На вопрос, как он может охарактеризовать Чумарина, соратник разразился тирадой с употреблением исключительно превосходных степеней. «Леша? Да он просто святой! Замечательный оперативник, а какой добрый и благородный человек! Вот, например, хоть и купил недавно квартиру, но всегда давал в долг друзьям, денег не жалел. И не только деньги давал. Когда у меня машина разбилась, он мне на полгода дал свою; жаль только, ее пришлось продать, поскольку ему срочно понадобились деньги на строительство дачи».
Ну прямо – хотел как лучше, а получилось как всегда. Кроме того, во время допроса он впал в игривый тон и стал откровенно со мной заигрывать, чем несказанно меня позабавил. «Да, – думала я, – за время работы с Региональным управлением по борьбе с организованной преступностью я привыкла к другому уровню оперативного мышления и поведения!»
Но на этом Бандюхин не остановился: вечером, когда в моем кабинете имел место очередной «совет в Филях» и мы с руоповцами обсуждали планы на завтра, зазвонил телефон, – это Бандюхин любезно предложил мне провести вместе вечер, а когда я отказалась, заверил меня в том, что подвезет меня в любое место, которое я укажу. Я искренне не понимала, что это: попытка провести в отношений меня разведку – где я и что, с кем сплю и какие слабости имею, или он настолько, что называется, поля не видел?
Дима Пескарев рассказал, что краем уха услышал разговор Галии Бляхиной со своим адвокатом. Бляхина жаловалась, что арестовали ее в неудачное время – она должна была ехать на Канары. Адвокат рассудил: нет, об этом мы в жалобе писать не будем, напишем, что у вас болен ребенок. А вот скажите лучше, чем вы объясните, что следователь считает, что у вас очень обеспеченная семья? Почему он пришел к такому выводу? Шахматистка Бляхина жестко ответила: потому что это так и есть...
По убийству Дима Хлыновский с Катей провели титаническую работу, но их можно было поздравить: бесценные сведения, которые они добыли, назывались «мотив преступления».
Давая показания о поведении Чумы на месте происшествия, следователь Саша Пожарский сказал, что Чумарин рыскал по всей квартире и приговаривал: где-то должно быть оружие, здесь не может не быть оружия. Когда он сунул нос во все укромные места и убедился, что оружия в квартире нет, он стал говорить: здесь должны быть деньги – 17 тысяч дойчмарок, и пристал к Пожарскому как банный лист, требуя срочно вскрыть сейф, стоящий в квартире. И так достал беднягу Пожарского, что тот вспылил: «Да что ты привязался с этим сейфом?! Когда надо будет, тогда и вскроем; а ты тут вообще никто и к тому же мешаешь осматривать труп!».
Вскоре после этого был найден магазин от «пээма», и Чума смылся.
А на следующий день Чумарин с Бляхиным приехали в районный отдел уголовного розыска, как обычно, разгоряченные спиртным, и стали требовать открыть для них опечатанную после вчерашнего осмотра квартиру Тараканова. Опера проявили стойкость и не открыли. Чума с приятелем убрались. А через час в милицию поступила заявка о том, что неизвестные лица пытались вскрыть опечатанную квартиру, где произошло убийство; при подъезде наряда патрульно-постовой службы неизвестные скрылись.
Хлыновский с Катей нашли трех знакомых девушек Тараканова, и лично Дима долго обхаживал компаньоншу Игоря, с которой на паях они владели магазином, а также его сестру. Все они тряслись от страха, и факт получения он них показаний я считаю просто профессиональным подвигом. В итоге девушки сообщили, что покойный, кроме сутенерства, еще приторговывал оружием. За неделю до гибели он говорил компаньонше, что скоро у них будет десять тысяч баксов, они купят в магазин новый кассовый аппарат и вообще заживут как следует. Она видела у него большую сумку и знала, что в ней было оружие: в магазин как раз пришли работники налоговой полиции, а после их ухода Игорь открыл большой холодильник и достал оттуда спрятанный им от полицейских автомат, сунув его в ту самую сумку.
