— Иди причешись и сделай такую прическу, какую ты носишь обычно, с лентой на голове.
Анни постояла в нерешительности, затем направилась к стулу Дюка, чтобы можно было говорить без крика. Дюк медленно осмотрел Анни с ног до головы. Он шагнул вперед и выключил телевизор, что сопровождалось протестующими возгласами сыновей.
— Анни, что за чертовщиной ты занимаешься? Иди и надень что-нибудь подходящее.
— Но это же от Ив Сен Лорана.
— Меня это не волнует. Пусть хоть от Святого Петра. Сними его.
— Сними его! Сними его! — начал было передразнивать Дэйв, но осекся, когда отец свирепо посмотрел на него.
Как только Анни заплакала, все ребята мигом испарились из комнаты. У нее потекла косметика вокруг глаз — а ведь Стэн потратил целый час своей жизни, приклеивая эти реснички по одной. Не сказав ни слова, она выбежала из комнаты.
На верху лестницы она заметила кучу грязных, пропахших потом футбольных форм.
— Ну почему они не могут бросить их в бак для стирки, он же стоит в прихожей? — Своими симпатичными серебряными босоножками она ударила эту кучу.
Наклонившись, чтобы поднять грязные носки и футболки, она услышала за спиной голос четырнадцатилетнего Роба.
— Мама, я думаю, ты выглядишь классно. Просто ты не похожа на…
— Маму, — с горечью добавила Анни.
— По-моему, отец старомоден. Анни подумала, что Сюзи сделала это без умысла… Или с умыслом?
В семь часов этого же вечера Пэтти позвонила своей матери во Флориду.
— Мам, как сердце? — всегда спрашивала Пэтти, хотя после операции ее матери прошло уже два года.
— Отлично, все отлично, — ее голос был хрупким, но энергичным; так говорили все жители Сильвер-Сити. — Я только что примеряла свой новый ковбойский костюм — красный с белой каймой, широкополая шляпа и ковбойские сапоги. Он тебе понравится. Держу пари, что ты никогда бы не подумала, что я буду капитаном болельщиков. Завтра «Сильвер-сити» играет с клубом «Тех, кому за 60» из Сарасоты.
Пэтти расплакалась. В голосе матери почувствовались зловещие нотки.
— Что он теперь натворил?
Пэтти выбрала рукой из волос кукурузные хлопья и зарыдала.
— Я больше не могу.
— Я знала это! Прошлой ночью мне приснился сон, что тебя засосало в какую-то черную дыру. Доктор Манхейм говорит…
Пэтти взвизгнула:
— Я не хочу слышать об этом твоем юнговском мумбоюмбо!
— Ты не должна так разговаривать со своей матерью. К тому же он последователь не Юнга, а Фрейда. Мне хотелось, чтобы ты, дорогая, попробовала обратиться к психоаналитику.
— Мне не нужен психиатр. Стефен — это реальная проблема.
— Не надо отказываться от помощи, дорогая. Ты же разговариваешь со своей мамой. Возможно, ты берешь на себя ответственность до уровня навязчивого желания. Это могло бы стать принудительным и вызвать клиническую депрессию.
— Как ты смеешь обсуждать меня с доктором Манхеймом!
— Я опасалась, что ты начнешь походить на папину тетю Эллу.
— Мам, она же старуха. А мне всего тридцать три, — Пэтти стряхнула молоко со своего зеленого шерстяного рукава. — Моя проблема просто в том, что мой ребенок — инвалид, это, естественно, постоянно угнетает меня, и мне поэтому нужно небольшое словесное утешение.
В голосе матери послышались нотки усталости.
— Дорогая, посочувствовать нетрудно, но ты же знаешь, что утешение не приносит реальной пользы. Стефен нормален настолько, чтобы водить тебя за нос.
— Как ты можешь говорить так о ребенке, который обречен провести всю свою жизнь в инвалидной коляске?
— Где Стефен ни проведет ее, он не идиот. Вспомни, какой высокий у него коэффициент умственного развития. Когда он в гневе начинает бросаться, он точно знает, что делает. А остальное время он сидит в этой коляске и целый день смотрит телевизор и использует силу, которую он развил, для того, чтобы бросать все, что можно ухватить руками. Он вымещает свой гнев на тебе, потому что никто другой не мирится с его выходками и криками. Дорогая, Стефен точно знает, как тобой манипулировать, а поскольку ты чувствуешь свою вину, ты позволяешь ему делать все, что он хочет. Если бы он общался с другими детьми-инвалидами, то не смог бы давать волю своей злости и жалости к самому себе.
