Всеволод Иванов.
БРОНЕПОЕЗД N 14.69.

Повесть.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

I.

Бронепоезд "Полярный" под N 14.69 охранял железнодорожную линию от
партизанов.
Остатки колчаковской армии отступали от Байкала: в Манчжурию, по Аму-
ру на Владивосток.
Капитан Незеласов, начальник бронепоезда, сидел у себя в купе вагона
и одну за другой курил манчжурские сигареты, стряхивая пепел в живот
расколотого чугунного китайского божка.
Капитан Незеласов сказал:
- Мы стекаем... как гной из раны... на окраины, а? Затем в море, что
ли?
Прапорщик Обаб оглядел - наискось - скривившееся лицо Незеласова,
медленно ответил:
- Вам лечиться надо.
Прапорщик Обаб был из выслужившихся добровольцев колчаковской армии,
обо всех кадровых офицерах говорил:
- Лечиться надо!
Капитана Незеласова он уважал и потому повторил:
- Без леченья плохо вам.
Незеласов был широкий, но плоский человек, похожий на лист бумаги:
сбоку нитка, в груди - верста. Капитан торопливо выдернул новую сигарету
и ответил:
- Заклепаны вы наглухо, Обаб!.. Ничего до вас не дойдет!..
И, быстро отряхивал пепел, визгливо заговорил:
- Как вам стронуться хоть немного!.. Ведь тоска, Обаб, тоска! Родина
нас... вышвырнула! Думали все - нужны, очень нужны, до зарезу нужны, а
вдруг ра-а-счет получайте!.. И не расчет даже, а в шею... в шею!.. в
шею!..
И капитан, кашляя, брызгая слюной и дымом, возвышал голос:
- О, рабы нерадивые и глупые!.. Глупые!..
Обаб протянул длинную руку навстречу сгибающемуся капитану. Точно
поддерживая валящееся дерево, сказал с усилием:
- Сволочь бунтует. А ее стрелять надо. А которая глупее - пороть!
- Нельзя так, Обаб, нельзя!..
- Болезнь.
- Внутри высохло... водка не катится, не идет!.. От табаку - слякоть,
вонь... В голове, как наседка, да у ней триста яиц!.. Высиживает.
Э-эх!.. Теплынь, пар... копошится теплое, слизкое, того гляди... выле-
зет. Преодолеть что-то надо, а что, не знаю, а не могу?
- Женщину вам надо. Давно женщину имели?
Обаб тупо посмотрел на капитана. Повторил:
- Непременно женщину. В такой работе - каждомесячно. Я здоровый -
каждые две недели. Лучше хины.
- Может быть, может быть... попробую, почему мне не попробовать?..
- Можно быстро, здесь беженок много... Цветки!
Незеласов поднял окно.
Запахло каменным углем и горячей землей. Как банка с червями, потела
плотно набитая людьми станция. Сыро блестели ее стены, распахнутые окна,
близ дверей маленький колокол.
На людях клейма бегства.
Шел, похожий на новое стальное перо, чистенький учитель, а на плече у
него трепалась грязная тряпица. Барышни нечесаные и одна щека измятая,
розовая: должно быть, жестки подушки, а, может быть, и нет подушек - ме-
шок под головой.
"Портятся люди", - подумал Обаб. Ему захотелось жениться...
Он сплюнул в платок, сказал:
- Ерунда.
Беженцы рассматривали стальную броню вагонов всегда немного смущенно,
и Незеласову казалось, что разглядывают его голого. Незеласов голый был
сух, костляв и похож на смятую жестянку из-под консервов: углы и серая
гладкая кожа.
Он оглядел вагон и сказал Обабу:
- Прикажите воду набирать... непременно, сейчас. Вечером пойдем.
- В появлении? Опять?
- Кто?
- Партизаны?
Обаб длинными и ровными, как веревка, руками ударил себя по ляжкам.
- Люблю!
Заметив на себе рыхлый зрачок Незеласова, прапорщик сказал:
- Но насчет смертей! Не убивать. А чтоб двигалось. Спокой, когда мясо
ржавеет...
Обаб стесненно вздохнул. Был он узкоглазый, с выдающимися скулами,
похожими на обломки ржаного сухаря. Вздох у него - медленный, крестьянс-
кий.
Незеласов, закрывая тусклые веки, торопливо спросил:
- Прапорщик, кто наше непосредственное начальство?
- Генерал Смирнов.
- А где он?
- Партизаны повесили.
- Значит следующий?
- Следующий.
- Кто?
- Генерал-лейтенант Сахаров.
- А он где?
- Не могу знать.
- А где командующий армией?
- Не могу знать.
Капитан отошел к окну. Тихо звякнул стеклом.
- Кого ж нам, прапорщик, слушаться? Чего мы ждем?
Обаб посмотрел на чугунного божка, попытался поймать в мозгу какую-то
мысль, но соскользнул:
- Не знаю. Не моя обязанность думать.
И как гусь невыросшими еще крыльями, колыхая широчайшими галифе, Обаб
ушел.