А сестра его, заламывая руки и терзаясь – правильно ли она поступает, что дает показания, – рассказала, что в день похорон Игоря в дверь позвонили; пришли два человека, которые стали требовать какую-то сумку. Она плохо понимала, о чем идет речь, пока не увидела, как ее муж отдал пришедшим большую черную сумку; это была сумка ее брата, и она уже совсем собралась вмешаться, как вдруг один из мужчин – низенький, краснолицый – грубо сказал ей, чтобы она и не посмела пикнуть, а то... (Его она видела на месте происшествия, когда следователь проводил осмотр.) Она даже не смогла воспроизвести угрозу дословно – настолько грубо она была высказана.
Похоже, речь шла об одной и той же сумке. И было в ней оружие. И Леша Чумарин знал, что она должна быть у Тараканова. А если нет сумки, значит – должны быть деньги.
А если он знал о сумке, и если искал деньги, не найдя оружия, и если так рвался в квартиру, что забыл про всякую осторожность, то, значит, искал свою долю. Я тут же вспомнила про бандита Хаммера, который покупал у милиции оружие, изъятое с мест происшествий и не оформленное как надо. Ведь для того, чтобы навариться на торговле оружием, надо приобрести оружие дешевле, чем продать. А поскольку дураков нет продавать оружие задешево, значит, его надо или украсть, или... Вот-вот, если у тебя среди знакомых есть работник милиции, неразборчивый в средствах, тогда можно и оружием поторговать с выгодой для себя.
Вот он – мотив. Можно было предположить, что доход от продажи партии оружия должны были поделить между собой Тараканов, Чумарин и Бляхин. Чума искал на месте происшествия семнадцать тысяч дойчмарок, что соответствовало сумме в десять тысяч долларов, причем из его слов можно было понять, что если нет оружия, значит, должна быть именно такая сумма. Но Тараканов, судя по словам его компаньонши, рассчитывал как раз на эту сумму только для себя. Хотел толкнуть всю партию один и не собирался делиться?
Я решила в качестве надзирающего прокурора поприсутствовать при том, как Катя Мятина предъявляет обвинение Чумарину. По иронии судьбы, это было в День милиции, и разведка доносила, что в главке уже закупают водку ведрами и ждут Чуму, в полной уверенности, что мы не посмеем предъявить ему обвинение.
Правда, накануне мне позвонил заместитель начальника главка и напросился заехать попить чаю. Приехали они вместе с Пал Палычем – начальником Управления угрозыска. Приехали в прокуратуру поздно, отметили, что во всех кабинетах еще горит свет, и Пал Палыч сказал – это потому, что вы сама еще на работе, вот все и сидят. Нет, ответила я, не путайте прокуратуру с главком, это там все сидят, пока начальник не уйдет домой, а у нас все работают. Они вежливо улыбнулись и после непродолжительной светской беседы перевели разговор на то, зачем приехали: расскажите, какие по Чуме доказательства.
Я плюнула на глобальную конспирацию – в конце концов, завтра предъявляем обвинение, и рассказана, что у нас есть, не называя только экспертных учреждений, где делались заключения экспертиз, на всякий случай (памятуя о том, что в морг по моим стопам уже приезжали), и в двух словах о показаниях свидетелей. И спросила: если бы речь шла не о сотруднике главка, а о рядовом убийце – другого решения ведь быть не могло бы, только арест? И Пал Палыч согласился: «Да, – сказал он, – в этой ситуации мог быть только арест, я бы сам на вашем месте принял такое решение». – «Ну, тогда, – сказал замначальника главка, – я тоже умываю руки и отмазывать его не буду».
Когда я говорила об экспертизах, я упомянула, что экспертным заключением установлена индивидуальная принадлежность кепки Чумарину. «По потожиру, что ли?» – спросил меня замначальника главка. Я не стала уточнять просто из соображений безопасности – они ведь все расскажут двадцать второму отделу, а те еще поедут на экспертизу, попробуют влиять.
Катя предъявила Чумарину обвинение, и мы в который раз подивились непроходимости Чумы. В формуле вины в числе прочего было написано: «Нанес потерпевшему не менее двух ударов по голове рукояткой табельного пистолета». Последовал естественный вопрос: «Сдавали ли вы свое табельное оружие, уходя с работы, в дежурную часть?» – «Нет, – завопил Чумарин, – я никогда не расстаюсь со своим пистолетом!»
На всякий случай ему был задан следующий вопрос: «Не передавали ли вы кому-либо свое табельное оружие?»
