Но эта конвергенция имеет в основном одностороннюю направленность — не к закрытым обществам Востока, но к открытости Запада. Такова истина—как и то, что при Дэн Сяопине экономика коммунистического Китая стала ориентироваться на рынок. Американская исключительность благодаря некоторым имеющимся в ней привлекательным силам получила распространение в мире и достигла уровня универсализма.Что касается космических дел, американцы, с одной стороны, рассматривали их как еще один символ — новое измерение, выходящее за рамки ограниченных земных усилий и представлений; с другой стороны, использовали их в политической и технологической гонке с русскими за военно-политическое превосходство. Катастрофа «Челленджера» подвела черту под созданным Томом Вулфом мифом об «отличных парнях», одновременно пролив свет на глубокое противоречие между инженерами и технологической администрацией и ценностью высоких политических и общественных отношений. Американцы стали образованными по части патологической природы правительственно-промышленного комплекса. Но нужно было, чтобы в горькой лаборатории американского опыта случилось еще что-нибудь, прежде чем появилась ясная философия космоса и его использования.Вопрос о том, сможет ли космос стать мирной обителью и помочь устареть идее наступательных крылатых ракет, стал в конце 80-х годов предметом горячих споров между сторонниками Стратегической оборонной инициативы (СОИ) и теми, кто придумал ей насмешливое прозвище «Звездные войны». Тридцать лет назад сама постановка такого вопроса показалась бы фантазией из области сюрреализма. И все же американский опыт строится не на парадигме ограниченных человеческих возможностей, а на новой науке политических махинаций. Само появление системы сдерживания, вызванное созданием бомбы, стало возможным благодаря брачному союзу между воображением ученых и находчивостью политиков.Подобный союз в случае с СОИ может оказаться иллюзорным. Тем не менее ясно одно. Если бы такой прорыв случился, он должен был бы основываться не на послаблении существующего между двумя лагерями равновесия средств сдерживания, а на его укреплении. После встречи в верхах в Рейкьявике, прошедшей под знаком СОИ, следует подождать других встреч на высшем уровне и на деле проверить сценарии мирового развития.В эссе, которое я написал за несколько лет до публикации этой книги, я размышлял о «человеке сегодняшнего дня», живущем с «чувством обреченности в душе». Зная, что это чувство все еще довлеет над ними, американцы прожили с ним столь долго, что больше не испытывают тревоги в той степени, как это было раньше. Европейский разум, однако, будоражило непрекращающееся ощущение собственного бессилия в деле контроля их ядерных противников. Из-за этого некоторым представителям европейской политической элиты американский Рим казался более опасным защитником, чем была когда-либо сама Римская империя.Это также окрашивало горечью присущее европейцам чувство своего культурного превосходства: они считали себя этакими Афинами по отношению к неуклюжему, часто самонадеянному современному Риму с его грубо ошибающимися президентами, с его высокомерным материализмом и техническими новинками. Но европейцев, конечно, смущал тот факт, что за последнюю четверть века Америка превратилась в действующий кратер вулкана, где бурлили все отрасли науки, а также многие из видов искусств. С помощью «золотой миграции» ссыльных и иммигрантов, многие из которых были как раз выходцами из Европы, имидж новой Америки обрел две стороны: она стала Римом и Грецией, вместе взятыми.Это было еще одним свидетельством того, что Америка прочерчивала в истории собственную траекторию, отличную от других цивилизаций, и использовала их, как использовала она всех и вся, простирая на них свои широкие объятия.И все же американские мыслители избегали создавать великую теорию цивилизации, так же как избегали они создавать великие теории в любых науках о человеке. Они склонны были рассматривать великое как грандиозное и, опасаясь, как бы раздутые идеи не стали идеологиями, останавливались на теориях среднего уровня в науках о живых организмах и науках о человеке.Таким образом, теория цивилизации была в основном плодом европейского мышления и нашла отражение в работах классиков и философов, потрясенных войнами, насилием и гибелью современных династий и обратившихся в поисках образца настоящего порядка к метаистории. Это наблюдение верно в отношении великих теоретиков—Фридриха Ницше, Якоба Буркхардта, Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби, —которые все проигнорировали Америку. Даже американский историк Уильям Макнил, который работал вместе с Арнольдом Тойнби и чей труд «Расцвет Запада» был ответом на работу Шпенглера «Закат Европы», исследовал Америку в более широком контексте западной цивилизации. Похоже, Америка увязла в проблемах и судьбе, равно как и истории, Запада.Таким образом, суть и путь Америки, которая сама по себе была цивилизацией, — ее образ жизни и мыслей, ее неудачи, ее успехи, ее здоровье и недуги, ее творческий потенциал—трудно было отделить от клубка тех же вопросов в странах-прародительницах.