В гривах лошадей и людей торчали спелые
осенние травы, и голоса были протяжные, но жесткие, как у перелетных
осенних птиц.
- Открывать, что-ля? - закричал лисолиций. - Жду-ут...
И хотя знали все - в городе восстание, на помощь белым идет бронепо-
езд N 1469. Если не задержать, восстание подавят японцы. Все же нужно
было собраться, и чтоб один сказал и все подтвердили:
- Итти...
- Японец больше воевать не хочет, - добавил Вершинин, слезая с ходка.
Син-Бин-У влез на ходок и долго, будто выпуская изо рта цветную и не-
понятно шебурчащую бумажную ленту, говорил: почему нужно сегодня задер-
жать бронепоезд.
Между выкрашенных под золото и красную медь осенних деревьев натяну-
лось грязное, пахнущее землей, полотно из мужицких тел. Полотно гудело.
И было непонятно - не то сердито, не то радостно гудит оно от слов чело-
вечков, говорящих с телеги.
- Голосовать, что ли? - спросил толстый секретарь штаба.
Вершинин ответил:
- Обожди. Не орали еще.
Зеленобородый старик с выцветшими, распаренными глазами, расправляя
рубаху на животе, словно к его животу хотели прикладываться, шипел исс-
тупленно Вершинину:
- А ты от Бога куда идешь, а?
- Окстись ты, дед!
- Бога ведь рушишь. Я знаю! Никола угодник являлся - больше, грит,
рыбы в море не будет. Не даст. А ты пошто народ бунтуешь?.. Мне избу на-
до ладить, а ты у меня всех работников забрал.
- Сожгет японец избу-то!
- Японца я знаю, - торопливо, обливая слюной бороду, бормотал старик,
- японец хочет, чтоб в его веру перешли. Ну, а народ-то - пень: не пони-
мат. А нам от греха дальше, взять да согласиться, чорт с ним - втишь-то
можно... свому Богу... Никола-то свому не простит, а японца завсегда на-
дуть можна...
Старик тряс головой, будто пробивая какую-то темную стену, и слова,
которые он говорил, видно было, тяжело рождены им, а Вершинину они были
не нужны.
А он, выливая через слабые губы, как через проржавленное ведро влагу,
опять начал бормотать свое.
- Уйди! - сказал грубо Вершинин. - Чего лезешь в ноздрю с богами сво-
ими? Подумаешь... Абы жизнь была - богов выдумают...
- Ты не хулись, ирод, не хулись!..
Окорок сказал со злобою:
- Дай ему, Егорыч, стерве, в зубы! Провокатеры тиковые!
Вскочив на ходок, Окорок закричал, разглаживая слова:
- Ну, так вы как, товарищи?.. галисовать, что ли?..
- Голосуй! - отвечал кто-то робко из толпы.
Мужики загудели:
- Валяй!..
- Чаво мыслить-то!..
- Жарь, Васька!
Когда проголосовали уже, решив итти на броневик, влево, далеко над
лесом послышался неровный гул, похожий на срыв в падь скалы. Мохнатым,
громадным веником выбросило в небо дым.
Толстый секретарь снял шапку и по протокольному сказал мужикам:
- Это штаб постановил - через Мукленку мост наши взорвали. Поезд,
значит, все равно не выскочит к городу. Наши-то сгибли, поди, - пяте-
ро...
Мужики сняли шапки, перекрестились за упокой. Пошли через лес к же-
лезнодорожной насыпи, окапываться.
Вершинин прошел по кустарнику к насыпи, поднялся кверху и, крепко
поставив, будто пришив ноги между шпал на землю, долго глядел в даль
блестящих стальных полос, на запад.
- Чего ты? - спросил Знобов.
Вершинин отвернулся и, спускаясь с насыпи, сказал:
- Будут же после нас люди хорошо жить?
- Ну?
- Вот и все.
Знобов развел пальцами усы и сказал с удовольствием:
- Это - их дело.
II.

Бритый, коротконогий человек лег грудью на стол, - похоже, что ноги
его не держат, - и хрипло говорил:
- Нельзя так, товарищ Пеклеванов: ваш ревком совершенно не считается
с мнением Совета Союзов. Выступление преждевременно.
Один из сидевших в углу на стуле рабочий сказал желчно:
- Японцы объявили о сохранении ими нейтралитета. Не будем же мы
ждать, когда они на острова уберутся. Власть должна быть в наших руках,
тогда они скорее уйдут.
Коротконогий человек доказывал:
- Совет Союзов, товарищи, зла не желает, можно бы обождать...
- Когда японцы выдвинут еще кого-нибудь.
- Пойдут опять усмирять мужиков?
