Не было ее и на следующий день, и записка, которую он для нее оставил в двери, так и торчала там, никому не нужная.
А через неделю к ним вдруг пришел мужчина. Представился майором милиции, правда, удостоверения не показывал, и не сказал, из какого он отдела, но они почему-то поверили.
— Вот этот самый приходил, который у вас на фотороботе, — сказал Глейхман. — Одет был прилично, но не шикарно. Речь грамотная, манеры хорошие, вообще держался очень убедительно.
Пришедший господин сообщил, что их дочь попалась на краже из универсама, ей грозит суд. Но он может помочь.
— Объяснил, гад, что у него у самого сын наркоманом был, так что он знает, каково нам, — мрачно рассказывал Глейхман, а его жена с рюмкой валокордина в руке согласно кивала. — Сказал, что может ее отмазать, и даже отправить в Среднюю Азию, где есть замечательная клиника, лечат даже самых безнадежных наркоманов, у него там сына на нога поставили. Но стоит это дорого, да и ему хотелось бы кое-что за хлопоты.
Когда договорились о цене, он сказал, что единственное его условие — чтобы они никак не светились у него в отделе милиции. Он возьмет деньги, и если они будут вести себя тихо, полгода они о дочке не услышат, а потом она вернется совсем другим человеком.
— Еще сказал, гад, что если к нам придут и про дочку будут спрашивать, то это могут под него копать, и если мы хоть намекнем, то все сорвется. Выяснится, что Юля освобождена незаконно, опять дело откроют, или как там это у вас называется, и снова ее посадят, или даже если не посадят, все равно таскать начнут, а ей это будет очень некстати, если она вылечится.
Собрав нужную сумму (надо сказать, оч-чень немаленькую; как раз такую, какая запрошена была и у Светлова), они отдали деньги майору, и стали ждать. В соответствии с инструкциями майора, погнали оперов — «вы уж, молодые люди, извините, но мы же не знали…», когда те пришли спрашивать о Юле. Неизвестно, сколько бы они ждали еще.
— Неужели и мысли не закрадывалось, что вас обманули? — спросил Мигулько.
Нет, заверили супруги Глейхманы.
— Я ведь отказался от квартиры, которую для Юли снимал, раз такое дело. Думал, все равно ее полгода не будет, зачем деньги тратить. Взял ключ у хозяина, все вещи Юлины забрал, они у нас так и лежат на антресолях, в сумке. Почему-то подумал, что раз ее милиция задержала, то понятно, почему она вещи свои не взяла. Так ведь и храним их, — сказал Глейхман, а его жена не сдержалась и заплакала:
— Теперь это все, что у нас осталось от Юленьки, да?..
И хоть трупа Юли не нашли, опера не стали обнадеживать стариков.
На всякий случай, вернувшись в отдел, Костя с Игорем пробили Юлию Глейхман по всем возможным учетам. Ни в задержанных, ни в арестованных, ни в привлеченных к административной ответственности она не числилась, ни в каких отделах милиции.
К банкиру не пошли, у него нервная система явно была покрепче, чем у пожилых людей Глейхманов, и его на пушку взять было бы гораздо более проблематично. Но можно было предположить, что с ним тоже вступил в контакт прихрамывающий джентльмен лет пятидесяти и взял денег за то, что никто никогда не узнает о бегстве его жены с любовником. Банкира оставили на потом.
У сорокапятилетней Удалецкой не было никого, и предъявлять снимок разложившегося трупа было некому. Интересно, чем купили ее, что она избавилась от своего бизнеса и отдала кому-то денежки? Синцов же в это время анализировал телефонные связи мордоворотов из джипа, пытаясь через их звонки выйти на заказчика похищения Паши Иванова. Работа предстояла адская, звонков, которые надо было проверять, вырисовывалось несметное количество; но жизнь наша устроена так подло, что если есть очень срочная работа, то обязательно, еще до ее окончания, появится еще более срочная.
Из области пришло тревожное сообщение, что, по оперативной информации, адвокаты мордоворотов протоптали дорожку в суд и решили вопрос об освобождении двоих на подписку о невыезде или под залог. То-то мы удивлялись, что адвокаты не жаловались на арест сразу после получения санкции; наверное, тогда еще не было договоренностей.