Нет, с тем же пылом Чумарин отрицал, что когда-либо кому-либо просто подержать давал свой пистолет, а не то чтобы отдать. Тут уж даже адвокат вежливо намекнул ему – мол, ты же обвинение читал, там написано, что ты своим табельным оружием бил потерпевшего; так, может, ты кому-нибудь все же оружие передавал или, например, уходя с работы, оставил его в сейфе? Но Чума намеков не понимал: «Нет, – орал он, – я вообще со своим пистолетом никогда не расстаюсь, даже сплю с ним, положив себе под подушку». Катя только хмыкала в сторону.
Позже один из друзей Чумы по двадцать второму отделу высказал такую забойную мысль: мол, Чумарин в действительности просто не может признаться в том, что кому-то передал свое оружие. Я поинтересовалась, а почему же не может? Ответ был, причем абсолютно серьезный: потому что боится ответственности за передачу табельного оружия, за это ведь наказывают. «Потрясающе, – сказала я ему. – Получается, что Чумарин боится дисциплинарной ответственности за передачу оружия, поэтому готов тянуть срок за убийство?» – «Да», – по-прежнему абсолютно серьезно подтвердил мой собеседник.
На следующий день в суд поступило ходатайство, подписанное тем самым заместителем начальника ГУВД, который клялся, что понял, какая Чумарин сволочь, и что отмазывать его не будет. В ходатайстве слезно расписывалось, какой замечательный опер Чумарин и как подло прокуратура Архитектурного района гноит его в тюрьме ни за что.
Рассмотрение жалобы Чумарина об освобождении было назначено через неделю.
В это время по просьбе двадцать второго отдела, отчаявшегося добиться справедливости в Питере, к нам был прислан прокурор-криминалист Глухарев из Генеральной прокуратуры России.
По дороге с вокзала гость и встречающий заехали в нашу прокуратуру, чтобы распорядиться, каким образом Глухарев будет оказывать нам практическую помощь. Я приготовила материалы дела, но Глухарев меня успокоил, что сегодня ни о каком деле не может быть и речи – день приезда. «Мы поехали в гостиницу, нас там ждет двадцать второй отдел с ужином. Все дела завтра». Я еще не верила, что можно продаться за ужин, хотя меня покоробило, что человек, присланный в качестве третейского судьи, собирается ужинать с одной из сторон. Но я все еще рассчитывала на то, что, прочитав дело, он поймет, что шансов у двадцать второго отдела нет.
На следующий день меня вызвали к девяти утра с делом в прокуратуру города, чтобы Глухарев мог ознакомиться с доказательствами.
Я прибыла ровно к девяти и около часа ждала Глухарева. Наконец он появился, весьма помятый, и, увидев меня в проем двери, спросил, чего я жду. Я ответила, что привезла дело, как приказывали.
– Да я вообще не буду дело читать, – заявил высокий гость. – Это дело надо в корзину выбросить, а вас всех наказать.
На лице у меня отразился немой вопрос, и прокурор-криминалист продолжал:
– У вас же все неправильно изъято. А ваша кепка – это вообще не доказательство. И потожир ваш никакого доказательственного значения не имеет.
Какой потожир, о чем вы говорите?
Ну какая там у вас экспертиза по кепке? Она никуда не годится.
Почему вы так считаете? У нас все правильно изъято и оформлено, и экспертиза качественная, – обиделась я.
Да потому что все это ерунда. Дело надо выбросить, а Чумарина выпустить, – ответил мне прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры России, обдавая меня перегаром коньяка, выпитого накануне вместе с двадцать вторым отделом.
Полчаса он лениво листал бумаги, потом сказал, что напишет заключение о передаче дела в прокуратуру города или в Генеральную прокуратуру, но в любом случае – об изъятии из нашего производства, и отбыл, видимо, похмеляться, на прощание сказав, что он человек настолько объективный, что на него даже бесполезно пытаться влиять. «Да, – подумала я, – пытаться действительно бесполезно, надо просто влиять, в смысле – вливать». Он прожил в городе еще несколько дней, но у нас уже не появлялся, потом по пьяному делу потерял папку с важными документами и отбыл в столицу, как говорится, шатаясь от усталости.
Бедные Катя с Димой Пескаревым и Дима Хлыновский, по-моему, вообще не отдыхали, причем Катя, несмотря на юный возраст, проявила железную несгибаемость.
