиваясь ко мне.
- Они сказали, почему вы должны избегать встреч со мной?
- Да вообще-то они меня не принуждали, - опускает голову Шерманов. - Но прозрачно намекнули, что способны лишить меня удовольствия пользоваться “регром” в любой момент… Лично я так понимаю, что они стремились сохранить в тайне существование подобных штучек.
- Правильно понимаете, - соглашаюсь я. - Ну а дальше?
- А что - дальше? - задиристо вскидывает голову он. - Да, я действительно водил вас за нос. С “регром” это было нетрудно…
- Он что - действительно помогает предвидеть будущее? - интересуюсь я. - Раз уж ваши благодетели предусмотрительно запустили вас на встречу со мной без этого прибора, то опишите хотя бы, как он действует.
- Откуда я знаю, как?.. - огрызается Лик. - Я вам что - ученый или технарь?.. Да если хотите знать, я даже не знаю, что там у него внутри, у этого адского прибора!.. Они меня сразу предупредили, что при попытке вскрытия корпуса начинка самовоспламеняется и выгорает в два счета!.. И никакое будущее он не предсказывает, тут вы опять маху дали, хардер… Скорее, наоборот, он…
Шерманов внезапно осекается, и причиной этого является, видимо, выражение моего лица. Я не могу наблюдать себя со стороны, но вид мой, наверное, в этот момент поистине страшен.
А у вас хватило бы хладнокровия наблюдать, как в спину человека, с которым вы беседуете, целится из какой-то огнестрельной штуковины тип, сидящий в кабине двухместного аэра рядом с пилотом? А аэр этот, как огромное летающее насекомое, висит беззвучно и неподвижно в воздухе прямо напротив окна номера, в котором происходит беседа.
Я что-то кричу Шерманову и даже прыгаю к окну, в надежде поймать своим лбом или грудью одну из тех пуль, которые предназначены красавчику, чтобы при повторении данного эпизода попытаться предотвратить это бессмысленное убийство.
Но я не успеваю к окну, а люди в аэре, видимо, прекрасно осведомлены о том, что хардера нельзя убивать.
За окном звучит серия свистящих смачных шлепков, напоминающих шлепанье ладонью по чьей-то мокрой спине, и Лик, в груди которого мгновенно возникают бурые фонтанчики, падает лицом вниз, так и не успев вытащить одну руку из брючного кармана, а потом аэр резко взмывает вверх, и лишь потом, словно ставя точку в этом эпизоде, с подоконника падает на пол, разбиваясь на мелкие осколки, красивый фужер на длинной ножке…
Я пытаюсь повернуть своего недавнего собеседника лицом вверх, хоть и вижу, что это бесполезно, потому что он явно убит наповал меткой рукой профессионала, но мне почему-то очень надо заглянуть напоследок в его угасающие карие глаза, хотя руки мои скользят в теплой и липкой жидкости, и перевернуть Шерманова на спину у меня получается лишь с третьей попытки.
Труп глядит на меня укоризненно застывшим взглядом, а я могу лишь стиснуть зубы покрепче. Ни на что иное я в эти секунды все равно не способен.
Глава 4. Хардер Портур (Х+20)
С нашей первой встречи с хардером Шермом прошло почти три года, но он ничуть не изменился. Во всяком случае, в отношении бильярда. С ним по-прежнему бессмысленно играть. Это все равно, что пытаться обставить комп в крестики-нолики или в тесте на сравнительную скорость реакции. Стоит Шерму взять в руки кий и, снисходительно приговаривая: “Что-то вы сегодня, дружище, не в форме”, бросить цепкий взгляд серых глаз на зелено-суконное поле, по которому в кажущемся беспорядке раскатились разноцветные шары - и можно не тратить время зря, а либо расставлять шары для новой бессмысленной партии, либо прощаться со своим партнером и уходить восвояси.