II.

Тщедушный солдатик в голубых французских обмотках и больших бутсах,
придерживая левой рукой бебут, торопливо отдал честь вышедшему капитану.
Незеласову не хотелось итти по перрону. Обогнув обшитые стальными
листами вагоны бронепоезда, он пошел среди теплушек эвакуируемых бежен-
цев.
"Ненужная Россия", - подумал он со стыдом и покраснел.
- Ведь и ты в этой России!
Нарумяненная женщина с толстым задом, напоминавшем два мешка, всуну-
тые под юбку, всколыхнула в мозгу предложение Обаба.
Капитан сказал громко:
- Дурак!
Женщина оглянулась. Были у ней печальные потускневшие глаза под ма-
леньким лбом в глубоких морщинках.
Незеласов отвернулся.
Теплушки обиты побуревшим тесом. В пазах торчал выцветший мох. Хлопа-
ли двери с ремнями, заменявшими ручки. На гвоздях по бокам грязных две-
рей висело в плетеных бечевочных мешках мясо, битая птица, рыба.
Над некоторыми дверьми - пихтовые ветки и в таких вагонах слышался
молодой женский голос.
Пахло из теплушек больным потом, пеленками и подле вагонов густо пах-
ли аммиаком растоптанные испражнения.
Ощущение стыда и далекой, какой-то таящейся в ногах злости не прохо-
дило.
Плоскоспинный старик, утомленно подымая тяжелый колун, рубил полусг-
нившую шпалу.
- Издалека? - спросил Незеласов.
Старик ответил:
- А из Сызрани.
- Куда едешь?
Он опустил колун. Шаркая босой ногой с серыми потрескавшимися ногтя-
ми, уныло ответил:
- Куда повезут.
Кадык у него, покрытый дряблыми морщинами, большой, с детский кулак,
и при разговоре расправлялись и видны были чистые белые полоски кожи.
- Редко, видно... говорить-то приходится, - подумал Незеласов.
- У меня в Сызрани-то земля - любовно проговорил старик, - атличней-
ший чернозем. Прямо золото, а не земля - чекань монету!.. А вот поди же
ты - бросил.
- Жалко?
- Известно жалко. А бросил. Придется обратно.
- Обратно итти далеко... очень...
- И то говорю - умрешь еще дорогой?
- Не нравится здесь?
- Народ не наш! У нас народ все ласковый, а здесь и говорить не уме-
ют. Китаец, так тот совсем языка русского не понимает. И как живет, Бог
его знает! Фальшиво живет. Зачервивешь тут, обратно пойду. Брошу все и
пойду. Чать, и большевики люди, а?
- Не знаю, - ответил капитан, идя дальше.

III.