Найти удачное выражение для сравнения образа жизни и повседневных реалий этих двух цивилизаций всегда составляло проблему. Широко известны морфологические и сезонные метафоры Шпенглера, заимствованные им у мира природы, и метафоры Тойнби из сферы духовной жизни. Другие высказывания, такие, как конструкции Сорокина или Фёглина, известны гораздо меньше. Но так или иначе, все они кажутся вариациями на тему главного в жизни человека: от рождения через юность, зрелость и средний возраст к увяданию—и к смерти. Все это соответствует возросшему в последние десятилетия, как в науках о человеке, так и в науках о живых организмах, вниманию к тем фазам, через которые проходит отдельный организм вместе с окружающей средой и культурой. Отличительными особенностями изучения цивилизаций является то, что это живая история самой культуры, сконцентрированная на совокупности отдельных личностей и их институтов и не имеющая определенного конца.Мои собственные выражения для определения цивилизации (как мог заметить читатель) стали более органичными, возросло также мое внимание к символическому и мифическому. Это, как мне кажется, соответствует тенденции, проявившей себя в последние десятилетия в междисциплинарных исследованиях, с которыми должен считаться каждый ученый, занимающийся изучением цивилизаций.Я серьезно отношусь к тем гипотезам, часто не высказанным прямо, но присутствующим в современной критике, что Америка как цивилизация находится в фазе упадка, если не умирания.Даже в 80-е годы подобрать свидетельства этого не составляет труда. Нужно только обращать внимание на темы, упорно повторяющиеся в средствах массовой информации и печатных изданиях, —это стенания по поводу растущих преступности и насилия, переполненных тюрем, распространяющейся наркомании, краха системы правосудия, подвергающегося опасности дома, атмосферы джунглей в больших городах, увеличения безработицы в низших классах, неспособности властей контролировать государственную границу, коррупции в городском хозяйстве, барышей, полученных от использования секретной информации, представленной членами данной организации, экологических преступлений, связанных с оплошностями или излишним усердием, снижением уровня подготовки в школах и колледжах, роста функциональной неграмотности населения, разрушения профессионального мастерства и рабочей этики, синдрома судебных разбирательств, подростковых беременностей, неполных семей, одержимости вооружением затаившихся маргинальных реакционных группировок, нацеленных на решение в будущем вопроса о власти.Я уже касался всех этих проблем в настоящей главе, но сейчас собрал их воедино как примеры патологии цивилизации. Я должен добавить сюда патологические проявления власти — наиболее вопиющие случаи из недавнего прошлого, из-за которых у иностранцев возникало ощущение, что американские лидеры неустойчивы в своих взглядах, или двигаются ощупью, или то и другое: события в заливе Кочинос, инцидент с У-2, Вьетнам, Уотергейт, поставки оружия Ирану — и тот переполох, который они произвели.Существуют также патологии коллективного существования. Фрейд называл современные ему аналоги этого «издержками цивилизации», сухо отмечая, что счастье не является «составной частью жизненного устройства». Реальный принцип, с помощью которого нужно исследовать цивилизации, заключается в том, что они за историю своего существования накапливают больше недугов—по крайней мере более уязвимы, чем отдельная личность. Если воспользоваться медицинской моделью, что больше всего подходит к последним десятилетиям, задача состоит в том, чтобы проверить, какие из болезней имеют локальный характер и обратимы при смене политики и правительства, а какие из них являются системными, лишающими коллективный организм жизненных сил, приводящими его в состояние сильнейшего расстройства, подавляющими его адаптационные и восстановительные силы и в конце концов обрекающими его на распад,Я хочу высказать предположение, что цивилизации гибнут не из-за скандальных историй или causes celebres, из-за нарушения законов или игнорирования правил приличия и бурного веселья или из-за пограничных споров. Они не гибнут даже в результате великих трагедий, таких, как Вьетнамы и Уотергейты. Вспоминаются строки Иейтса из «Безумной Джейн»: И даже то, что не подвергалось ударам, Не является исключением или единым целым. Мне хотелось бы прибавить к этому замечание Токвиля по поводу способности американцев к «самокорректированию» — в том смысле, что американцы способны учиться на болезненном опыте и наращивать силы, приходящие после катарсиса.Складывается впечатление, что цивилизации гибнут из-за собственной негибкости, из-за абсолютизма, который их дробит и раздирает на части, из-за потери физического иммунитета и систем поддержки, из-за потери самообладания, вылившейся в нежелание или неспособность встретить должным образом коллективную опасность, из-за утраты веры (особенно у молодежи) в жизнеспособность и перспективу опыта всего человечества. И, что самое главное, цивилизации гибнут из-за обнищания воображения и воли, которая их созидает и поддерживает.За те десятилетия, о которых идет речь в данной главе, Америка страдала от многих ран. Большинство из них она нанесла себе сама, в них не было необходимости, их можно было исцелить. Наиболее серьезной из них стало раскрытие связей, возникающих между различными группировками на почве пересечения их интересов и на почве их абсолютизма, которые работали против взаимообмена. У группы людей с имперскими замашками отсутствовало чувство границ дозволенного. Если главным требованием в послевоенные десятилетия была доступность, теперь в большей степени требовалось наличие связей, необходимости взаимодействия комплекса составных частей любого прочного организма.