И, тем не менее, в течение этих трех лет я регулярно, чуть ли не по расписанию, встречаюсь с ним, чтобы проиграть с “сухим” счетом три-четыре партии. Иногда я и сам спрашиваю себя, что привлекает меня больше -машинная безошибочность ударов моего противника или его рассуждения вслух на отвлеченные темы - и всякий раз не могу ответить на этот вопрос. Возможно, и то, и другое. А может быть, и нечто третье, что лишь витает в воздухе…
Я не знаю, над какими проблемами он работает. Сам Шерм никогда не рассказывает мне о своей работе. Впрочем, моей деятельностью он тоже не интересуется. Среди хардеров, особенно первоуровневых, не принято делиться друг с другом опытом. И не потому, что мы равнодушны друг к другу. Скорее, у нас считается нетактичным указывать другим, какие промахи и ошибки они допустили и как бы им следовало поступить. Во всяком случае, лично мной руководят именно эти соображения…
Мы никогда не договариваемся об очередной встрече с моим постоянным партнером, потому что деятельность хардера, работающего в автономном режиме, невозможно распланировать и рассчитать заранее. Однако почему-то в большинстве случаев так получается, что, когда я появляюсь в Клубе, Шерм уже обретается в бильярдной, маясь от отсутствия жеалющих сыграть с ним. Кроме меня, никто больше не желает противостоять гению бильярда, и, возможно, что мое стремление сражаться с ним на зеленом сукне вызвано излишней чуткостью к человеку, обиженному невниманием со стороны коллег.
Но сегодня, когда я, решив, что давненько не держал в руках кий, появляюсь в Клубе, Шерма здесь нет. Я это ощущаю сразу, едва переступив порог, хотя из бильярдной доносятся ожесточенный стук сталкивающихся шаров и громкие возгласы игроков. Во мне словно срабатывает какое-то шестое чувство.
Делать нечего, на нет и суда нет - и я, не спеша и не чувствуя вкуса, обедаю в столовой, а потом какое-то время слоняюсь по почти пустым коридорам и залам, не зная, чем заняться…
Он перехватывает меня в музее, куда меня к тому времени занесло с бокалом прохладительного пунша.
Я как раз созерцаю реконструированный на голо-раме эпизод, который стал вечным примером хардерской самоотверженности.
… Это случилось почти сорок лет тому назад в Бразилии, где разразилась страшная эпидемия, выкашивавшая за считанные дни целые города и области. Ценой неимоверных усилий спасателей-“чрезвычайщиков” очаги заражения удалось-таки блокировать в нескольких населенных пунктах, откуда было эвакуированы все жители. Было принято решение уничтожить, стереть с лица земли вирусоносные здания и прочие городские конструкции. Для этого планировалось пустить в ход несколько мощных вакуумных бомб, оставшихся после всеобщего разоружения.
Когда Мату-Гросу, где еще недавно проживали пятьсот тридцать тысяч человек, окончательно опустел, и началась автоматическая инициация вакуумных зарядов, заложенных в разных концах городка-смертника, за пятьдесят восемь секунд до взрыва, откуда ни возьмись, на центральной площади появился автобус, не спеша кативший по мостовой. И во всю ширину его корпуса красовалась надпись крупными буквами: “ПЕРЕВОЗКА ЛЮДЕЙ”.
Люди за пультами управления взрывными устройствами могли лишь ругаться на разных языках, кусать локти и рвать на себе волосы. Останавливать инициацию на последней минуте было чревато гигантской экологической катастрофой. К тому же, не было уверенности в том, что в автобусе кто-то есть. Ответственные за эвакуацию клялись и божились, что каждая пядь земли в городе была несколько раз проверена на предмет отсутствия людей. А на отчаянные призывы и обращения по различным средствам связи автобус не откликался.
И тогда один из хардеров, стоявших в оцеплении вокруг Мату-Гросу, которого звали Жегар, забрался в кабину джампера и бросил его со страшным ускорением одним длинным и точным прыжком к странному автобусу. Ему удалось закрепить на корпусе машины присоски грузовых магнитов и оторвать автобус от земли, но джампер тут же стал терять высоту, и, Жегар понял, что мощности его турбин не хватает, чтобы перепрыгнуть через городские постройки вместе с автобусом, и что каждый килограмм лишнего веса имеет значение…
Поэтому хардер включил автопилот, а сам выпрыгнул из кабины, и джампер пересек границу опасной зоны ровно за секунду до взрыва. А искейпов у хардеров тогда еще не было…
Автобус оказался все-таки пустым, кто-то просто забыл выключить в нем автомат-кондуктор, но самое скверное в этой истории заключалось в другом. Буквально на следующий день во Всемирной Сети и в средствах массовой информации по всей Земле развернулась ожесточенная дискуссия на тему: стоило ли хардеру жертвовать собой, если вероятность того, что в автобусе находились люди, была равна почти нулю? И слишком многие посчитали, что - нет, не стоило…
И вот, когда я, наверное, уже в десятый раз наблюдаю за тем, как из кабины джампера с высоты четвертого этажа падает на жесткий металлопласт фигура в комбинезоне защитного цвета, меня кто-то окликает сзади.
