Возможно. Но лично у меня нет никакого желания смотреть на него, скажем, в образе Георгия Ставрова или Гала Светова. Мне почему-то кажется, что такой тип способен испортить любой образ. Кроме того, я не люблю боевики…
А второе - потому что я еще не дошел до того, чтобы фиксировать каждый эпизод его удачливой жизни. Да это и не требуется. Ведь я успел изучить его настолько, что, если надо, могу представить, как он ведет себя в постели. Только это вообще противно представлять, а с его участием - и тем более… Как и вообще наблюдать за ним, таким уверенным в себе красавчиком с размашистыми манерами, привычкой держать руки в карманах брюк и широкой не то улыбкой, не то ухмылкой во весь рот…
А в самом деле, почему бы ему не ухмыляться?
Он один, как перст - ни детей, ни жены. Работа у него - не пыльная. Можно сказать, что ее нет совсем. Ну, разве это работа - скупка и перепродажа акций различных компаний? С нынешними средствами связи и прочей техникой для этого вовсе не надо торчать с утра до вечера на бирже или в каком-нибудь офисе. В любой момент - лежа в ванне номера “люкс” роскошного отеля или на залитом щедрым южноамериканским солнцем пляже, сидя в ночном баре или в вирт-театре, мчась на машине по улице или на аэре в небесной синеве - достаточно передать по электронной почте свое пожелание купить или продать не существующие в виде материальных объектов вещи - и сделка мгновенно будет зафиксирована соответствующим транспьютерной программой. Да, работа с виду нетрудная, но в то же время рискованная, как труд ловца тигровых гадюк. Потому что буквально ежесекундно ты рискуешь потерять всё, что имел, и остаться без единого юма. Не успеешь оглянуться - и нечем будет оплатить проживание в гостинице, автомобильный скутер, взятый напрокат под залог, и даже тот скромный обед в дорогом ресторане, который ты имел несчастье заказать за несколько секунд до своего банкротства…
Однако тот тип, за которым я наблюдаю вот уже неделю, не боится прогореть и остаться ни с чем.
Потому что у него есть “регр”.
Правда, я ни разу не видел, чтобы он им пользовался. Но, если вдуматься, то это неудивительно. Кто знает, может быть, прибор спрятан в зажигалке, которой он пользуется, корча из себя любителя старины, когда раскуривает вонючую белую трубочку, которую в прошлом веке называли “сигаретой” и которая в нашем мире стоит столько же, сколько полет на аэре вокруг земного шара? Или в брелке со связкой магнитных ключей и длинной золотой цепочкой, которую он имеет обыкновение то и дело небрежно накручивать на палец…
Во всяком случае, ему везет поистине чудовищно, и, оставив неприбыльную профессию интерпретатора вымышленных образов, он сколотил довольно приличное состояние, позволяющее ему сейчас чувствовать себя внучатым племянником какого-нибудь брунейского шейха.
Сейчас я сижу в номере отеля, который он снял сегодня утром, и жду его. В моей душе теплится слабая надежда на то, что хоть сегодня-то наша встреча состоится.
Отель называется “Обитаемый остров” и расположен он в центре Интервиля, бывшего вплоть до середины прошлого века столицей Евро-Наций. Номер не самый перпендикулярный, выражаясь молодежным жаргоном, бывают и гораздо перпендикулярнее, и не надо далеко ходить за примером, а достаточно подняться хотя бы двумя этажами выше, где находится не сто с лишним, а всего два десятка номеров, потому что в каждом из них можно свободно играть в скейборд-бол, и где несколько тонн всевозможной аппаратуры старательно создают постояльцу ту окружающую среду, которую он пожелает. Хотите, чтобы вам казалось, будто вы очутились на лесной поляне где-нибудь в среднеевропейской полосе? Пожалуйста, и кровать вам сделают в виде шалаша, вкусно пахнущего сеном и свежесрубленными еловыми лапами… Желаете провести время на бретонском пляже? Нет проблем, и в небе над серыми волнами Атлантики будут явственно орать чайки, а в вашу физиономию будут лететь соленые брызги…
Здесь же, где остановился мой подопечный, к роскоши можно отнести лишь аппаратуру. Кто знает, может быть, в этом типе все еще дремлет ностальгия по своему интерпретаторскому прошлому, которую он пытается заморить экзерсисами на досуге? Как бы там ни было, но номер оснащен и вирт-реалом, и голографом-персонификатором новейшей модели, который я в конце концов включаю, чтобы скрасить свое ожидание.