- Ждали достаточно!
Собрание волновалось. Пеклеванов, отхлебывая чай, успокаивал:
- А вы тише, товарищи.
Коротконогий представитель Совета Союзов протестовал:
- Вы не считаетесь с моментом. Правда, крестьяне настроены фанатично,
но... Вы уже послали агитаторов по уезду, крестьяне идут на город, япон-
цы нейтралитетствуют... Правда!.. Вершинин пусть даже бронепоезд задер-
жит, и все же восстания у вас не будет.
- Покажите ему!
- Это - демагогия!..
- Прошу слова!..
- Товарищи!
Пеклеванов поднялся, вытащил из портфеля бумажду и, краснея, прочи-
тал:
- Разрешите огласить следующее: "По постановлению Совета Народных Ко-
миссаров Сибири - восстание назначено на 12 часов дня 16-го сентября
1919 года. Начальный пункт восстания - казармы Артиллерийского дивизио-
на... По сигналу... Совет Народных..."
Уходя, коротконогий человек сказал Пеклеванову:
- За нами следят! Вы осторожнее... И матроса напрасно в уезд команди-
ровали.
- А что?
- Взболтанный человек: бог знает чего может наговорить! Надо людей
сейчас осмотрительно выбирать.
- Мужиков он знает хорошо, - сказал Пеклеванов.
- Мужиков никто не знает. Человек он воздушный, а воздушность на них,
правда, действует здорово. Все же... На митинг поедете?
- Куда?
- Судостроительный завод. Рабочие хотят вас видеть.
Пеклеванов покраснел.
Коротконогий подошел к нему вплотную и тихо в лицо сказал:
- Мне вас жалко. А без вас они выступать не хотят. Не верят они сло-
вам, в человека уверить хотят. Следят... контр-разведка... Расстреляют
при поимке - а видеть хотят. Дескать, с нами ли? Напрасно затеваете.
Пеклеванов вытер потный, веснущатый лоб, сунул маленькие руки в кар-
маны короткополого пиджака и прошелся по комнате. Коротконогий следил за
ним из-под выпуклых очков.
- Сентиментальность, - сказал Пеклеванов, - ничего не будет!
Коротконогий вздохнул:
- Как хотите. Значит заехать за вами?
- Когда?
Пеклеванов покраснел сильнее и подумал:
"А он за себя трусит".
И от этой мысли совсем растерялся, даже руки задрожали.
- А хотя мне все равно. Когда хотите!
Вечером коротконогий подъехал к палисаднику и ждал... Через кустарник
видна была его соломенная шляпа и усы, желтоватые, подстриженные, похо-
жие на зубную щеточку. Фыркала лошадь.
Жена Пеклеванова плакала. У ней были острые зубы и очень румяное ли-
цо. Слезы на нем были не нужны, неприятно их было видеть на розовых ще-
ках и мягком подбородке.
- Измотал ты меня. Каждый день жду - арестуют... Бог знает потом...
Хоть бы одно!.. Не ходи!..
Она бегала по комнате, потом подскочила к двери и ухватилась за руч-
ку, просила:
- Не пущу... Кто мне потом тебя возвратит, когда расстреляют? Партия?
Ревком? Наплевать мне на их всех, идиотов!
- Маня! Ждет же Семенов.
- Мерзавец он, и больше никто. Не пущу, тебе говорят, не хочу!
Ну-у?..
Пеклеванов оглянулся, подошел к двери. Жена изогнулась туловищем, как
тесина под ветром; на согнутой руке, под мокрой кожей, натянулись сухо-
жилия.
Пеклеванов смущенно отошел к окну.
- Не понимаю я вас!..
- Не любишь ты никого... Ни меня, ни себя, Васенька?.. Не ходи!..
Коротконогий хрипло проговорил с пролетки:
- Василий Максимыч, скоро? А то стемнеет, магазины запрут.
Пеклеванов тихо сказал:
- Позор, Маня. Что мне, как Подколесину, в окошко выпрыгнуть? Не могу
же я отказаться - струсил, скажут.
- На смерть ведь. Не пущу.
Пеклеванов пригладил низенькие, жидкие волосенки.
- Придется...
Пошарив в карманах короткополого пиджака и криво улыбаясь, стал зале-
зать на подоконник.
- Ерунда какая... Нельзя же так...
Жена закрыла лицо руками и громко, будто нарочно плача, выбежала из
комнаты.
- Поехали? - спросил коротконогий. Вздохнул.
Пеклеванов подумал, что он слушал плач в домишке. Неловко сунулся в
карман, но портсигара не оказалось. Возвращаться же было стыдно.