Он выглядит совсем мальчишкой, и светлые длинные волосы его перехвачены на лбу широкой белой лентой, а длинные худые пальцы испачканы чем-то фиолетовым, и поэтому он похож на школьника-неряху. Впрочем, глаза у него почему-то полны немого отчаяния и боли, и это сразу прибавляет ему лет десять…
- Вы - Лигум? - спрашивает он, и когда я подтверждаю его предположение кивком, представляется: - А меня зовут Портур…
- Слушаю вас, Портур, - отвечаю я, поворачиваясь спиной к голо-раме.
- Это вы занимаетесь лайнером “Этернель”? - напрямую осведомляется хардер Портур. Своей нетерпеливой прямотой он еще больше походит на мальчишку. Интересно, сколько все-таки ему лет? Двадцать пять? Или сорок три? Может быть, именно про таких говорят - “человек неопределенного возраста”?..
- Что значит - занимаюсь? - притворно удивляюсь я. - Насколько мне известно, лайнера с таким названием больше не существует в природе. А могу я узнать, коллега, чем вызван ваш интерес к моим проблемам?
Он опускает голову.
- Возможно, я покажусь вам навязчивым, - говорит он, - но если вы разыскиваете свидетелей гибели “Этернеля”, то я мог бы вам помочь…
- Откуда вы знаете, кого я разыскиваю? - стараясь говорить как можно мягче, спрашиваю я.
- Так… дошли кое-какие сведения… от кого-то из наших…
- Ну, допустим… И чем же вы могли бы мне помочь?
Портур поднимает голову и с вызовом смотрит мне в глаза.
- Я могу рассказать вам, как погиб “Этернель”, - сообщает он. - Потому что я был на нем в момент взрыва…
Только теперь я догадываюсь, чем испачканы его пальцы. Так называемый “регенератор”, заживляющий ожоги раствор. Вполне возможно, что одними руками он не отделался и что под одеждой у него еще больше фиолетовых пятен на коже.
- И как же вы туда попали? Ведь в списке пассажиров…
- Всё правильно, в списках меня не было. Я сам дал указание комп-регистраторам стереть всякие упоминания обо мне из своей памяти.
- Но зачем? - не понимаю я.
- Вы что - не понимаете? - усмехается он с вызовом. - Корабль взорвался, и погибли люди, много людей, а я… я, как видите, остался жив!..
Я уже все понял, но мне всё еще не хочется верить в правильность своих догадок. Мне хочется, чтобы это была нелепая, глупая случайность, и чтобы он развеял мои подозрения, потому что, если они окажутся справедливыми, это будет все равно что выстрел в упор, только еще больнее и предательски, ведь мы, хардеры, привыкли к тому, что в нас могут выстрелить, но мы не можем допустить и мысли о том, что кто-то из нас может оказаться трусом или сволочью…
- Нет-нет, - опять усмехается он, - я не струсил и не посчитал ниже своего достоинства спасать тех людей… Дело совсем в другом, и я даже не знаю, поймете ли вы - в чем именно…
Мы стоим с ним посреди пустого зала, но ни ему, ни мне и в голову не приходит, что можно выйти из музея в холл, где имеется много удобных кресел, и продолжать разговор сидя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Отбросив столик в сторону одним движением ноги, я прыгаю из своего кресла на Шерманова и, перехватив левой рукой его кисть, срываю правой с него “медальон” вместе с цепочкой. Хлипкий диванчик при этом переворачивается, не выдержав нашей тяжести, и мы оказываемся на полу, где некоторое время барахтаемся, как два больших младенца, затеявших бессмысленную возню.
Я поднимаюсь на ноги первым и взвешиваю на ладони “медальон”. Он весит намного больше, чем следует ожидать от предмета его размеров.
Экс-интерпретатор вскакивает с воплями, из которых явствует, что именно он думает о всех хардерах вообще и обо мне лично. Не обращая внимания на эти крики, я спокойно говорю:
- Между прочим, вы не проклинать, а благодарить должны меня, Шерманов.