— Стефен не любит общаться с другими детьми. Ты же знаешь, что случилось, когда мы попробовали групповую физиотерапию.
— Пэтти, ты делаешь из него и эмоционального калеку. Он должен учиться рассчитывать, где можно, на себя, иначе он всегда будет плохим ребенком.
— Нет, не будет.
— Нет, будет. Он вырастет иждивенцем, озлобленным и мстительным. Прости, что я говорю это, но твой ребенок не видит в своей жизни ни цели, ни смысла. Ему просто жалко себя, поэтому он или злорадствует, или играет на сочувствии.
Пэтти опять зарыдала.
— Пэтти, хочешь, я оплачу тебе визит к врачу?
— Нет!
— Дорогая, я говорю это только потому, что я — твоя мать. Мне не нравится, что у тебя не остается времени на собственную жизнь. Ты вряд ли куда-нибудь выходишь. Ты приносишь себя в бессмысленную жертву и несправедлива ни к себе, ни к Чарли, ни к Стефену.
— Я сама это выбрала для себя.
— Что бы делал Стефен, если бы что-нибудь случилось с тобой и Чарли? Я хочу сказать, что никто никогда не предполагает, что попадет в автокатастрофу… Я знаю, дорогая, что ты получила страховку, но я думаю сейчас о его душевных потребностях. Он должен учиться ладить с самим собой. — Ее мать вновь вздохнула. — Ты всегда была упрямой, я имею в виду, зацикленной… Это — сверхупрямство.
Пэтти услышала за спиной грохот разбившегося фарфора и торопливо сказала:
— Мама, мне нужно идти. Я позвоню тебе завтра в то же время, чтобы узнать, как сыграл ваш «Сильвер-Сити».
Пока она неслась в комнату Стефена, раздался пронзительный крик. Эта комната была когда-то их гостиной, но сейчас она была переделана в детскую, и в ней стояла специальная кровать Стефена.
В луже воды посреди ярко-желтого линолеума стояла их экономка Джуди; вокруг нее валялись лиловые и белые хризантемы.
Сидевший в коляске Стефен вопил:
— Она ударила меня! Джуди ударила меня! Пэтти знала прекрасно, что, как всегда, это была неправда. Джуди была единственным человеком, который мог обращаться со Стефеном с момента его рождения. Она родилась в районе Хилл, в черном гетто, поэтому знала, что такое быть озлобленным на весь мир. Но она не позволяла Стефену манипулировать собой. Она была с ним твердой, даже когда рядом были его родители. Она не обращала внимания на все его крики типа: «Вот я умру, и тогда ты пожалеешь!»
— Не беспокойтесь, миссис Сильвер. — Джуди вытерла со лба кровь. — У него сегодня вечером просто плохое настроение, вот и все.
Пэтти бросилась к аптечке первой помощи под вопли:
«Я не просил, чтобы вы меня родили».
Обработав лоб Джуди, Пэтти вызвала по телефону такси, чтобы отвезти ее в госпиталь. Порез был не опасный но Пэтти не хотела рисковать. Затем она набрала номер бюро сиделок, чтобы заказать няню на этот вечер до прихода ночной медсестры. Это бюро имело список сиделок, которые знали Стефена, и которые получали двойную оплату за дневную работу, и тройную — до вечера.
С того момента, как Пэтти попрощалась со своей матерью по телефону и до того, как послышался звук подъезжающего «мерседеса» Чарли, Стефен не переставал кричать.
Когда Чарли вошел в комнату, на него смотрели заплаканные большие голубые глаза, и его сын тихо сказал:
— Мама страдает.
Чарли взглянул на Пэтти, которая сжалась, с побледневшим лицом, в кресле-качалке; он заметил на ее костюме темные пятна.
— Плохо было сегодня, да? — Чарли поставил свой саквояж на пол, сел на подлокотник кресла и поцеловал ее в макушку. Пэтти уткнулась лицом в его рукав. Чарли поцеловал ее волосы еще раз и прошептал:
— Три коротких слова. Пэтти уткнулась еще сильнее.
— Мы опоздаем.
Чарли покачал головой, и его глаза сказали: «Я тебя люблю».
Стефен заметил это и выглядел насупившимся. Как бы извиняясь, Пэтти сказала:
— Но нам придется опоздать. Медсестра не сможет прийти сюда за час.
— Это не имеет значения. Мы можем вообще не идти, если у тебя нет настроения. Я уложу Стефена в постель. Приготовь себе выпить, возьми с собой коктейль в ванную и залезь в горячую воду.