Судя по полученной информации, там грамотно решили обжаловать меру пресечения, выбранную всем троим, но освободить только двоих арестованных. Третий, на чье имя был оформлен техпаспорт, сидел хорошо, с доказательствами там было все в порядке, и добиваться его освобождения было бы все равно что махать красной тряпкой перед носом у быка, то есть, в данном случае, у прокуратуры.
А вот остальные двое за рулем джипа не сидели, к поддельному техпаспорту отношения не имели, а похищение человека, то бишь Паши Иванова, обладало сомнительными перспективами без показаний потерпевшего. Правда, следователь там планировал договориться с милицейским коллегой, который расследовал дело о поджоге, провести Паше в рамках того дела психиатрическую экспертизу, признать его невменяемым, и на основании заключения врачей с легким сердцем не рассчитывать больше на показания потерпевшего, как больною человека, не способного адекватно оценивать события и давать о них правильные показания. А рассчитывать на видеозапись, сделанную оперативниками, из которой ясно видно, что бедного Пашу выводят из дома и сажают в машину явно не спросивши его согласия. Но адвокаты, наверное, о грядущей экспертизе не знали.
Обжалование меры пресечения назначено было на послезавтра, и опера поначалу стали рвать на себе волосы. Но потом Синцов сказал:
— Ша! На самом деле это удача. Двоих освободят, и они наверняка помчатся к заказчику. А мы их просто проконтролируем. Как раз успеем все оформить до послезавтра.
На том и порешили. Я, да и остальные тоже, почему-то не сомневались, что заказчиком является Эринберг Илья Адольфович.
18
В день обжалования все было готово к оптации. Ребята во главе с Синцовым понимали, что если события начнут разворачиваться стремительно, то не исключено и задержание. А раз так, то мой домашний арест подошел к концу: без меня им было бы не задержать подозреваемого по делу, находящемуся у меня в производстве.
Мигулько, правда, вякнул было, что надо договориться с прокурором о передаче дела другому следователю, но эта идея поддержки не встретила. Ляпнешь прокурору о возможном задержании, а он возьмет и встанет в позу, запретит задерживать, пожелает сам допросить фигуранта или еще что-нибудь удумает и все испортит.
Так что Косте Мигулько соваться к прокурору запретили. И я была допущена к своему рабочему сейфу.
Рассмотрение жалоб на меру пресечения было назначено на двенадцать дня. Все трое арестованных пожелали присутствовать в суде, и всех их привезли туда. Напротив здания дежурили опера, «наружка» была наготове, в общем, у всех было занятие, и только я маялась без дела.
Пребывая в нервном состоянии — по понятным причинам, я не могла заниматься никакой общественно-полезной деятельностью. Некоторые мои счастливые коллеги в дни реализаций, ожидая вестей с фронта, умудрялись составлять обвинительные заключения, вязать шарфы и чинить телевизоры. А я могла только маяться, настраиваясь на грядущую работу, даже ногти красить не получалось.
Горчаков болтался где-то со своей Аленой, договорившись, что он будет на связи, на телефоне, и сразу, если надо, примчится, куда скажут. Поэтому я в полном одиночестве слонялась по прокуратуре и не знала, куда приклонить головушку. Я чуть не сошла с ума от безделья, но тут, очень кстати, меня позвала Зоя к телефону в канцелярии.
— Следователь Швецова, слушаю, — сказала я в трубку.
— Мария Сергеевна, добрый день, — прозвучал в трубке мелодичный женский голосок. — Я — секретарь Ильи Адольфовича Эринберга.
Я чуть не присвистнула от изумления, услышав это. Если гора не идет к Магомету.
И тут же стала лихорадочно прокручивать в мозгу, что делать с Эринбергом, когда я наконец увижу его воочию. Черт, директор комбината отсутствует, где-то в Москве болтается, так что ни опознания, ни очной ставки я не проведу. Значит, по мошенничеству на комбинате до возвращения директора делать практически нечего.
Если Эринберг на вопросы о заключении с комбинатом грабительского договора займа ответит удивленным поднятием бровей, то можно, конечно, взять у него образцы подписи и отправить на экспертизу. Но пока эксперты определятся, он или не он расписывался в договоре, пройдет в лучшем случае несколько дней. И только если заключение будет положительным, ему можно будет задавать вопросы о том, где он брал кровушку, которой ставил свою подпись. А если нет?..