- Это еще почему?
- Потому что, если бы вы попытались включить “регр”, то привели бы в действие взрывное устройство, спрятанное в вашем “медальончике”. Мощность его не очень большая, но ее хватило бы, чтобы превратить нас обоих в кровавые ошметки… И как это вас сразу не удивило, что второй прибор оказался тяжелее, чем первый?
Лик с вызовом вскидывает подбородок:
- А откуда вам известно, что это второй?.. - начинает он, но тут же осекается. Да-а-а, конспиратор из него никудышный. Теперь понятно, почему ему так долго не давали встретиться со мной.
Я позволяю себе усмехнуться - первый раз за время нашего разговора. Все-таки приятно говорить о взрыве и о своей гибели в сослагательном наклонении.
- У меня непомерно развита интуиция, - скромно признаюсь я, - и иногда она нашептывает мне удивительные вещи. Например, тот факт, что вам удавалось каким-то чудом избегать встреч со мной, позволил мне сделать вывод, что либо речь идет о случайных совпадениях, либо вы каким-то образом способны предвидеть будущее. Поскольку в совпадения и случайности я не верю с детства, то, с учетом моих знаний о так называемых “реграх”, мне оставалось предположить, что являетесь счастливым обладателем этого прибора. Впрочем, как и сотни других людей, но речь сейчас не о них… И вот сегодня, когда я был уже готов признать, что зашел в тупик, передо мной, как ангел с небес, внезапно появляетесь вы собственной персоной. Я правильно предположил, что ваш прибор отказал… допускаю даже, что у него просто села батарейка… Тем не менее, вы только что все-таки попытались воспользоваться им. Следовательно, не далее, как сегодня, вы имели встречу с тем, кто вручил вам первый регр - это было, если не ошибаюсь, полгода назад? - чтобы обменять вышедший из строя прибор на работоспособный. Задействовав всё своё воображение, я могу предположить, что при этом вы выразили намерение встретиться с надоевшим вам хардером, дабы отвязаться от него раз и навсегда. Однако, это вовсе не входило в планы ваших партнеров, и они снабдили вас не регром, а миниатюрной бомбочкой в медальоне, чтобы убрать и вас, и меня…
- Вы врете! - протестует Шерманов, глядя, как завороженный, на медальон, который я раскачиваю на длинной цепочке наподобие маятника. - Вы всё это выдумали, черт бы вас побрал!.. С какой стати кому-то пытаться меня прикончить?
Тот факт, что он стал ко мне обращаться на “вы”, даже при прочих непарламентских выражениях не может не радовать. Остается надеяться, что это только первый этап в наших взаимоотношениях с этим красавчиком.
- Хорошо, - говорю я. - Я могу вернуть вам эту штуковину, но при одном условии: включите её тогда, когда я уйду. Потому что я не собираюсь взлетать на воздух, даже если вы составите мне компанию!..
И протягиваю “медальон” Шерманову. Красавчик машинально берет “прибор”, но как-то неохотно, и в глазах его я читаю страх. Похоже, что мои слова понемногу начинают доходить до этого типа.
А потом он взрывается - к счастью, на этот раз не в буквальном, а в переносном смысле - и я вовремя перехватываю его руку, в которой зажата миниатюрная смерть, иначе еще немного - и он швырнул бы “медальон” в открытое окно (в этом старом отеле, окна по старинке настоящие, с открывающимися рамами)…
- Сволочи! Вот сволочи!.. Решили меня подставить, значит? - ревет он перехваченным голосом. - Чтобы я отдал богу душу на пару с хардером? Чтобы всё было шито-крыто, концы в воду?!.. Вот вам, суки! - И он делает непристойный жест, который выглядит тем более нелепо, потому что не имеет конкретного адресата.
- Возьмите себя в руки, Шерманов, - говорю я. - Вон, хлебните своего успокоительного. - И киваю в направлении бара-холодильника, уставленного разноцветными и разнокалиберными сосудами.
Шерманов следует моему совету и, опустошив еще один полный фужер, действительно восстанавливает былую уверенность в себе.
- Вы правильно всё расписали, хардер, - говорит он, подходя к окну и задумчиво глядя вниз с высоты сорок восьмого этажа. - Если не считать кое-каких деталей…
- Например? - спрашиваю я, чтобы хоть немного подбодрить его.