Стоит напомнить сказанное Финли Питером Данном на рубеже веков устами его героя мистера Дули: «Не говорите мне, отчего нация умирает. Скажите лучше, благодаря чему она живет». Сегодняшняя Америка живет благодаря постоянной мобильности ее народа; правовой защите расхождений во взглядах наряду с усилиями по достижению консенсуса; пониманию того, что ни один человек не может стоять над законом либо вне его защиты; взрыву в области знаний, приводящему к успеху, так как он разрушает границы невозможного; двойственному отношению к конкуренции и паевому участию; неувядающему чувству уверенности в себе наряду с верой в будущее и, главное, благодаря неиссякаемому потоку и правильному использованию человеческой энергии.И это еще один пункт, разрушающий параллель с умирающими цивилизациями. Римом управлял класс патрициев, исчерпавший свою первоначальную энергию, и в этой правящей группе никогда не могли появиться «новые люди»—novi homines, в то время как в Америке в эту группу постоянно, поколение за поколением, вливались новые мужчины и женщины. Таким образом, Америка, от чего бы она ни погибла, вряд ли умрет из-за нехватки энергии или талантов.Здесь наблюдается безнаказанность и недостаток осмотрительности, отнюдь не жизнеспособности. Реальная опасность, которой Америка подвергается как коллективный организм, заключается не в старческом одряхлении, а в юношеской безалаберности. Если сравнивать ее с историческими цивилизациями, просуществовавшими тысячелетия, —Китаем, Индией, Россией, Европой, —Америка все еще подросток, которому только предстоит пережить большую часть своего опыта и страданий, но она—как Александр—поймана в сети ответственности власти и в то же время в сети фантазий и излишеств, свойственных юности.Формы, в которых проявят себя жизненные силы Америки, как предсказывают и ее критики, и ее поклонники, все еще не определены. Уолт Уитмен предвещает (в «Демократических песнях»), что в процессе расширения своей территории на континенте, в поисках новых путей, в ее пестроте Америке понадобится «божественный литератор» (как он сам), который сделает ее единым целым. В действительности эту роль сыграли не поэты, а мифы.Я говорил выше о мифе об уникальности и мифе о Старом и Новом Свете. На обоих этих мифах, а еще больше на окружающей их действительности основывалась неистребимая вера американца в то, что участь его детей завтра будет лучше, чем его собственная сегодня. Эта вера выстояла во многих испытаниях— засухах, наводнениях, войнах, долгах, депрессиях — как путеводный американский миф. Потому что, как ни оценивай их с точки зрения строгой документальности, результаты ежегодного опроса общественного мнения по проблеме «счастья» говорят о том, что, как бы ни разворачивались в тот день внешние события, американцы красноречиво демонстрируют свою удовлетворенность жизнью.Сохранились еще остатки мифа о заветах в виде Конституции и входящего в нее Билля о правах и о судьях из Верховного суда, стоящих на их страже. 1987-й год был годом двухсотлетия этого завета и его блюстителей. «Мы живем по символам», —писал судья Оливер Уэнделл Холмс. Он добавлял по другому поводу, что суд—это «островок спокойствия в центре урагана», —спокойствия в том смысле, что посреди сутолоки событий он имеет дело с символами.Из всего комплекса политических стратегий, которые Америка подарила миру, Конституция как способ поддержания порядка в обществе преисполнена наибольшей символической силы. В мире непредвиденных диких случайностей она предлагала правление законов как стабильную точку безопасности и как набор критериев (посредством юридической интерпретации) для регуляции различных перемен.Не улеглись политические бури вокруг попыток дальнейшей политизации тех назначений и решений Верховного суда, которые были политическими всегда. Но для людей имеет значение их ощущение, что они живут под защитой Конституции, которая дает права высшей апелляции к элите, стоящей на страже их прав, с помощью тщательно утвержденной и скрупулезно изученной традиции толкования законов. Это не свободно истолковываемые ценности, как говорил Макс Уэббер обо всех социальных знаниях и действиях. Но замена пристрастий разумными социальными ценностями также требует героических усилий. Поэтому суд и стоит настолько близко к божественному праву, насколько это позволяет демократия.Ибо в соответствии с Конституцией и историей юриспруденции девять обычных смертных людей вместе обладают той властью, о которой размышлял Джеймс Джойс и его герой: «Выковывать в кузнице моей души сознание расы, существующее извечно».Французские социологи Раймонд Арон и Жан-Франсуа Ревель довольно остро писали о психологической слабости демократий, которая выходит за рамки их структурной неправоспособности. В Америке ряд политологов, и среди них Сэмюел П. Хантингтон, ставили перед цивилизацией главный вопрос: является ли она все еще тем центром, которым была когда-то, —по крайней мере тем центром, который (по выражению Йейтса) будет «держать».Этот вопрос нужно адресовать не только Америке, но и всей Западной империи. Мы привыкли рассуждать, «почему демократии умирают», но это уже не та ситуация, когда под вопросом стоит данная структура демократии. Это вопрос о жизнеспособности всей цивилизации в комплексе, включая империю.Работу над этим полотном продолжит творец, каковым является история. Но как бы ни сложилась дальнейшая судьба этого полотна, завершится оно, похоже, тем, что Америке со всем ее мифотворчеством и способностями поддерживать свои мифы оставят ее нынешнюю роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56