В конце концов, имею я право организовать себе досуг за счет того, по чьей вине торчу в четырех стенах, как проклятый, вот уже полдня?
Подключив к “персонсу” свой комп-нот, где хранятся записи объекта моей слежки, сделанные скрытой камерой, я вывожу на голо-экран подходящее изображение этого типа в анфас и во весь рост, а затем делаю его объемным и анимирую. Теперь, когда голо-экран почти не виден, а всеми действиями модели управляет комп, извлекающий из банка данных наиболее характерные реакции оригинала на внешние раздражители, создается впечатление, что этот человек живьем стоит напротив меня, попыхивая сизым дымком сигареты.
Что ж, раз все мои усилия встретиться с этим типом лично до сих пор не увенчались успехом, то, может быть, его персонификация сможет мне дать ответы на кое-какие вопросы?
Надейся, надейся, Даниэль, надежды хардеров питают…
- Добрый день. Я - хардер Лигум, - говорю я, пристально глядя на человека напротив себя. - У меня к вам есть очень важное дело.
Как и следовало ожидать, он ухмыляется так, словно я пригласил его вначале поужинать в роскошном ресторане, а затем провести со мной ночь в дешевом мужском борделе.
- Как вас зовут? - сурово спрашиваю я.
Он отворачивает голову, подставляя моему взору свой орлиный профиль с крепкими желваками на скулах.
- Меня зовут Лик Шерманов, - слышу я его голос с характерными тягучими гласными (“за-а-а-в-у-у-т”, “Ш-е-а-рман-а-аф”). - А в чем дело-то, хардер?
Перед словом “хардер” имеется небольшая запинка: видимо, не найдя в записях ни одного эпизода, где бы персонифицируемый употреблял это слово, комп вынужден был сложить его, как из кирпичиков, из отдельных фонем.
Хорошая машина.
- Ваш возраст? - продолжаю “допрос” я. Вопрос излишен, потому что я прекрасно знаю все биографические данные этого типа, но мне сейчас важно проверить, как работает персонификатор, насколько реально он воспроизводит личность этого Шерманова.
Человек на голо-экране снова ухмыляется и отшвыривает щелчком недокуренную сигарету куда-то за границы кадра. Не сомневаюсь, что в жизни он не промахнулся мимо раструба “мусорника”.
- Да уж не мальчик-колокольчик, - отвечает, наконец, он. - Возраст Иисуса Христа. А значит - опасный… Помните, как там у Высоцкого, хардер: “На цифре тридцать семь с меня в момент слетает хмель”?.. Или вы бардами прошлого не интересуетесь?
- Во-первых, - так же сухо, как если бы я беседовал с этим человеком наяву, говорю я, - возраст Христа означает тридцать три года, а не тридцать семь, а во-вторых, поэзию, в том числе и прошлых веков, я знаю не хуже, а может быть - и лучше вас… Вот что мне скажите: почему вы избегаете встречи со мной?
Вопрос коварен, и мне интересно, как из расставленных мною сетей выпутается программа-персонификатор. С одной стороны, у меня есть все основания полагать, что Шерманов не знает о том, что я целую неделю вел за ним наблюдение. Однако то, что он проявлял чудеса ловкости, ускользая из-под самого моего носа, свидетельствует о том, что приборчик под названием “регр” постоянно предупреждал его о моем желании встретиться с ним.
- А разве я избегаю? - бурчит этот тип, своим излюбленным жестом отбрасывая свои длинные волосы со лба к затылку. - С чего это вы взяли, хардер?