- Ну, да, у меня действительно был “регр”. Только он вовсе не отказывал и до сегодняшнего дня действовал, как надо… Однако, скорее всего, эти гады мне подменили его сегодня. Они действительно вышли на меня, но не по моей просьбе, а по своей инициативе… Я тоже сначала удивился: вроде бы срок действия моего “регра” еще не истек, так что рано предлагать новый. Но потом всё встало на свои место, когда они сказали, что я могу больше не избегать встреч с вами, а, наоборот, должны постараться встретиться, но, естественно, не чтобы ответить правду на ваши вопросы, а чтобы всё отрицать и валять дурака…
Он отхлебывает из фужера и, пользуясь этой паузой, я спрашиваю:
- Значит, это они неделю назад велели вам держаться от меня подальше?
- Это и дураку понятно, - ехидно ответствует он, поворачиваясь ко мне.
- Они сказали, почему вы должны избегать встреч со мной?
- Да вообще-то они меня не принуждали, - опускает голову Шерманов. - Но прозрачно намекнули, что способны лишить меня удовольствия пользоваться “регром” в любой момент… Лично я так понимаю, что они стремились сохранить в тайне существование подобных штучек.
- Правильно понимаете, - соглашаюсь я. - Ну а дальше?
- А что - дальше? - задиристо вскидывает голову он. - Да, я действительно водил вас за нос. С “регром” это было нетрудно…
- Он что - действительно помогает предвидеть будущее? - интересуюсь я. - Раз уж ваши благодетели предусмотрительно запустили вас на встречу со мной без этого прибора, то опишите хотя бы, как он действует.
- Откуда я знаю, как?.. - огрызается Лик. - Я вам что - ученый или технарь?.. Да если хотите знать, я даже не знаю, что там у него внутри, у этого адского прибора!.. Они меня сразу предупредили, что при попытке вскрытия корпуса начинка самовоспламеняется и выгорает в два счета!.. И никакое будущее он не предсказывает, тут вы опять маху дали, хардер… Скорее, наоборот, он…
Шерманов внезапно осекается, и причиной этого является, видимо, выражение моего лица. Я не могу наблюдать себя со стороны, но вид мой, наверное, в этот момент поистине страшен.
А у вас хватило бы хладнокровия наблюдать, как в спину человека, с которым вы беседуете, целится из какой-то огнестрельной штуковины тип, сидящий в кабине двухместного аэра рядом с пилотом? А аэр этот, как огромное летающее насекомое, висит беззвучно и неподвижно в воздухе прямо напротив окна номера, в котором происходит беседа.
Я что-то кричу Шерманову и даже прыгаю к окну, в надежде поймать своим лбом или грудью одну из тех пуль, которые предназначены красавчику, чтобы при повторении данного эпизода попытаться предотвратить это бессмысленное убийство.
Но я не успеваю к окну, а люди в аэре, видимо, прекрасно осведомлены о том, что хардера нельзя убивать.
За окном звучит серия свистящих смачных шлепков, напоминающих шлепанье ладонью по чьей-то мокрой спине, и Лик, в груди которого мгновенно возникают бурые фонтанчики, падает лицом вниз, так и не успев вытащить одну руку из брючного кармана, а потом аэр резко взмывает вверх, и лишь потом, словно ставя точку в этом эпизоде, с подоконника падает на пол, разбиваясь на мелкие осколки, красивый фужер на длинной ножке…
Я пытаюсь повернуть своего недавнего собеседника лицом вверх, хоть и вижу, что это бесполезно, потому что он явно убит наповал меткой рукой профессионала, но мне почему-то очень надо заглянуть напоследок в его угасающие карие глаза, хотя руки мои скользят в теплой и липкой жидкости, и перевернуть Шерманова на спину у меня получается лишь с третьей попытки.
Труп глядит на меня укоризненно застывшим взглядом, а я могу лишь стиснуть зубы покрепче. Ни на что иное я в эти секунды все равно не способен.
Глава 4. Хардер Портур (Х+20)
С нашей первой встречи с хардером Шермом прошло почти три года, но он ничуть не изменился. Во всяком случае, в отношении бильярда. С ним по-прежнему бессмысленно играть. Это все равно, что пытаться обставить комп в крестики-нолики или в тесте на сравнительную скорость реакции. Стоит Шерму взять в руки кий и, снисходительно приговаривая: “Что-то вы сегодня, дружище, не в форме”, бросить цепкий взгляд серых глаз на зелено-суконное поле, по которому в кажущемся беспорядке раскатились разноцветные шары - и можно не тратить время зря, а либо расставлять шары для новой бессмысленной партии, либо прощаться со своим партнером и уходить восвояси.