Вариант запасной: если господин Эринберг предъявит паспорт с номером, который указан в договоре займа, то я имею полное право предъявить ему обвинение в использовании заведомо подложного документа… Нет, не имею. Вернее, имею, коне сразу: предварительно надо получить официальную справку о том, что паспорт с таким номером выдавался не Эринбергу, а другому человеку. Получение такой справки займет несколько дней, а до этого трогать Эринберга, сажать его в камеру и совать в рожу постановление о привлечении в качестве обвиняемого и думать не моги.
И что же остается?
— Илья Адольфович хотел бы с вами повидаться, — продолжал между тем ангельский голосок. — Дело в том, что ему стало известно об использовании его имени без его разрешения, и он хотел бы с вами это обсудить.
Так, приехали. Это не тот Юрий Милославский. Мое воображение тут же нарисовало толстенького бизнесмена, ставшего жертвой мошенников. Документы, что ли, у него украли? Не Очень ясно, правда, было, как же вышло, что паспорт с таким номером выдавался юной девушке, но если в договоре займа допущена ошибка хотя бы на одну цифру или букву в номере паспорта Эринберга, то это все объясняет. Да, в конце концов, мошенники могли воспользоваться только его именем, а паспорт с произвольным номером состряпали от балды. А настоящий Эринберг мог получать паспорт не в Питере, а в другом городе, поэтому и не зарегистрирован здесь. Да что гадать? Надо встречаться с Эринбергом и задавать вопросы ему.
— Пусть приезжает в прокуратуру, — сказала я. — Я буду на месте.
Вот будет интересно, если ребята задержат заказчика по областному делу о похищении Паши Иванова, и в моем кабинете столкнутся два Эринберга…
— Извините, но Илья Адольфович не может покинуть офис до шестнадцати часов, а после этого улетает в Афины, — журчала секретарша. — Если бы вы смогли подъехать к нему в офис… Мы бы прислали за вами машину.
— Спасибо, не надо, — ответила я, мучительно решая, как быть с приглашением. Судя по всему, этот Эринберг — безвредное создание, тем более, что сам вышел на связь, значит, не боится. Но все равно, одной туда соваться не очень хочется. Жалко только, что опера сегодня все заняты, и Лешка где-то болтается. Можно, конечно, ему позвонить, попросить со мной съездить, но тогда у него свидание сорвется. А, была не была!
— Диктуйте адрес, — сказала я наконец в трубку. — Я сейчас приеду.
— Очень хорошо, — обрадовалась секретарша, наверное, получившая ценные указания заманить меня туда во что бы то ни стало. — Записывайте…
Она подиктовала мне адрес; не так уж это далеко, подумала я, доеду на такси.
— У ворот нажмите кнопку переговорного устройства, — дала мне последние напутствия секретарша, — скажите, что вы — Швецова, к Илье Адольфовичу. Охранник вас встретит и проводит.
Про себя я решила, что если офис будет выглядеть подозрительно, я одна туда не пойду. Зое я на всякий случай оставила адрес, предупредила, что поеду на такси по делам, и попросила, если вдруг меня начнут разыскивать опера, адресоваться мне на мобильник. И, уже выйдя на улицу, взмахнув рукой и остановив частника, я услышала писк моего телефона, извещавший о получении СМС-сообщения. Сев в машину и назвав адрес, я посмотрела, что пишут: оператор мобильной связи ставил меня в известность, что я подошла к порогу отключения связи. Черт, забыла положить деньги на счет.
Ну ладно, входящие телефон принимает пока, и если надо, то и Лешка, и опера меня найдут.
Частник высадил меня возле жёлтого особняка за кованой ажурной оградой. Нет, особняк выглядел очень солидно. Вряд ли Эринберг-злодей арендовал такое здание, а также штат охраны и секретаршу только для того, чтобы пустить пыль в глаза следователю прокуратуры.
Я решительно нажала на кнопку переговорного устройства и назвалась.
— Одну минуту, — вежливо ответили мне, —вас проводят.
Ровно через одну минуту к воротам но двору подошел высокий симпатичный молодой человек в черной униформе.
— Мария Сергеевна? — уточнил он, прежде чем открыть мне калитку.
Впустив на территорию, он повел меня по мощеной камнями дорожке к зданию. Магнитным ключом отпер двери и прошел вперед меня, придерживая тяжелую створку. Вслед за ним я поднялась по широкой винтовой лестнице на второй этаж и очутилась в просторной приемной. За полукруглой деревянной стойкой сидела миловидная девушка.