Что ж, эта машина действительно обладает недюжинными возможностями. Не то, что стандартные персонификаторы в нашей Академии, которые при подобных трудностях (например, когда ты персонифицируешь Наполеона Бонапарта и начинаешь ехидно допытываться у него, отравили ли его в свое время на острове Святой Елены или он стал жертвой естественного недуга) чисто по-женски норовили отвечать на каверзный вопрос встречными вопросами типа: “А вы уверены, что хотите знать это?” или “А почему вас это интересует?”…
- Судите сами, - предлагаю тем временем упрямцу я. - На мои вызовы по любым средствам связи вы предпочитаете хранить гордое молчание. Даже не удосуживаетесь ткнуть кнопку ответа, чтобы спросить: “Алло, кто это?”… Как ни странно, все мои попытки захватить вас врасплох потерпели неудачу. Например, если я ждал вас в вестибюле отеля, то вы почему-то решали покинуть здание через запасной выход. Если же я принимался караулить вас буквально под дверью вашего номера - то именно в этот день вы почему-то вообще не спешили показываться на глаза, а когда я, призвав на помощь дежурного портье, врывался в номер силой, то оказывалось, что вы решили, вместо утренней зарядки, спуститься из окна по пожарной лестнице. И так далее… Если я стремился перехватить вас на улице, то вы сворачивали в ближайший магазинчик и уходили оттуда через “черный ход”. В ресторанах и барах вы таинственным образом исчезали, стоило мне сделать поползновение на приближение к вашему столику… А помните, в прошлый вторник, когда вы нежились в постели у вашей очередной любовницы, а я тайком забрался на ее виллу? Не странно ли, что буквально за несколько секунд до моего появления в спальне, вы вдруг прерываете акт изъявления своей страсти к этой даме и, полуодетый, убегаете якобы в туалет, откуда, через крохотное оконце, - в кусты и далее через забор?.. Всё это, кстати, изложила мне ваша пассия, когда пришла в себя - но не от моего вторжения, а от вашего внезапного бегства… Как вы объясните всё это, Шерманов?
Секунду персонификация молчит, застыв в неподвижности, и я уже начинаю думать, что и на старуху бывает проруха и что даже самая сложная техника может “зависнуть”, когда комп, наконец, справляется с проблемой, и Шерманов развязно машет рукой, широко осклабясь:
- Ну ладно, ладно, хардер, - заявляет он. Не хватало еще, чтобы в приступе дружелюбия и в знак примирения он похлопал меня по плечу! - Давайте не будем вспоминать прошлое, ладно? Как там гласит пословица? “Кто прошлое помянет, тому…” - что вон, а, хардер? - Он издевательски нацеливает на меня свой указательный палец (еще одна из его отвратительных привычек). - Глаз, правильно? А зрение надо беречь, не так ли? Потому что “око за око, зуб за зуб”… Да и вопрос-то ваш выеденного яичка не стоит, верно - ведь мы с вами уже беседуем, разве не так?
Только тут до меня доходит, что беседую-то я все-таки с моделью, “фантомным” изображением, а не с живым человеком, и я разжимаю свои сведенные судорогой отвращения и неприязни челюсти, чтобы прервать словесный понос, который вдруг прохватил моего “собеседника”.
- Ладно, - говорю я. - Пусть будет по-вашему, Шерманов. Забудем и замнем… И перейдем непосредственно к делу. Что вы можете сказать мне насчет того приборчика, который вот уже полгода всегда находится при вас, куда бы вы ни отправлялись? Где вы его приобрели и каким образом? И только не врите, потому что с этого момента каждое ваше слово фиксируется и может быть впоследствии использовано против вас!..
Фигура, стоявшая передо мной в обычной позе Шерманова: руки - в брюки, нос задран - вдруг отшатывается с видом очень естественного удивления. Он даже руки из карманов достал!
- К-какого приборчика? - лепечет она, натурально заикаясь. - О чем это вы, хардер Лигум?
- Вывернуть карманы! - командую я, окончательно войдя в игровой раж. - Все предметы, имеющиеся при вас, можете выложить на землю перед собой, но имейте в виду…
Закончить свое предупреждение я не успеваю.
Потому что сзади меня слышится удивленный голос:
- А по какому праву, собственно, вы меня обыскиваете, хардер?
Не веря своим ушам, глазам и прочим органам восприятия действительности, я оборачиваюсь.
Нет, всё верно. На пороге номера стоит в вальяжной позе, навалившись плечом на косяк и поигрывая в воздухе своей неизменной цепочкой, сам оригинал голограф-модели и насмешливо взирает на меня своими карими глазами. Ситуация внешне выглядит, как иллюстрация к фантастическому роману конца двадцатого столетия: абсолютные двойники в одной комнате, а между ними - некто с ошарашенным лицом.
Интересно, как сейчас поведет себя “персонс”?
Однако, узнать это мне не суждено. Шерманов приказывает: “Парковка” - и его голографический двойник мгновенно тает в воздухе.
- Надоел ты мне, хардер, - отлепившись от косяка, чтобы проследовать к бару-холодильнику, наконец изрекает хозяин номера. - Ну, что тебе от меня надо?