Хлыновского несколько раз подкарауливали у парадной, но спецназовца и снайпера голыми руками не возьмешь, и это быстро поняли.
В один из дней позвонил начальник отдела окружной лаборатории с сообщением о том, что ему домой (!) в воскресенье позвонил мужчина и спросил: «У вас экспертиза по милиционеру?» Дмитрий Владимирович рассказал мне, что у них в производстве было три или четыре экспертизы по милиционерам, и он сразу не сообразил, о какой речь, поэтому на всякий случай ответил утвердительно. Тогда его собеседник быстро сказал: «Не надо, чтобы обойма подходила к пистолету, сделайте наоборот» – и бросил трубку.
А через час после его звонка позвонила его жена – эксперт городского бюро, которая, еле сдерживая слезы, рассказала, что у нее на работе зазвонил телефон и незнакомый мужской голос сказал: «Пока с вашим сыном все в порядке; но может быть и по-другому, если вы не объясните мужу, что зря он ввязался в известное ему дело».
По факту понуждения к даче заведомо ложного заключения возбудили уголовное дело. Вечером после работы я приехала в РУОП – обсудить итоги дня, и оттуда стала звонить домой, чтобы предупредить сынишку, что немного задержусь. Трубку никто не снимал в течение получаса. Зная, что ребенок должен быть дома, я старалась не думать о плохом, но начальник отдела, посмотрев на мое лицо, тихо велел двум сотрудникам вооружиться и поехать со мной вместе – проверить, все ли в порядке у меня дома. Одному Богу известно, что творилось у меня на душе, пока я поднималась по лестнице вслед за двумя оперативниками с пистолетами наизготовку. Дрожащими руками я открыла дверь квартиры, там было тихо. Я слабо позвала: «Глеб!» Тихо. Я заглянула в комнату – чадо, целое и невредимое, сидело там и сражалось с компьютерными призраками. «Ой, мам, я в „Денди» заигрался и не слышал, как ты звонила...»
Очередной день расследования начался с «приятного» сюрприза: из суда прибежала помощница прокурора с сообщением, что суд удовлетворил жалобу Бляхина об изменении ему меры пресечения и освободил из зала суда. Ну действительно, хранил респектабельный человек дома четыре ствола, что ж, его теперь сажать за это? Узнав о происшедшем, Хлыновский сказал: «Больше мы его не увидим». И был, как всегда, прав. Но освобождение Бляхина повлекло за собой еще кое-какие события. О них мы еще не знали.
Каждый день мы работали на своих рабочих местах, а к вечеру собирались обсудить ситуацию или в РУОПе, или у меня дома. И когда к часу ночи, а то и позднее, расходились, и я ложилась спать, чтобы на следующий день встать в семь утра, каждый раз я думала, сколько я еще выдержу такое напряжение?
И всегда улыбалась, вспоминая рассказ своего бывшего коллеги, а ныне адвоката, про такого же бывшего следователя Сашу Буше. Буше – огромного роста фактурный мужик, черноглазый и заросший черными волосами. Когда я встречала его в следственном изоляторе уже в качестве адвоката и он сидел напротив меня в ожидании клиента, скрестив на столе свои жуткие волосатые лапищи и страшно вращая глазами, я все время говорила ему: «Сашка, как хорошо, что ты уже не следователь. Ты такой страшный, что я бы тебе все рассказала».
И гиперболы тут, кстати, самая малость. Когда Саша вместе с самыми отчаянными уволился во время следственного путча и стал адвокатом, сердчишко-то щемило в ностальгии по следственной работе. Как-то он пришел в изолятор участвовать в следственных действиях у своего старого кореша – следователя районной прокуратуры. Послушав чуть-чуть допрос убийцы, который колоться не желал, Саша сказал следователю: «Выйди на пять минут».
Следователь, решив, что адвокат хочет пообщаться с подследственным наедине, послушно прервал допрос и вышел. Куря в коридоре, он слышал из кабинета какое-то сдавленное бурчание, а ровно через пять минут выглянул растрепанный Буше и пропыхтел: «Ну заходи, чувак, он признался».
Так вот, коллега рассказал мне, что они с Буше отмечали чей-то день рождения, и уже за полночь, когда все остальные вповалку лежали в разных местах квартиры именинника, за столом остались только он и Буше. Потом рассказчик заснул за столом и проснулся от звука льющейся водки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21