И, тем не менее, в течение этих трех лет я регулярно, чуть ли не по расписанию, встречаюсь с ним, чтобы проиграть с “сухим” счетом три-четыре партии. Иногда я и сам спрашиваю себя, что привлекает меня больше -машинная безошибочность ударов моего противника или его рассуждения вслух на отвлеченные темы - и всякий раз не могу ответить на этот вопрос. Возможно, и то, и другое. А может быть, и нечто третье, что лишь витает в воздухе…
Я не знаю, над какими проблемами он работает. Сам Шерм никогда не рассказывает мне о своей работе. Впрочем, моей деятельностью он тоже не интересуется. Среди хардеров, особенно первоуровневых, не принято делиться друг с другом опытом. И не потому, что мы равнодушны друг к другу. Скорее, у нас считается нетактичным указывать другим, какие промахи и ошибки они допустили и как бы им следовало поступить. Во всяком случае, лично мной руководят именно эти соображения…
Мы никогда не договариваемся об очередной встрече с моим постоянным партнером, потому что деятельность хардера, работающего в автономном режиме, невозможно распланировать и рассчитать заранее. Однако почему-то в большинстве случаев так получается, что, когда я появляюсь в Клубе, Шерм уже обретается в бильярдной, маясь от отсутствия жеалющих сыграть с ним. Кроме меня, никто больше не желает противостоять гению бильярда, и, возможно, что мое стремление сражаться с ним на зеленом сукне вызвано излишней чуткостью к человеку, обиженному невниманием со стороны коллег.
Но сегодня, когда я, решив, что давненько не держал в руках кий, появляюсь в Клубе, Шерма здесь нет. Я это ощущаю сразу, едва переступив порог, хотя из бильярдной доносятся ожесточенный стук сталкивающихся шаров и громкие возгласы игроков. Во мне словно срабатывает какое-то шестое чувство.
Делать нечего, на нет и суда нет - и я, не спеша и не чувствуя вкуса, обедаю в столовой, а потом какое-то время слоняюсь по почти пустым коридорам и залам, не зная, чем заняться…
Он перехватывает меня в музее, куда меня к тому времени занесло с бокалом прохладительного пунша.
Я как раз созерцаю реконструированный на голо-раме эпизод, который стал вечным примером хардерской самоотверженности.
… Это случилось почти сорок лет тому назад в Бразилии, где разразилась страшная эпидемия, выкашивавшая за считанные дни целые города и области. Ценой неимоверных усилий спасателей-“чрезвычайщиков” очаги заражения удалось-таки блокировать в нескольких населенных пунктах, откуда было эвакуированы все жители. Было принято решение уничтожить, стереть с лица земли вирусоносные здания и прочие городские конструкции. Для этого планировалось пустить в ход несколько мощных вакуумных бомб, оставшихся после всеобщего разоружения.
Когда Мату-Гросу, где еще недавно проживали пятьсот тридцать тысяч человек, окончательно опустел, и началась автоматическая инициация вакуумных зарядов, заложенных в разных концах городка-смертника, за пятьдесят восемь секунд до взрыва, откуда ни возьмись, на центральной площади появился автобус, не спеша кативший по мостовой. И во всю ширину его корпуса красовалась надпись крупными буквами: “ПЕРЕВОЗКА ЛЮДЕЙ”.
Люди за пультами управления взрывными устройствами могли лишь ругаться на разных языках, кусать локти и рвать на себе волосы. Останавливать инициацию на последней минуте было чревато гигантской экологической катастрофой. К тому же, не было уверенности в том, что в автобусе кто-то есть. Ответственные за эвакуацию клялись и божились, что каждая пядь земли в городе была несколько раз проверена на предмет отсутствия людей. А на отчаянные призывы и обращения по различным средствам связи автобус не откликался.