Вот и еще одно свидетельство в пользу того, что даже самая совершенная копия всегда будет расходиться с оригиналом. Фантом, созданный персонификатором, был куда более вежлив в обращении со мной, чем живой человек
- Судя по тому, что мы наконец-то встретились, Земле угрожает конец света, - бормочу я. - Надеюсь, у вас нет никаких претензий по поводу нарушения вашего права на уединение?
- А что толку? - хмыкает Лик, щедро наливая себе в фужер, на мой взгляд более годящийся для коктейлей, чем для крепких напитков, жидкость, о цене которой свидетельствует ее благородный сине-лиловый оттенок. - Разве имеет смысл жаловаться на хардера? И кому, собственно, жаловаться? В Ассамблею Федерации, которая всё больше попадает в зависимость от вашего Щита? Или в общественные организации правозащитников, которые способны лишь поднять лай в средствах массовой информации, а как доходит до реальных дел - сразу в кусты?..
Собственно, он прав. Жаловаться на хардера действительно не имеет смысла. Во всяком случае, в те инстанции, которые имеются у человечества. Мой собеседник не ведает одного: самая суровая и объективная инстанция для хардера - это Щит, и именно туда и следует обжаловать наши действия…
- Поэтому не стоит терять время, - продолжает Шерманов, располагаясь на диванчике напротив меня с фужером в руке. - Я устал за сегодняшний день. И еще я устал от твоей назойливости, хардер… Задавай свои дурацкие вопросы и отчаливай, чтобы я смог немного отдохнуть.
Что ж, насчет отдыха он попал в точку, потому что я устал от него не меньше…
- Самый главный вопрос, который волнует меня в данный момент, звучит так: почему же все-таки мы с вами встретились? - говорю я, стараясь не обращать внимания на то, что его до блеска вычищенные ботинки, которые он водрузил на журнальный столик, маячат у меня под носом.
И повторяю тот монолог, который уже репетировал перед “фантомом” Шерманова.
Лик обнажает в ухмылке свои ровные, безупречные зубы.
- Рано или поздно это должно было произойти, - философски изрекает он и делает глоток содержимого фужера. - Я же говорю, что своей назойливостью ты меня достал - дальше некуда!..
Меня осеняет:
- А, может быть, причина в том, что ваш чудо-приборчик перестал действовать? И теперь будущее стало для вас таким же неизвестным, каким является для всех нормальных людей?
Улыбка сползает с его лица, как кожа со змеи во время весенней линьки:
- Ну ты, блюститель порядка, - грубо говорит он, и для моей заскорузлой хардерской души приятно видеть его утратившим контроль над собой, а значит - проявившим свою слабость. - Говори да не заговаривайся!.. Какой еще приборчик? Что ты несешь?..
Что ж, не я первый начал воевать в открытую, так пусть пеняет на себя. Все равно ясно, что добровольного и чистосердечного признания от него не добиться.
Я произношу Формулу Принуждения, которая применяется лишь в исключительных случаях. Нетрудно понять, почему: она дает мне законное основание в случае неповиновения любого из окружающих применить по нему оружие.
Потом достаю свой “зевс” и требую:
- Встать! Содержимое карманов, все личные вещи, которые вы имеете при себе, - на стол!
Шерманов вовсе не испуган. Скорее, раздосадован. Вместо того, чтобы предъявить свои карманы к досмотру, он тяжело и протяжно вздыхает, допивает жидкость из фужера залпом, ставит фужер на столик, а уже в следующую секунду в его руке оказывается большой круглый медальон, который до этого болтался у него на груди.
Лик сжимает медальон двумя пальцами, и только в этот момент до меня наконец доходит сущность этой безделушки.
В голове моей молниеносно возникает этакое комп-меню, состоящее всего из двух пунктов: “Стрелять? Или не стрелять?” - но выбрать нужную опцию я не успеваю.
Что-то ослепительно и беззвучно сверкает мне в лицо, и я впервые испытываю ни с чем не сравнимые ощущения смерти от близкого взрыва. Не самая худшая смерть, надо сказать, потому что твой мозг даже не успевает воспринять боль от оторванных конечностей и лица, превращенного в кровавое крошево.