— Мария Сергеевна? — Она поднялась она мне навстречу с улыбкой. — Я доложу Илье Адольфовичу. А вы пока присядьте, — махнула она рукой в сторону низкого белого дивана за журнальным столиком, — посмотрите прессу. — Она выпорхнула из-за стойки и направилась в кабинет к Илье Адольфовичу, за массивную дверь в углу приемной. Скрывшись за этой массивной дверью, она довольно долго не появлялась, и я от нечего делать потянулась к газете, лежащей на стеклянном столике. Развернула ее и даже не успела испугаться, потому что как раз в этот момент бесшумно отъехала массивная дверь кабинета, и показавшаяся на пороге секретарша ласково сказала:
— Прошу, Мария Сергеевна, Илья Адольфович ждет вас.
Но я уже не была так безмятежна. Мне даже на миг показалось, что у секретарши выросли клыки, которыми она сверкнула, приглашая меня в пещеру людоеда. Но нет, никаких клыков, сверкали белоснежные, как в рекламе жевачки, зубы и приветливая улыбка. Никаких поводов для беспокойства, кроме бросившегося мне в глаза названия газеты, которую я так и не успела прочитать: «Раздвоенное копыто».
19
Я поднялась с низкого дивана и достала мобильный телефон. Но, начав набирать номер, вспомнила, балда, что исходящие у меня отключены. Попросить разрешения позвонить со стационарного телефона? А, бессмысленно: если я в ловушке, то мне все равно не дадут позвонить.
Секретарша тем временем стояла у открытой двери кабинета и выжидательно смотрела на меня, держа улыбку. Из угла приемной на меня так же выжидательно смотрел охранник, видимо, прикидывая, что если я не пойду, куда приглашают, добровольно, придется применить силу.
Я в нерешительности перевела взгляд с секретарши на охранника. Оба молчали и сверлили меня глазами, секретарша — с ласковой улыбкой. Делать нечего, я уже сделала шаг вперед, и тут у меня в руке зазвонил мобильный телефон.
— Але! — крикнула я в трубку.
— Маша, это я, — ответил мне слегка задыхающийся баритон толстого, но милого эксперта Панова. — Хотел спросить, ты дело Шаталова не нашла? Помнишь, я тебе рассказывал?
— Нет, а что? — так же задыхаясь, спросила я, и без паузы продолжила, — Панов, миленький, позвони операм, скажи, чтобы срочно забрали меня… — и продиктовала адрес под пристальными взглядами секретарши и охранника. Никто из них не бросился на меня отбирать телефон и затыкать рот. Я почувствовала себя по-дурацки: наверняка я все преувеличиваю.
— Хорошо, — сказал Панов. — Но ты послушай, чего сказать хочу. Сегодня виделся с Колей Скрябиным, экспертом из области, не знаешь его? Так вот, он мне сказал, что у них там домик сгорел по зиме, и знаешь, на кого записан был? На Шаталова. Я и подумал, вдруг он? Прикинул, тот Шаталов должен был освободиться в девяносто четверым году, пятнадцать лет тогда, в семьдесят девятом, получил. Это если без досрочного освобождения. Вдруг он? Вот смешно…
— Да, — сказала я. — Смешно.
— Эй, Маша? — забеспокоился Панов. — У тебя все в порядке?
— Да, — повторила я, как попка.
А что я еще могла сказать? «Спасите, я в логове сатанистов»? Глупо.
— Ладно, Маша, все сделаю. Пока.
— Спасибо, — сказала я онемевшими губами. Вот что я хотела спросить у областных коллег, но, дура, так и не спросила, все время забывала. Сразу надо было уточнить, на кого записан дом Эринберга, и бежать в архив читать дело Шаталова. Нога, значит, у Шаталова была сухая, и поэтому он успехом у женщин не пользовался… Хромал, значит. И манерами хорошими отличался… Лет пятьдесят ему сейчас, значит. А теперь уж что, уже поздно бежать в архив.
Я вошла в кабинет, и массивная дверь за мной захлопнулась. Если даже сейчас примчатся к особняку милицейские машины с мигалками, опера все равно сюда не войдут просто так, укрепленный особняк придется брать штурмом.