Стефен сказал:
— Пап, пап, она не дала мне ужин. Но раньше, чем Пэтти оказалась в ванной, вернулась Джуди с повязкой на лбу.
— Я бы не поехала в госпиталь, но миссис Сильвер настояла.
Чарли посмотрел на нее и сказал:
— Спасибо вам. — И он, и Джуди знали, что он благодарил ее не только за сегодняшний вечер, но и за все последние восемь лет.
Джуди сказала:
— Может быть, я снова спрошу у Бена, сможем ли мы въехать сюда.
Чарли поднялся в ванную комнату Пэтти. Она лежала в фиберглассовой ванне типа «джакуззи» бежевого цвета и даже не прикоснулась к своему бокалу белого вина.
— Чарли, я думаю, что мне не стоит ехать в эту поездку. Джуди не сможет справиться с ним сама в течение двух недель.
Чарли присел на край ванны.
— Тебе будет лучше отвлечься от всего этого на пару недель. Ты не можешь продолжать жить так. Это плохо для него и плохо для тебя.
— Мама только что сказала мне то же самое.
— Я не понимаю, зачем ты говоришь с ней о Стефене. Ты же знаешь, что это огорчает тебя. — Он взял бокал Пэтти и отпил глоток. — У тебя с матерью прямо противоположные взгляды, и тем не менее ты обсуждаешь это. Это то же самое, что трогать языком больной зуб.
— Она сказала, что мне нужен психиатр!
— Она советует тебе терапию, потому что это помогло ей. Пэтти, я тоже считаю, что ты могла бы иметь и свою собственную жизнь. — Он поставил бокал на туалетный столик. — Я подумал, а почему бы тебе не вернуться к работе? Может быть, на неполный день? Мы могли бы позволить приглашать для Стефена дневную медсестру.
Пэтти резко взглянула на него, в ее лице была паника.
— Нет! Я совершенно все позабыла!
До того как они поженились, Пэтти работала конструктором спортивной одежды. Она понимала, что в мире соперничества, который был за пределами ее дома, могло оказаться очень тяжело и очень одиноко. Нет, Пэтти не собиралась конкурировать с женщинами моложе ее на десять лет. Она не хотела стоять особняком, не хотела критики и не хотела подвергать себя риску быть уволенной.
— Нет, — сказала она решительно. — Чарли, это — полезное и любезное предложение, но я не хочу.
— Как тебе угодно.
— Чарли, подай мне полотенце. Сейчас я чувствую себя прекрасно. Давай готовиться к вечеринке. Я с нетерпением жду ее.
Сюзи оглянулась и зевнула так, как зевают кошки — долго и сладко. Она задремала после того, как сходила проверить, что эта безвольная Анни не намерена отступать от того, что они решили.
Сюзи медленно приподнялась на круглой, королевских размеров кровати, на которой она лежала голой между бежевыми сатиновьми простынями; кровать стояла в огромной бежевой спальне. Анни действительно выглядела потрясающе, подумала Сюзи, этим вечером все остальные жены просто позеленеют от зависти! Почти рыжеватые волосы Анни были зачесаны на одну сторону и волнами ниспадали на другую. Стэн отлично «поработал» над ее ресницами — на что многие женщины просто не обращают внимания. Но стоит лишь взглянуть на фотографии Мерилин Монро до и после съемки, и любой поймет, насколько важны ресницы. Анни все еще выглядела бледной, но не больной, больше походила на цветок магнолии (Стэн никогда ничего не менял, он просто что-то выделял), и за этой густой бахромой ресничек ее глаза казались огромными. Сняв пижамные брюки, она выглядела стройной, а не костлявой. Да, сегодня вечером она и в самом деле вызовет фурор.
Сюзи взглянула на золотые с бордовой эмалью часы, стоявшие на туалетном столике; на циферблате гордо красовались слова: «Картье — Париж». Она поставила такие часы в каждую из спален — но, разумеется, разных цветов.
Сюзи снова зевнула. Сейчас они, наверное, все облачаются в свои наряды. Она нехотя потянулась, взяла трубку внутренней связи и попросила служанку принести ей еще одну чашечку кофе. На самом деле им не нужна была служанка на целый день, ну и что из этого? Не нужен был и дом таких размеров.
С некоторым удовлетворением Сюзи посмотрела на себя в зеркальную стену напротив кровати. Она устроилась не так плохо для исключенной из школы, которая выросла (если можно было так сказать) в покосившейся лачуге на северной стороне Шерман-авеню, где, кроме них, жили еще три семьи. Сейчас этот район перестраивался; обветшалые дома были подремонтированы и покрашены в сахарно-миндальные цвета, а деревья были аккуратно подстрижены. Сюзи отказывалась подходить близко к этой Северной стороне, независимо от того, насколько они приукрасили ее. Она предполагала, что ее папа уже уехал оттуда, но она не видела его с того дня, как они похоронили маму, и слава Богу.