Только что ты был - и вот тебя уже нет, ты распылен на молекулы и атомы, и сознание твое выключается так мгновенно, словно кто-то невидимый щелкнул в темноте рубильником, который подает жизненную энергию в твое тело…
Однако, тьма, в которую я упал, умерев, немного погодя наливается светом, и я вновь обретаю способность дышать, видеть и думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
А второе - потому что я еще не дошел до того, чтобы фиксировать каждый эпизод его удачливой жизни. Да это и не требуется. Ведь я успел изучить его настолько, что, если надо, могу представить, как он ведет себя в постели. Только это вообще противно представлять, а с его участием - и тем более… Как и вообще наблюдать за ним, таким уверенным в себе красавчиком с размашистыми манерами, привычкой держать руки в карманах брюк и широкой не то улыбкой, не то ухмылкой во весь рот…
А в самом деле, почему бы ему не ухмыляться?
Он один, как перст - ни детей, ни жены. Работа у него - не пыльная. Можно сказать, что ее нет совсем. Ну, разве это работа - скупка и перепродажа акций различных компаний? С нынешними средствами связи и прочей техникой для этого вовсе не надо торчать с утра до вечера на бирже или в каком-нибудь офисе. В любой момент - лежа в ванне номера “люкс” роскошного отеля или на залитом щедрым южноамериканским солнцем пляже, сидя в ночном баре или в вирт-театре, мчась на машине по улице или на аэре в небесной синеве - достаточно передать по электронной почте свое пожелание купить или продать не существующие в виде материальных объектов вещи - и сделка мгновенно будет зафиксирована соответствующим транспьютерной программой. Да, работа с виду нетрудная, но в то же время рискованная, как труд ловца тигровых гадюк. Потому что буквально ежесекундно ты рискуешь потерять всё, что имел, и остаться без единого юма. Не успеешь оглянуться - и нечем будет оплатить проживание в гостинице, автомобильный скутер, взятый напрокат под залог, и даже тот скромный обед в дорогом ресторане, который ты имел несчастье заказать за несколько секунд до своего банкротства…
Однако тот тип, за которым я наблюдаю вот уже неделю, не боится прогореть и остаться ни с чем.
Потому что у него есть “регр”.
Правда, я ни разу не видел, чтобы он им пользовался. Но, если вдуматься, то это неудивительно. Кто знает, может быть, прибор спрятан в зажигалке, которой он пользуется, корча из себя любителя старины, когда раскуривает вонючую белую трубочку, которую в прошлом веке называли “сигаретой” и которая в нашем мире стоит столько же, сколько полет на аэре вокруг земного шара? Или в брелке со связкой магнитных ключей и длинной золотой цепочкой, которую он имеет обыкновение то и дело небрежно накручивать на палец…
Во всяком случае, ему везет поистине чудовищно, и, оставив неприбыльную профессию интерпретатора вымышленных образов, он сколотил довольно приличное состояние, позволяющее ему сейчас чувствовать себя внучатым племянником какого-нибудь брунейского шейха.
Сейчас я сижу в номере отеля, который он снял сегодня утром, и жду его. В моей душе теплится слабая надежда на то, что хоть сегодня-то наша встреча состоится.
Отель называется “Обитаемый остров” и расположен он в центре Интервиля, бывшего вплоть до середины прошлого века столицей Евро-Наций. Номер не самый перпендикулярный, выражаясь молодежным жаргоном, бывают и гораздо перпендикулярнее, и не надо далеко ходить за примером, а достаточно подняться хотя бы двумя этажами выше, где находится не сто с лишним, а всего два десятка номеров, потому что в каждом из них можно свободно играть в скейборд-бол, и где несколько тонн всевозможной аппаратуры старательно создают постояльцу ту окружающую среду, которую он пожелает. Хотите, чтобы вам казалось, будто вы очутились на лесной поляне где-нибудь в среднеевропейской полосе? Пожалуйста, и кровать вам сделают в виде шалаша, вкусно пахнущего сеном и свежесрубленными еловыми лапами… Желаете провести время на бретонском пляже? Нет проблем, и в небе над серыми волнами Атлантики будут явственно орать чайки, а в вашу физиономию будут лететь соленые брызги…
Здесь же, где остановился мой подопечный, к роскоши можно отнести лишь аппаратуру. Кто знает, может быть, в этом типе все еще дремлет ностальгия по своему интерпретаторскому прошлому, которую он пытается заморить экзерсисами на досуге? Как бы там ни было, но номер оснащен и вирт-реалом, и голографом-персонификатором новейшей модели, который я в конце концов включаю, чтобы скрасить свое ожидание.