- Папирос у вас нету? - спросил он.

III.

Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская
собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.
Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно.
Пестрые пятна рубах - десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи,
между разъездами - почти на десять верст.
Лошадь - ленивая, вместо седла - мешок. Ноги Вершинина болтались и
через плохо обернутю портянку сапог больно тер пятку.
- Баб чтоб не было, - говорил он.
Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко, точно успокаи-
вая себя военной выправкой, спрашивали:
- Из городу, Никита Егорыч, ничего не слышно?
- Восстание там.
- А успехи-то как? Ваенны?
Вершинин бил каблуком лошадь в живот и, чувствуя в теле сонную уста-
лость, отъезжал.
- Успехи, парень, хорошие. Главно, - нам не подгадить!
Мужики, как на покосе, выстроились вдоль насыпи. Ждали.
Непонятно - незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим
уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами - японскими, американс-
кими и русскими.
Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили,
что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепо-
езд N 14.69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все
и бежать.
Партизанский штаб заседал в будке стрелочника. Стрелочник тоскливо
стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:
- Бронепоезд скоро?
Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в
рот стрелочнику.
Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:
- Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!
И, указывая на телефон, сказал:
- С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?
- Ничо не поделашь, коли правда.
Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.
- Правда-то, она и на звезды влезет.
Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на
длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел об-
ратно. У шпал валялись лома - разобрать рельсы.
Знобов сказал недовольно:
- Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам. Тебе с луною-то,
Васька, для чего говорить?
- А все-таки, чудно! Может захочем на луне-то мужика не строить.
Мужики захохотали.
- Ботало.
- Окурок!
- Надо, чтоб народу лишнего не расходовать, а он тут про луну. Как
бронепоезд возьмем, дьявол?
- Возьмем!
- Это тебе не белка, с сосны снять!
В это время приехал Вершинин. Вошел, тяжело дыша, грузно положил фу-
ражку на стол и сказал Знобову.
- Скоро ль?
Стрелочник сказал у телефона:
- Не отвечают.
Мужики сидели молча. Один начал рассказывать про охоту. Знобов вспом-
нил про председателя ревкома в городе.
- Этот, белобрысый-то? - спросил мужик, рассказывавший про охоту, и
тут же начал врать про Пеклеванова, что у него лицо белее крупчатки и
что бабы за ним, как лягушки за болотом, и что американский министр
предлагал семьсот мильярдов за то, чтоб Пеклеванов перешел в американс-
кую веру, а Пеклеванов гордо ответил: "Мы вас в свою - даром не
возьмем".
- Вот стерва, - восторгались мужики.
Знобову было почему-то приятно слушать это вранье и хотелось расска-
зать самому. Вершинин снял сапоги и начал переобуваться. Стрелочник
вдруг робко спросил:
- Во сколько? Пять двадцать?
Обернувшись к мужикам, сказал:
- Идет!
И точно, поезд был уже у будки, - все выбежали и, вскинув ружья, за-
лезли на телеги и поехали на восток к взорванному мосту.
- Успем! - говорил Окорок.
Вперед послали нарочного.
Глядели на рельсы, тускло блестевшие среди деревьев.
- Разобрать бы и только.
С соседней телеги отвечали:
- Нельзя. А кто собирать будет.
- Мы, брат, прямо на поезде!
- В город вкатим!
- А тут собирай.
Окорок крикнул:
- Братцы, а ведь у них люди-то есть!
- Где?
- У Незеласовых-то? Которые рельсы ремонтируют - есть-то люди?
- Дурной, Васьша, а как мы их перебьем? Всех?
И, разохотившись на работу, согласились:
- Все можна... Перебьем!..
- Нет, шпалы некому собирать.
Все время оглядывались назад - не идет ли бронепоезд. Прятались в
лес, потому - люди теперь по линии необычны, - поезд несется и стреляет
в них.
Стучали боязливо сердца, били по лошадям, гнали, точно у моста их
ждало прикрытие.
Верстах в двух от домика стрелочника, на насыпи увидали верхового че-
ловека.
- Свой! - закричал Знобов.
Васька взял на прицел.
- Снять ево?
- Какой чорт свой, кабы свой - не цеплялся б!
Син-Бин-У, сидевший рядом с Васькой, удержал:
- Пасытой, Васика-а!..
- Обождь! - закричал Знобов.
Человек на лошади подогнал ближе. Это был мужик с перевязанной щекой,
приведший американца.
- Никита Егорыч здеся?
- Ну?
Мужик, радуясь, закричал:
- Пришли мы туда, а там - казаки. Около мосту-то! Постреляли мы, да и
обратно.
- Откуда?