Сюзи выползла из кровати и вновь соблазнительно потянулась перед своим отражением в зеркале. После того как они купили дом в Шэйдисайт, она сказала декоратору, что ей хотелось бы много зеркал, белоснежный мрамор, позолоту и эти симпатичные французские антикварные стульчики с выгнутыми ножками. Она не понимала, почему мать Бретта не интересовалась результатами. Эта старая девица отчаянно пыталась вести себя так, будто она любила свою невестку. Но Сюзи знала, что это не так. Мало кто из женщин любил Сюзи. Она знала, что в «Нэксусе» ее прозвали «венериной мухоловкой». Иногда Бретт называл ее «карманной Венерой», но чаще всего, когда они оставались одни, он называл ее своей русалкой. Сюзи знала, что, когда он говорил так, она могла получить от него все, что хотела. И она всегда пользовалась этим.
Сюзи опять сладко потянулась, наслаждаясь видом своего совершенного миниатюрного тела. У нее были чуть великоватые груди, но девушкам это никогда не мешало. Она обернулась и через плечо посмотрела на себя сзади. У нее была очаровательная попка, которая мелко подрагивала, когда она неловко бежала с плотно прижатыми коленями, — этому она училась специально. Сюзи снова повернулась к зеркалу лицом и решила, что нужно обесцветить волосы на лобке, чтобы они были в тон ее волосам.
Надо попросить Стэна.
Сюзи провела руками по своим тщательно взъерошенным белокурым волосам и критически осмотрела свое лицо. Ресницы закрывали верхнюю часть ее бледно-зеленых зрачков, придавая ей сонливый вид. В результате, с тех пор как ей исполнилось двенадцать лет, она регулярно получала от мужчин приглашения к сексу. Сюзи выглядела на семнадцать, когда ей было двенадцать, так же она смотрелась в двадцать семь и намеревалась продолжать так и дальше. Она не спеша направилась в ванную комнату и начала брить ноги, что она делала каждый вечер без исключения.
Сквозь жужжание электробритвы она услышала вежливый стук в дверь.
— Хорошо, Нора, поставь кофе у постели. И пусть Алфи поставит жесткую крышу на мой «мерседес», хорошо? — крикнула Сюзи из ванной своим бодрым, грубоватым, естественным голосом, который она редко использовала, если не была в гневе. Когда она еще не оставила мечту стать актрисой в Нью-Йорке, она брала уроки голоса у одного преподавателя в Вилледже, который смягчил его до чего-то напоминающего плавное мурлыканье персидских котят. Это стоило Сюзи немалых денег из ее нелегких заработков официантки в коктейль-баре. Она не стала актрисой, но, солгав насчет своего возраста, получила место стюардессы в «Истерн эрлайнс», где и познакомилась с Бреттом.
Она заметила его в десяти милях к югу от Бостона на высоте тридцати тысяч футов. Сюзи помнила все до мелочей. Она увидела желтоватую голову, склонившуюся над дорогим кейсом темно-бордового цвета из телячьей кожи, руку в веснушках с золотым кольцом, с печаткой на мизинце и тонкие золотые часы с черным ремешком из крокодиловой кожи. Когда Сюзи наклонилась над ним, чтобы спросить: не хотелось бы ему чего-нибудь выпить, она готова была поклясться, что действительно ощутила запах «солидных» денег; это была смесь запахов накрахмаленного белья, одеколона, больших пуделей, амбарной соломы, изношенной кожи, толстого твида, хлопающих на ветру парусов и моря в барашках. Впоследствии она выяснила, что Бретт пользовался тальком, который он позаимствовал у какого-то парня из теннисного клуба. Сюзи так и не смогла определить, какой он был марки.
Бретт посмотрел в бледно-зеленые глаза Сюзи, которые блестели как очищенные лимоны. Сюзи увидела прямые желтоватые брови над большими карими глазами волевой квадратный подбородок и широкий рот. Он был похож на братьев Брукс — типичный британец, и очень симпатичный. На их первом свидании Сюзи выяснила, что Бретт тоже приехал из Питтсбурга, но лишь значительно позже она поняла, что он был весьма неуверенным в себе человеком И этот квадратный подбородок создавал ложное впечатление.