В конце концов, имею я право организовать себе досуг за счет того, по чьей вине торчу в четырех стенах, как проклятый, вот уже полдня?
Подключив к “персонсу” свой комп-нот, где хранятся записи объекта моей слежки, сделанные скрытой камерой, я вывожу на голо-экран подходящее изображение этого типа в анфас и во весь рост, а затем делаю его объемным и анимирую. Теперь, когда голо-экран почти не виден, а всеми действиями модели управляет комп, извлекающий из банка данных наиболее характерные реакции оригинала на внешние раздражители, создается впечатление, что этот человек живьем стоит напротив меня, попыхивая сизым дымком сигареты.
Что ж, раз все мои усилия встретиться с этим типом лично до сих пор не увенчались успехом, то, может быть, его персонификация сможет мне дать ответы на кое-какие вопросы?
Надейся, надейся, Даниэль, надежды хардеров питают…
- Добрый день. Я - хардер Лигум, - говорю я, пристально глядя на человека напротив себя. - У меня к вам есть очень важное дело.
Как и следовало ожидать, он ухмыляется так, словно я пригласил его вначале поужинать в роскошном ресторане, а затем провести со мной ночь в дешевом мужском борделе.
- Как вас зовут? - сурово спрашиваю я.
Он отворачивает голову, подставляя моему взору свой орлиный профиль с крепкими желваками на скулах.
- Меня зовут Лик Шерманов, - слышу я его голос с характерными тягучими гласными (“за-а-а-в-у-у-т”, “Ш-е-а-рман-а-аф”). - А в чем дело-то, хардер?
Перед словом “хардер” имеется небольшая запинка: видимо, не найдя в записях ни одного эпизода, где бы персонифицируемый употреблял это слово, комп вынужден был сложить его, как из кирпичиков, из отдельных фонем.
Хорошая машина.
- Ваш возраст? - продолжаю “допрос” я. Вопрос излишен, потому что я прекрасно знаю все биографические данные этого типа, но мне сейчас важно проверить, как работает персонификатор, насколько реально он воспроизводит личность этого Шерманова.
Человек на голо-экране снова ухмыляется и отшвыривает щелчком недокуренную сигарету куда-то за границы кадра. Не сомневаюсь, что в жизни он не промахнулся мимо раструба “мусорника”.
- Да уж не мальчик-колокольчик, - отвечает, наконец, он. - Возраст Иисуса Христа. А значит - опасный… Помните, как там у Высоцкого, хардер: “На цифре тридцать семь с меня в момент слетает хмель”?.. Или вы бардами прошлого не интересуетесь?
- Во-первых, - так же сухо, как если бы я беседовал с этим человеком наяву, говорю я, - возраст Христа означает тридцать три года, а не тридцать семь, а во-вторых, поэзию, в том числе и прошлых веков, я знаю не хуже, а может быть - и лучше вас… Вот что мне скажите: почему вы избегаете встречи со мной?
Вопрос коварен, и мне интересно, как из расставленных мною сетей выпутается программа-персонификатор. С одной стороны, у меня есть все основания полагать, что Шерманов не знает о том, что я целую неделю вел за ним наблюдение. Однако то, что он проявлял чудеса ловкости, ускользая из-под самого моего носа, свидетельствует о том, что приборчик под названием “регр” постоянно предупреждал его о моем желании встретиться с ним.
- А разве я избегаю? - бурчит этот тип, своим излюбленным жестом отбрасывая свои длинные волосы со лба к затылку. - С чего это вы взяли, хардер?