Вечером на станцию нанесло дым.
Горел лес.
Дым был легкий, теплый.
Кирпичные домики станции, похожая на глиняную кружку водокачка; ки-
тайские фанзы и желтые поля гаоляна закурились голубоватой пеной и люди
сразу побледнели.
Прапорщик Обаб хохотал:
- Чревовещатели-и!..
И, точно ловя смех, жадно прыгали в воздухе его длинные руки.
Чахоточная беженка с землистым лицом в каштановом манто подпоясанном
бечевкой, которой перевязывают сахарные головы, бегала мелкими шажками
по станции и шопотом говорила:
- Партизаны... партизаны... тайгу подожгли... и расстреливают...
Ее видели сразу во всех двенадцати эшелонах. Бархатное манто покры-
лось пеплом, вдавленные виски вспотели. Все чувствовали тоскливое томле-
ние, похожее на голод.
Комендант станции - солдаты звали его "четырехэтажным" - большеголо-
вый, с седыми прозрачными, как ледяные сосульки, усами, успокаивал:
- А вы целомудрие наблюдайте душевное. Не волнуйтесь!
- Чита взята.
- Ничего подобного! Уши у вас чрезмернейшие. Сообщение с Читой имеем.
Сейчас по телеграфу няньку генерала Нокса разыскивали!
И втыкая в глотку непочтительный смешок, четко говорил:
- Няньку генерал Нокс потерял. Ищет. Награду обещали. Дипломатическая
нянька, чорт подери, и вдруг какой-нибудь партизан изнасилует.
Белокурый курчавый парень, похожий на цветущую черемуху, расклеил по
теплушкам плакаты и оперативные сводки штабверха. И хотя никто не знал,
где этот штабверх и кто бьется с большевиками, но все ободрились.
Теплые струи воды торопливо потекли на землю. Ударил гром. Зашумела
тайга.
Дым ушел. Но когда ливень кончился и поднялась радуга, снова нахлыну-
ли клубы голубоватого дыма и снова стало жарко и тяжело дышать. Липкая
грязь приклеивала ноги к земле.
Пахло сырыми пашнями и за фанзами тихим звоном шумели мокрые гаоляны.
Вдруг на платформу двое казаков принесли из-за водокачки труп солда-
та-фельдфебеля. Лоб фельдфебеля был разбит и на носу и на рыжеватых усах
со свернувшимися темно-красными сгустками крови тряслось, похожее на
густой студень, серое вещество мозга.
- Партизаны его... - зашептала беженка в манто, подпоясанная бечев-
кой.
В коричневых теплушках эшелонов зашевелились и зашептали:
- Партизаны... партизаны...
Капитан Незеласов прошел по своему поезду.
У площадки одного вагона стояла беженка в каштановом манто и поспешно
спрашивала у солдат:
- Ваш поезд нас не бросит?
- Не мешайте, - сказал ей Незеласов и вдруг возненавидел эту тонконо-
сую женщину. - Нельзя разговаривать.
- Они нас вырежут, капитан... Вы же знаете...
Капитан Незеласов захлопнул дверь и закричал:
- Убирайтесь вы к чорту. - Пошел, пошел!.. - визгливо кричал он,
обертывая матерной руганью приказания.
Где-то внутри росло желание увидеть, ощупать руками тоску, переходя-
щую с эшелонов беженцев на бронепоезд под N 14.69.
Капитан Незеласов бегал внутри поезда, грозил револьвером и ему хоте-
лось закричать громче, чтобы крик прорвал обитые кошмой и сталью стенки
вагонов. Дальше он не понимал, для чего понадобился ему его крик.
Грязные солдаты вытягивались и морозили в лед четырехугольные лица.
Ненужные тряпки одежды стесняли движения у стальных орудий.
Прапорщик Обаб быстро, молчаливо шагал вслед.
Лязгнули буфера. Непонятно коротко просвистел кондуктор, загрохотало
с лавки железное ведро.
Пригибая рельсы к земле, разбрасывая позади себя станции, избушки
стрелочников, прикрытый дымом лес и граниты сопок, облитые теплым и
влажным ветром падали и не могли упасть, летели в тьму тяжелые стальные
коробки вагонов, несущих в себе сотни человеческих тел, наполненных тос-
кой и злобой.