И тогда один из хардеров, стоявших в оцеплении вокруг Мату-Гросу, которого звали Жегар, забрался в кабину джампера и бросил его со страшным ускорением одним длинным и точным прыжком к странному автобусу. Ему удалось закрепить на корпусе машины присоски грузовых магнитов и оторвать автобус от земли, но джампер тут же стал терять высоту, и, Жегар понял, что мощности его турбин не хватает, чтобы перепрыгнуть через городские постройки вместе с автобусом, и что каждый килограмм лишнего веса имеет значение…
Поэтому хардер включил автопилот, а сам выпрыгнул из кабины, и джампер пересек границу опасной зоны ровно за секунду до взрыва. А искейпов у хардеров тогда еще не было…
Автобус оказался все-таки пустым, кто-то просто забыл выключить в нем автомат-кондуктор, но самое скверное в этой истории заключалось в другом. Буквально на следующий день во Всемирной Сети и в средствах массовой информации по всей Земле развернулась ожесточенная дискуссия на тему: стоило ли хардеру жертвовать собой, если вероятность того, что в автобусе находились люди, была равна почти нулю? И слишком многие посчитали, что - нет, не стоило…
И вот, когда я, наверное, уже в десятый раз наблюдаю за тем, как из кабины джампера с высоты четвертого этажа падает на жесткий металлопласт фигура в комбинезоне защитного цвета, меня кто-то окликает сзади.
Он выглядит совсем мальчишкой, и светлые длинные волосы его перехвачены на лбу широкой белой лентой, а длинные худые пальцы испачканы чем-то фиолетовым, и поэтому он похож на школьника-неряху. Впрочем, глаза у него почему-то полны немого отчаяния и боли, и это сразу прибавляет ему лет десять…
- Вы - Лигум? - спрашивает он, и когда я подтверждаю его предположение кивком, представляется: - А меня зовут Портур…
- Слушаю вас, Портур, - отвечаю я, поворачиваясь спиной к голо-раме.
- Это вы занимаетесь лайнером “Этернель”? - напрямую осведомляется хардер Портур. Своей нетерпеливой прямотой он еще больше походит на мальчишку. Интересно, сколько все-таки ему лет? Двадцать пять? Или сорок три? Может быть, именно про таких говорят - “человек неопределенного возраста”?..
- Что значит - занимаюсь? - притворно удивляюсь я. - Насколько мне известно, лайнера с таким названием больше не существует в природе. А могу я узнать, коллега, чем вызван ваш интерес к моим проблемам?
Он опускает голову.
- Возможно, я покажусь вам навязчивым, - говорит он, - но если вы разыскиваете свидетелей гибели “Этернеля”, то я мог бы вам помочь…
- Откуда вы знаете, кого я разыскиваю? - стараясь говорить как можно мягче, спрашиваю я.
- Так… дошли кое-какие сведения… от кого-то из наших…
- Ну, допустим… И чем же вы могли бы мне помочь?
Портур поднимает голову и с вызовом смотрит мне в глаза.
- Я могу рассказать вам, как погиб “Этернель”, - сообщает он. - Потому что я был на нем в момент взрыва…
Только теперь я догадываюсь, чем испачканы его пальцы. Так называемый “регенератор”, заживляющий ожоги раствор. Вполне возможно, что одними руками он не отделался и что под одеждой у него еще больше фиолетовых пятен на коже.
- И как же вы туда попали? Ведь в списке пассажиров…
- Всё правильно, в списках меня не было. Я сам дал указание комп-регистраторам стереть всякие упоминания обо мне из своей памяти.
- Но зачем? - не понимаю я.
- Вы что - не понимаете? - усмехается он с вызовом. - Корабль взорвался, и погибли люди, много людей, а я… я, как видите, остался жив!..
Я уже все понял, но мне всё еще не хочется верить в правильность своих догадок. Мне хочется, чтобы это была нелепая, глупая случайность, и чтобы он развеял мои подозрения, потому что, если они окажутся справедливыми, это будет все равно что выстрел в упор, только еще больнее и предательски, ведь мы, хардеры, привыкли к тому, что в нас могут выстрелить, но мы не можем допустить и мысли о том, что кто-то из нас может оказаться трусом или сволочью…
- Нет-нет, - опять усмехается он, - я не струсил и не посчитал ниже своего достоинства спасать тех людей… Дело совсем в другом, и я даже не знаю, поймете ли вы - в чем именно…
Мы стоим с ним посреди пустого зала, но ни ему, ни мне и в голову не приходит, что можно выйти из музея в холл, где имеется много удобных кресел, и продолжать разговор сидя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46