Да они и не будут брать его штурмом, а будут терпеливо стоять под воротами и ждать, пока я выйду. Можете будут ждать до тех пор, пока мой частично скелетированный труп не обнаружат где-нибудь в области, в канаве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
А через неделю к ним вдруг пришел мужчина. Представился майором милиции, правда, удостоверения не показывал, и не сказал, из какого он отдела, но они почему-то поверили.
— Вот этот самый приходил, который у вас на фотороботе, — сказал Глейхман. — Одет был прилично, но не шикарно. Речь грамотная, манеры хорошие, вообще держался очень убедительно.
Пришедший господин сообщил, что их дочь попалась на краже из универсама, ей грозит суд. Но он может помочь.
— Объяснил, гад, что у него у самого сын наркоманом был, так что он знает, каково нам, — мрачно рассказывал Глейхман, а его жена с рюмкой валокордина в руке согласно кивала. — Сказал, что может ее отмазать, и даже отправить в Среднюю Азию, где есть замечательная клиника, лечат даже самых безнадежных наркоманов, у него там сына на нога поставили. Но стоит это дорого, да и ему хотелось бы кое-что за хлопоты.
Когда договорились о цене, он сказал, что единственное его условие — чтобы они никак не светились у него в отделе милиции. Он возьмет деньги, и если они будут вести себя тихо, полгода они о дочке не услышат, а потом она вернется совсем другим человеком.
— Еще сказал, гад, что если к нам придут и про дочку будут спрашивать, то это могут под него копать, и если мы хоть намекнем, то все сорвется. Выяснится, что Юля освобождена незаконно, опять дело откроют, или как там это у вас называется, и снова ее посадят, или даже если не посадят, все равно таскать начнут, а ей это будет очень некстати, если она вылечится.
Собрав нужную сумму (надо сказать, оч-чень немаленькую; как раз такую, какая запрошена была и у Светлова), они отдали деньги майору, и стали ждать. В соответствии с инструкциями майора, погнали оперов — «вы уж, молодые люди, извините, но мы же не знали…», когда те пришли спрашивать о Юле. Неизвестно, сколько бы они ждали еще.
— Неужели и мысли не закрадывалось, что вас обманули? — спросил Мигулько.
Нет, заверили супруги Глейхманы.
— Я ведь отказался от квартиры, которую для Юли снимал, раз такое дело. Думал, все равно ее полгода не будет, зачем деньги тратить. Взял ключ у хозяина, все вещи Юлины забрал, они у нас так и лежат на антресолях, в сумке. Почему-то подумал, что раз ее милиция задержала, то понятно, почему она вещи свои не взяла. Так ведь и храним их, — сказал Глейхман, а его жена не сдержалась и заплакала:
— Теперь это все, что у нас осталось от Юленьки, да?..
И хоть трупа Юли не нашли, опера не стали обнадеживать стариков.
На всякий случай, вернувшись в отдел, Костя с Игорем пробили Юлию Глейхман по всем возможным учетам. Ни в задержанных, ни в арестованных, ни в привлеченных к административной ответственности она не числилась, ни в каких отделах милиции.
К банкиру не пошли, у него нервная система явно была покрепче, чем у пожилых людей Глейхманов, и его на пушку взять было бы гораздо более проблематично. Но можно было предположить, что с ним тоже вступил в контакт прихрамывающий джентльмен лет пятидесяти и взял денег за то, что никто никогда не узнает о бегстве его жены с любовником. Банкира оставили на потом.
У сорокапятилетней Удалецкой не было никого, и предъявлять снимок разложившегося трупа было некому. Интересно, чем купили ее, что она избавилась от своего бизнеса и отдала кому-то денежки? Синцов же в это время анализировал телефонные связи мордоворотов из джипа, пытаясь через их звонки выйти на заказчика похищения Паши Иванова. Работа предстояла адская, звонков, которые надо было проверять, вырисовывалось несметное количество; но жизнь наша устроена так подло, что если есть очень срочная работа, то обязательно, еще до ее окончания, появится еще более срочная.
Из области пришло тревожное сообщение, что, по оперативной информации, адвокаты мордоворотов протоптали дорожку в суд и решили вопрос об освобождении двоих на подписку о невыезде или под залог. То-то мы удивлялись, что адвокаты не жаловались на арест сразу после получения санкции; наверное, тогда еще не было договоренностей.