Что ж, эта машина действительно обладает недюжинными возможностями. Не то, что стандартные персонификаторы в нашей Академии, которые при подобных трудностях (например, когда ты персонифицируешь Наполеона Бонапарта и начинаешь ехидно допытываться у него, отравили ли его в свое время на острове Святой Елены или он стал жертвой естественного недуга) чисто по-женски норовили отвечать на каверзный вопрос встречными вопросами типа: “А вы уверены, что хотите знать это?” или “А почему вас это интересует?”…
- Судите сами, - предлагаю тем временем упрямцу я. - На мои вызовы по любым средствам связи вы предпочитаете хранить гордое молчание. Даже не удосуживаетесь ткнуть кнопку ответа, чтобы спросить: “Алло, кто это?”… Как ни странно, все мои попытки захватить вас врасплох потерпели неудачу. Например, если я ждал вас в вестибюле отеля, то вы почему-то решали покинуть здание через запасной выход. Если же я принимался караулить вас буквально под дверью вашего номера - то именно в этот день вы почему-то вообще не спешили показываться на глаза, а когда я, призвав на помощь дежурного портье, врывался в номер силой, то оказывалось, что вы решили, вместо утренней зарядки, спуститься из окна по пожарной лестнице. И так далее… Если я стремился перехватить вас на улице, то вы сворачивали в ближайший магазинчик и уходили оттуда через “черный ход”. В ресторанах и барах вы таинственным образом исчезали, стоило мне сделать поползновение на приближение к вашему столику… А помните, в прошлый вторник, когда вы нежились в постели у вашей очередной любовницы, а я тайком забрался на ее виллу? Не странно ли, что буквально за несколько секунд до моего появления в спальне, вы вдруг прерываете акт изъявления своей страсти к этой даме и, полуодетый, убегаете якобы в туалет, откуда, через крохотное оконце, - в кусты и далее через забор?.. Всё это, кстати, изложила мне ваша пассия, когда пришла в себя - но не от моего вторжения, а от вашего внезапного бегства… Как вы объясните всё это, Шерманов?
Секунду персонификация молчит, застыв в неподвижности, и я уже начинаю думать, что и на старуху бывает проруха и что даже самая сложная техника может “зависнуть”, когда комп, наконец, справляется с проблемой, и Шерманов развязно машет рукой, широко осклабясь:
- Ну ладно, ладно, хардер, - заявляет он. Не хватало еще, чтобы в приступе дружелюбия и в знак примирения он похлопал меня по плечу! - Давайте не будем вспоминать прошлое, ладно? Как там гласит пословица? “Кто прошлое помянет, тому…” - что вон, а, хардер? - Он издевательски нацеливает на меня свой указательный палец (еще одна из его отвратительных привычек). - Глаз, правильно? А зрение надо беречь, не так ли? Потому что “око за око, зуб за зуб”… Да и вопрос-то ваш выеденного яичка не стоит, верно - ведь мы с вами уже беседуем, разве не так?
Только тут до меня доходит, что беседую-то я все-таки с моделью, “фантомным” изображением, а не с живым человеком, и я разжимаю свои сведенные судорогой отвращения и неприязни челюсти, чтобы прервать словесный понос, который вдруг прохватил моего “собеседника”.
- Ладно, - говорю я. - Пусть будет по-вашему, Шерманов. Забудем и замнем… И перейдем непосредственно к делу. Что вы можете сказать мне насчет того приборчика, который вот уже полгода всегда находится при вас, куда бы вы ни отправлялись? Где вы его приобрели и каким образом? И только не врите, потому что с этого момента каждое ваше слово фиксируется и может быть впоследствии использовано против вас!..
Фигура, стоявшая передо мной в обычной позе Шерманова: руки - в брюки, нос задран - вдруг отшатывается с видом очень естественного удивления. Он даже руки из карманов достал!
- К-какого приборчика? - лепечет она, натурально заикаясь. - О чем это вы, хардер Лигум?
- Вывернуть карманы! - командую я, окончательно войдя в игровой раж. - Все предметы, имеющиеся при вас, можете выложить на землю перед собой, но имейте в виду…
Закончить свое предупреждение я не успеваю.
Потому что сзади меня слышится удивленный голос:
- А по какому праву, собственно, вы меня обыскиваете, хардер?
Не веря своим ушам, глазам и прочим органам восприятия действительности, я оборачиваюсь.
Нет, всё верно. На пороге номера стоит в вальяжной позе, навалившись плечом на косяк и поигрывая в воздухе своей неизменной цепочкой, сам оригинал голограф-модели и насмешливо взирает на меня своими карими глазами. Ситуация внешне выглядит, как иллюстрация к фантастическому роману конца двадцатого столетия: абсолютные двойники в одной комнате, а между ними - некто с ошарашенным лицом.
Интересно, как сейчас поведет себя “персонс”?
Однако, узнать это мне не суждено. Шерманов приказывает: “Парковка” - и его голографический двойник мгновенно тает в воздухе.
- Надоел ты мне, хардер, - отлепившись от косяка, чтобы проследовать к бару-холодильнику, наконец изрекает хозяин номера. - Ну, что тебе от меня надо?