IV.

А в это время китаец Син-Бин-У лежал на траве в тени пробкового дере-
ва и, закрыв раскосые глаза, пел о том, как Красный Дракон напал на де-
вушку Чен-Хуа.
Лицо у девушки было цвета корня жень-шеня и пища ее была у-вэй цзы;
петушьи гребешки; ма жу; грибы величиною со зрачок; чжен-цзай-цай.
Весьма было много всего этого и весьма все это было вкусно.
Но Красный Дракон взял у девушки Чен-Хуа ворота жизни и тогда родился
бунтующий русский.
Партизаны сидели поодаль и Пентефлий Знобов, радостно прорывая чрез
подпрыгивающие зубы налитые незыблемою верою слова, кричал:
- Бегут, братцы мои, бегут. В недуг души ударило, о-земь бьются, тре-
пыхают. А наше дело не уснуть, а город то-он, у-ух... силен. Все
возьмет!
Пахло камнем, морем. О пески шебуршали сухие травы.
---------------
ГЛАВА ВТОРАЯ.

I.

Шестой день тело ощущало жаркий камень, изнывающие в духоте деревья,
хрустящие, спелые травы и вялый ветер.
И тело у них было, как граниты сопок, как деревья, как травы; кати-
лось горячее, сухое, по узко выкопанным горным тропам.
От ружей, давивших плечи, туго болели поясницы.
Ноги ныли, словно опущенные в студеную воду, а в голове, как в мерт-
вом тростнике, - пустота, бессочье.
Шестой день партизаны уходили в сопки*1.
Казачьи разъезды изредка нападали на дозоры. Слышались тогда выстре-
лы, похожие на треск лопающихся бобовых стручьев.
А позади - по линии железной дороги - и глубже: в полях и лесах -
атамановцы, чехи, японцы и еще люди незнаемых земель жгли мужицкие де-
ревни и топтали пашни.
Шестой день с короткими отдыхами, похожими на молитву, две сотни пар-
тизан, прикрывая уходящие вперед обозы с семействами и утварью, устало
шли черными тропами. Им надоел путь, и они, часто сворачивая с троп,
среди камня, ломая кустарник, шли напрямик к сопкам, напоминавшим огром-
ные муравьиные гнезда.

II.