Судя по полученной информации, там грамотно решили обжаловать меру пресечения, выбранную всем троим, но освободить только двоих арестованных. Третий, на чье имя был оформлен техпаспорт, сидел хорошо, с доказательствами там было все в порядке, и добиваться его освобождения было бы все равно что махать красной тряпкой перед носом у быка, то есть, в данном случае, у прокуратуры.
А вот остальные двое за рулем джипа не сидели, к поддельному техпаспорту отношения не имели, а похищение человека, то бишь Паши Иванова, обладало сомнительными перспективами без показаний потерпевшего. Правда, следователь там планировал договориться с милицейским коллегой, который расследовал дело о поджоге, провести Паше в рамках того дела психиатрическую экспертизу, признать его невменяемым, и на основании заключения врачей с легким сердцем не рассчитывать больше на показания потерпевшего, как больною человека, не способного адекватно оценивать события и давать о них правильные показания. А рассчитывать на видеозапись, сделанную оперативниками, из которой ясно видно, что бедного Пашу выводят из дома и сажают в машину явно не спросивши его согласия. Но адвокаты, наверное, о грядущей экспертизе не знали.
Обжалование меры пресечения назначено было на послезавтра, и опера поначалу стали рвать на себе волосы. Но потом Синцов сказал:
— Ша! На самом деле это удача. Двоих освободят, и они наверняка помчатся к заказчику. А мы их просто проконтролируем. Как раз успеем все оформить до послезавтра.
На том и порешили. Я, да и остальные тоже, почему-то не сомневались, что заказчиком является Эринберг Илья Адольфович.
18
В день обжалования все было готово к оптации. Ребята во главе с Синцовым понимали, что если события начнут разворачиваться стремительно, то не исключено и задержание. А раз так, то мой домашний арест подошел к концу: без меня им было бы не задержать подозреваемого по делу, находящемуся у меня в производстве.
Мигулько, правда, вякнул было, что надо договориться с прокурором о передаче дела другому следователю, но эта идея поддержки не встретила. Ляпнешь прокурору о возможном задержании, а он возьмет и встанет в позу, запретит задерживать, пожелает сам допросить фигуранта или еще что-нибудь удумает и все испортит.
Так что Косте Мигулько соваться к прокурору запретили. И я была допущена к своему рабочему сейфу.
Рассмотрение жалоб на меру пресечения было назначено на двенадцать дня. Все трое арестованных пожелали присутствовать в суде, и всех их привезли туда. Напротив здания дежурили опера, «наружка» была наготове, в общем, у всех было занятие, и только я маялась без дела.
Пребывая в нервном состоянии — по понятным причинам, я не могла заниматься никакой общественно-полезной деятельностью. Некоторые мои счастливые коллеги в дни реализаций, ожидая вестей с фронта, умудрялись составлять обвинительные заключения, вязать шарфы и чинить телевизоры. А я могла только маяться, настраиваясь на грядущую работу, даже ногти красить не получалось.
Горчаков болтался где-то со своей Аленой, договорившись, что он будет на связи, на телефоне, и сразу, если надо, примчится, куда скажут. Поэтому я в полном одиночестве слонялась по прокуратуре и не знала, куда приклонить головушку. Я чуть не сошла с ума от безделья, но тут, очень кстати, меня позвала Зоя к телефону в канцелярии.
— Следователь Швецова, слушаю, — сказала я в трубку.
— Мария Сергеевна, добрый день, — прозвучал в трубке мелодичный женский голосок. — Я — секретарь Ильи Адольфовича Эринберга.
Я чуть не присвистнула от изумления, услышав это. Если гора не идет к Магомету.
И тут же стала лихорадочно прокручивать в мозгу, что делать с Эринбергом, когда я наконец увижу его воочию. Черт, директор комбината отсутствует, где-то в Москве болтается, так что ни опознания, ни очной ставки я не проведу. Значит, по мошенничеству на комбинате до возвращения директора делать практически нечего.
Если Эринберг на вопросы о заключении с комбинатом грабительского договора займа ответит удивленным поднятием бровей, то можно, конечно, взять у него образцы подписи и отправить на экспертизу. Но пока эксперты определятся, он или не он расписывался в договоре, пройдет в лучшем случае несколько дней. И только если заключение будет положительным, ему можно будет задавать вопросы о том, где он брал кровушку, которой ставил свою подпись. А если нет?..