Сюзи тщательно втерла в ноги увлажняющий крем, а затем забралась обратно под сатиновые простыни, чтобы выпить кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Анни постояла в нерешительности, затем направилась к стулу Дюка, чтобы можно было говорить без крика. Дюк медленно осмотрел Анни с ног до головы. Он шагнул вперед и выключил телевизор, что сопровождалось протестующими возгласами сыновей.
— Анни, что за чертовщиной ты занимаешься? Иди и надень что-нибудь подходящее.
— Но это же от Ив Сен Лорана.
— Меня это не волнует. Пусть хоть от Святого Петра. Сними его.
— Сними его! Сними его! — начал было передразнивать Дэйв, но осекся, когда отец свирепо посмотрел на него.
Как только Анни заплакала, все ребята мигом испарились из комнаты. У нее потекла косметика вокруг глаз — а ведь Стэн потратил целый час своей жизни, приклеивая эти реснички по одной. Не сказав ни слова, она выбежала из комнаты.
На верху лестницы она заметила кучу грязных, пропахших потом футбольных форм.
— Ну почему они не могут бросить их в бак для стирки, он же стоит в прихожей? — Своими симпатичными серебряными босоножками она ударила эту кучу.
Наклонившись, чтобы поднять грязные носки и футболки, она услышала за спиной голос четырнадцатилетнего Роба.
— Мама, я думаю, ты выглядишь классно. Просто ты не похожа на…
— Маму, — с горечью добавила Анни.
— По-моему, отец старомоден. Анни подумала, что Сюзи сделала это без умысла… Или с умыслом?
В семь часов этого же вечера Пэтти позвонила своей матери во Флориду.
— Мам, как сердце? — всегда спрашивала Пэтти, хотя после операции ее матери прошло уже два года.
— Отлично, все отлично, — ее голос был хрупким, но энергичным; так говорили все жители Сильвер-Сити. — Я только что примеряла свой новый ковбойский костюм — красный с белой каймой, широкополая шляпа и ковбойские сапоги. Он тебе понравится. Держу пари, что ты никогда бы не подумала, что я буду капитаном болельщиков. Завтра «Сильвер-сити» играет с клубом «Тех, кому за 60» из Сарасоты.
Пэтти расплакалась. В голосе матери почувствовались зловещие нотки.
— Что он теперь натворил?
Пэтти выбрала рукой из волос кукурузные хлопья и зарыдала.
— Я больше не могу.
— Я знала это! Прошлой ночью мне приснился сон, что тебя засосало в какую-то черную дыру. Доктор Манхейм говорит…
Пэтти взвизгнула:
— Я не хочу слышать об этом твоем юнговском мумбоюмбо!
— Ты не должна так разговаривать со своей матерью. К тому же он последователь не Юнга, а Фрейда. Мне хотелось, чтобы ты, дорогая, попробовала обратиться к психоаналитику.
— Мне не нужен психиатр. Стефен — это реальная проблема.
— Не надо отказываться от помощи, дорогая. Ты же разговариваешь со своей мамой. Возможно, ты берешь на себя ответственность до уровня навязчивого желания. Это могло бы стать принудительным и вызвать клиническую депрессию.
— Как ты смеешь обсуждать меня с доктором Манхеймом!
— Я опасалась, что ты начнешь походить на папину тетю Эллу.
— Мам, она же старуха. А мне всего тридцать три, — Пэтти стряхнула молоко со своего зеленого шерстяного рукава. — Моя проблема просто в том, что мой ребенок — инвалид, это, естественно, постоянно угнетает меня, и мне поэтому нужно небольшое словесное утешение.
В голосе матери послышались нотки усталости.
— Дорогая, посочувствовать нетрудно, но ты же знаешь, что утешение не приносит реальной пользы. Стефен нормален настолько, чтобы водить тебя за нос.
— Как ты можешь говорить так о ребенке, который обречен провести всю свою жизнь в инвалидной коляске?
— Где Стефен ни проведет ее, он не идиот. Вспомни, какой высокий у него коэффициент умственного развития. Когда он в гневе начинает бросаться, он точно знает, что делает. А остальное время он сидит в этой коляске и целый день смотрит телевизор и использует силу, которую он развил, для того, чтобы бросать все, что можно ухватить руками. Он вымещает свой гнев на тебе, потому что никто другой не мирится с его выходками и криками. Дорогая, Стефен точно знает, как тобой манипулировать, а поскольку ты чувствуешь свою вину, ты позволяешь ему делать все, что он хочет. Если бы он общался с другими детьми-инвалидами, то не смог бы давать волю своей злости и жалости к самому себе.