Китаец Син-Бин-У, прижимаясь к скале, пропускал мимо себя отряд и
каждому мужику со злостью говорил:
- Японса била надо... у-у-ух, как била!
И, широко разводя руками, показывал, как надо бить японца.
Вершинин остановился и сказал Ваське Окороку:
- Японец для нас хуже барсу*2. Барс-от допреж, чем манзу*3 жрать, ло-
потину*4 с него сдерет. Дескать, пусть проветрится, а японец-то разби-
раться не будет - вместе с усями*5 слопает.
Китаец обрадовался разговору о себе и пошел с ними рядом.
Никита Вершинин, председатель партизанского революционного штаба, шел
с казначеем Васькой Окороком позади отряда. Широкие - с мучной куль -
синие плисовые шаровары плотно обтянулись на больших, как конское копы-
то, коленях, а лицо его, в пятнах морского обветрия, хмурилось.
Васька Окорок, устало и мечтательно глядя Вершинину в бороду, протя-
нул, словно говоря об отдыхе:
- В Рассеи-то, Никита Егорыч, беспременно вавилонскую башню строить
будут. И разгонют нас, как ястреб цыплят, беспременно! Чтоб друг друга
не узнавали. Я тебе это скажу: Никита Егорыч, самогонки хошь? А ты та-
ла-бала, по-японски мне выкусишь! А Син-Бин-У-то, разъязви его в нос, на
русском языке запоет. А?.. _______________
*1 Сопки - покрытые травой горы (Д. Восток), но часто в В. и З. Сиби-
ри сопками называются вообще горы, возвышенности.
*2 Тигр.
*3 Китаец (обл.).
*4 Одежда.
*5 Род китайской обуви.
Работал раньше Васька на приисках и говорит всегда так, будто саморо-
док нашел и не верит ни себе, ни другим. Голова у него рыжая, кудрявая;
лениво мотает он ею. Она словно плавится в теплом усталом ветре, дующем
с моря; в жарких, наполненных тоской, запахах земли и деревьев.
Вершинин перебросил винтовку на правое плечо и ответил:
- Охота тебе, Васька. И так мало рази страдали?
Окорок вдруг торопливо, пересиливая усталость, захохотал:
- Не нравится!
- Свое добро рушишь. Пашню там, хлеба, дома. А это дарма не пройдет.
За это непременно пострадать придется.
- Японца, Никита Егорыч, турнуть здорово надо. Набил им брюхо землей
- и в море.
- Японец народ маленький, а с маленького спрос какой? Дешевый народ.
Так, вроде папироски - будто и курево, и дым идет, а так - баловство.
Трубка, скажем, дело другое.
В леса и сопки, клокоча, с тихими усталыми храпами вливались в русла
троп ручьи людей, скота, телег и железа. На верху в скалах сумрачно тем-
нели кедры. Сердца, как надломленные сучья, сушила жара, а ноги не могли
найти места, словно на пожаре.
Опять позади раздались выстрелы.
Несколько партизан отстали от отряда и приготовились отстреливаться.
Окорок разливчато улыбнулся:
- Нонче в обоз ездил. Патеха-а!..
- Ну?
- Петух орет. Птицу, лешаки, в сопки везут. Я им баю, жрите, мол, а
то все равно бросите.
- Нельзя. Без животины человеку никак нельзя. Всю тяжесть он потеряет
без животины. С души-то, тяжесть...
Син-Бин-У сказал громко:
- Казаки цхау-жа! Нипонса куна, мадама бери мала-мала. Нехао, казака
нехао! Кырасна русска*1...
Он, скосив губы, швыркнул слюной сквозь зубы, и лицо его, цвета песка
золотых россыпей, с узенькими, как семячки дыни, разрезами глаз, радост-
но заулыбалось.
- Шанго*2!..
Син-Бин-У в знак одобрения поднял кверху большой палец руки.
Но не слыша, как всегда, хохота партизан, китаец уныло сказал:
- Пылыоха-о*3...
И тоскливо оглянулся.
Партизаны, как стадо кабанов от лесного пожара, кинув логовища, в
смятении и злобе рвались в горы.
А родная земля сладостно прижимала своих сынов - итти было тяжело. В
обозах лошади оглядывались назад и тонко с плачем ржали. Молчаливо бежа-
ли собаки, отучившиеся лаять. От колес телег отлетала последняя пыль и
последний деготь родных мест.
Направо в падях темнел дуб, бледнел ясень.
Налево - от него никак не могли уйти - спокойное, темнозеленое, пах-
нущее песками и водорослями - море. _______________
*1 Казаки плохи. Японец - подлец, женщин берет. Нехорошо. Казаки пло-
хи...
*2 Хорошо.
*3 Плохо...
Лес был, как море, и море, как лес, только лес чуть темнее, почти си-
ний.
Партизаны упорно глядели на запад, а на западе отсвечивали золотом
розоватые граниты сопок, и мужики через просветы деревьев плыли глазами
туда, а потом вздыхали, и от этих вздохов лошади обозов поводили ушами и
передергивались телом, точно чуя волка.
А китайцу Син-Бин-У казалось, что мужики за розовыми гранитами на за-
паде желают увидеть иное, ожидаемое.
1 2 3 4 5 6 7 8