Вариант запасной: если господин Эринберг предъявит паспорт с номером, который указан в договоре займа, то я имею полное право предъявить ему обвинение в использовании заведомо подложного документа… Нет, не имею. Вернее, имею, коне сразу: предварительно надо получить официальную справку о том, что паспорт с таким номером выдавался не Эринбергу, а другому человеку. Получение такой справки займет несколько дней, а до этого трогать Эринберга, сажать его в камеру и совать в рожу постановление о привлечении в качестве обвиняемого и думать не моги.
И что же остается?
— Илья Адольфович хотел бы с вами повидаться, — продолжал между тем ангельский голосок. — Дело в том, что ему стало известно об использовании его имени без его разрешения, и он хотел бы с вами это обсудить.
Так, приехали. Это не тот Юрий Милославский. Мое воображение тут же нарисовало толстенького бизнесмена, ставшего жертвой мошенников. Документы, что ли, у него украли? Не Очень ясно, правда, было, как же вышло, что паспорт с таким номером выдавался юной девушке, но если в договоре займа допущена ошибка хотя бы на одну цифру или букву в номере паспорта Эринберга, то это все объясняет. Да, в конце концов, мошенники могли воспользоваться только его именем, а паспорт с произвольным номером состряпали от балды. А настоящий Эринберг мог получать паспорт не в Питере, а в другом городе, поэтому и не зарегистрирован здесь. Да что гадать? Надо встречаться с Эринбергом и задавать вопросы ему.
— Пусть приезжает в прокуратуру, — сказала я. — Я буду на месте.
Вот будет интересно, если ребята задержат заказчика по областному делу о похищении Паши Иванова, и в моем кабинете столкнутся два Эринберга…
— Извините, но Илья Адольфович не может покинуть офис до шестнадцати часов, а после этого улетает в Афины, — журчала секретарша. — Если бы вы смогли подъехать к нему в офис… Мы бы прислали за вами машину.
— Спасибо, не надо, — ответила я, мучительно решая, как быть с приглашением. Судя по всему, этот Эринберг — безвредное создание, тем более, что сам вышел на связь, значит, не боится. Но все равно, одной туда соваться не очень хочется. Жалко только, что опера сегодня все заняты, и Лешка где-то болтается. Можно, конечно, ему позвонить, попросить со мной съездить, но тогда у него свидание сорвется. А, была не была!
— Диктуйте адрес, — сказала я наконец в трубку. — Я сейчас приеду.
— Очень хорошо, — обрадовалась секретарша, наверное, получившая ценные указания заманить меня туда во что бы то ни стало. — Записывайте…
Она подиктовала мне адрес; не так уж это далеко, подумала я, доеду на такси.
— У ворот нажмите кнопку переговорного устройства, — дала мне последние напутствия секретарша, — скажите, что вы — Швецова, к Илье Адольфовичу. Охранник вас встретит и проводит.
Про себя я решила, что если офис будет выглядеть подозрительно, я одна туда не пойду. Зое я на всякий случай оставила адрес, предупредила, что поеду на такси по делам, и попросила, если вдруг меня начнут разыскивать опера, адресоваться мне на мобильник. И, уже выйдя на улицу, взмахнув рукой и остановив частника, я услышала писк моего телефона, извещавший о получении СМС-сообщения. Сев в машину и назвав адрес, я посмотрела, что пишут: оператор мобильной связи ставил меня в известность, что я подошла к порогу отключения связи. Черт, забыла положить деньги на счет.
Ну ладно, входящие телефон принимает пока, и если надо, то и Лешка, и опера меня найдут.
Частник высадил меня возле жёлтого особняка за кованой ажурной оградой. Нет, особняк выглядел очень солидно. Вряд ли Эринберг-злодей арендовал такое здание, а также штат охраны и секретаршу только для того, чтобы пустить пыль в глаза следователю прокуратуры.
Я решительно нажала на кнопку переговорного устройства и назвалась.
— Одну минуту, — вежливо ответили мне, —вас проводят.
Ровно через одну минуту к воротам но двору подошел высокий симпатичный молодой человек в черной униформе.
— Мария Сергеевна? — уточнил он, прежде чем открыть мне калитку.
Впустив на территорию, он повел меня по мощеной камнями дорожке к зданию. Магнитным ключом отпер двери и прошел вперед меня, придерживая тяжелую створку. Вслед за ним я поднялась по широкой винтовой лестнице на второй этаж и очутилась в просторной приемной. За полукруглой деревянной стойкой сидела миловидная девушка.