— Стефен не любит общаться с другими детьми. Ты же знаешь, что случилось, когда мы попробовали групповую физиотерапию.
— Пэтти, ты делаешь из него и эмоционального калеку. Он должен учиться рассчитывать, где можно, на себя, иначе он всегда будет плохим ребенком.
— Нет, не будет.
— Нет, будет. Он вырастет иждивенцем, озлобленным и мстительным. Прости, что я говорю это, но твой ребенок не видит в своей жизни ни цели, ни смысла. Ему просто жалко себя, поэтому он или злорадствует, или играет на сочувствии.
Пэтти опять зарыдала.
— Пэтти, хочешь, я оплачу тебе визит к врачу?
— Нет!
— Дорогая, я говорю это только потому, что я — твоя мать. Мне не нравится, что у тебя не остается времени на собственную жизнь. Ты вряд ли куда-нибудь выходишь. Ты приносишь себя в бессмысленную жертву и несправедлива ни к себе, ни к Чарли, ни к Стефену.
— Я сама это выбрала для себя.
— Что бы делал Стефен, если бы что-нибудь случилось с тобой и Чарли? Я хочу сказать, что никто никогда не предполагает, что попадет в автокатастрофу… Я знаю, дорогая, что ты получила страховку, но я думаю сейчас о его душевных потребностях. Он должен учиться ладить с самим собой. — Ее мать вновь вздохнула. — Ты всегда была упрямой, я имею в виду, зацикленной… Это — сверхупрямство.
Пэтти услышала за спиной грохот разбившегося фарфора и торопливо сказала:
— Мама, мне нужно идти. Я позвоню тебе завтра в то же время, чтобы узнать, как сыграл ваш «Сильвер-Сити».
Пока она неслась в комнату Стефена, раздался пронзительный крик. Эта комната была когда-то их гостиной, но сейчас она была переделана в детскую, и в ней стояла специальная кровать Стефена.
В луже воды посреди ярко-желтого линолеума стояла их экономка Джуди; вокруг нее валялись лиловые и белые хризантемы.
Сидевший в коляске Стефен вопил:
— Она ударила меня! Джуди ударила меня! Пэтти знала прекрасно, что, как всегда, это была неправда. Джуди была единственным человеком, который мог обращаться со Стефеном с момента его рождения. Она родилась в районе Хилл, в черном гетто, поэтому знала, что такое быть озлобленным на весь мир. Но она не позволяла Стефену манипулировать собой. Она была с ним твердой, даже когда рядом были его родители. Она не обращала внимания на все его крики типа: «Вот я умру, и тогда ты пожалеешь!»
— Не беспокойтесь, миссис Сильвер. — Джуди вытерла со лба кровь. — У него сегодня вечером просто плохое настроение, вот и все.
Пэтти бросилась к аптечке первой помощи под вопли:
«Я не просил, чтобы вы меня родили».
Обработав лоб Джуди, Пэтти вызвала по телефону такси, чтобы отвезти ее в госпиталь. Порез был не опасный но Пэтти не хотела рисковать. Затем она набрала номер бюро сиделок, чтобы заказать няню на этот вечер до прихода ночной медсестры. Это бюро имело список сиделок, которые знали Стефена, и которые получали двойную оплату за дневную работу, и тройную — до вечера.
С того момента, как Пэтти попрощалась со своей матерью по телефону и до того, как послышался звук подъезжающего «мерседеса» Чарли, Стефен не переставал кричать.
Когда Чарли вошел в комнату, на него смотрели заплаканные большие голубые глаза, и его сын тихо сказал:
— Мама страдает.
Чарли взглянул на Пэтти, которая сжалась, с побледневшим лицом, в кресле-качалке; он заметил на ее костюме темные пятна.
— Плохо было сегодня, да? — Чарли поставил свой саквояж на пол, сел на подлокотник кресла и поцеловал ее в макушку. Пэтти уткнулась лицом в его рукав. Чарли поцеловал ее волосы еще раз и прошептал:
— Три коротких слова. Пэтти уткнулась еще сильнее.
— Мы опоздаем.
Чарли покачал головой, и его глаза сказали: «Я тебя люблю».
Стефен заметил это и выглядел насупившимся. Как бы извиняясь, Пэтти сказала:
— Но нам придется опоздать. Медсестра не сможет прийти сюда за час.
— Это не имеет значения. Мы можем вообще не идти, если у тебя нет настроения. Я уложу Стефена в постель. Приготовь себе выпить, возьми с собой коктейль в ванную и залезь в горячую воду.
Стефен сказал:
— Пап, пап, она не дала мне ужин. Но раньше, чем Пэтти оказалась в ванной, вернулась Джуди с повязкой на лбу.