Вершинин подъехал к мужику и, оглядывая его, спросил:
- Всех убили?
- Усех, Никита Егорыч. Пятеро - царство небесное!..
- А казаки откуда?
Мужик хлопнул лошадь по гриве.
- Да ведь мост-от, Никита Егорыч, не подняли.
Мужики заорали:
- Чего там?..
- Правокатер!
- Дай ему в харю!
Мужиченко торопливо закрестился.
- Вот те крест - не подняли. У камня, саженях в триста, сами себя
взорвали. Должно, динамит пробовать удумали. Только штанину одну с мясом
нашли, а все остальное... Пропали...
Мужики молчали. Поехали вперед. Но вдруг остановились. Васька с пере-
косившимся лицом закричал:
- Братцы, а ведь уйдет броневик-то! В город! Братцы!..
Из лесу ввалилась посланная вперед толпа мужиков.
Один из них сказал:
- Там бревна, Никита Егорыч, у моста навалены, на насыпь-то. Отстре-
ливаются от казаков. Ну, их немного.
- Туда к мосту итти? - спросил Знобов.
Здесь все разом почему-то оглянулись. Над лесом тонко стлался дымок.
- Идет! - сказал Окорок.
Знобов повторил, ударяя яростно лошадь кнутом:
- Идет...
Мужики повторили:
- Идет!..
- Товарищи! - звенел Окорок, - остановит надо!..
Сорвались с телеги. Схватив винтовки, кинулись на насыпь. Лошади ушли
в травы и, помахивая уздечками, щипали.
Мужики добежали до насыпи. Легли на шпалы. Вставили обоймы. Пригото-
вились.
Тихо стонали рельсы - шел бронепоезд.
Знобов тихо сказал:
- Перережет - и все. Стрелять не будет даже зря!
И вдруг, почувствовав это, тихо сползли все в кустарники, опять обна-
жив насыпь.
Дым густел, его рвал ветер, но он упорно полз над лесом.
- Идет!.. идет!.. - с криком бежали к Вершинину мужики.
Вершинин и весь штаб, мокрые, стыдливо лежали в кустарниках. Васька
Окорок злобно бил кулаком по земле. Китаец сидел на корточках и срывал
траву.
Знобов торопливо, испуганно сказал:
- Кабы мертвой!
- Для чего?
- А вишь по закону - как мертвого перережут, поезд-то останавливатся.
Чтоб протокол составить... свидетельство и все там!..
- Ну?
- Вот кабы трупу. Положил бы ево. Перережут и остановятся, а тут ма-
шиниста, когда он выйдет - пристрелить. Можно взять...
Дым густел. Раздался гудок.
Вершинин вскочил и закричал:
- Кто хочет, товарищи... на рельсы чтоб и перережет!.. Все равно по-
дыхать-то. Ну?.. А мы тут машиниста с поезда снимем! А только вернее,
что остановится, не дойдет до человека.
Мужики подняли тела, взглянули на насыпь, похожую на могильный холм.
- Товарищи! - закричал Вершинин.
Мужики молчали.
Васька отбросил ружье и полез на насыпь.
- Куда? - крикнул Знобов.
Васька злобно огрызнулся:
- А ну вас к..! Стервы...
И, вытянув руки вдоль тела, лег поперек рельс.
Уже дышали, гукая, деревья и, как пена, над ними оторвался и прыгал
по верхушкам желто-багровый дым.
Васька повернулся вниз животом. Смолисто пахли шпалы. Васька насыпал
на шпалу горсть песка и лег на него щекой.
Неразборчиво, как ветер по листве, говорили в кустах мужики. Гудела в
лесу земля...
Васька поднял голову и тихо бросил в кусты:
- Самогонки нету?.. горит!..
Палевобородый мужик, на четвереньках, приполз с ковшом самогонки.
Васька выпил и положил ковш рядом.
Потом поднял голову и, стряхивая рукой со щеки песок, посмотрел на
гул: голубые гудели деревья, голубые звенели шпалы.
Приподнялся на локтях. Лицо стянулось в одну желтую морщину, глаза
как две алые слезы...
- Не могу-у!.. душа-а!..
Мужики молчали.
Китаец откинул винтовку и пополз вверх:
- Куда? - спросил Знобов.
Син-Бин-У, не оборачиваясь, сказал:
- Сыкмуучна-а!.. Васикьа!
И лег с Васькой рядом.
Морщилось, темнело, как осенний лист, лицо желтое. Шпала плакала. Че-
ловек ли отползал вниз по откосу, кусты ли кого принимали - не знал, не
видел Син-Бин-У...
- Не могу-у!.. братани-и!.. - плакал Васька, отползая вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8