Вот и еще одно свидетельство в пользу того, что даже самая совершенная копия всегда будет расходиться с оригиналом. Фантом, созданный персонификатором, был куда более вежлив в обращении со мной, чем живой человек
- Судя по тому, что мы наконец-то встретились, Земле угрожает конец света, - бормочу я. - Надеюсь, у вас нет никаких претензий по поводу нарушения вашего права на уединение?
- А что толку? - хмыкает Лик, щедро наливая себе в фужер, на мой взгляд более годящийся для коктейлей, чем для крепких напитков, жидкость, о цене которой свидетельствует ее благородный сине-лиловый оттенок. - Разве имеет смысл жаловаться на хардера? И кому, собственно, жаловаться? В Ассамблею Федерации, которая всё больше попадает в зависимость от вашего Щита? Или в общественные организации правозащитников, которые способны лишь поднять лай в средствах массовой информации, а как доходит до реальных дел - сразу в кусты?..
Собственно, он прав. Жаловаться на хардера действительно не имеет смысла. Во всяком случае, в те инстанции, которые имеются у человечества. Мой собеседник не ведает одного: самая суровая и объективная инстанция для хардера - это Щит, и именно туда и следует обжаловать наши действия…
- Поэтому не стоит терять время, - продолжает Шерманов, располагаясь на диванчике напротив меня с фужером в руке. - Я устал за сегодняшний день. И еще я устал от твоей назойливости, хардер… Задавай свои дурацкие вопросы и отчаливай, чтобы я смог немного отдохнуть.
Что ж, насчет отдыха он попал в точку, потому что я устал от него не меньше…
- Самый главный вопрос, который волнует меня в данный момент, звучит так: почему же все-таки мы с вами встретились? - говорю я, стараясь не обращать внимания на то, что его до блеска вычищенные ботинки, которые он водрузил на журнальный столик, маячат у меня под носом.
И повторяю тот монолог, который уже репетировал перед “фантомом” Шерманова.
Лик обнажает в ухмылке свои ровные, безупречные зубы.
- Рано или поздно это должно было произойти, - философски изрекает он и делает глоток содержимого фужера. - Я же говорю, что своей назойливостью ты меня достал - дальше некуда!..
Меня осеняет:
- А, может быть, причина в том, что ваш чудо-приборчик перестал действовать? И теперь будущее стало для вас таким же неизвестным, каким является для всех нормальных людей?
Улыбка сползает с его лица, как кожа со змеи во время весенней линьки:
- Ну ты, блюститель порядка, - грубо говорит он, и для моей заскорузлой хардерской души приятно видеть его утратившим контроль над собой, а значит - проявившим свою слабость. - Говори да не заговаривайся!.. Какой еще приборчик? Что ты несешь?..
Что ж, не я первый начал воевать в открытую, так пусть пеняет на себя. Все равно ясно, что добровольного и чистосердечного признания от него не добиться.
Я произношу Формулу Принуждения, которая применяется лишь в исключительных случаях. Нетрудно понять, почему: она дает мне законное основание в случае неповиновения любого из окружающих применить по нему оружие.
Потом достаю свой “зевс” и требую:
- Встать! Содержимое карманов, все личные вещи, которые вы имеете при себе, - на стол!
Шерманов вовсе не испуган. Скорее, раздосадован. Вместо того, чтобы предъявить свои карманы к досмотру, он тяжело и протяжно вздыхает, допивает жидкость из фужера залпом, ставит фужер на столик, а уже в следующую секунду в его руке оказывается большой круглый медальон, который до этого болтался у него на груди.
Лик сжимает медальон двумя пальцами, и только в этот момент до меня наконец доходит сущность этой безделушки.
В голове моей молниеносно возникает этакое комп-меню, состоящее всего из двух пунктов: “Стрелять? Или не стрелять?” - но выбрать нужную опцию я не успеваю.
Что-то ослепительно и беззвучно сверкает мне в лицо, и я впервые испытываю ни с чем не сравнимые ощущения смерти от близкого взрыва. Не самая худшая смерть, надо сказать, потому что твой мозг даже не успевает воспринять боль от оторванных конечностей и лица, превращенного в кровавое крошево.
Только что ты был - и вот тебя уже нет, ты распылен на молекулы и атомы, и сознание твое выключается так мгновенно, словно кто-то невидимый щелкнул в темноте рубильником, который подает жизненную энергию в твое тело…
Однако, тьма, в которую я упал, умерев, немного погодя наливается светом, и я вновь обретаю способность дышать, видеть и думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46