— Я бы не поехала в госпиталь, но миссис Сильвер настояла.
Чарли посмотрел на нее и сказал:
— Спасибо вам. — И он, и Джуди знали, что он благодарил ее не только за сегодняшний вечер, но и за все последние восемь лет.
Джуди сказала:
— Может быть, я снова спрошу у Бена, сможем ли мы въехать сюда.
Чарли поднялся в ванную комнату Пэтти. Она лежала в фиберглассовой ванне типа «джакуззи» бежевого цвета и даже не прикоснулась к своему бокалу белого вина.
— Чарли, я думаю, что мне не стоит ехать в эту поездку. Джуди не сможет справиться с ним сама в течение двух недель.
Чарли присел на край ванны.
— Тебе будет лучше отвлечься от всего этого на пару недель. Ты не можешь продолжать жить так. Это плохо для него и плохо для тебя.
— Мама только что сказала мне то же самое.
— Я не понимаю, зачем ты говоришь с ней о Стефене. Ты же знаешь, что это огорчает тебя. — Он взял бокал Пэтти и отпил глоток. — У тебя с матерью прямо противоположные взгляды, и тем не менее ты обсуждаешь это. Это то же самое, что трогать языком больной зуб.
— Она сказала, что мне нужен психиатр!
— Она советует тебе терапию, потому что это помогло ей. Пэтти, я тоже считаю, что ты могла бы иметь и свою собственную жизнь. — Он поставил бокал на туалетный столик. — Я подумал, а почему бы тебе не вернуться к работе? Может быть, на неполный день? Мы могли бы позволить приглашать для Стефена дневную медсестру.
Пэтти резко взглянула на него, в ее лице была паника.
— Нет! Я совершенно все позабыла!
До того как они поженились, Пэтти работала конструктором спортивной одежды. Она понимала, что в мире соперничества, который был за пределами ее дома, могло оказаться очень тяжело и очень одиноко. Нет, Пэтти не собиралась конкурировать с женщинами моложе ее на десять лет. Она не хотела стоять особняком, не хотела критики и не хотела подвергать себя риску быть уволенной.
— Нет, — сказала она решительно. — Чарли, это — полезное и любезное предложение, но я не хочу.
— Как тебе угодно.
— Чарли, подай мне полотенце. Сейчас я чувствую себя прекрасно. Давай готовиться к вечеринке. Я с нетерпением жду ее.
Сюзи оглянулась и зевнула так, как зевают кошки — долго и сладко. Она задремала после того, как сходила проверить, что эта безвольная Анни не намерена отступать от того, что они решили.
Сюзи медленно приподнялась на круглой, королевских размеров кровати, на которой она лежала голой между бежевыми сатиновьми простынями; кровать стояла в огромной бежевой спальне. Анни действительно выглядела потрясающе, подумала Сюзи, этим вечером все остальные жены просто позеленеют от зависти! Почти рыжеватые волосы Анни были зачесаны на одну сторону и волнами ниспадали на другую. Стэн отлично «поработал» над ее ресницами — на что многие женщины просто не обращают внимания. Но стоит лишь взглянуть на фотографии Мерилин Монро до и после съемки, и любой поймет, насколько важны ресницы. Анни все еще выглядела бледной, но не больной, больше походила на цветок магнолии (Стэн никогда ничего не менял, он просто что-то выделял), и за этой густой бахромой ресничек ее глаза казались огромными. Сняв пижамные брюки, она выглядела стройной, а не костлявой. Да, сегодня вечером она и в самом деле вызовет фурор.
Сюзи взглянула на золотые с бордовой эмалью часы, стоявшие на туалетном столике; на циферблате гордо красовались слова: «Картье — Париж». Она поставила такие часы в каждую из спален — но, разумеется, разных цветов.
Сюзи снова зевнула. Сейчас они, наверное, все облачаются в свои наряды. Она нехотя потянулась, взяла трубку внутренней связи и попросила служанку принести ей еще одну чашечку кофе. На самом деле им не нужна была служанка на целый день, ну и что из этого? Не нужен был и дом таких размеров.
С некоторым удовлетворением Сюзи посмотрела на себя в зеркальную стену напротив кровати. Она устроилась не так плохо для исключенной из школы, которая выросла (если можно было так сказать) в покосившейся лачуге на северной стороне Шерман-авеню, где, кроме них, жили еще три семьи. Сейчас этот район перестраивался; обветшалые дома были подремонтированы и покрашены в сахарно-миндальные цвета, а деревья были аккуратно подстрижены. Сюзи отказывалась подходить близко к этой Северной стороне, независимо от того, насколько они приукрасили ее. Она предполагала, что ее папа уже уехал оттуда, но она не видела его с того дня, как они похоронили маму, и слава Богу.