— Мария Сергеевна? — Она поднялась она мне навстречу с улыбкой. — Я доложу Илье Адольфовичу. А вы пока присядьте, — махнула она рукой в сторону низкого белого дивана за журнальным столиком, — посмотрите прессу. — Она выпорхнула из-за стойки и направилась в кабинет к Илье Адольфовичу, за массивную дверь в углу приемной. Скрывшись за этой массивной дверью, она довольно долго не появлялась, и я от нечего делать потянулась к газете, лежащей на стеклянном столике. Развернула ее и даже не успела испугаться, потому что как раз в этот момент бесшумно отъехала массивная дверь кабинета, и показавшаяся на пороге секретарша ласково сказала:
— Прошу, Мария Сергеевна, Илья Адольфович ждет вас.
Но я уже не была так безмятежна. Мне даже на миг показалось, что у секретарши выросли клыки, которыми она сверкнула, приглашая меня в пещеру людоеда. Но нет, никаких клыков, сверкали белоснежные, как в рекламе жевачки, зубы и приветливая улыбка. Никаких поводов для беспокойства, кроме бросившегося мне в глаза названия газеты, которую я так и не успела прочитать: «Раздвоенное копыто».
19
Я поднялась с низкого дивана и достала мобильный телефон. Но, начав набирать номер, вспомнила, балда, что исходящие у меня отключены. Попросить разрешения позвонить со стационарного телефона? А, бессмысленно: если я в ловушке, то мне все равно не дадут позвонить.
Секретарша тем временем стояла у открытой двери кабинета и выжидательно смотрела на меня, держа улыбку. Из угла приемной на меня так же выжидательно смотрел охранник, видимо, прикидывая, что если я не пойду, куда приглашают, добровольно, придется применить силу.
Я в нерешительности перевела взгляд с секретарши на охранника. Оба молчали и сверлили меня глазами, секретарша — с ласковой улыбкой. Делать нечего, я уже сделала шаг вперед, и тут у меня в руке зазвонил мобильный телефон.
— Але! — крикнула я в трубку.
— Маша, это я, — ответил мне слегка задыхающийся баритон толстого, но милого эксперта Панова. — Хотел спросить, ты дело Шаталова не нашла? Помнишь, я тебе рассказывал?
— Нет, а что? — так же задыхаясь, спросила я, и без паузы продолжила, — Панов, миленький, позвони операм, скажи, чтобы срочно забрали меня… — и продиктовала адрес под пристальными взглядами секретарши и охранника. Никто из них не бросился на меня отбирать телефон и затыкать рот. Я почувствовала себя по-дурацки: наверняка я все преувеличиваю.
— Хорошо, — сказал Панов. — Но ты послушай, чего сказать хочу. Сегодня виделся с Колей Скрябиным, экспертом из области, не знаешь его? Так вот, он мне сказал, что у них там домик сгорел по зиме, и знаешь, на кого записан был? На Шаталова. Я и подумал, вдруг он? Прикинул, тот Шаталов должен был освободиться в девяносто четверым году, пятнадцать лет тогда, в семьдесят девятом, получил. Это если без досрочного освобождения. Вдруг он? Вот смешно…
— Да, — сказала я. — Смешно.
— Эй, Маша? — забеспокоился Панов. — У тебя все в порядке?
— Да, — повторила я, как попка.
А что я еще могла сказать? «Спасите, я в логове сатанистов»? Глупо.
— Ладно, Маша, все сделаю. Пока.
— Спасибо, — сказала я онемевшими губами. Вот что я хотела спросить у областных коллег, но, дура, так и не спросила, все время забывала. Сразу надо было уточнить, на кого записан дом Эринберга, и бежать в архив читать дело Шаталова. Нога, значит, у Шаталова была сухая, и поэтому он успехом у женщин не пользовался… Хромал, значит. И манерами хорошими отличался… Лет пятьдесят ему сейчас, значит. А теперь уж что, уже поздно бежать в архив.
Я вошла в кабинет, и массивная дверь за мной захлопнулась. Если даже сейчас примчатся к особняку милицейские машины с мигалками, опера все равно сюда не войдут просто так, укрепленный особняк придется брать штурмом.
Да они и не будут брать его штурмом, а будут терпеливо стоять под воротами и ждать, пока я выйду. Можете будут ждать до тех пор, пока мой частично скелетированный труп не обнаружат где-нибудь в области, в канаве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23