Сюзи выползла из кровати и вновь соблазнительно потянулась перед своим отражением в зеркале. После того как они купили дом в Шэйдисайт, она сказала декоратору, что ей хотелось бы много зеркал, белоснежный мрамор, позолоту и эти симпатичные французские антикварные стульчики с выгнутыми ножками. Она не понимала, почему мать Бретта не интересовалась результатами. Эта старая девица отчаянно пыталась вести себя так, будто она любила свою невестку. Но Сюзи знала, что это не так. Мало кто из женщин любил Сюзи. Она знала, что в «Нэксусе» ее прозвали «венериной мухоловкой». Иногда Бретт называл ее «карманной Венерой», но чаще всего, когда они оставались одни, он называл ее своей русалкой. Сюзи знала, что, когда он говорил так, она могла получить от него все, что хотела. И она всегда пользовалась этим.
Сюзи опять сладко потянулась, наслаждаясь видом своего совершенного миниатюрного тела. У нее были чуть великоватые груди, но девушкам это никогда не мешало. Она обернулась и через плечо посмотрела на себя сзади. У нее была очаровательная попка, которая мелко подрагивала, когда она неловко бежала с плотно прижатыми коленями, — этому она училась специально. Сюзи снова повернулась к зеркалу лицом и решила, что нужно обесцветить волосы на лобке, чтобы они были в тон ее волосам.
Надо попросить Стэна.
Сюзи провела руками по своим тщательно взъерошенным белокурым волосам и критически осмотрела свое лицо. Ресницы закрывали верхнюю часть ее бледно-зеленых зрачков, придавая ей сонливый вид. В результате, с тех пор как ей исполнилось двенадцать лет, она регулярно получала от мужчин приглашения к сексу. Сюзи выглядела на семнадцать, когда ей было двенадцать, так же она смотрелась в двадцать семь и намеревалась продолжать так и дальше. Она не спеша направилась в ванную комнату и начала брить ноги, что она делала каждый вечер без исключения.
Сквозь жужжание электробритвы она услышала вежливый стук в дверь.
— Хорошо, Нора, поставь кофе у постели. И пусть Алфи поставит жесткую крышу на мой «мерседес», хорошо? — крикнула Сюзи из ванной своим бодрым, грубоватым, естественным голосом, который она редко использовала, если не была в гневе. Когда она еще не оставила мечту стать актрисой в Нью-Йорке, она брала уроки голоса у одного преподавателя в Вилледже, который смягчил его до чего-то напоминающего плавное мурлыканье персидских котят. Это стоило Сюзи немалых денег из ее нелегких заработков официантки в коктейль-баре. Она не стала актрисой, но, солгав насчет своего возраста, получила место стюардессы в «Истерн эрлайнс», где и познакомилась с Бреттом.
Она заметила его в десяти милях к югу от Бостона на высоте тридцати тысяч футов. Сюзи помнила все до мелочей. Она увидела желтоватую голову, склонившуюся над дорогим кейсом темно-бордового цвета из телячьей кожи, руку в веснушках с золотым кольцом, с печаткой на мизинце и тонкие золотые часы с черным ремешком из крокодиловой кожи. Когда Сюзи наклонилась над ним, чтобы спросить: не хотелось бы ему чего-нибудь выпить, она готова была поклясться, что действительно ощутила запах «солидных» денег; это была смесь запахов накрахмаленного белья, одеколона, больших пуделей, амбарной соломы, изношенной кожи, толстого твида, хлопающих на ветру парусов и моря в барашках. Впоследствии она выяснила, что Бретт пользовался тальком, который он позаимствовал у какого-то парня из теннисного клуба. Сюзи так и не смогла определить, какой он был марки.
Бретт посмотрел в бледно-зеленые глаза Сюзи, которые блестели как очищенные лимоны. Сюзи увидела прямые желтоватые брови над большими карими глазами волевой квадратный подбородок и широкий рот. Он был похож на братьев Брукс — типичный британец, и очень симпатичный. На их первом свидании Сюзи выяснила, что Бретт тоже приехал из Питтсбурга, но лишь значительно позже она поняла, что он был весьма неуверенным в себе человеком И этот квадратный подбородок создавал ложное впечатление.
Сюзи тщательно втерла в ноги увлажняющий крем, а затем забралась обратно под сатиновые простыни, чтобы выпить кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77